Текст книги "Искатель. 1967. Выпуск №1"

Автор книги: Николай Леонов

Соавторы: Ольга Ларионова,Глеб Голубев,Георгий Садовников,Альберт Валентинов,Говард Гаррис,Лев Аркадьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Коза в аквариуме и другие чудеса

От этого дня у меня осталось самое сумбурное впечатление.

Волошин водил меня из лаборатории в лабораторию, знакомил все с новыми и новыми людьми. Каждый из них терпеливо рассказывал мне, над чем работает, а я торопливо записывал все в блокнот. Но, открыв его снова поздно вечером в маленькой комнатке, отведенной для приезжих гостей, я с ужасом убедился, что даже сам ничего толком не могу понять в этих отрывочных, беглых записях:

«Центральным звеном превращения химической энергии в механическую является реакция сокращения белка мышц. При этом насыщенная энергией аденозинтрифосфорная кислота (АТФ), соединяясь с сократимым белком мышц (актомиозином) в присутствии воды, отдав свою энергию, превращается в аденозиндифосфоркую кислоту (АДФ) с выделением фосфорной кислоты…»

Тут же была пометка: «К. П. Бек. Асимметричное лицо, странно блестят глаза, словно вставные, искусственные… Знания – это еще не ум!» – но что она означала, я, хоть убей, теперь не понимал. И даже не мог вспомнить, как же выглядел этот, видимо заинтересовавший меня именно своей внешностью человек. Смутно мелькали в памяти какие-то лица – старые и молодые, загорелые, бледные, хмурые, улыбающиеся, усталые, розовощекие. Кто же из них Бек?

Да, это была тонкая месть. Волошин ловко пошутил надо мной, а в моем лице над всеми газетчиками. Он был радушен до предела, показал мне поистине все, но в таком бешеном темпе, что это все теперь превратилось в моей голове в ужасающую мешанину.

И главное, каким же сложным и необычным оказалось то, что я увидел.

Помню, как сначала Волошин завел меня в инкубатор. Это был превосходный, но совершенно обыкновенный инкубатор: сверкающий чистотой, жарко натопленный, звенящий от неистового писка только что вылупившихся цыплят.

– Подождите меня здесь, – сказал лукавый проводник, оставляя меня одного в маленькой, совершенно пустой комнате.

Дверь Сергей Сергеевич не закрыл, и я слышал, как он кого-то попросил:

– Дайте мне вполне созревшего, двенадцатидневного.

Через минуту Волошин вернулся, бережно держа в руках какой-то желтенький пушистый комочек. Он присел, осторожно разжал руки и тут же, поспешно отскочив, спрятался за дверью, оставив только узенькую щелочку. Можно было подумать, что он принес по крайней мере очковую змею или какого-нибудь экзотического ядовитого паука, и я на всякий случай слегка отступил.

Но передо мной был всего-навсего забавный крошечный утенок, похожий на комочек золотистого пуха. Он с интересом поглядывал на меня и раза два вопросительно пискнул.

– Походите перед ним, – предложил сквозь дверную щелочку Волошин.

– Что сделать?

– Походите по комнате. Туда-сюда. Пусть он на вас полюбуется. Да не бойтесь, он не укусит.

Чувствуя какой-то подвох, я пожал плечами и неуверенно прошелся по комнате, поглядывая на утенка. Он снова запищал теперь, как мне показалось, радостно и вперевалочку засеменил ко мне.

– Все в порядке, – удовлетворенно сказал Волошин, распахивая дверь. – Теперь мы можем продолжить нашу прогулку.

Мы вышли из инкубатора и неторопливо зашагали по асфальтовой дорожке. Громкий писк заставил меня оглянуться.

Утенок спешил за нами.

– Придется идти потише, он отстанет и будет плакать, – сказал Волошин.

– Ничего, вон тут сколько утят и цыплят во дворе бегает. Он сейчас к ним пристанет, – ответил я.

– Вы так думаете?

Тон Волошина заставил меня оглянуться.

Не обращая никакого внимания на своих пушистых братцев и сестричек, не отвечая на призывное кряканье уток, копошившихся в траве, утенок упрямо ковылял за нами. Со стороны это выглядело, наверное, забавно: в окнах домика, мимо которого проходила наша странная процессия, я заметил несколько смеющихся лиц, которые тут же скрылись.

– Это гипноз? – осторожно спросил я, опасливо оглядываясь на утенка, деловито ковылявшего за нами.

– Нет. По-научному это называется импринтинг. Как это перевести поточнее? «Запечатление», что ли. Любопытное явление. Но о механике его вам лучше как-нибудь подробно расскажет Логинов. А в «двух словах», как вы любите, дело в том, что многие животные считают своим родителем первое движущееся существо, которое они увидят через определенное время после появления на свет. Или даже первый неодушевленный предмет, не важно, лишь бы двигался…

– Значит, я теперь вроде как его папаша? – тревожно перебил я, снова оглядываясь на утенка.

Обрадованный, что я обратил на него внимание, он замахал пушистыми крылышками и засеменил еще быстрее.

– Да. Отныне на вас лежат все заботы по его воспитанию, – сочувственно проговорил Волошин.

Утенок сопровождал нас, наверное, добрых полтора часа. За это время мы успели побывать в двух лабораториях, и он каждый раз терпеливо ждал нас на крылечке, приветствуя мое появление возбужденным писком. Наконец Волошин сжалился – не знаю, над кем: надо мной или над утенком? – и попросил одного из молодых лаборантов отнести его обратно в инкубатор – «на перевоспитание»…

А мы пришли в лабораторию биохимии, где в просторной полутемной комнате почему-то стоял громадный, в человеческий рост, аквариум, доверху наполненный водой.

А в аквариуме, в воде, стояла живая коза и меланхолично посматривала вокруг, время от времени выпуская изо рта серебристые пузырьки воздуха, словно самая обыкновенная рыба.

Я смотрел то на подводную козу, то на Волошина.

Коза оставалась спокойной и невозмутимой. Похоже, ей было скучно. Глядя на меня, она мекнула, только беззвучно. Лишь целая гирлянда воздушных пузырьков вылетела у нее изо рта.

Зато Волошин наслаждался моим изумлением. Лицо его прямо-таки излучало сияние.

– Здорово? – спросил он. – Скоро и мы так с вами будем нырять – без всяких там аквалангов или скафандров. – Он подмигнул козе и добавил шепотом, оглянувшись по сторонам: – Но я все-таки предпочитаю акваланг.

– А теперь я покажу вам интереснейшую штуку, – торжественно объявил Волошин. – Уникальная модель электронно-биологического мозга.

Этот «мозг» занимал небольшой домик, стоявший в стороне от других на тенистой полянке среди сосен. Сначала мы вошли в комнату, почти все стены которой занимали щиты управления и панели с мигающими разноцветными лампочками. На столах стояли пишущие машинки и перфораторы. Я оглядел все это довольно равнодушно, потому что уже не раз бывал в разных вычислительных центрах.

– Какой марки у вас машина? – спросил я, поздоровавшись, у девушки в синем халате, сидевшей за одним из пультов.

Она не успела ответить, вмешался неугомонный Волошин:

– Марку мы еще не придумали. Пока занимаемся наладкой машины. Но тут смотреть нечего, вы правы. Давайте заглянем к биологической части этого электронного мозга.

С этими словами он открыл дверь в другую комнату и пропустил меня вперед. Я ожидал увидеть самые неожиданные вещи, но все-таки растерялся.

Небольшую сводчатую залу, куда мы вошли, нельзя было назвать иначе, как конюшней. На меня пахнуло густым и каким-то очень уютным запахом навоза и свежего сена. Сено в самом деле было навалено пышной грудой в одном из углов.

А посреди зала я увидел стойло, а в нем – серого ослика с длинными ушами. Вкусно похрустывая, он жевал сено и с интересом поглядывал на меня.

– Перед вами главная часть нашего электронно-биологического мозга, – сказал за моей спиной Волошин.

Я уже догадывался, что стал в этот день жертвой одного довольно распространенного приема, с помощью которого ученые нередко спасаются от представителей прессы, любознательных экскурсантов и других гостей, мешающих им спокойно работать. Специально для таких посетителей устраивают своего рода «парад аттракционов», призванных зримо и просто, вполне доступно пониманию даже школьника, демонстрировать «безграничную силу науки».

Любуются гости всякими хитроумными роботами, механическими руками, двухголовыми телятами или четырехглазыми лягушками, восхищенно ахают, а тем временем хозяева могут спокойно заниматься в своих лабораториях не такими впечатляющими, но по-настоящему важными и сложными опытами, отнимающими порой годы и десятилетия.

Тут, в Институте морской бионики, явно занимались действительно важными и интересными делами. А мне подсовывали аттракционы, словно несмышленому новичку. Впрочем, сам виноват: «Расскажите, пожалуйста, в двух словах…»

Но все-таки этот осел в стойле – уже слишком! Мое терпение лопалось.

Я посмотрел на Волошина с такой укоризной, что он поспешил сказать:

– Нет, в самом деле, это очень интересно и важно. Мы пробуем вмонтировать в электрическую сеть машины живые нервные клетки. Видите провода? Через них нервная система осла соединяется с электронной машиной… Но тут я боюсь чего-нибудь переврать, лучше вам Логинов о тонкостях расскажет.

– Но почему же именно осла? – не выдержал я.

– А что же осел – не человек? Почему бы и ему не участвовать в прогрессе науки? Дорогой мой, вас ослепляют предрассудки. Вы просто недооцениваете осла. Посмотрите, как он внимательно слушает.

Ослик в самом деле насторожил уши и даже жевать перестал, не сводя с нас глаз.

– Ясно, ясно! – взмолился я. – Но хватит аттракционов.

– Вот так… В двух словах, – закончил Волошин.

Я попытался «морально убить» его взглядом, но без малейшего успеха. Тогда я сказал: – Ведите меня в вашу лабораторию и покажите что-нибудь настоящее. Любую обыкновенную машину или прибор, чтобы только работали честно, без всяких фокусов, без вмешательства осла и прочей нечистой силы. Я уже устал от этих слишком впечатляющих зрелищ.

– Ладно, – засмеявшись, кивнул он. – Но только у нас в лаборатории сейчас нет ничего такого… интересного.

Техническая лаборатория, куда привел меня Волошин, выглядела довольно обычно. Во всяком случае, оглядевшись, я не заметил никакой живности – только надежные, спокойные приборы и аппараты повсюду, переплетения проводов, горьковатый запах дымка и металла. У одного окна стоял токарный станок, у другого – верстак. На этот верстак, постелив газету, и предложил мне сесть Волошин, а сам пристроился на подоконнике: ни одного стула в лаборатории почему-то не было.

– Итак, что же вас интересует?

– Над чем вы работаете?

Волошин грустно посмотрел на меня и хмыкнул.

– Ну вот, вы, газетчики, неисправимы. Совершенно невозможный народ. Хотите, чтобы я просто и ясно изложил вам в двух словах – непременно в двух, не больше! – то, над чем думаешь, бьешься, ломаешь голову годами, без выходных дней и перерывов на обед. Вы думаете, когда я сплю, то не работаю? Нет, даже ночью снится всякая чертовщина, формулы какие-то снятся, чертежи. А вы хотите в двух словах…

Он ласково погладил металлическую стенку стоявшего рядом на столе прибора, помолчал и вдруг весело сказал, тряхнув головой:

– Ладно. В двух словах. Самую суть, вернее, задачу. Вы помните, какой девиз был у Кречинского?

– Какого Кречинского?

– Ну, «Свадьбу Кречинского» читали? Сухово-Кобылина? Хотя вы, газетчики, такой народ, вы все пишете, читать вам некогда…

– Я читал, но не помню же эту пьесу наизусть.

– Но этот девиз надо бы знать, он запоминается, – и, подняв тонкий палец, Волошин наставительно произнес:

– «В каждом доме есть деньги, нужно только знать, где они лежат…»

Я засмеялся.

– У меня девиз примерно такой же, – невозмутимо продолжал Волошин. – «Мир прозрачен, только нужно найти способы убедить в этом других». Все прозрачно, – добавил он, широко взмахивая руками. – И эти бетонные стены, и скалы, и любая толща морской воды, и сталь. Только нужно иметь ключик, чтобы он любую преграду превращал в прозрачное стекло.

– Над этим вы сейчас и работаете?

– Над этим мы и работаем.

– И что-нибудь получается?

– Кое-что, кое-что, – задумчиво пробормотал Волошин.

– Интересно, – сказал я. – И сквозь стену показать мне мир сможете?

– Смогу, – засмеялся Волошин, опять поглаживая аппарат. – Но не так быстро, больно вы прыткий. Многое еще не получается, и вот это-то самое интересное. Но о нем в двух словах не расскажешь. Если вы хотите всерьез понять, чем мы тут занимаемся, то поживите у нас, побродите по лабораториям, потолкуйте с людьми, спрятав записную книжку, вот тогда, может, что-нибудь поймете. А народ у нас веселый, добродушный, и живем мы тут довольно интересно, скучать не будете.

Бурная ночь

«Живем мы тут довольно интересно, скучать не будете», – вспомнил я слова Волошина и невольно рассмеялся в темноте, хотя еще минуту назад мне было вовсе не до смеха…

Я так замерз, что от непрерывной дрожи у меня время от времени щелкали зубы, и промок, похоже, в самом деле до мозга костей – вовсе не фигурально.

Непогода усиливалась. Дождь лил с черного зловещего неба все сильнее, ледяными струйками просачиваясь за воротник, как ни старался я закутать шею. Мы то и дело хватались за черпаки, но вода в лодке все прибывала – лодка явно была дырявой. Сапоги мои тоже оказались дырявыми, и зверский холод все злее сковывал промокшие ноги.

Когда редкие вспышки молний на миг разрывали непроглядную дождливую тьму непогожей весенней ночи, я видел неподалеку вторую лодку, неподвижно застывшую на реке, рябой от дождевых капель. Черные фигуры в ней так же скрючились, замерзли, как и мы с Волошиным.

Посмотрев в другую сторону, я бы мог увидеть и третью лодку. Но поворачиваться мне не хотелось, потому что от малейшего движения за воротник хлынули бы новые потоки ледяной воды.

Река разлилась, пенилась. Мутные потоки закручивались то и дело водоворотами.

Какая нелегкая заставила меня сидеть здесь, под холодным дождем, посреди пустынной реки, в эту бурную, ненастную ночь, вместо того чтобы спокойно нежиться в теплой постели?

И сборы были какие-то суматошные, словно мы отправлялись в разбойничий набег.

Начать с того, что в самый разгар увлекательного сна кто-то грубо сдернул с меня одеяло и зловеще сказал:

– Пять минут на сборы, или мы уезжаем. И оденьтесь потеплее.

Сразу забыв, что мне такое интересное снилось, и ничего не соображая, я сел на койке. В комнате царила кромешная тьма. За окном завывал ветер и шумел дождь. Я уже протянул руку к выключателю, как вдруг за окном сверкнула молния и на миг залила комнату призрачным слепящим светом.

При ее блеске я успел заметить, что никого больше в комнате не было. Кто же срывал с меня одеяло? Чей это был голос? Или все мне приснилось?

Я зажег свет под гулкий, раскат подоспевшего грома и увидел мокрые следы на полу, тянувшиеся от двери до моей койки. Значит, кто-то в самом деле будил меня.

Сквозь плеск дождя донеслись спорящие голоса, и тогда, окончательно проснувшись, я поспешно кинулся одеваться. Свитер, сапоги, плащ…

Люди, сновавшие под проливным дождем вокруг грузовика, выглядели при вспышках молний форменными заговорщиками. Верзила, тащивший на плече какой-то ящик, прикрыв низко надвинутым капюшоном плаща все лицо, вовсе не походил на щеголеватого Волошина. Я узнал его, лишь когда он сердито рявкнул:

– Все еще не проснулись? А ну-ка, подсобите.

– Так это вы меня разбудили? Спасибо…

– Спасибо потом. Сначала держите ящик, у него чертовски острые углы.

Вдвоем мы забросили тяжелый ящик в кузов машины. Его принял у нас какой-то толстяк в ушанке, я не сразу узнал в нем заведующего лабораторией биофизики Макарова.

– Залезайте и сами, уже все погружено, – сказал он мне и подмигнул. – А то как бы командующий не передумал…

Я последовал его совету, торопливо забрался в кузов и пристроился среди ящиков и мокрых мешков в самом дальнем углу, чтобы не попасться до отъезда в самом деле на глаза нашего строгого директора: вдруг решит избавиться в моем лице от лишнего груза…

Я начал расталкивать мешки, пытаясь устроиться поудобнее, как вдруг под самым моим ухом певучий голос жалобно произнес:

– Ой, вы сели мне на ногу!

– Простите, пожалуйста, Елена Павловна, я вас совсем не заметил.

Прожив в необычном институте уже целую неделю, я не только познакомился со всеми научными сотрудниками, но, оказывается, уже научился различать их по голосам.

Елена Павловна была женой Макарова. Хотя они работали в разных лабораториях – она помогала Логинову, – их часто можно было видеть вместе – маленькую и тонкую Елену Павловну, похожую на мальчишку – особенно в брюках, которые она обычно носила в рабочие будни, – и плечистого, медвежеватого ее мужа с широким и скуластым обветренным лицом и хитрыми глазами, запрятавшимися куда-то глубоко в узенькие щелочки под лохматыми бровями. Забавная пара.

– Вы-то зачем едете, Елена Павловна? – спросил я. – Такая ужасная погода, еще простудитесь.

Она тихонько засмеялась в темноте и ответила:

– Как же это я не поеду, ведь угри – моя тема, А погода отличная. Нам, ихтиологам, к сырости не привыкать. Садитесь рядом. А я тут давно захватила лучшее местечко. Дорога будет трудная. Но вы устраивайтесь поудобнее, все уместимся. Я сейчас подвинусь. Вот так.

– Все сели? – услышал я голос директора.

Андрей Васильевич заглянул к нам под брезентовый тент, посвечивая ярким фонариком.

– Елена Павловна, может, все-таки переберетесь в кабину?

– Спасибо, я чудесно устроилась и даже начала дремать.

– Ладно. Где Макаров?

– Как всегда, побежал захватить что-то совершенно необходимое, – ответил откуда-то из самой толщи наваленных мешков Волошин.

– Ага, вон он бежит, – проговорил Логинов, убирая свой фонарик. – Ваня, на что тебе термос, ведь все равно разобьешь по дороге.

– Ничего, я его буду всю дорогу прижимать к груди, – весело ответил Макаров, ловко перебрасывая свое грузное тело через борт грузовика. – Зато вы все мне в ножки поклонитесь, когда хлебнете горяченького кофейку перед тем, как лезть в воду. Поехали!

– А пресса здесь? – вдруг спросил Логинов.

Я так и замер.

– Здесь, помогает мне придерживать ящики, – ответил Макаров, усаживаясь рядом со мной и заговорщицки подталкивая меня в бок.

– И делает он это, все еще не проснувшись, – немедленно подхватил из своего укрытия Волошин.

Я понимал, что он шутит. Но, по-моему, момент для шуточек был не самый подходящий. К счастью, наш строгий начальник уже исчез.

Мы тронулись в путь. Штормовое море ревело грозно и так близко, будто уже победно вырвалось на берег. Казалось, что к нам под брезентовый тент не захлестывает ветром дождевые холодные струи, а ломятся морские волны. Сосны вдоль дороги скрипели от натуги, борясь с порывами ветра.

 
В лесу дубы, как вымокшие свечи,
Над головой склоняются, треща,
И дождь, ломаясь на лету о плечи,
Стекает в черный капюшон плаща, —
 

торжественно начал было громко декламировать Волошин, но тут же чертыхнулся и смолк, потому что машина выехала за ворота, свернула с асфальта на проселочную дорогу и нас начало швырять во все стороны.

Мешки и ящики ожили, каждый из них норовил занять самое лучшее местечко, а мы, естественно, противились этому, и завязалась между нами борьба, не прекращавшаяся – с переменным успехом – всю долгую дорогу…

Куда и зачем мы мчались по глухим лесным дорогам в эту ненастную весеннюю ночь?

Уже несколько дней я слышал в институтской столовой, где сходились ненадолго все научные сотрудники, загадочные отрывочные разговоры.

– Ну как? Не двинулись?

– Нет, хотя Прокофьевич уверяет, будто глаза уже большие.

– Можем прозевать…

Вечером опять:

– Не двинулись?

– Нет. Погода мешает.

– А как прогноз?

– Завтра существенных перемен не предвидится.

– Так, может, они вообще нынче не станут скатываться?

– Ну нет, это исключено.

Я слушаю и ничего не понимаю. А через день снова тоже:

– Говорят, в Темной речке уже двинулись?

– Нет, это Макаров панику сеет. Куда они двинутся? Вон ночи какие лунные стоят.

– А как прогноз?

– Кажется, к концу недели обещают дожди и грозы…

– Как бы не прозевать. А то скатятся в океан, попробуй их там найти!..

Ловя ученых мужей одного за другим и расспрашивая их где-нибудь в уголке, из которого они не могли выскочить и удрать от меня к своим неотложным опытам, я постепенно узнал, что таинственные речи идут об удивительно интересных вещах. Это была одна из основных тем, над нею в институте работало сразу несколько лабораторий, и готовилась даже специальная экспедиция.

Предметом этих исследований были речные угри. Наверное, многие, как и я, не раз лакомились этой вкуснейшей рыбой. Лакомились и не подозревали, какие интереснейшие загадки с нею связаны.

Оказывается, угри вовсе не всю свою жизнь проводят в реках. Метать икру они уходят в море, в Атлантику, и не куда-нибудь наугад, а в строго определенный район, расположенный к северо-востоку от Багамских островов. Здесь, в сумрачных глубинах Саргассова моря, из икры речных угрей, которую, кстати сказать, не видел своими глазами еще никто на свете, рождаются крошечные личинки длиною всего в несколько миллиметров.

Целых три года, постепенно подрастая, плывут они до берегов Европы. А здесь с ними происходят сложные перемены. Сначала личинка становится короче и делается прозрачной, почти как стекло. Таких маленьких угорьков, массами входящих в устья рек, и называют «стекловидными». Попав в пресную воду, они движутся навстречу течению, забираются за сотни и даже тысячи километров, к самым истокам рек и здесь живут по десять-пятнадцать лет, превращаясь в тех жирных, упитанных красавцев угрей, которых мы видим на прилавках рыбных магазинов.

Так что каждый речной угорь за одну свою жизнь проживает как бы три, совершенно различные и одна на другую вовсе непохожие: сначала он крошечной личинкой три года странствует по Атлантическому океану, потом основную часть своей жизни проводит в пресных реках Европы, чтобы в конце концов, повинуясь какому-то таинственному зову природы, снова отправиться в свое последнее странствие за тысячи километров, в те тропические воды, где он когда-то появился на свет в глубинах Саргассова моря.

Начинают угри свое движение из рек в море – «скатываются», как говорят рыбаки, непременно в дождливые и ветреные непогожие ночи. Буря словно окончательно пробуждает их от зимней спячки в толстом слое или на дне озер и рек, под защитой ледяного панциря.

Наступает такая ночь, и теперь уже никакие преграды не могут задержать загадочных странников в реке. Встретив на пути плотину, угри выползают на берег и движутся прямо по росистым лугам. Они обладают чудесной способностью чувствовать воду даже за полтора-два километра, всегда поворачивают к морю и ползут, извиваясь в мокрой траве, словно змеи, так быстро, что человеку бывает нелегко за ними угнаться.

Немало пришлось ученым потрудиться, пока они разобрались в сложной и запутанной жизни речных угрей. Долгое время никак не удавалось даже понять, где именно угри мечут икру. Две с половиной тысячи лет назад древнегреческий философ Аристотель считал, будто угри чудесным образом возникают из ничего в иле на дне болотистых озер – из каких-то таинственных «кишок земли»… Но в более близкие времена такое объяснение уже не могло устроить никого. А другого все еще не было.

Даже когда в середине прошлого века удалось впервые поймать частой сетью личинок угрей в океане, их приняли просто за какой-то новый вид странных рыбешек, дотоле не знакомых науке, и назвали лептоцефалами – «плоскоголовками». Никто и не подозревал, что это личинки речных угрей, которых так давно и тщетно искали в илистых озерах, пока в одном из аквариумов экзотические лептоцефалы, постепенно подрастая, не превратились буквально на глазах у изумленных ученых в молоденьких угорьков!

Но еще пришлось немало бороздить моря, пока удалось, наконец, выяснить, откуда же появляются загадочные лептоцефалы. Окончательно разведал район нереста речных угрей в Атлантике датский ученый Иоганнес Шмидт сравнительно недавно – в начале двадцатого века.

Однако на этом загадки не кончились, и во всем ученом мире интерес к угрям вовсе не пропал, а, наоборот, стал возрастать. Все новые и новые вопросы вставали перед исследователями.

Почему речные угри совершают такие далекие странствия? Почему для метания икры они выбрали лишь один уголок в безбрежном Мировом океане? Каким образом они находят к нему дорогу за тысячи километров? Какие загадочные ориентиры в океане, где одна волна неотличима от другой, служат им надежными «маяками»? И какая таинственная сила уверенно ведет крошечные личинки древней морской дорогой их предков к берегам Европы, через проливы Каттегата и Зунда, через Босфор и Дарданеллы, в устья рек, где им суждено превратиться в речных угрей, достигающих порой полутора метров в длину?

Как было бы заманчиво разгадать все эти тайны и попытаться наделить чудесными способностями угрей находить себе верную дорогу в море навигационные приборы кораблей, подводных лодок, может быть, самолетов!

Вот над этим-то и работали мои новые друзья из Института морской бионики. Изучением речных угрей тут занимались не первый год. Совершили уже несколько плаваний по маршрутам морских скитальцев, и в Одессе специальное экспедиционное судно «Богатырь», как я узнал, уже готовилось снова выйти в море. Оно ждало, когда угри двинутся в свой дальний путь – сначала «скатываясь» вниз по рекам и ручейкам, потом через проливы в океан, – к заветному Саргассову морю, чтобы плыть за ними следом.

Ждали этого момента и мы. Но угри долго не отправлялись в путь. Они тоже ждали. Ждали какого-то неведомого сигнала природы. Ждали вот этой дождливой, ветреной, штормовой ночи…

…Лихой разбойничий свист, вдруг разорвавший усыпляющий шелест дождя, вспугнул мои мысли.

– Наконец-то, – пробурчал Волошин, скрючившийся на корме лодки. – Я уже так закоченел, что не смогу, наверное, разогнуться.

Кашляя и кряхтя, словно столетний старец, он зажег яркий электрический фонарь. Загорелись фонарики и на других лодках. Теперь уже можно было не таиться. Настало время вытаскивать невод.

Это была нелегкая работа. Упираясь коленом в накренившийся борт лодки, я тащил, тащил, тащил мокрый капроновый трос, режущий ладони даже сквозь брезентовые рукавицы, а ему, казалось, не было конца. Рядом со мной тяжело пыхтели два рыбака. Волошин сидел на веслах.

Постепенно лодки сближались, подтягивая тяжелый невод к берегу. Похоже, улов неплохой: по рывкам троса мы уже чувствовали, как неистово бьются в неводе пойманные угри.

Дальше все пошло в таком бешеном темпе, что мне скоро стало жарко и я готов был сбросить брезентовую куртку, да времени для этого не выкраивалось.

Угри были скользкими, удержать их в руках никак не удава-лось, а ведь ловить этих бестий надо было так, чтобы не причинить им ни малейших повреждений! Их скользкие, гибкие тела сжимались, словно резиновые, и тут же вдруг распрямлялись с мощью стальной пружины, сбивая нас с ног.

Один угорь так сильно ударил меня хвостом по голове, что шапка слетела в воду и поплыла, подхваченная быстрым течением.

Волошин попытался зацепить ее багром, но сделал слишком резкое движение и рухнул в ледяную воду, едва не перевернув лодку!

Я пытался вырвать из уключины весло и протянуть его Волошину, Весло не поддавалось. А Волошин скрылся с головой в воде… Его затягивало водоворотом!

Не раздумывая, я сбросил с себя брезентовую куртку, обрывая пуговицы, и прыгнул за борт.

Вода обожгла тело. Тяжеленные рыбацкие сапоги тянули меня на дно. Я нырнул поглубже, вытянув вперед руки, успел ухватить Волошина за край куртки…

Но в тот же миг течение вырвало его у меня из рук и потащило в сторону. А я почему-то не мог плыть за ним. Моя левая нога словно попала в капкан. Что-то крепко держало ее под водой.

А течение тянуло меня, давило, утаскивало на глубину…

«Сеть! – догадался я. – Нога запуталась в сети…»

У меня уже не хватало сил бороться с течением. Мутная вода захлестывала глаза, лезла в рот сквозь стиснутые зубы. Мне надо было во что бы то ни стало вдохнуть…

И в этот последний момент, когда я уже захлебывался, чьи-то сильные руки выхватили меня из воды. Я почувствовал такую резкую боль в ноге, что подумал: «Оторвалась…»

Но нога была цела. Только сапог слетел с нее и остался где-то в сетке.

Это, оказывается, Макаров рванул меня изо всей своей медвежьей силушки и втащил в свою лодку. Волошин был уже тут же, сидел, обхватив себя руками за плечи, на дне лодки и громко лязгал зубами.

– Как вас-то угораздило свалиться? – сердито спросил он.

– Свалиться? – возмутился я. – Да я же бросился вас спасать. Вас же затянуло водоворотом, вот я и бросился…

– Ничего меня не затягивало. Как только я попал в водоворот, то сам нырнул поглубже, чтобы из него вырваться, у самого дна это легче.

– Кто же вас знал, что вы такой опытный пловец? – огрызнулся я.

Пристав к берегу, мы с Волошиным забрались в кузов грузовика и там переоделись, сменив хоть часть промокшей одежды на сухую, которую нам пожертвовали товарищу, кто что смог. Потом Логинов заставил нас напиться горячего кофе и погнал бегать по берегу, чтобы согрелись.

– Ну как, довольны? – насмешливо спросил меня на бегу Волошин. – Не пора ли вам возвращаться домой, в свой журнал? Знакомство с нами уже едва не сделало вас утопленником.

– Нет, уж теперь я от вас не отстану! – ответил я, с трудом шевеля окоченевшими губами.

Отдать швартовы!

До самой последней минуты, пока не отдали швартовы, я все-таки побаивался, как бы меня не вернули на берег. Поэтому даже в торжественный момент прощания я старался не попадаться на глаза Логинову или капитану.

Немалых трудов стоило мне уговорить редакцию, чтобы разрешили отправиться в это плавание. Обычная командировка неожиданно разрасталась в увлекательное и полное приключений путешествие, а заказанный мне очерк – похоже, в целую книжку. И неужели все это рухнет в последний момент?! Нет, я не хотел рисковать…

Все толпились на палубе, стараясь протиснуться поближе к борту и помахать на прощание родным, друзьям или просто родной земле, а я слонялся по бесконечным коридорам и трапам, поспешно прячась за углами, словно какой-то преступник, едва впереди послышатся шаги.

Только вчера вечером мы прилетели из Калининграда, привезя в огромных чанах пойманных прибалтийских угрей. Их путь к своей далекой родине был на время прерван, и маршрут его изменен. Теперь им придется искать дорогу к местам нерестилищ не через проливы Каттегат и Зунд, где когда-то они проплывали мальками, а из неведомого им Черного моря – через Босфор и Гибралтарский пролив. Справятся ли они с этой задачей?

Но вот наверху бодро и требовательно проревел последний гудок, от заработавших машин мелко задрожал пол под ногами, я ринулся на палубу, растолкал всех и пробился к борту. Наш «Богатырь» уже отвалил. Полоса воды, расцвеченной радужными пятнами мазута, между нами и причалом, заполненным провожающими, расширялась…

– А ведь есть еще возможность отправить лишних на берег на лоцманском катере, – зловеще пробормотал у меня над ухом мрачный голос Волошина.