Текст книги "Десять пуль на сундук мертвеца (сборник)"

Автор книги: Николай Леонов

Соавторы: Алексей Макеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Гуров покосился на входную дверь. Крячко понял и кивнул. Он уселся поудобнее и приготовился заняться с хозяйкой приятными воспоминаниями, пока Гуров будет допрашивать этого Сашу. Однако что придумает Гуров, чтобы выйти из разговора? Крячко с интересом посмотрел на друга.

– Прошу меня простить, Зоя Васильевна. – Лев поднялся и чуть склонил голову в вежливом поклоне. – Я должен выйти, кажется, забыл запереть машину, а у нас там важные документы. Простите, долг обязывает проверить.

– Конечно-конечно! – улыбнулась вдова. – Служба…

Гуров пошел к двери, слушая, как Крячко мягким голосом стал расспрашивать, а в каких городах Зое Васильевне удалось послужить вместе с мужем, когда он был еще младшим офицером.

Сашу он нашел возле ворот, где тот, сняв защитную крышку, ковырялся отверткой в механизме автоматики открывания ворот. Увидев подходившего к нему гостя, он положил отвертку и принялся старательно вытирать руки ветошью, настороженно глядя на Льва.

– Зоя Васильевна сказала, что вас зовут Александр Чумаков и что вы служили вместе с ее мужем.

– Да, а почему вам это интересно? – ровным голосом спросил мужчина. – Вы, как я понял, из уголовного розыска. Что случилось?

– Поговорить надо, Саша, – вздохнул Гуров. – Дела давно минувших дней, но мы встречаемся со всеми, кто мог слышать от покойного генерала Козинцева хоть что-то об определенных событиях, произошедших в марте 2003 года.

– Э-э, – усмехнулся Чумаков, и его широкие скулы шевельнули желваками. – Я тогда уже был… вот таким. Инвалидом. Я уже не служил.

– Он вас взял к себе? Садовником?

– Садовником. Только не сразу. Когда меня из госпиталя выписали, я дома жил. Мать у меня была жива. А когда умерла, я пить тогда начал. Козинцев меня случайно на улице увидел и узнал. Фактически второй раз спас.

– Как вы его?

– Как я его, – кивнул Чумаков. – А потом он заболел. Рак мозга – страшная штука. У него боли были такие, что он кричал на весь дом. Так на наркотиках и держали.

– Значит, вы в доме у них больше шести лет?

– Да, лет семь. А что все-таки случилось?

– Пытаемся восстановить события 2003 года в Чечне.

– Так Козинцев в 2003 году туда не ездил. Он после той командировки… когда меня… нас чуть не убило, больше не ездил.

– Ну, он мог знать, ведь он в Москве, в штабе служил. Может, вы что-то слышали от него? Он рассказывал о своих делах, об операциях, которые внутренние войска проводили на Северном Кавказе?

– Мы о Кавказе с ним не говорили. Не договаривались специально не упоминать, но как-то само собой получилось.

– Ладно, спрошу по-другому. А может, вы были свидетелем того, что Козинцев с кем-то из сослуживцев о чем-то горячо спорил, может, ссорились из-за чего-то, что было в прошлом?

– Да и не приходил к нему никто. Он году в 2005‑м начал болеть, по клиникам его возили, из госпиталя не вылазил. Вроде удавалось как-то ему помогать, а потом Валерий Маркович сразу сдал. И за два месяца умер. Вот так-то.

– А вы где и кем служили, когда вам пришлось закрывать генерала собой?

– В автобатальоне водителем. Он на Кавказ в командировку приехал, подполковником еще был. А я его полгода возил. Вот тогда нас с ним судьба и связала одной веревочкой.

Гуров внимательно посмотрел на мужчину. Ему показалось, что Чумаков хотел что-то сказать или спросить, но не решился. Или передумал. Хотя что он мог добавить к уже сказанному?

– Ладно, Саша, – протянул он Чумакову руку. – Если я еще приду, поговорим?

– А что случилось-то, товарищ полковник? Козинцев оказался в чем-то виноват?

– Нет, не думаю. Просто тогда произошла одна очень неприятная вещь. А теперь мы расхлебываем последствия. Человеческая трагедия, Саша. Извини, но больше сказать ничего не могу. Пока это тайна следствия. Просто Козинцев мог что-то знать.

– 2003‑й год, говорите, – кивнул Чумаков. – Да, в 2003‑м он уже сидел в Москве, а я… только-только выбрался из госпиталей. На протезах.

Первым в кабинет вошел высокий смуглый парень лет тридцати с небольшим. Коротко остриженные волосы, сизый неровный шрам ближе к правому уху. Неторопливый в движениях, взгляд цепкий.

– Лощилин Павел? – спросил Гуров.

– Так точно.

– Служите в конвойном подразделении СИЗО‑1?

Лощилин кивнул, продолжая бросать короткие взгляды по кабинету, видимо, пытался понять, а за каким лешим его вызвали сюда, в здание аж МВД. Может, по поводу каких-то делишек с какими-то авторитетами. Или, может, попытку побега пресекли. Теперь всех дергают из-за какого-то урода, который пытался «ноги сделать».

– Вот что, Павел. – Гуров встал и прошелся по кабинету. Остановился перед Лощилиным и посмотрел ему в глаза: – Вы, наверное, уже поняли по тому, как мы с вами аккуратно контактировали и с различными мерами предосторожности сюда доставили, что нам важно сохранить нашу беседу в тайне.

– Ясно, – усмехнулся Лощилин. – К сведению принял.

– Разговор у нас с вами, Павел, пойдет о делах очень давних. Может, он будет долгим. Так что, садитесь, прошу вас. – Гуров дождался, когда Лощилин усядется на стул возле его стола, и продолжил: – Вспомните, пожалуйста, 2003 год. Где вы были, чем занимались?

– По контракту служил, – с какой-то недовольной гримасой ответил Лощилин. – В спецназе МВД. Когда контракт подписывал, мне говорили, что мы будем колонии обслуживать, следственные изоляторы. Ну там, всякие массовые беспорядки, побеги и тому подобное. А кинули нас в Чечню. Сказали, ненадолго, а получилось, что почти на год. С июня 2002 года по апрель 2003‑го.

– Ясно, – кивнул Гуров. – Обижены на свое ведомство.

– А что хорошего? Ладно, если бы по желанию, а то обманом. А когда контракт подписал, там уже, извините, приказы не обсуждаются.

– Да, когда военную форму надеваешь, то приходится пользоваться совсем другими законами. Тяжело было в Чечне?

– Не то, чтобы невыносимо, но выматывали тревоги, марш-броски бесконечные. Главное, за спиной огромное государство, огромная, хорошо укомплектованная современная армия, а нас гоняли и кидали из угла в угол, как последнее подразделение, которое осталось у генералов под руками. Непонятно. Ну и опасно, конечно. Парни погибали, а записей, что служили в горячей точке, фактически уже не делали и боевых не платили. Обидно.

– Однако служить в системе вы остались. Значит, обида не так глубока? – улыбнулся Гуров.

– Ну, обида не на всю систему, а на тех, кто руководил тогда и там. А то, что остался… так чего я еще умею? Не в СИЗО, так в полицию постовым. Или в ОМОН.

– Хорошо, я понял. Я вот о чем хотел с вами поговорить. В марте 2003 года вас с группой бойцов во главе с майором Шаминым придали батальону внутренних войск. Поступила вводная выдвинуться в горы и перехватить группу боевиков и некоего Магомеда Евлоева.

– Помню, – подняв напряженный взгляд на полковника, ответил Лощилин. – Тогда еще Лешка Рубич погиб. Глупо погиб, даже боя не было.

– А как все произошло, помните?

– Мы сначала на двух «уазиках» летели туда как угорелые, потом ночь по козьим тропам перлись в горы. Думал, сдохну по дороге, «дыхалки» не хватало. А потом, когда Шамин приказал позиции занимать, вдруг пришел приказ по рации отойти и в бой не вступать.

– Вас удивил такой приказ?

– Почему? Им там виднее, тем, кто разведкой занимается. Может, они какой груз несли, который нужно было взять обязательно целым, может, этого Евлоева обязательно надо было взять живым. Мало ли. Мы-то только и умели, что стрелять, а там, может, какие политические игры были.

– А как погиб Рубич?

– Не успел отойти. Они с майором тогда шептались, где ему лучше позицию выбрать. Он попросился чуть выше на карнизе залечь, оттуда всю колонну как в тире перестрелял бы. И когда пришел приказ спешно отходить, чтобы боевики нас не заметили, мы сразу стали отходить вниз. Майор Рубичу передал по коммуникатору, но тот, наверное, не успел.

– То есть вы выстрелов не слышали, не было перестрелки?

– Не слышал. Да ее могло и не быть. Если они втихаря подобрались к нему, то могли и не стрелять. Навалились, горло перерезали, и все. Чечены снайперов живыми в плен не брали.

– То есть вы уверены, что он погиб?

– Был бы жив, вернулся бы.

– Логично. И последний вопрос. Вот вы слышали, как майор Шамин передавал Рубичу приказ отойти. А что отвечал Рубич?

– Как же я услышу, когда коммуникаторов было всего два? Один на голове у Шамина, второй – у Лехи.

– Вы уверены, что Рубич слышал приказ?

И тут глаза Лощилина расширились. Он поднял голову и посмотрел допрашивающему его полковнику в лицо. От волнения и страшной догадки в горле у этого, в общем-то, повидавшего виды мужчины что-то со скрежетом провернулось.

– Вы хотите сказать… – Лощилин откашлялся. – Вы хотите сказать, что мы его там просто бросили?

– Вы – солдаты, вы выполняли приказ командира. Решение принимал командир.

– Командир тоже выполнял приказ, который ему передали. Я его слышал. Срочно, как можно быстрее. Ни в коем случае нельзя, чтобы боевики нас заметили.

– Я ничего не хочу сказать, Павел, – заверил его Гуров. – Я хочу понять ситуацию, которая сложилась на момент получения приказа. И как он был выполнен. Я не в праве даже кого-то обвинять. Мне нужны факты и полная картина событий.

– А что случилось-то?

– Павел, вы Рубича узнали бы, если бы сейчас на улице встретили?

– Так он что… вернулся?

– Вы не ответили.

– Узнал бы. А чего же не узнать? Всего-то прошло десять лет. А он вернулся?

– Мы не знаем пока. Не знаем, но на всякий случай хотим вас предупредить. Если вы его увидите, если столкнетесь с ним, если, не дай бог, он начнет вам предъявлять претензии или высказывать желание кому-то мстить за тот случай в 2003 году…

– Мстить? – перебил Лощилин.

– Все очень серьезно, Павел! Мы пока не знаем точно, прошло всего двое суток. Или вернулся Рубич и начинает всем мстить, или кто-то играет в вернувшегося Рубича. По крайней мере, уже убит выстрелом в голову Шамин. А перед смертью он получил по электронной почте угрожающее письмо, подписанное «Хорь».

– Леха! – выдохнул Лощилин. – Сдурел, что ли? Или он тогда ничего не понял?.. Но я же сам слышал, как Шамин передавал по коммуникатору, чтобы он срочно спускался и уходил, что…

– Павел, мы все выясним! А вы, главное, успокойтесь и ведите себя естественно, если столкнетесь с Рубичем. Не думаю, что все вы ему враги, что он винит всех, но кто знает, в каком он состоянии? Сообщите, если узнаете, хорошо?

Лощилин ушел, опустив голову, в состоянии глубокой задумчивости. Он даже не попрощался и не посмотрел на полковника. Просто встал, когда ему разрешили, и вышел. Через пять минут, чтобы они не встретились в коридоре, к Гурову привели Максима Тугарова. Бывший спецназовец был года на четыре постарше Лощилина, раздобревший и, видимо, вполне довольный жизнью. С армией он уже не был связан, а имел теперь небольшой бизнес в Подмосковье.

Тугаров уселся на предложенный стул уверенно. Солидно забросив ногу на ногу, сцепил пальцы в замок на животе и приготовился слушать. Гуров мгновенно заметил это несоответствие, уверенность в движениях, в мимике и сцепленные в замок руки, которые говорили о замкнутости, попытке отгородиться, закрыться. Так, да еще сложенными в момент разговора на груди руками, закрываются люди закомплексованные, но пытающиеся произвести впечатление уверенных, успешных.

– Значит, прощай, армия? – улыбнулся Гуров. – Решили пойти в бизнес? И как, успешно идут дела?

– Да как сказать, – качнул головой Тугаров.

– Вы как-то так резко бросили службу и ринулись в бизнес. Жилку предпринимательскую в себе почувствовали?

– Сложилось так. Вернулся, а стариков уже нет. У меня под Москвой дед с бабкой жили. А когда они умерли, меня почему-то не известили. Искать родственников, наверное, было лень. А у них дом хороший остался, да и у меня кое-какие накопления со службы. А тут подкатили ко мне бизнесмены. Им этот дом и участок был нужен под какие-то там… Национальная деревня, что ли? Дом-то дед рубил красивый, с резными делами. Ну и загнал я его по хо-орошей цене.

– Как удачно у вас все совпало.

– Удачно. А бизнес вообще на дороге валялся. Одноклассника встретил, он в соседнем поселке жил. Говорит, там хозяйство какое-то распалось, за копейки все распродают. А весна, тепло, настроение хорошее. А тут… лошади!

– Лошади?

– Ну да! У них три лошади-доходяги и полуразваленная конюшня была. Лошадей всю зиму кое-чем кормили, они страшные, как смерть. И чего-то мне в голову стукнуло, покумекал я и взял. Пока суд да дело, пока оформлял, регистрировал ИП, нанятый мужичок выпас этих доходяг, они боками-то покруглели, еще он седла и сбруи починил. Через месяц я начал позванивать и приглашать по выходным на лошадях покататься с детьми и семьями. И стали приезжать. Я очумел, сколько желающих. Пришлось аж цену поднимать. Тот мужик, не поверите, так увлекся уходом за лошадьми, так ему понравилось детей и теток катать, что он даже пить бросил. А к осени я на заработанные деньги конюшню утеплил, стойла переделал, ветеринара два раза привозил, подлечил он коняшек моих. Вот уже шесть лет и занимаюсь. Коней теперь побольше.

– Хорошо, когда занимаешься делом, которое тебе нравится, – улыбнулся Гуров.

– Козе понятно! – засмеялся в голос Тугаров. – Особенно, когда оно деньги приносит. Так, а чего вызвали-то? Что-то у меня не так или…

– Или! – заверил Гуров. – Или, Максим, и это очень серьезное «или». Разговор у нас будет серьезный, не для передачи другим. Да я думаю, что вы и сами не захотите на эту тему ни с кем разговаривать.

– Ладно пугать! – с улыбкой ответил Тугаров, но улыбка уже не была такой довольной и безмятежной. – Пуганый, по молодости в спецназе ВВ служил, Чечню прошел.

– Вот об этом и пойдет речь. – Гуров решительно припечатал ладонью крышку стола и перешел к вещам самым главным. – Я хочу поговорить с вами о событиях, которые произошли 22–23 марта 2003 года в Шалинском районе Чечни.

– 2003‑го? Думаете, я помню?

– Думаю, что вспомните, если я дам несколько подсказок. Весна, на носу всенародный референдум в Чечне, а разведка сообщает, что с грузинской стороны возможны прорывы боевиков с целью срыва референдума и дестабилизации обстановки в республике. Ваша группа спецназа внутренних войск была придана батальону…

– Это когда Лешку Рубича бросили! – вдруг перебил Гурова Тугаров.

Зло сузив глаза, он сразу перестал быть благодушным парнем, успешным, хотя и не очень крупным бизнесменом. Сейчас перед Гуровым сидел, весь собравшись в комок, боец, прошедший горячие точки, смотревший смерти в глаза, терявший друзей в боях, который выжил, вернулся к мирной жизни, но война так до конца его и не отпустила. Держала за живое внутри цепкими окровавленными пальцами. И не от слабости и комплексов пытался отгородиться этот парень. Он просто никого не хотел пускать туда, где есть боль, его личная, собственная, никого не касающаяся.

– Бросили? – переспросил Гуров. – Вы уверены?

– А кто не уверен? Все, кто там был, знают об этом. И Шамин от нас перевелся почти сразу, потому что знал, что пацаны ему этого не простят. Как идти в бой с командиром, который способен бросить своего солдата? Вы знаете принцип всех подразделений всего мира? «Своих не бросаем»! Это гражданскому человеку, войны не нюхавшему, непонятно, как это идти на операцию по освобождению своего товарища, идти, зная, что кто-то при этом погибнет, а может, и не один погибнет, спасая его. И тут арифметика не годится. Тут каждый должен знать, что его не бросят, что его, чего бы это ни стоило, будут спасать, за него будут драться и умирать. А Леху бросили!

Последняя фраза была с таким жаром брошена Гурову в лицо, словно он лично ответственен за то, что тогда, в 2003 году, бросили Алексея Рубича. Картина начала вставать перед сыщиком несколько в ином свете. Получалось, что Шамин десять лет назад выполнил приказ командования слишком рьяно и преступил законы боевого товарищества спецназа. Так ли это или это все лишь мнение одного человека? Еременко никак не отреагировал на факт потери снайпера в процессе проведения этой скоропалительной операции, Лощилин высказался очень вяло, без эмоций.

– Скажите, Максим, а вы слышали, как майор Шамин передавал приказ Рубичу?

– Нет, не слышал. Я прикрывал отход и держал сектор, когда все отходили. Наверное, передавал, только о чем это говорит? Одно дело – передать, а другое – сделать так, что бы никто из подчиненных не остался. Разницу ощущаете?

– Значит, последним отходили вы?

– Да. Чуть ли не под носом у чеченов. Наши уже далеко оторвались, и я стал по-тихому отползать. Это только потом, когда я своих догнал, узнал, что Лехи так и нет. Народ стал возбухать, а Шамин на крик перешел, что, мол, это был приказ сверху, что никто не знает, почему такой приказ, что есть вещи гораздо важнее наших жизней, а вдруг там судьба миллионов решалась. Короче, задавил авторитетом.

– А может, Шамин передал Рубичу приказ, которого вы не слышали и не должны были слышать, может, он получил какое-то секретное задание, поэтому сразу от группы и откололся?

– В смысле? А… вот вы о чем. Да нет! Я рядом был, когда они с Шаминым его позицию оговаривали. Леха сам предложил забраться на карниз.

Глава 4

27 марта 2003 года.

Приграничные территории Чечни

Алексей Рубич пришел в себя. Первое, что появилось в его сознании, было даже не ощущение боли, а недоумение. Почему он до сих пор жив? Память послушно выдавала отдельные фрагменты. Что-то пытался передать ему майор Шамин, да он слишком поздно понял, что связь отрубилась. Потом понял, что свои отошли. Как понял? Ах да… чечены вдруг почти открыто пошли туда, где группа спецназовцев должна была занять оборону и надежно перекрыть тропу.

Он попытался повернуться на бок и только теперь осознал, что лежит на земляном полу. В яме? Нет, солнце нестерпимо пригревает саднящий бок. Руки связаны за спиной, и грудь болит… вообще все тело болит. Почему его не убили? Чечены снайперов в плен никогда живыми не брали. А как он попал в плен?

Сквозь почти нестерпимую пульсирующую боль Рубич снова попытался восстановить в памяти все, что было после того, как он понял, что его группа отошла. Да, последний приказ был «без команды не стрелять». Приказ в армии – это все, это становой хребет службы. Если ты служишь не первый год, то привыкаешь к тому, что приказ для тебя чуть ли не основа жизнедеятельности.

«Кажется, я пытаюсь понять, почему не открыл огонь, когда боевики прошли мимо меня, – подумал Рубич. – Да, а еще я услышал, почувствовал, что меня обходят сверху, выше карниза. Нет, это было сначала, а потом они пошли открыто по тропе. А звуков боя не было. Вот тогда я понял, что моя группа отошла и я остался один. Я решил, что это какая-то хитрость, и ждал, затаившись. Еще позлорадствовал про себя, что Шамин здорово придумал выманить группу ниже по тропе на себя. Тогда боевикам пришлось бы наступать сверху вниз, а я оказался бы за их спинами и мог бы их перебить по одному, мог отрезать им путь к отступлению, не дать пройти другой дорогой.

Глупость! Почему я подумал, что это преимущество, если ты оборону держишь внизу, а наступают на тебя сверху. А-а! Оправдания искал, не хотел верить, что меня бросили.

А вот это уже просто обида, я ведь не знаю, что меня именно бросили. Меня возможно… оставили. А легче от этого? Наверное, была причина…»

И тут на Рубича сверху прыгнули двое и ударили по голове. Он даже понять ничего не успел. А потом… провал. Какие-то обрывки воспоминаний. Да, он не сразу потерял сознание, он еще чувствовал, как его несколько раз ударили, а потом… потом просто сбросили с карниза. Да, он чувствовал, что летит, подумал еще, что конец. А потом?

Он пролетел всего пару метров и, наверное, упал на каменную осыпь. Вот тут окончательно потерял сознание…

Рубич беспомощно застонал и перевернулся на спину. Теперь он хорошо видел… одним глазом стропила над головой, дощатую стену сбоку и оконце с пыльным стеклом. Сарай какой-то… И как все болит! Боль с готовностью подсказывала, рисуя в мозгу ассоциации, откуда все это взялось и как его били. Страшно били. Ногами. Челюсть болит, только бы почки были целы. Хотя… лучше нет… Сдохнуть бы побыстрее, чтобы не думалось, чтобы ничего больше не было…

Дверь распахнулась неожиданно. Кто-то схватил его за ноги и поволок по земле.

Свет, солнечное тепло… только теперь Алексей понял, как он замерз, лежа на земле в этом сарае. Непонятные мужские голоса, озноб. Его перевернули на живот. Он стукнулся лицом о землю, и рот снова наполнился соленой теплой кровью. Кажется, у него была порвана губа. В руках вдруг появилась невероятная легкость, кажется, перерезали веревку. А потом удар животом обо что-то.

И тут его вывернуло наизнанку. Передавленная диафрагма, страшная боль, видимо, и сотрясение мозга. Он висел на чем-то, может, просто перекинутый поперек лошади, и его рвало, кто-то закричал и стегнул его по спине, кто-то громко захохотал. Рвотных масс было мало, но они сразу попали в нос, горечь во рту, спазмы, спазмы, спазмы. Сдохнуть бы побыстрее…

Алексей еще несколько раз приходил в себя и каждый раз видел перед собой только землю, камни, сухую траву. Он уже не чувствовал боли, а ощущал какую-то легкость. Как хорошо и спокойно ничего не чувствовать! Скорее бы. И тут его снова подняли с земли и снова грубо перебросили поперек лошади. И легкость кончилась. Снова начало пульсировать в голове, снова стало наливаться болью все тело.

Время перестало существовать. Муки были вечными, и в то же время они были как-то оторваны от его сознания. Их ощущало тело, а он как будто ощущал тело со стороны. Но тут губ коснулось что-то твердое, потом полилась влага. Горькая, теплая, но не кровь. Влага пахла травами, раскаленными на солнце камнями и чем-то еще.

Когда он открыл глаза, то понял, что смерть пока отошла в сторону. Второй глаз открылся и видит, значит, он цел, значит, его не выбили и не выкололи. Веко, наверное, просто слиплось от запекшейся крови. А теперь лицо промыли. Да, вот старуха с мягкой теплой тряпкой над ним. А сам он лежит на чем-то мягком, гораздо мягче просто земли или жиденького слоя соломы. И его трясет от озноба. Все тело болит, ноет, саднит, пульсирует. Но в помещении хорошо, тепло, и где-то рядом живой огонь в очаге. И пахнет травами. Это старуха поила его отварами трав. И хлебом пахнет… Сколько он уже не… Желудок свернулся в комок, и в нем протяжно засосало.

– Пей, – велела старуха, присев на край его ложа и, приподняв Алексею голову, влила в рот из ложки какую-то горькую водицу.

Он глотал, чувствуя, как горечь изгоняет мучительную жажду, разливается по телу странным теплом. Влив в него несколько ложек своего зелья, старуха встала и отошла в сторону. Алексей смотрел на ее костлявые плечи, на черный платок, опоясывающий голову по-горски. Она его явно лечит, но в лице, в интонации, в глазах нет и намека на сострадание или ненависть. Она как будто делает простую скучную работу.

– У тебя лихорадка, – негромко сказала старуха, пододвигая к лежанке большой табурет с мятым медным тазиком и какими-то глиняными мисками. – Терпи, я буду снимать с тебя одежду.

Алексей впервые обратил внимание на то, как он выглядит. Камуфляж на нем висел чуть ли не лохмотьями. По крайней мере, во многих местах он был сильно порван и почти везде пропитался кровью. Наверное, больших глубоких ран и обильной кровопотери не было, иначе бы Алексей просто умер. Но все его тело покрывали мелкие порезы, глубокие царапины, ссадины. И все это от грязи и пота стало воспаляться, гноиться. Старуха осторожно, но решительно отдирала обрывки ткани от ран. Алексей стискивал зубы, чтобы не заорать, и только корчился в сильных руках старухи.

Наконец она сняла с него все. Алексей лежал голый, грязный. Его трясло, как будто било током, бросало то в жар, то в холод, он покрывался потом. Старуха промывала ему раны отваром, что-то шептала, присыпая толченой сухой травой или цветами, а может, и другой дрянью. Алексей не заметил, как провалился в беспамятство.

Он пришел в себя в полной темноте. Или хижина этой ведьмы не имела окон, а она просто потушила свой светильник, или за окном была непроглядная ночь. Алексей вдруг почувствовал удивительную легкость во всем теле. Страшных саднящих и ломящих болей больше не было, что-то остаточное, почти приятное. Так бывает, когда после суток изматывающей зубной боли ты вдруг ощущаешь, что она уходит куда-то и остается только легкий неприятный зуд.

Алексей блаженно закрыл глаза и провалился в сон. Впервые за последние несколько суток он спал блаженным сном праведника. Мысли о собственном будущем даже не приходили в голову. Измученное сознание просто отключилось. Так он проспал двое суток…

– Ну что? – Орлов надел форменный генеральский китель, придирчиво осмотрел себя в зеркале и закрыл шкаф. – Каково же ваше мнение, сыщики?

– Если касательно кителя, то сидит хорошо, – мгновенно ответил Крячко. – Тесноват немного в талии, а так ничего. А если касательно Рубича… то мы в очень больших сомнениях со Львом Ивановичем.

– Что вас смущает? – Недовольно посмотрев на часы, Орлов сел в рабочее кресло и посмотрел на помощников.

– Во-первых, – меланхолично заговорил Гуров, – нас смущает неоднозначность оценки ситуации, сложившейся десять лет назад, в результате которой без вести пропал Алексей Рубич. Во-вторых, нас смущает его нынешнее поведение, если это действительно он, а не кто-то, кто прикрывается его именем.

– Поясни свое «во-вторых», – вскинул бровь Орлов.

– Ну посуди сам, Петр. Ты десять лет где-то… э-э, находился. Я подозреваю даже, что черт знает где, за пределами нашей страны. Ты сильно обижен, разозлен тем, что тебя бросили, предали, что тебе искалечили всю жизнь. И ты возвращаешься карать. Знаешь, тут нормально вырисовываются две возможные линии поведения. Либо ты втихаря находишь виновников и убиваешь их, а уж потом оповещаешь мир, за что ты их убил.

– Или не оповещаешь, – поддакнул Крячко, – потому что утолил жажду мести.

– Да. Или не оповещаешь, – согласился Гуров. – Или являешься открыто бичевать, взывать к совести и призывать к каре законной. Тогда ты не станешь сам предпринимать что-то незаконное. А у нас какая-то смесь здравого смысла с бредом сумасшедшего. Так не бывает, Петр.

– Бред сумасшедшего на то и бред, что он непредсказуем, – задумчиво проговорил Орлов.

– Нет, тут ты не прав, – покачал головой Лев. – Сейчас ты просто стараешься возразить из принципа, а не исходя из собственного опыта. Бред более логичен, чем здравый смысл. Бред предсказуем, потому что базируется на конкретных причинах, его вызвавших. А здравый смысл опирается на полет фантазии. Здоровой фантазии, заметь!

– Ладно, допустим. И каково ваше решение?

– Разумеется, работать в обоих направлениях, – отрезал Гуров с видом человека, которому это решение кажется очевидным.

– Не потянете вдвоем!

– Конечно. Чисто физически это сложно. Я думаю, что версию «псевдорубича» мы поручим МУРу, а сами будем разрабатывать версию настоящего Рубича.

– Ага, – улыбнулся Орлов. – По раскладу сил уже понятно, какая из версий вам кажется более правдоподобной. Все! Убегаю к начальству на совещание. Завтра вечером жду вас с планом работы по обеим версиям. Учтите, что времени нам начальство не отпустит столько, сколько мы бы хотели. Убит старший офицер МВД, скоро смежники начнут капать на нервы каждый день.

Крячко молча вел машину в потоке, который еле двигался. Вечерело. Во второй половине дня ехать в сторону МКАДа – занятие муторное. Большая часть машин движется из города. Гуров тоже молчал, откинувшись на спинку сиденья и прикрыв глаза.

– Знаешь, Лев Иванович, – неожиданно сказал Крячко, – я вот подумал, а как легко в наше время пропасть. Как будто тебя и не было.

– Ты о чем? – не открывая глаз, спросил Гуров.

– О Рубиче.

– Я понял. А что тебя так взволновало?

– Ты посмотри, мы ведь с тобой практически не нашли людей, к которым он мог бы обратиться по прошествии десяти лет своего отсутствия дома. Как будто и не жил человек.

– Не понимаю, Стас, – проворчал Лев, открывая глаза и принимая вертикальное положение. – Чего ты хочешь? Мы каждый год, каждый месяц, каждый день, если уж на то пошло, приобретаем в процессе жизни новых знакомых, иногда людей, которые становятся тебе близкими, иногда даже друзей. А он, судя по всему, на десять лет был вычеркнут из жизни в своем городе, в своей стране. Это нам с тобой уже много лет, и мы успели обзавестись таким широким кругом знакомых, что… А ему на момент исчезновения не было даже тридцати.

– Я не об этом, – с некоторой горечью в голосе ответил Крячко. – Сунулись мы к одноклассникам, к учителям. И что? Да, был такой, только… Ах, как время бежит! А мы, оказывается, ничего о нем и не знаем. А где он сейчас? А что с ним? Такое ощущение, что, не приди мы с тобой к ним, о нем бы навсегда забыли.

– Надеюсь, его невеста не забыла.

– Невеста! – Крячко погрозил кулаком кому-то из водителей, совершивших опасный маневр. – Невеста, это та, которая готовится стать женой. А если человек просто исчез, то сколько она должна его ждать? Где описаны сроки, даются советы на этот счет?

– Вот тут, – постучал Гуров себя по левой стороне груди. – Тут единственно верный советчик и учитель.

– Сердце краса-авиц, склонно к изме-ене и к перемене-е, – пропел Крячко.

– Даже если и так, я не стану осуждать.

Наконец сыщики миновали Новослободскую и свернули на улицу Яблочкова. Здесь движение было не таким интенсивным, и они без особого труда нашли старую одноподъездную девятиэтажку. Тенистый палисадник по обеим сторонам от дверей подъезда разбили, видимо, сами жильцы, слишком разномастными были клумбы, кустарники и деревца, высаженные тут. Желтые и алые тюльпаны весело гнездились на клумбах с левой стороны. От этого правая часть палисадника казалась бедной и невзрачной.

Крячко, не склонный к сантиментам, тут же подошел к двери и нажал кнопку домофона, представившись и напомнив о договоренности. Дверь открылась. Старомодный лифт, с деревянными дверками кабинки и железной наружной сетчатой дверью, отдавал эпохой пятидесятых. На шестом этаже их уже ждали приоткрытая входная дверь и молодая женщина в джинсах и футболке.

– Вы – Настя, да? – вежливо спросил Крячко. – Я – Станислав Васильевич, я звонил вам. А это – полковник Гуров. Лев Иванович.

– Да, я поняла. – Женщина кивнула и отступила в квартиру. – Проходите, пожалуйста.

Гуров прошел следом за Крячко в маленькую прихожую, откуда открывался вид на большую кухню с диваном и дверью в лоджию. Левая дверь вела в большую и, видимо, единственную комнату. Интерьер оказался вполне современным, хотя Гуров был почти уверен, что увидит остекленную стенку с книгами, полированный стол в центре комнаты и хрустальную вазу на кружевной салфетке.