Текст книги "Шакалы"

Автор книги: Николай Леонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Юлия принесла два стакана виски со льдом, один протянула гостье.

– Ну, теперь исповедуйся, – пригубив из бокала, сказала Мария, увидела, как «зажалась» хозяйка, и беспечно продолжала: – Ты любишь этого парня или только спишь с ним?

– Не знаю, не уверена, кажется, – ответила Юлия с явным облегчением. – Я хотя и успела побывать замужем, однако опыт у меня небогатый, отец подталкивает к свадьбе, мама держит нейтралитет, а я сомневаюсь.

– Значит, не выходи за него, в таком деле сомневаться нельзя.

– Ждать большую любовь, до дрожи и бессонницы, потом как головой в омут?

– Не изображай дуру, у тебя не получается. Семью организовывать следует по трезвому расчету. Сейчас я тебе прочту короткую лекцию.

Лицо Юлии порозовело, складки в уголках рта разгладились.

– Мне один умный мужчина сказал, что мы произошли от разных обезьян и понять друг друга не можем в принципе. Я с ним абсолютно согласна. Понимать – их дело, мы должны чувствовать. Семья начинается не с загса, постели и общей кастрюльки, а с ребенка. Вот хочешь ты от мужика забеременеть, значит, он кандидат. Основное качество – он должен быть прочен, не мощный, как герой боевика, а надежный, чтобы ты в случае необходимости могла за него спрятаться. Ну, конечно, физически приятен, чтобы от него пахло нормально, желательно, умен, обязательно щедр и смотрел на себя в зеркало только во время бритья. Ты меня поняла?

– Чтобы любил меня до безумия.

– Прочный мужик может просто любить. Коли он тебе говорит, что, если ты за него не пойдешь, он выбросится из окна, вызывай ему лифт и отправляйся к парикмахеру. Хуже безумно влюбленного только дурак и жлоб. Теперь главное! – Мария подняла палец. – О проходных мужиках не говорю, они неинтересны. Коли он тебе нравится, особенно если ты влюблена, ни на секунду не забывай, что он твой противник, даже неприятель, ты постоянно должна находиться в форме, никаких полных откровений. Ты не имеешь права жаловаться, плохо себя чувствовать, без умысла капризничать. Ты всегда в форме, как боксер на ринге. Ты можешь шептать, что угодно, но постоянно соблюдать дистанцию, держать ситуацию под контролем. Никаких домашних засаленных халатов, тапочек, спущенных чулок, высовывающихся лифчиков. Когда плохо, не в форме, гони его прочь, мол, желаю побыть одна, можно без объяснения причин.

Юлия слушала завороженно, буквально открыв рот, в этот момент она забыла и происшествие в Париже, и то, что произошло с ней в аэропорту Шереметьево. Она смотрела на Марию и думала: вот это женщина, необходимо как-то подружиться, сблизиться. Но как? Она знаменитая актриса, я ей на фиг не нужна. Сегодня у нее выходной, она выпила, расслабилась, болтает от нечего делать.

– Теперь самое главное! – Мария рассмеялась. – Я словно прежнее Политбюро, каждое решение – эпохальное. А назавтра еще более эпохальное. Но такова жизнь, девочка, хочешь быть счастливой, бейся ежедневно и всерьез. Постель! Здесь твоя площадка, здесь ты царица, можешь расслабиться, быть естественной, позволять себе любые безумства. Мужчина в постели настолько хорош, насколько женщина пожелает, и находится во власти женщины. Ощутив свою силу, он становится громовержцем, он считает, что он тебя трахает, на самом деле это ты его трахаешь, и утром, когда он поднимется Гераклом-победителем, ты должна легонько поставить его на дистанцию. Он возмутится, мол, как же так, ведь совсем недавно я имел ее тело и душу, был властелином? А ты в ответ легкую улыбочку, затуманенный взгляд, пожалуйста, кофе и уберите руки. А ночь я не помню, она прошла, так мы сегодня не расстаемся, значит, наступит новая ночь.

– Боже мой! – Юлия всплеснула руками. – Значит, женщина всю жизнь обязана играть?

– Отнюдь, просто женщина должна жить по определенным правилам. Ты можешь поплакаться матери, отцу, подруге, с мужчиной расслабляться нельзя, он тебя съест и оставит. Мужчина по своей природе завоеватель, иначе ему неинтересно и скучно, он уходит. – Мария взглянула на Юлию оценивающе, почувствовала, девочка расслабилась, забылась, но Гуров предупреждал, что она стоит на краю, и торопиться не следует, и прямых вопросов не задавать. А он мудрый змей, его следует слушаться.

– Мария, простите… – Юлия замялась и покраснела. – Вы с этим полковником Львом Ивановичем так и живете?

– Я тебе рассказала об общих правилах, каждый мужчина, как и мы с тобой, индивидуальность. Гуров особая статья. У нас с ним заключен пакт о ненападении, нейтралитете. Кто такой Гуров, сейчас поймешь, расскажу тебе маленькую историю. Я его месяц назад оставила, исчезла. История у меня случилась, ну, это неинтересно. Две недели назад он подъехал к театру, забрал меня в машину и привез домой. И приехал, дьявол, в тот вечер, когда мне было совсем худо. Уж как он узнал, никто не знает, уверена, он сам не догадывается. У него чутье, как у зверя, часто действует неосознанно. Дело в другом. Он за две недели не спросил, почему исчезла, где была, что случилось, живет, словно ничего не было. А он меня любит, я знаю. Я готова ему в горло вцепиться, только бы спросил. А он улыбочкой отгораживается, в постели ноги и задницу целует, слова бормочет, а наутро ни слова, ни вопроса, родной и чужой. У меня, девочка, мужчины были, но такого, как Гуров, не встречала, даже не подозревала, что подобные существуют. Он свою силу прекрасно осознает, однако не показывает, живем по принципу «ты меня уважаешь». Цветы, все, как положено, однако незримую черту он провел, я ее чувствую, не переступаю.

– Вот бы мне такого…

– Тебе такого не надо, извини, не доросла, может, со временем, – твердо сказала Мария, вспомнила, как Гуров резко ломает разговор, и спросила: – А ты чем в жизни занимаешься?

– Я? – Юлия растерялась. – Вот, – она оглядела гостиную. – Живу, дочь Юрия Карловича Горсткова. На выставки хожу, в театр, за рубеж мотаюсь, стран много. Я на французском болтаю, на английском объясниться могу, в мире стран много. А кому я нужна? Секретаршей идти в какой-нибудь офис? Папочка меня вмиг бы определил, так ведь неинтересно. В актрисы податься? Так у меня ума хватает, что без призвания и таланта…

– И без каторжного труда, – добавила Мария. – Тебе лет двадцать пять? Ты, извини, под папиным крылом задержалась. Положение у тебя действительно тяжелое. – Она саркастически улыбнулась. – Выбери среди своих ухажеров мужика, организуй семью, роди ребенка, лучше двух, воспитывай детей и мужа, создай дом. Скажу тебе, это работенка не простая, уважаемая. А в театр ходи, приглашаю тебя на спектакль, послезавтра, во вторник, два билета на твое имя будут в кассе. Но лучше, чтобы ты со своим партнером договорилась, что он после спектакля нас оставит, вместе поужинаем, мужчины в такой вечер люди лишние.

– Правда? – Юлия чуть не захлопала в ладоши. – Спасибо! Обязательно! А мне только двадцать четыре. – И показала язык.

– Мне, девочка, тридцать семь, твои годики для меня значения не имеют. Все! Антракт закончен, пора в бой!

Мария надела туфли, неуловимо изменилась лицом, полоснула Юлию острым взглядом.

* * *

Пока женщины решали свои проблемы, хозяин и Гуров решали свои. В их беседе длинных монологов не было, никто никого не поучал, вообще слов произносилось мало, преобладали паузы.

– Лев Иванович, может, ты все-таки выпьешь? – недовольно сказал хозяин. – Я видел, ты за столом воздерживался.

– Я сейчас в одном убийстве разбираюсь, но твое дело держу на контроле, люди работают. – Гуров подошел к бару, налил себе водки, закурил. – Пока зацепиться не можем. Я могу изложить свои соображения, но это только слова.

Горстков уселся в кресле, тяжело навалился на стол, долго откашливался, затем глухо произнес:

– Мне слова ни к чему. Я требую, чтобы обезопасили мою дочь. Ты знаменитый сыщик, я плачу тебе хорошие деньги, изволь соответствовать.

Гуров поставил рюмку с водкой обратно в бар, пыхнул сигаретой, прошелся по кабинету.

– За такие слова я послал бы далеко-далеко и министра, а уж тебя с деньгами тем более. Но я ошибся в работе и дал слово, так что говори без опаски. Ты взрослый битый мужик, должен знать: деньги решают почти все проблемы. Но в это «почти» может уместиться не одна жизнь.

Молчали долго. Горстков давно отвык от такого тона, а этот нанятый сотрудник не только имеет свое мнение, но и открыто заявляет, что, мол, плевать он хотел на него, Горсткова, и шефом его своим не считает.

Гуров на личные отношения внимания не обращал, о сопевшем Горсткове даже забыл, думал о том, как складывается разговор у Марии с Юлией. Как идут дела у Крячко и ребят, смогут они разыскать человека, который увез девчонку из аэропорта Шереметьево?

Сейчас практически успех зависел от двух моментов. Если раскроется Юлия, то можно приблизительно определить цель нападения. Удастся найти мужчину из Шереметьева, выяснят личность противника. Точнее, одного из противников, так как Гуров был убежден, что противников двое. Их интересы пересеклись на Горсткове, они друг другу мешают, оттого и создается сумятица.

– Ты чего же так разобиделся, что и рюмку в моем доме выпить не желаешь?

– Как? – Гуров взглянул недоуменно, так как находился далеко от кабинета, его хозяина и недавнего разговора. – Обиделся? Извини, я лет двадцать как перестал обижаться, даже забыл, как это делается. А выпить можно, почему не выпить? – Он вернулся к бару, опрокинул в рот рюмку, взял орешек.

Горстков с удивлением смотрел на сыщика, подумал, что из него получился бы отличный помощник. И пусть он в финансах не понимает, но таким инструментом любую стену вспороть можно. И человек получал бы не грошовую зарплату, а настоящие деньги и не копался бы в дерьме, хотя большой бизнес отнюдь не розарий.

– Так какие у тебя соображения, говори, я русские слова понимаю.

– Пустые, сродни выступлениям Президента. Слов много, а в руки взять нечего. В предвыборной борьбе некто рассчитывает использовать твои деньги и влияние. И нацелилась на тебя не одна сила, а две, сейчас отношения выясняют. Чтобы вынудить человека служить, когда он того не хочет, необходимо найти его слабину. Твоя слабина – дочь Юлия. Вот они к ней и примериваются, мешают друг другу, полагаю, что у них методы разные. Один хочет так, другой – эдак. Главное, ни один не желает тебя уступить. Горстков-то один, всех крупных бизнесменов по партиям и блокам растащили. А ты, самый могучий, стоишь отдельно, вроде как не оприходованный.

– Так что же, они намерены дочку захватить и в виде выкупа от меня помощи потребовать?

– Это вряд ли, полагаю, все не так просто. Хотя само похищение не исключено.

– Так приставь к ней человека, двух, трех…

– Сколько убивают людей, которых охраняет чуть ли не взвод автоматчиков? За Юлией приглядывают, сейчас ее взять непросто, однако я имею дело с профессионалами. Моя задача не хватать вора за руку, у него рук много, отрубить ему голову. А если серьезно, так требуется объяснить человеку, что ему трогать Юлию Горсткову невыгодно либо опасно. Это уж как получится. А чтобы такую задачу выполнить, требуется нужного человека разыскать, вычислить.

Горстков некоторое время молчал, затем махнул на Гурова тяжелой рукой:

– Проще все, Лев Иванович, значительно проще. Шарик наш большой, земель и закоулков не счесть. Я Юлию в такое место зашлю, ее сам черт не разыщет.

– Черт, может, и не разыщет, а спецслужба прямо в Шереметьеве под ручку возьмет и до места проводит, – усмехнулся Гуров.

* * *

Алентов в это время на кухне вытирал посуду. Хозяйка домработницу отпустила на выходной, мыла посуду, а политик, возможно будущий Президент, тарелки, вилки, ложки вытирал.

Беседа велась неторопливо, уважительно, с обоюдным интересом, правда, каждый говорил о своем.

– Хотела я в свое время нарожать кучу ребятишек, троих как минимум, – говорила хозяйка, – да не получилось. Я Юльку произвела, второго носила, когда Юру взяли. Суд тогда был скорый, большевистский, раз-два, и срок. Нет, статья-то у него была, слов нет, только занимался Юра в те годы делом, которое они сегодня освоить не могут. Ну, у меня преждевременные случились, врачи сказали, мол, все, голубушка, более детей не жди.

– В такой стране живем. – Алентов укладывал тарелки аккуратными стопочками. – Поторопился, опередил время, в тюрьму опоздал – в кювет, кувыркайся в грязи.

– Так Юленька и осталась одна, росла одинокой березонькой. Какой родитель ни умный, один ребенок всегда балованный. Я вам, Николай, скажу по секрету, отец Юлию пару раз по заднице лупил, у меня сердце отмирало. У него же ручища – медведя заломать может. Я не скажу, что Юленька девчонка избалованная, капризная. Она и постирать и сготовить может с охотой, быстрая, но как бы сказать, – Нина Дмитриевна замялась, – она без цели в жизни живет. Деньги, естественно, ее не волнуют, а призвания в ней не организовалось. Мечты у нее нет, цели, день прошел, и ладно, завтра наступит лишь завтра.

– Редкий человек имеет цель в жизни, уважаемая Нина Дмитриевна, большинство живет днем сегодняшним. Вот это сделать, то решить, с кем-то договориться, – сказал Алентов. – Эйнштейны и Пикассо рождаются редко.

– Юлии требуется настоящий, прочный мужик, сын, затем дочь и опять сын. Хочу, чтобы она мою мечту осуществила, в доме должны дети кричать, тогда это дом, а не квартира со всеми удобствами.

Хозяйка протянула Алентову последнюю тарелку, вытирая руки полотенцем, посмотрела Николаю в глаза внимательно.

* * *

Они вернулись домой около семи вечера. Мария сразу переобулась. Гуров снял пиджак и галстук, надел спортивную куртку.

Привезший их Крячко, прощаясь, сказал:

– Нас «пасут» профессионалы, считаю, твоя квартира прослушивается. Генка Веткин и Гриша Котов, кажется, зацепились за мужика из аэропорта. Я тебе позже позвоню.

– И как мы говорить станем? – спросил Гуров.

– Найду слова, ты поймешь. – Крячко подмигнул и укатил.

– Полковник, вечер впереди, что-нибудь придумаем или отдадимся во власть телевизора? – спросила Мария.

– Я только сегодня понял, какая ты красивая, – сказал Гуров.

– Наблюдательность – основное оружие истинного сыщика. – Мария подняла руки, освободила собранные на затылке волосы, встряхнула головой, стала не такой строгой и официальной, более земной и знакомой. – У тебя есть ко мне вопросы?

– Множество. – Гуров обнял женщину, умышленно сжал ее так сильно, что она ойкнула, прошептал на ухо: – Помолчи. – А громко сказал: – Хочу вымыть голову, покажи мне, каким шампунем пользоваться.

– Сыщик, не морочь мне голову, скажи прямо, мол, мне твой выпендреж, игра в королеву надоели до какой-то матери. Я хочу тебя немедленно трахнуть в ванной, чтобы ты вернулась на землю, заняла подобающее тебе место.

– Я имел в виду иное, но твоя идея мне тоже нравится. – Гуров подхватил Марию на руки, отнес в ванную комнату, осторожно, словно хрупкую статуэтку, поставил на кафельный пол, пустил воду.

– Я все это видела в кино. – Мария присела на край джакузи.

– А мы учимся друг у друга, киношники у нас, мы у них, в советское время это называлось обменом опытом. Станислав сказал, что его машину «вели», то есть следили за ним. Причем делалось это не как-нибудь, профессионально, возможно, моя квартира прослушивается. В старые времена для этого требовалось в помещении вмонтировать «жучок», и я бы его обнаружил быстро, есть специальный аппаратик. Сегодня спецслужбы совершенствуются, потому я ничего искать не буду. Просто о делах в квартире не говорить, и все.

– Все? – Мария передернула плечами. – Они будут слышать, как мы любим друг друга, как я ору матом.

– Пусть слушают и завидуют.

– Гадость, мне не нравится такая игра.

– К сожалению, это не игра, а жизнь. – Голос Гурова неуловимо изменился. – Могу тебе сказать, я рад происходящему. Раз они поднимают такую войну, значит, мы на верном пути и вышли на тропу войны.

– Мы? Ты зачислил меня в штат и поставил на довольствие?

– Самое разумное, если ты вернешься к себе, переждешь, пока история не закончится.

Мария взяла Гурова за рубашку у самого горла, посмотрела в глаза. Он даже качнулся, мелькнула мысль, что Мария колдунья.

– Так вот что я тебе, милый, скажу о Юлии. – Мария отпустила Гурова, потупилась. – Девочка неглупая, с характером. Таких по Москве миллион шастают. Без претензий и самомнения, без особых комплексов, видно, женщина в ней еще не проснулась, пока дремлет. Ты прав, тайну она носит, чего-то боится. Я ее пригласила в театр во вторник, хотела привезти сюда, но, раз такое дело, поедем ко мне. Я Юлию угощу и оставлю ночевать, думаю, она заговорит.

– Умница. Я пришлю к театру машину с водителем, якобы твой поклонник. Он и в квартиру на минуточку поднимется.

– Я могу в театр поехать на своей…

– За тобой приедет поклонник с цветами, – перебил Гуров. – Я тебя не неволю, но был бы благодарен, если ты недельку-другую поживешь у себя.

– Я подумаю, – насмешливо ответила Мария, не оставляя сомнений в своем решении. – Между прочим, жизнь наша складывается не из лет, месяцев и недель, даже не из дней, а из минут. – Она поднялась на носки и крепко обняла сыщика.

* * *

Две недели царило затишье, а в это чертово воскресенье, восемнадцатого февраля, словно плотину прорвало, и события хлынули, все больше расширяя брешь.

Около двух часов дня оперативники Гурова вышли на мужчину, который встречал Юлию третьего числа в Шереметьеве. Удача улыбнулась отставному майору, опытному сыщику Григорию Котову. Высокий, худой, с длинным, чуть горбатым носом, который не соответствовал русской фамилии, зато полностью оправдывал отчество Давидович, сыщик, при своей субтильной внешности еврея-интеллигента, обладал мертвой хваткой. Если Котов вцепился, то его можно было только убить, но не оторвать.

Еще третьего, во время быстрого опроса людей в Шереметьеве, обслуживающих депутатский зал, Котов заметил, что одна из буфетчиц не смотрела на оперативников с любопытством, а быстро отвернулась и начала без надобности протирать стойку. Когда блицкриг результатов не дал и на след неизвестного выйти не удалось, Котов вернулся, как говорится, к печке. На следующий день оперативник посетил парикмахерскую высшего разряда, надел белоснежную рубашку и парадный костюм, который носить умел, даже купил новые модные очки и вернулся к той самой стойке. При первом знакомстве он не имел успеха у женщин. Уж больно он был худощав и внешне немужественен, обладал мужеством и стойкостью, которые следовало почувствовать, а на это требовалось время.

Настя, так звали буфетчицу, пышнотелая и миловидная, нравилась мужчинам. Увидев Настю, большинство мужчин испытывали прилив крови и желание своих древних предков схватить женщину, раздеть, овладеть ею. Она прекрасно знала об этом, но в большинстве случаев оставалась фригидна – мужчины, кроме брезгливости и презрения, никаких иных чувств у Насти не вызывали. Она знала человека, которого разыскивали менты, но не желала помогать похотливым мужикам, тем более ментам, да еще ввязываться в историю. Сергей Батулин, так звали разыскиваемого, однажды провел с ней вечер, затем ночь, оказался нежным и внимательным, она даже получила удовольствие. Он, безусловно, работал в КГБ, Настя эту организацию иначе не называла, и ввязываться в драчку между двумя службами, да еще выдавать человека, от которого, кроме добра, ничего не видела, женщина не желала.

Когда Котов, элегантный и улыбчивый, появился у стойки, Настя сразу узнала его, поняла, что за нее почему-то взялись, и твердо решила не отступать. Она плохо, точнее, совсем не знала Котова. Через десять минут обычной болтовни о погоде, о том времени, которое течет и не дает передохнуть, опер точно знал, что вышел в цвет. Котов ничего не сказал Крячко и Гурову, начал осаду. Крепость казалась неприступной. Он часами стоял у буфета, с утра до вечера дежурил у подъезда дома, молча выслушивал оскорбления и проводил часы в гробовом молчании.

Сам Котов при каждом удобном случае, если они оказывались у буфета одни или шли вместе в магазин, непрерывно говорил с таким видом, словно его внимательно слушают. Он рассказывал о своей жизни, начав буквально со дня рождения. Поведал, что мама у него русская, а отец еврей, родители решили, что в России еврей – это всегда плохо, дали ему русское имя и фамилию матери. Однако нос и отчество выдавали его происхождение, потому в школе Гришку Котова обзывали жидком, который красится под русака, скрывает истинную родословную. Однажды, классе в пятом, ребята затащили его в туалет, стянули штаны, проверили, обрезанный он или нет.

Данный эпизод Котов рассказывал, когда они с Настей шли из магазина. Женщина неожиданно остановилась, впервые посмотрела ему в лицо и протянула одну из сумок. В тот вечер сыщик пил чай в квартире у Насти, которая жила одна, муж несколько лет назад вышел из дома за сигаретами и вернулся через неделю за вещами.

– Ты хороший мужик, старательный, однако зря время теряешь. Я про того человека тебе ничего не скажу, он кагэбэшник, а меня работа кормит.

Котов признал, что Настя права, и начал рассказывать, как учился в школе милиции, потом стал работать опером в отделении, уходя на службу, брал из семейной кассы рубль – на обед и сигареты.

На следующий день Котов написал подробный рапорт, положил в конверт, передал Крячко и сказал:

– Если я, случаем, под машину попаду или еще чего, тогда откроешь. Лады?

– Может, обсудим? – аккуратно спросил Станислав.

– Я тебе сказал. Меня учить поздно, помочь нельзя, а волну гнать рано. – Котов кивнул и исчез.

Котов прослужил в розыске четверть века, так что историй хватало, он терпеливо их рассказывал, постоянно изображая себя то в глупом, то в смешном виде. Случалось, Настя уставала и прогоняла его к чертовой матери. Она выражалась конкретнее и грубее, он согласно кивал и отходил от буфета, усаживался за дальний столик. Если Настя выгоняла его из дома, сыщик выходил на улицу, гулял под окнами.

Через двенадцать суток она сдалась, оставила ночевать, а под утро сказала:

– Батулин Сергей Витальевич, – назвала номер и марку машины и разрыдалась. – Все, теперь ты больше не придешь. – Начала его целовать. – Гришенька, любимый ты мой, как же все в этой жизни пакостно!

Он горячо ответил на поцелуй, прижал ее голову к груди и ответил:

– Пакостно, родная, но сегодня солнечный день. Я тебе раньше не говорил, ты могла подумать, вру, так как интерес имею. Голубушка, ты одна, моя красавица, и я один, скелет ободранный, и мы встретились. И никуда я не денусь, каждый день приходить не смогу, служба, но постоянно надоедать буду, я тебе еще не все рассказал.

* * *

А в то воскресенье, восемнадцатого, около четырнадцати часов, Геннадий Веткин за рулем, Григорий Котов полулежал на заднем сиденье, «вели» «Жигули» Батулина.

– И чего мы за ним мотаемся? – философствовал Котов. – Мы его установили, служит он в Управлении охраны, нам не по зубам. Такой фигурой должен Лев Иванович заниматься.

Батулин с широкой улицы резко свернул в переулок, Веткин успел, не отпустил, ухмыльнулся:

– Ишь, шустряк, за фраеров держишь.

– А ну кончай, езжай в контору! – резко сказал Котов. – Засветишься, и все дела, на одной машине грамотного человека вести опасно и глупо.

– А чего он крутится? – упорствовал Веткин. – Чую, на какую-то конспиративную встречу едет, потому и юлит, проверяется. Но не засек он меня пока, не засек. Чую! Гришка, ты же настоящий опер, должен понимать, коли бы он нас засек, так поездку бы отменил и спокойненько отправился в свою контору или домой.

– Мы уже дважды свернули за ним резко, он тоже оперативник, а не лопух, кончай, крути обратно, – недовольно произнес Котов.

Но Веткин не слушал и продолжал преследование. Самолюбие – качество полезное, но порой опасное, особенно когда приводит к тупому упрямству. Григорий Котов выявил буфетчицу и через нее вышел на разыскиваемого, а что сделал он, Генка Веткин? Да ничего путного, получает большие деньги, а толку от него как от козла молока. Сейчас открылся шанс. Фигурант едет явно на конспиративную встречу.

– Нет уж, Гриша, я его прищучу, – сказал Веткин, прячась за автобусом, отпуская ведомые «Жигули» на квартал. – Я из общего котелка задарма жрать не желаю.

– Очнись, сыщик, – гундел с заднего сиденья Котов. – Это из парной хорошо окунуться в прорубь, а в принципе прорубь следует обходить стороной.

– Почему евреи такие умные?

– Потому что русский и дураком проживет, а дурак-еврей погибнет, – ответил Котов философски.

Они свернули у Марьиной Рощи, обогнали стоявший у тротуара автобус и увидели: Батулин припарковался у четырехэтажного облезлого, довоенной постройки дома, запер машину и спокойно вошел в подъезд. Оперативники проехали мимо, свернули в ближайший двор, и Веткин выскочил из машины, бросился к подъезду.

– Мудак, словно сто лет в сыске и не пахал, – выругался Котов, выбрался с заднего сиденья, забрал ключи, аккуратно запер машину и неторопливо направился следом за товарищем. Прежде чем войти в подъезд, опер внимательно посмотрел переулок: «Жигули», на которых прикатил Батулин, стояли на месте. Котов лишь вошел в подъезд дома, как понял, что они угодили в ловушку. Тусклая лампочка освещала грязный подъезд, на другой стороне которого виднелась приоткрытая дверь во двор. Это был, как говорится, обыкновенный «сквозняк».

Котов побежал, проскочил площадку, толкнул дверь, она подалась с трудом, когда опер дверь отодвинул, то увидел под ногами Генку Веткина. Он лежал на боку, прижав руки к груди, словно спал. Котов нащупал вену на шее товарища, убедился, что он жив, осмотрел голову, повреждений не нашел, осторожно повернул на спину, распахнул плащ, на пиджаке с правой стороны виднелась небольшая темная дырочка. Котов снял свой плащ, сложил вчетверо, подложил приятелю под затылок, вынул у него из внутреннего кармана пистолет, прошел в ближайшую квартиру на первом этаже, вызвал «Скорую», объяснив, что сделает с врачами, если они не прибудут немедленно.

Хозяином квартиры оказался отставной полковник, который, несмотря на возраст, был еще крепок и все понимал с полуслова. Отставник надел старую шинель, вышел с Котовым во двор, взглянул на тело, спросил:

– А не охладится? А кровотечение?

– Принеси старое одеяло, подложим, переворачивать, смотреть спину не будем, опасно, – ответил Котов.

– Согласен. – Отставник сбегал домой, принес байковое одеяло. Они осторожно подсунули его под опера.

Тот открыл глаза, смотрел осмысленно.

– Говно, сопляк, – прошептал, выпустив кровавый пузырь.

– Молчи, сейчас приедут, заберут, мы с тобой, Гена, еще попашем. Терпи, мне на минуту отойти требуется, вот полковник тебя охраняет.

Веткин криво улыбнулся, закрыл глаза, а Котов легким шагом направился через двор, под арку соседнего дома, таким путем наверняка ушел преступник. Здесь, под аркой, стояли два больших ящика с мусором. Котов осмотрел затоптанную талую землю, начал копаться в ящиках. В первом же под смятой коробкой из-под торта лежал «макаров» с привинченным глушителем. Оперативник завернул пистолет в носовой платок, хотя и понимал, что никаких пальцев на оружии быть не может, убрал в карман.

Как ни странно, «Скорая» подъехала быстро, Геннадия повезли в Склифосовского. Котов двинулся следом на машине, отметив, что «Жигули» Батулина исчезли, значит, был и второй человек, и операцию планировали. Котов болтался в Склифе, пока усталый равнодушный врач в зеленом халате и зеленой шапочке спокойно не сообщил:

– Счастливчик ваш приятель, до следующего выстрела доживет. Сейчас он спит, денек подержим в реанимации, потом приходите. В милицию сообщать? – Хирург посмотрел Котову в глаза, пробормотал: – Понятно. – И отправился отдыхать.