Текст книги "Запредельное удовольствие (сборник)"

Автор книги: Николай Леонов

Соавторы: Алексей Макеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Гуров подошел к Тамаре Юрьевне и спросил, нужна ли ей помощь. Она принялась отказываться, но он все же ощупал ее плечо. Кажется, ничего страшного не было, просто ушиб.

– Нужно приложить что-нибудь холодное. И лучше вам уйти отсюда, – посоветовал он.

– Пусть сначала она уйдет! – Тамара Юрьевна жестом указала на дверь. – Я не стану терпеть ее в своем доме!

Тут звонок снова затрезвонил, но, поскольку дверь оставалась открытой, на пороге появился незнакомый мужчина средних лет. Увидев бьющуюся в руках Виталия Евгеньевича женщину, он сразу подошел к ним и, извиняясь, проговорил:

– Простите, она сама в шоке! Я уже вызвал Анатолия Степановича, сейчас он подъедет.

Анатолий Степанович оказался врачом. Это Гуров понял по медицинской форме, в которую он был одет. Уже в возрасте, выглядевший очень солидно, с аккуратной бородкой и длинными тонкими пальцами, он прошел в холл практически сразу после прибытия незнакомого мужчины и, подойдя к женщине с костылем, с укором проговорил:

– Ну-ну, Наташенька! Зачем же ты всех нас так огорчаешь? Ты же хорошая девочка! Будь умницей, давай поедем домой!

Ласково приговаривая все это, врач достал какую-то розовую таблетку и быстро сунул ее женщине. Та при его появлении сразу помягчела и послушно выпила таблетку. А он продолжал говорить ей что-то нежно-укоряющее, при этом похлопывая по плечу. Буквально на глазах женщина окончательно растаяла, на глазах ее появились слезы, и она проговорила растроганно:

– Простите меня, Христа ради! Я не хотела никого обидеть!

– Павел, давай быстро, забираем ее! – шепнул врач мужчине и снова обратился к Наташе: – Ну, вот и умница, хорошая девочка, попросила прощения, искупила грех гнева, а теперь поедем домой. Поедем!

Наташа посмотрела на Виталия Евгеньевича. Тот засуетился и торопливо проговорил:

– Да-да, деточка, езжай! Давай встретимся завтра. Или позже, когда скажешь!

– Ты не сердишься на меня? – с детскими интонациями спросила она.

– Ну, что ты, деточка, как можно! Конечно, нет!

Тамары Юрьевны к этому моменту уже не было в холле – она ушла в ванную, – и скандал был погашен. Врач и Павел, поддерживая Наташу с обеих сторон, двинулись к выходу. В дверях Виталий Евгеньевич за локоть задержал доктора и молча сунул ему несколько крупных купюр. Тот так же молча их принял, кивнул и попрощался, сказав, что беспокоиться не о чем.

Когда за нежданными гостями закрылась дверь, Любимов не смог сдержать вздох облегчения. Затем он спохватился и принялся извиняться перед Гуровым, но полковник прервал его и предложил продолжить беседу. Виталий Евгеньевич лишь проведал жену, убедился, что с ней все в порядке, и они с Гуровым вернулись в кабинет на втором этаже.

Выглядел он очень расстроенным. Сразу подошел к столу и, налив себе коньяка, залпом выпил. Потом стал расхаживать по кабинету. Наконец остановился перед окном, опершись руками о подоконник и глядя во двор, который уже погрузился во тьму. Гуров видел, что он находится в растрепанных чувствах, однако у него возник целый ряд вопросов, и тянуть время ему не хотелось. К тому же Льва не покидала мысль об исчезновении Плисецкого, о котором до сих пор ничего не было известно, но он надеялся, что Леонид Максимович еще жив.

К Любимову же у него были вопросы совсем по другому поводу, которые он хотел прояснить поскорее. Однако тот, опередив его и продолжая смотреть в окно, тихо произнес:

– Наташа – моя дочь.

– Вот как? – несколько удивился полковник. – А мне казалось, что Роман ваш единственный сын.

– Это не совсем так, – поправил его Любимов. – Он – единственный сын Тамары. Мы поженились, когда Наташе было четыре года. С ее матерью я развелся.

– Понятно, – ответил Гуров, хотя понятна ему была только внешняя сторона вопроса.

Любимов, будучи деловым человеком, кажется, понимал его без слов, потому что не тянул время и не дожидался вопросов, а заговорил сам. Рассказал, как женился на сокурснице сорок лет назад, как через год у них родилась дочь и как сразу же после рождения ей был вынесен страшный диагноз – ДЦП. Врачи уговаривали оставить девочку в доме малютки, прогнозировали умственную отсталость, неподвижность и прочие ужасы. Наслушавшись этих прогнозов, Виталий Евгеньевич крепко призадумался.

– Люда, у нас еще будут дети, – говорил он жене, повторяя этот аргумент врачей.

Но жена была верующим человеком – правда, без фанатизма – и отказ от собственного ребенка воспринимала как страшный грех. Чувство вины, признаться, кололо и абсолютно материалистичного Виталия Евгеньевича, однако разум все же настаивал на том, чтобы оставить ребенка. Подключились и его родители, которые совсем не были рады больной внучке.

– Ведь она даже не будет нас узнавать! – взывали они к невестке. – Вы потратите лучшие годы на служение существу, которое ничего не понимает, не осознает! Ей абсолютно все равно, где находиться, а ваша жизнь будет разрушена! А учеба? А карьера? А перспективы? Об этом придется забыть навсегда!

Все это происходило в тот момент, когда супруги учились на последнем курсе экономического института. Отец Виталия Евгеньевича, служащий в одном из министерств, уже подготовил сыну, сдавшему все сессии без единой четверки, отличное место, обеспечивающее ему солидный доход и командировки за границу. И все теперь бросить в угоду этому скрюченному уродцу, орущему в кроватке?

С одной стороны, Виталия коробил цинизм родителей, но с другой… С другой, он в душе был согласен с ними. Однако мужественно принял самоотверженное решение, и жена вместе с дочерью, к огромному неудовольствию свекров, были привезены в новую квартиру, полученную ими сразу после свадьбы. Родители Виталия так и не смирились с поступком невестки. Внучку они не навестили ни разу и вообще словно договорились не признавать факта ее существования.

Но Людмила осталась верна материнскому долгу и принялась воспитывать дочку так, как обычного здорового ребенка. Девочку назвали Наташей.

Время шло. Людмила бросила институт на последнем курсе, потому что оставлять девочку одну или на попечение няни было невозможно: она нуждалась в постоянном уходе. Бесконечные массажи, растирания, дорогие лекарства, которые доставали через знакомых свекра – только на это он и соглашался в помощи внучке, – походы по врачам, поездки к морю… Вот чем была наполнена жизнь молодых родителей. Надо отдать должное – поначалу Виталий стойко делил с женой выпавшие на их долю трудности. Однако, в отличие от нее, учебу не бросил, и, в общем, правильно, потому что семья с больным ребенком требовала денег, а их он стал зарабатывать сразу же после окончания вуза. Получив красный диплом, устроился в приготовленное отцом место на крупном заводе, бывшем в те годы очень значительным.

Работа ему нравилась: во‑первых, она была ему интересна, во‑вторых, приносила достаточный доход, а в‑третьих… В-третьих, Виталий, хоть и не признавался себе самому в этом, но на работе чувствовал себя гораздо лучше, чем дома.

Людмила, измученная за день, издерганная бессонными ночами, старалась не нагружать приходившего поздно с работы мужа заботами о ребенке. Она взяла их все на себя. Это, конечно же, не могло не сказаться на ней: она как-то быстро, буквально за год, подурнела, постарела, забросила себя, никуда не ходила: все ее пункты выхода из дома составляли продуктовые магазины, детская поликлиника и аптеки. Пойти куда-нибудь развлечься вместе было нереально: Наташу не с кем было оставить, а няням Людмила не доверяла. О том же, чтобы пойти куда-то одной, оставив ребенка на попечение мужа, и речи не было: Людмила на это не соглашалась.

И как-то постепенно Виталий Евгеньевич обнаружил, что его жене вообще перестало быть интересно все, кроме ребенка. Растворившись в заботах о нем, одержимая мыслью поставить Наташу на ноги, вылечить во что бы то ни стало, она, некогда умница, красавица, звезда факультета, подающая большие надежды, перестала быть личностью. Виталий ловил себя на мысли, что ему с супругой элементарно не о чем поговорить. Если даже он приходил пораньше, чтобы побыть с ней вдвоем, и начинал расспрашивать о чем-нибудь, Людмила все сводила к тому, как Наташа спала, что кушала и сколько ползунков испачкала за день. Виталий внутренне кривился, ему хотелось сбежать от этого ужасавшего его быта, ему казалось, что он попал в заточение, где правил бал этот маленький по возрасту, но огромный по значимости ребенок.

Сам же он как муж отступил для Людмилы на задний план. Ему уже не доставалось ни заботы, ни ласки, ни элементарного внимания. Секс из их отношений исчез напрочь, когда не прошло еще и двух лет после свадьбы. Людмила слишком уставала, а Виталий довольно скоро потерял к ней влечение как к женщине.

Все реже и реже он появлялся дома, с удовольствием ездил в командировки и, если поначалу мучился чувством вины перед Людмилой, то вскоре оно исчезло. Человек неосознанно стремится избавиться сначала от объекта, который вызывает в нем это чувство, а потом и от него самого – с помощью оправданий. Виталий оправдывал себя тем, что много работает ради обеспечения семьи, что Людмила сама выбрала такую жизнь и что он, в конце концов, сохраняет ей верность.

Только вот последний пункт этих оправданий очень скоро исчез – у него появилась секретарь-референт Тамара, сопровождавшая его в командировках. Выпускница иняза, она в поездках за границу была очень кстати для молодого руководителя финансового отдела.

Словом, спустя полгода Виталий собрал вещи и сообщил Людмиле, что уходит. Ждал грандиозного скандала, однако его, как ни странно, не последовало. Людмила лишь спросила, станет ли он помогать им с Наташей материально, и, услышав, что, разумеется, да, облегченно вздохнула. Виталию показалось, что она даже рада остаться без него – не нужно тратить время на «лишнего» человека в доме, хотя оно, это самое время на мужа, и так было сведено Людмилой к минимуму.

Квартиру Виталий оставил жене и дочери, сам же с Тамарой перебрался в новую кооперативную квартиру, на которую мгновенно раскошелился отец. Вот уж кто был счастлив от развода сына! Развели их быстро, и этому тоже поспособствовал Евгений Михайлович. И зажили Виталий с Тамарой совсем по-другому, уже через пару месяцев Виталию прежняя жизнь стала казаться дурным сном.

Деньги он перечислял исправно, даже сверх того, что было положено по закону. Тамара не возражала: им вполне хватало, а за то, что Людмила не навязывала им общение с девочкой, она готова была платить и больше. Покой дороже. Тем более что вскоре у них самих родился сын – красивый и, главное, абсолютно здоровый мальчик. Правда, впоследствии выяснилось, что него слабое сердце, но разве такую мелочь можно сравнить с церебральным параличом?

Виталий полностью окунулся в воспитание сына, и на этот раз делал это с искренним удовольствием. Бывшую семью он совершенно перестал навещать, но содержание не урезал.

Впервые после ухода из семьи он увидел Наташу в день ее шестнадцатилетия: Людмила сама позвонила и сказала, что было бы хорошо, если бы он поздравил дочь лично. Виталий согласился, хотя в душе сильно переживал: как встретят его там, откуда он, если уж быть откровенным с самим собой, сбежал, не выдержав трудностей? А если Наташа его даже не узнает? Не потому, что не помнит, а по причине слабоумия? Он не знал, в каком она сейчас находится состоянии, Людмила на редкие вопросы по телефону о здоровье дочери отвечала кратко и неизменно: «Динамика положительная», но насколько она положительная, эта динамика?

Воображение рисовало ужасные картины: уродливая девочка с большой головой и ярко выраженными чертами дебильности, с текущей слюной… Пытался унять отвращение, но тщетно. Ехал и трясся.

По дороге заехал в магазин, купил шикарный букет роз и набор: колье и серьги в изящной коробочке, красиво мерцавшие на черном бархате. Подарок насколько дорогой и солидный, настолько и бесполезный, потому что вряд ли то существо, которое представлялось Виталию Евгеньевичу, могло его оценить. Руки тряслись, когда давил на кнопку звонка покинутой им больше десяти лет назад квартиры…

Наташа оказалась совсем не такой, какой он ее представлял. Да, не красавица, скорее наоборот, но никакой большой головы, слабоумия в глазах и уж тем более слюны не было. Ходила плохо: ножки кривые, тощенькие, на костыликах, но ведь ходила! И все понимала как абсолютно нормальный человек! Речь немного невнятная, но в целом вполне адекватная девушка. Она встретила его в прихожей, посмотрела пытливо темными глазами, но на шею не кинулась, не смеялась от радости, не обнимала. Его неловкий поцелуй в щеку приняла не слишком охотно. Мельком взглянув на подарок, довольно равнодушно отложила его в сторону, а вот цветам искренне обрадовалась.

Людмила пригласила их за стол. Больше никого в гостях не было. Разговаривая с дочерью, Виталий мучительно искал темы, смеялся невпопад и вообще держался ненатурально. Наташа, оказавшаяся отнюдь не глупой, сразу это почувствовала и где-то через полчаса проговорила:

– Не парься, папа, ты все равно не угадаешь, что я люблю.

– А ты расскажи, я буду знать, – осторожно попросил он.

И девушка стала рассказывать: о своих успехах в домашнем обучении, о стихах, которые сочиняет, о мечте поступить в литературный институт… Любимов слушал с интересом и с удивлением ощущал, что не замечает физического уродства дочери. Его мучила вина за то, что столько лет не видел ее, не наблюдал за развитием и сейчас вынужден по крупицам восполнять о ней то, что знал бы естественным путем. Одно его радовало – Наташа делилась с ним охотно и увлеченно. И он спрашивал – и слушал, слушал…

Внезапно возникшая идиллия оборвалась так же внезапно: со звонком Виталию из дома. Звонила Тамара, она была в сильной тревоге, оказывается, Рома во дворе упал с велосипеда и распорол ногу. Кровь сильно хлещет, и она не знает, как ее остановить. Мальчика надо вести в больницу, поэтому Виталию срочно нужно быть дома. Зная, что жена не отличается практичностью, Виталий пообещал скоро приехать.

Положив трубку, он торопливо поднялся, приготовившись извиняться, но тут же натолкнулся на взгляд Наташи: тяжелый, мрачный и абсолютно чужой. Она вдруг с силой захлопнула альбом со стихами, который они минуту назад читали вместе, сказала:

– Не надо ничего. Уходи! И не приходи больше! – И, опершись на костыль, сильно хромая, поковыляла в свою комнату. Он хотел догнать, но Людмила удержала его за плечо:

– Не надо, будет только хуже. Потом попросишь прощения. Она девочка очень отходчивая.

И уже в дверях, когда он обулся и стоял на пороге, произнесла в спину:

– А сегодня мог бы и остаться с дочерью.

Это был первый упрек с ее стороны за все годы.

Он потом приходил туда, и не раз. Наташа, как оказалось, действительно обладала крайне неровным характером: вспыхивала за секунду, говорила жуткие вещи, кричала, но потом столь же быстро успокаивалась, просила прощения и даже подлизывалась. Как выяснилось, были проблемы с нервной системой, и он нашел хорошего врача. Тот прописал нужное лекарство, и перепады настроения стали не столь частыми.

Так и шли отношения отца с дочерью, по синусоиде: от проявлений самой бурной любви со стороны Наташи до ссор, угроз и проклятий с ее стороны. Но он к этому привык, к тому же виделись они все же редко.

Что же касается Романа, то Наташа познакомилась с ним, но ни особой сестринской любви, ни ненависти к нему не испытывала. А вот Тамару Юрьевну возненавидела с первой встречи и никогда этого не скрывала. Считала ее виноватой в уходе отца. Устраивала сцены, оскорбляла в ее же доме, хотя та старалась быть гостеприимной.

Со временем Наташа ударилась в религию. Свою роль тут сыграла и мать, с раннего детства водившая ее в церковь, и ее брат – священник в одном из подмосковных храмов, ставший для Наташи личным духовником. Но если Людмила вела себя адекватно, то у Наташи вера приобрела какую-то извращенную форму. Особенно в последнее время. Часто твердила о том, что «наступили последние времена», что «каждому зачтется». А иногда произносила эти фразы при Тамаре Юрьевне и грозила ей пальцем. Та ежилась от таких слов и спешила укрыться в своей комнате: Наташу она явно побаивалась и неоднократно просила мужа встречаться с ней где-нибудь в другом месте. Но девушка приходила в дом отца всегда, когда ей было нужно. В последнее время она стала конфликтовать даже со сводным братом, хотя тот относился к ней мягко и с состраданием…

– А сегодняшний эпизод чем вызван? – спросил Гуров, когда Любимов закончил свой невеселый рассказ.

Тот тяжело вздохнул и нехотя признался:

– Видимо, смертью Ромы. Наташа узнала об этом, и что-то у нее переклинило, что называется.

– А откуда, кстати, она узнала? Вы ей сообщили?

– Нет, – с удивлением ответил Виталий Евгеньевич. – Ну, мало ли откуда! От родни, к примеру… Такие вести быстро распространяются. Вы только не подумайте, что она это всерьез! – спохватился он. – У нее просто эмоции взыграли! Она нисколько не злорадствует, она хорошо относилась к Роме! Одно время они даже дружили, он ее в свой центр возил на процедуры. Но ее нельзя одну отпускать.

– А кто это с ней был? – поинтересовался полковник.

– А, Анатолий Степанович, врач. Психотерапевт. Очень хороший, его, кстати, тоже Рома нашел.

– Да я не о нем! Тот мужчина, что с ней приехал?

– А-а-а, Павел… – не в силах скрыть недовольства, буркнул Любимов. – Это ее… ухажер, с позволения сказать. Познакомились с полгода назад, теперь он к ней прямо прилип. Замуж зовет.

– Вижу, он вам не нравится? – прямо спросил Гуров. – А почему? Хорошо ведь, если дочь замуж выйдет. Глядишь, и приступы агрессии пройдут.

Любимов смерил его красноречивым взглядом и воскликнул:

– Ну скажите, пожалуйста, на кой ляд здоровому мужику жена-инвалид! А ведь у Наташи первая группа, она никогда не родит детей, да и жить с ней, мягко говоря, трудно. Это Людмила взвалила на себя крест, потому что мать, а этому на что такая обуза? Молчите? Да потому, и ежу понятно, что он на деньги ее нацелился. Точнее, на мои. Наташу я обеспечивал все эти годы, и сколько бы Людмила ни тратила на ее лечение, должна была скопиться приличная сумма. К тому же я выделил ей отдельный счет. Там лежат деньги, которые она получит после моей смерти. Суммы этой вполне хватит ей до конца дней, чтобы не жить на нищенскую пенсию по инвалидности. И она об этом знает. И уж поверьте мне, я позабочусь о том, чтобы ни гроша не досталось этому хмырю! – закончил он таким тоном, что у Гурова не осталось и тени сомнений, что Любимов сдержит свое слово.

Он спросил о другом:

– Виталий Евгеньевич, ваша дочь вчера встречалась с Плисецким. Что их может связывать?

– С Лешей? – удивился Любимов. – Понятия не имею! Ну… Может быть, они встретились случайно?

– Может быть. Но я почему-то так не думаю. Она довольно долго сидела в его машине, потом он отвез ее домой.

– Об этом, полагаю, вам лучше спросить самого Лешу. Надеюсь, у вас не возникло мысли, что между ними существует любовная связь? – нахмурившись, произнес Любимов.

– Нет, это было бы слишком смелым предположением, – ответил Гуров и перевел разговор на другую тему: – Виталий Евгеньевич, раз уж мы коснулись этого щепетильного вопроса… Ведь у вашего сына тоже осталось немаленькое состояние?

– Размеры состояния моего сына мне неизвестны, – отрезал Виталий Евгеньевич. – Роман взрослый человек, и сам вел свои дела. Я мог лишь посоветовать ему что-то в бизнесе, но и только.

– Я сейчас говорю о том, кому его состояние достанется, – выразительно проговорил Лев.

Любимов растерянно посмотрел на него. Было ясно, что он, бизнесмен, отлично управлявший делами, в трагический момент не подумал об этом.

– Знаете… – медленно произнес он. – Если Роман не оставил завещания, то наследниками, по всей видимости, становимся мы с матерью, насколько я разбираюсь в юридических вопросах. А вот если оставил… Не знаю.

– Но у него был свой нотариус? Вы знаете его фамилию?

– Знаю, – помолчав, ответил Любимов. – Перфилов Николай Анатольевич.

– В связи с криминальной смертью вашего сына мы вынуждены требовать досрочного оглашения завещания вашего сына, если таковое, конечно, имеется. И я настаиваю на том, чтобы присутствовать при этом. Поверьте, Виталий Евгеньевич, я это делаю не из праздного любопытства. Просто по собственному опыту знаю: большинство убийств совершается либо на бытовой почве, чаще всего по пьяной лавочке, либо из-за денег. Первый вариант в отношении вашего сына отпадает, остается второй…

– Кто? – побледнев, оборвал его Любимов. – Кто, по-вашему, мог убить его из-за денег? Я? Мать? Абсурд!

– Успокойтесь, пожалуйста. Я не склонен к абсурдным версиям. Но с содержанием завещания ознакомиться обязан. Вы не могли бы прямо сейчас позвонить Перфилову и назначить встречу? Максимально скорую! Вы же формально должны вступить в права наследства? Даже если вы не собираетесь по каким-то причинам этого делать, завещание должно быть оглашено. Ну, либо я должен убедиться, что его не существует.

– Хорошо, – сухо сказал Любимов, беря со стола сотовый телефон.

Он набрал номер и некоторое время коротко поговорил с нотариусом, упомянув о смерти сына, а затем, разъединив связь, обратился к Гурову:

– Встреча назначена на завтра. На девять утра.

– Отлично, я подъеду, – кивнул Лев. – Говорите адрес.

– Ленинский проспект, четыре.

В этот момент у Гурова зазвонил телефон. Достав его, полковник увидел, что звонит Плисецкий, и тут же ответил:

– Да, слушаю!

– Лев Иванович… – голос Леонида Максимовича дрожал и звучал тихо. – Мне нужна ваша помощь.

– Вы где? – коротко спросил Гуров, не называя никаких имен.

– Я в Черемушках. Вы не могли бы приехать туда немедленно? Это очень важно и срочно!

– Хорошо. Как вас найти?

Плисецкий назвал улицу, номер дома и добавил:

– Там есть такой проезд между домами, дальше мусорные баки. Я стою за одним из них.

«Хорошенькое же место вы выбрали!» – подумал Лев, но вслух вставлять комментарии не стал, лишь сказал:

– Буду через полчаса.

– Слава богу! – с облегчением выдохнул Плисецкий. – Лев Иванович, приезжайте скорее, я очень боюсь! – Последнюю фразу он мог и не произносить, это и так было понятно по его голосу.

Распрощавшись с Любимовым раньше, чем планировал, Гуров еще раз напомнил, что будет завтра в девять утра на Ленинском проспекте, и поспешил вниз по лестнице. Сев в свой автомобиль, завел мотор и быстро поехал в Черемушки.

Подъезжая к нужному месту, он сбросил скорость и стал вглядываться в номера тянувшихся вдоль улицы одинаковых пятиэтажек. Увидев, наконец, нужный ему дом, за которым действительно был асфальтированный проезд, повернул туда.

Миновав арку, Лев увидел слева еще один дом – старое трехэтажное здание, затерявшееся во дворе между более высокими соседями. Там же стояли и массивные мусорные контейнеры. Проезд становился все уже, и вскоре стало ясно, что машине дальше не проехать.

Гуров стал искать, где бы припарковаться. Для этого ему пришлось свернуть во двор одной из пятиэтажек. Заглушив мотор возле второго подъезда, он вышел из машины и направился в сторону контейнеров. Здесь уже не было никакого асфальта, к тому же после недавно прошедшего дождя сильно развезло. Грязь налипала на модные ботинки полковника, отяжеляя их.

Жильцы близлежащих домов явно не отличались аккуратностью и не утруждали себя точным попаданием в контейнеры: вокруг валялись разорванные пакеты, мешки и прочие отходы. Местные коммунальные службы, кажется, тоже не отличались прилежным выполнением своих обязанностей, во всяком случае, вывозить мусор вовремя они не спешили. Многие контейнеры были переполнены, на них высились горы хлама.

Приближаясь, Гуров увидел свору собак, орудующих у контейнеров. Они зубами стаскивали пакеты и зубами же разгрызали их, вороша содержимое. Вдруг одна из собак – крупный черный кобель дворовой породы – оставила свое занятие по разгрызанию пакета и повернула в сторону полковника лохматую черную морду.

Лев спокойно продолжал двигаться вперед – он никогда не боялся собак, и в большинстве случаев отлично находил с ними общий язык. Но то были служебные собаки – умные и вышколенные служаки, а этот беспородный кобель явно не обладал ни одним из их достоинств. По мере приближения Гурова он глухо зарычал. Остальная свора мгновенно отреагировала на голос своего вожака: все повернулись в его сторону и стали сбиваться в кучу. Шерсть животных вздыбилась, зубы оскалились.

Гуров невольно остановился. Идти вперед с голыми руками было довольно опрометчиво, к тому же он подумал о Плисецком – неужели тот прячется в таком опасном для него месте?

Стоя на месте, он достал телефон и набрал номер Леонида Максимовича. Телефон молчал, но и отключен не был. Лев встревожился. В голове его мелькнула мысль, что Плисецкий, возможно, стал жертвой этой своры. Но он тут же отогнал ее: на земле не было никаких следов расправы. Но что-то нужно было делать!

Вожак собачьей своры не сводил с него глаз. Гуров отчетливо видел два черных горящих уголька, сверливших его, а присмотревшись, заметил, что с обнажившихся клыков кобеля капает слюна, и это ему совсем не понравилось. Полковник был знаком с бешеными собаками не понаслышке и знал, чем это чревато. Однажды на его глазах такая вот свора набросилась на молоденького лейтенанта, с которым они вместе патрулировали район еще в пору молодости. Тогда Гурову едва удалось его отбить, применив табельное оружие. Казалось, взбесившихся тварей ничто не могло остановить.

Впоследствии лейтенанту наложили двенадцать швов, а также сделали сорок уколов от бешенства, и, как выяснилось, не зря. И вот сейчас Гуров вновь оказался в похожей ситуации, с той лишь разницей, что на этот раз был один на один с псами. Но теперь он полковник, а не зеленый лейтенант, и имеет неплохой жизненный опыт.

То, что отсюда нужно поскорее убираться, было очевидно. Плисецкий, видимо, заметил собак и поспешил покинуть свое укрытие.

«Нашел, где прятаться, идиот!» – мысленно послал ему привет Лев.

Он медленно сделал шаг назад. Пес мгновенно зарычал и вздыбился. В унисон ему заворчали другие собаки. Лев замер, затем снова стал отступать. Правая рука его скользнула к кобуре и нащупала пистолет. Одновременно сзади послышался какой-то шорох, он резко обернулся, и это стало его главной ошибкой: оскаленный пес совершил гигантский прыжок и, бросившись к нему, повалил на землю. В нескольких сантиметрах от своего лица Лев увидел длинные мокрые клыки и успел вцепиться в могучую собачью шею.

Пес, казалось, обладал силой быка: шея его была практически негнущейся. Гуров изо всех сил давил на нее, пытаясь сжать обе руки на горле пса и задушить. Он не мог достать пистолет: для этого нужно было освободить одну руку, а удержать пса таким образом было нереально. Действуя на одних рефлексах, Лев лишь сильнее и сильнее сжимал руки, давя на кадык собаки. Ситуация осложнялась тем, что лежал он в мокрой, вязкой грязи, скользя по ней спиной.

Грянул выстрел. За ним еще один и еще. Боковым зрением Гуров заметил, как три темные тени упали на землю. Остальные псы бросились врассыпную, скуля и визжа на ходу. Затем чьи-то сильные руки подхватили его сзади и подняли с земли. Он тяжело задышал, пытаясь выровнять дыхание. Черный кобель валялся на земле обездвиженным, рядом лежало еще несколько собачьих трупов.

Где-то хлопнула балконная дверь, и вновь стало тихо, а Лев все не мог отдышаться и удержать равновесие: ноги разъезжались в грязи, и если бы его не поддерживали сзади, он бы снова свалился на землю.

Наконец Гуров более-менее пришел в себя и хотел обернуться, чтобы поблагодарить своего нечаянного спасителя, а заодно посмотреть, кто это, как вдруг почувствовал, что в бок ему уперся ствол пистолета, а затем незнакомый мужской голос негромко, но твердо произнес:

– Не надо пугаться и оборачиваться. Шагайте вперед.