Текст книги "Неслабое звено"

Автор книги: Николай Леонов

Соавторы: Алексей Макеев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Лев недаром считался в управлении признанным асом прикладной психологии. То, что творилось на душе у Константина, было ясно Гурову как божий день. Он не стал дожидаться посыпания головы пеплом и последующих вопросов:

– Ты вот что, коллега. Переживай, но в меру. За битого двух небитых дают. Но урок мой запомни: в нашем деле важно все. Делить людей на агнцев и козлищ – без нас желающих вагон. Говорить тебе, зачем я во все это ввязался, пока не буду. Сам многого не понимаю. А ты как думал? Что я вроде Юлия Цезаря? Пришел, увидел, победил? Если бы… Но поработать тебе со мной и на меня придется вплотную. Мало того, ты можешь мне здорово помочь. Меня интересует Сукалев. Ты его сегодня лихо живописал, хоть в фельетон посмертно вставляй, но мне нужны по-дроб-но-сти! Где он работал и откуда его выгоняли. У кого он одалживал деньги – не только же у вашего сержанта Проценко! – и кому он их одалживал, коли такие чудеса случались. С кем он пил. С кем он ел – в смысле, закусывал. И чем, кстати. И на какие шиши. Кто его поил. Кого поил он. Чем он, кроме выпивки, интересовался. Круг его общения. Последнее самое важное. Понял? В письменном виде. И начинай сегодня же, а с твоим начальством мое как-нибудь договорится. Если ты, конечно, согласен, потому что приказать я тебе не могу. Да просто не хочу. Возражения последуют?

Возражений не последовало, дураком Костя не был. Он понял, что судьба дает ему шанс поработать с асом сыска высочайшего полета. Но от одного вопроса старший лейтенант все же не удержался:

– Зачем вам понадобились парни из пэпээсной группы? Да еще срочно?

Который уж раз за последние три часа полковник Гуров досадливо нахмурил брови: придется еще один ушат холодной водички на буйную старлейскую головушку вылить…

– Затем, что и с протоколом осмотра места преступления вы все накосорезили безбожно. Что значит «…труп располагался в полусидячей позе около скамейки, опираясь на последнюю верхней частью туловища и головой»? Это по-каковски сказано? Уж во всяком случае – не по-русски. А мне нужно точно знать, как он лежал. Может быть, наши эксперты все-таки определят время его смерти. Но орлы-пэпээсники, по крайней мере, скажут мне окоченел труп или нет. Если он пролежал там, «в полусидячей позе около скамейки», – Гуров ехидно улыбнулся, – не более получаса, то это, учитывая температуру, – одно, а вот если они загружали его уже совершенно окоченевшего – то совсем другое. Кроме того, еще несколько подобных вопросов будет. А теперь пошли-ка потихоньку отсюда, у меня дел невпроворот. Да и у тебя тоже, ты ведь принял мое предложение, я правильно понял?

…Оставив свежеобретенного помощника Костю – Льву верилось, что из того выйдет толк, – в райотделе, Гуров двинулся в родное главное управление. Сейчас он уже не мог позволить себе роскошь прогуляться пешком – расстояние все ж таки солидное. Пришлось лезть в метро, чего Гуров категорически не любил, но не такси же брать! Он не частный сышик, это они, особенно судя по детективной литературе отечественного разлива, по сотне долларов в день заколачивают. Трясясь в набитом под завязку вагоне, стиснутый мужчинами и женщинами, лица которых почему-то казались мрачными, озабоченными, Лев снова и снова прокачивал в уме сегодняшний день: факты, данные, впечатления. Он все больше утверждался в мысли: нет, это не совпадение. Один из ключиков, а может быть, главный ключик к этому делу – убийство Сукалева.

Он опять задумался о том, что было бы, если бы он зашел к Музе Григорьевне Сукалевой не сегодня, а, скажем, завтра или послезавтра. Вот ведь неисповедимы пути сыщицкой удачи! Однако даже в таком случае он вышел бы на это убийство, вовсе не обязательно через встречу с матерью убитого. Сказался бы тот самый профессионализм, аккуратность и даже педантичность в ежедневной рутинной работе, которые стали его отличительной чертой.

Добравшись до управления, Гуров не сразу отправился к себе в кабинет, а для начала заглянул на первый этаж, к ребятам из группы обработки электронной информации. Уже около десяти лет главное управление уголовного розыска могло похвастаться одной из лучших в министерстве группой обработки электронной информации, в чем была несомненная заслуга генерала Орлова. Он не жалел сил, высматривая в московских вузах талантливую молодежь и привлекая ее к себе на работу – и нешуточными надбавками, и ведомственным жильем, а более всего – перспективами роста.

Вот и главный гуровский приятель среди молодых компьютерщиков – Дмитрий Лисицин, лишь пять лет тому окончив мехмат МГУ и тогда же попав на эмвэдэшную орбиту, уже имел на погонах капитанские звездочки. Было за что.

– Привет, молодые гении! – поздоровался Гуров, а затем продолжил дежурным полушуточным вопросом, обращенным к Лисицину: – Что, Дмитрий, скоро нас со Станиславом на свадьбу пригласишь?

Сидящая за соседним терминалом Галочка, предмет двухлетних лисицинских воздыханий, повернулась к Гурову, одарила его ослепительной улыбкой и сказала совершенно серьезным голосом:

– Теперь уже скоро, Лев Иванович!

– М-м… Да! – подтвердил гордым тоном Дима. – Мы уже заявление подали, так что готовьте подарки, господа полковники.

«Ай да молодец Димка, – весело подумал Гуров, – уломал-таки девку! Вот ведь дети-то пойдут, небось гугукать в колыбельке станут исключительно на ассемблере… Однако ближе к делу. Знать бы еще поточнее, чего я от него хочу!»

– Ты, Дмитрий, своей программой «Пересечение множеств» нам со Станиславом уже дважды серьезно помог. Очень серьезно. Возможно, она нам снова пригодится. Но меня сейчас интересует несколько иная постановка вопроса. Насколько я понял, ты при работе с «пересечением» закачиваешь в память машины максимум информации о самых разных людях, а программа твоя хитрая отбирает то общее, что этих людей как-то связывает, где они пересекаются: служили в одной воинской части, например, или отдыхали как-то разик в одном вытрезвителе, записаны в одну районную библиотеку и прочее. Перекрестный скрининг по произвольному количеству направлений. С расстановкой приоритетов по направлениям: то, что ходили в один класс и сидели за соседними партами, важнее того, что оба – фанаты «Спартака». Я прав, все так?

– Вы, Лев Иванович, – с уважением и некоторым изумлением ответил Лисицин, – для, уж простите, дилетанта в наших погремушках на редкость емко и кратко сформулировали суть программы. Все так.

– А можно ли как-нибудь вычислить одного человека или нескольких людей, если знать что-то, к ним относящееся? Ну, просто для примера: нужно очертить круг лиц – причем, чем меньше этот круг, тем лучше, – которые одновременно – рыжеволосые, служили в спецназе, прошли Афганистан, родились в Перми, разведены, ныне проживают в Московской области, да к тому же имеют маму библиотекаршу… И так далее. Вот такая программа у тебя имеется?

– Есть такая партия, как говорил незабвенный вождь мирового пролетариата! – ничуть не помедлив, довольно и с гордостью сказал Лисицин. – Это не «пересечение», им такое не сделаешь. Это «многомерная матрица». Вам, господин полковник, везет: я же ее, голубушку, недавно как раз отлаживал. Там тоже скрининг, но несколько иной. Сами понимаете: чем больше будет задано параметров поиска, ну качеств этих самых, вроде рыжеволосости, тем точнее и селективнее, направленнее программа сработает. Тем уже будет интересующий вас круг лиц. В идеале можно выйти даже на одного конкретного человека – при условии, что он вообще существует в природе. А что, вас действительно интересует некий рыжий спецназовец из Перми? Так сделаем, чего уж там, пошарим по некоторым базам данных. Вот допустим…

– Я же сказал: для примера, – с некоторой досадой перебил загоревшегося Диму Гуров. – Нес первое, что на ум пришло, так что бог с ним, с рыжим спецназовцем, пусть живет спокойно. Эх, Дмитрий! Если бы я точно знал, какие именно, как ты выражаешься, «параметры поиска» тебе задать… Пока не знаю. Но буду знать, и очень хорошо, что такая программа есть, а ты согласен мне помочь.

– Обижаете, Лев Иванович! Когда это я вам отказывал!

ГЛАВА 4

– Вот такие, братец мой, дела, – закончил Гуров свой почти полуторачасовой «рассказ – доклад» Станиславу Крячко. – Теперь ты знаешь об этом деле ровно столько же, сколько я сам. Соображения?

– Ты, Лев, меня с лисицинским компьютером не перепутал? У меня быстродействие все же не такое. Мне пораскинуть мозгами надо. Но в одном соглашусь с тобой сразу же: единственный реальный хвостик, за который можно пока хвататься – это смерть Ильи Сукалева. Что там наши медэксперты наколдовали?

– То и наколдовали, что полностью подтвердили мои выводы. Кстати, ты бы точно такие же сделал. Какая, к дьяволу, лесть – просто нас неплохо учили криминалистике. Ну и время смерти с точностью до двух часов определили. Гарантируют, а нашим я верю. С десяти до двенадцати утра. пэпээсники это косвенно подтверждают – когда тело грузили в труповозку, полной ригидности еще не наступило. Конечности трупа хоть плохо, но сгибались. Есть еще момент: по их описанию, Сукалев не упал к пресловутой скамейке и, конечно же, не присел сам. Ясно, что его мертвое тело аккуратненько усадили, а некоторая странность позы объясняется тем, что начальная стадия мышечной ригидности, окоченения то есть, уже началась. С рук и ног, как полагается. С шеи. А вот мышцы пресса, широкие спины и межреберные оставались еще с полчаса мягонькими.

Крячко медленно прикурил еще одну сигарету, после чего стал внимательно разглядывать тоненькую струйку дымка, поднимающуюся от ее тлеющего конца. Задумался. Лев тоже молчал – пусть «друг и соратник» спокойно переварит полученную информацию. Минут пять в комнате стояла полная тишина, затем Станислав решительно ткнул догоревший почти до фильтра окурок в пепельницу – кроме самой первой, он не сделал ни одной затяжки – и сказал:

– Мне картина убийства Сукалева и последующих действий убийцы рисуется так: грохнули его в теплом помещении, предположительно – в квартире или подсобке. Почему не в офисе? Не пустили бы его в таком виде ни в один приличный офис. В неприличный, кстати, тоже. Ни в коем случае не в драке. И вообще, не случайно убили, тут с тобой не поспоришь – характер телесных повреждений не тот. Убийца знал, что бьет насмерть. Затем он поставил трупу два маскировочных «фонаря», натянул на теплое еще тело куртку, возможно – обувь. Кстати, напялить на труп тяжелые зимние ботинки – та еще задача. Что у него на ногах было?

– Полуботинки осенние, жиденькие. На «липучке».

– Другое дело, – удовлетворенно отметил Крячко и продолжил: – Затем убийце надо было избавиться от трупа. Свежий покойник в таком виде вполне сойдет за смертельно пьяного «организма», пока не станет коченеть. Подбросить такой подарок не проблема в любой открытый подъезд. На лавку. В проходной двор поближе к мусорным бакам. На остановку автобуса. Но сразу возникают два вопроса. Первый – в одиночку это сделать нелегко. Замучаешься тащить, будь ты хоть Геркулес. К тому же подозрительно будет выглядеть, неестественно. А вот вдвоем… Совсем иная картина. Два алкаша ведут отключившегося третьего, точнее, тащат под белы рученьки. На просторах богоспасаемого отечества более чем привычно. Так что…

– Думаешь, что убийц было двое? Или больше?

– Убийца-то был один. Но логично предположить в рамках твоей же версии, что с сообщником. Или сообщниками, это уже детали.

– Согласен, – задумчиво сказал Гуров. – А второй вопрос?

– Почему его оттащили именно туда, куда оттащили? Драка для списания такого «подарочка», конечно, идеальна, но не мог же убийца драку сам организовать, это уже дрянной детектив получается. И предвидеть, когда убивал, что драка сама по себе возникнет, он не мог. Не верю я в ясновидение. Драка для убийцы – это нечаянный приятный сюрприз, счастливый случай, выигрыш в лотерею. Он, убийца, эту драку видел. Понимаешь, Лев, видел! Скажем, из окна. Больше неоткуда. Либо сразу после убийства, либо буквально за минуты до него. А значит, место убийства – в непосредственной близости от места драки. Что нам, – Крячко внимательно посмотрел на Гурова и довольно хмыкнул, – очень на руку, поскольку сужает круг поиска. Тут убийце приходит в голову, что лучшего и желать не надо – близко тащить, свидетелей драки полным-полно, при этом опознавать ее участников, даже если попытаются, дело дохлое. Расчет совершенно верный – если бы не ты, все проехало бы, как хорошее пирожное под касторку. Остается дождаться конца драки, пьяные разборки долгими не бывают, выждать еще несколько минут… Двое ведут, третий ноги переставляет. Да и вдвоем управиться можно.

Вот когда Гуров по-настоящему ощутил, до какой же степени маялся «друг и соратник» на больничной койке, насколько важнее всех лекарств, процедур, всей прочей медицины для Стаса участие в этом деле, если он, Гуров, чуть рот не открыв, его слушает. Внимает, можно сказать… А подыграем! К следующему выводу Гуров сам пришел лишь вчера вечером, но пусть его сделает Крячко. В их великолепном тандеме Лев всегда был лидером. Оба сыщика прекрасно знали об этом и молчаливо подобное положение принимали за данность. Но… Почему не сделать другу приятно? Пусть следующую мысль он озвучит сам.

– Но ведь так выходит, – сказал Крячко медленно, тихо и как-то послогам, словно самому себе доказывая некий тезис, – что убийца знал Сукалева. Неплохо знал. Нет, ты представь себе, Лев, разве просто так потащил бы он труп средь бела дня, если бы не был уверен, что никто в округе особенно не удивится такому живописному виду Ильи Вадимовича? В том смысле, что в полнейшей отключке, пьян до усеру, как говорится, «лежит, не дышит, собака рыло лижет…» Лег-то Сукалев, конечно, позже, но не в том дело. Они определенно были знакомы – убитый и убийца! У Сукалева в микрорайоне Маросейки та еще репутация была, подобным состоянием никого из местных жителей он не удивил бы, так? Потому-то можно тащить его хладный труп, не опасаясь ненужных вопросов: те, кто Сукалева знали хорошо, и не к такому привыкли – подумаешь, пьян до состояния «глубокий аут в пасти зеленого змия»! А те, кто не знал, – им все равно. Что из этого следует? Только еще одно подтверждение, что убийца живет где-то рядом, на Маросейке.

– Не обязательно сам убийца, – так же неторопливо, негромко продолжил крячковские рассуждения Гуров, – может быть, сообщник. Или сообщники… Но, в принципе, я с тобой согласен.

– Нет, ну лихо у нас получается, – иронично улыбнулся Станислав, – с места не сходя, за полтора часа разговора, считай, что почти вычислили убийцу Сукалева. М-да…

Его иронию Лев понимал прекрасно. В чем-то разделял. Их рассуждения, выстраиваемые версии, все это будет иметь реальный вес только тогда, если будет подкреплено фактами. Доказательствами. Свидетельскими показаниями. Актами экспертиз. А пока есть только тема для детективного романа.

– А что этот твой старлей, – несколько ревниво спросил Крячко, – успел уже информации нарыть? Как пресловутого Костю по фамилии-то? Ты действительно хочешь перетащить его к нам? Или это разовая подключка?

Гуров внутренне улыбнулся. Но не без некоторого ехидства: надо же, Станислав Васильевич! Что ж, все мы люди, всем нам приятно, когда нас ревнуют. Значит, ценят и любят.

– Фамилия у него – проще некуда: Иванов. С простонародным ударением на последний слог. Как писал кто-то из школьных классиков соцреализма, на такой фамилии вся Россия держится. Константин Павлович, ты уж запомни, Станислав. Работает парень хорошо, отлично даже. Носом землю роет. То, о чем я его просил – все, что можно было накопать по Сукалеву, – сделал в лучшем виде. Да, в пятницу, на следующий день после нашей с ним исторической встречи. А затем, со своими соображениями, изложил. Завтра утром ознакомишься, тебе это очень пригодится.

Станислав улыбнулся, затем достал еще одну сигарету. Кто-кто, а Крячко знал Гурова не хуже, чем тот его. Вот сейчас как раз начнется главный разговор.

– Не юли. Я давно не девочка. Прекрасно понял, заметь: почти сразу – что тебе нужна, – Станислав снова широко и открыто улыбнулся, – моя помощь. Что теперь? Отдать тебе пионерский салют с клятвой «Всегда готов?»

– Да знаю я, что ты готов, – чуть смущенно, но очень обрадованно откликнулся Гуров, – только ведь по моей раскладке тебе самое тяжелое бревно тащить придется.

– Не привыкать, дотащим, лишь бы в нужном направлении! Вождь мирового пролетариата на субботнике таскал, а нам, серым, сам бог велел. Как это твое любимое, Орлов еще от этой фразочки на ушах стоит? – И Крячко с наслаждением процитировал: – «Обидеть подчиненного – дело нехитрое». Обижай, чего уж там! Начнем сначала, как пела Алла Борисовна. При какой песьей матери здесь провинция?

– Я на день, может, два, собираюсь в Котунь.

– А-а! Догадался. Льва Ильича Бунича проведать? А вот… – Крячко поморщился, но тут же, не желая, чтобы Гуров понял всю степень его беспокойства, чуть дернув раненой рукой, изобразил острый приступ боли в заживающей ключице, – …живым ты оттуда вернешся, без моей подстраховки?

Это был интересный, грамотно поставленный вопрос. Мог ведь вполне не вернуться. «Два раза они со Стасом, – подумал Гуров, – там такое прокручивали, что у него дырка от пули в организме и у меня тоже. Но нет у меня в вышесредних сферах бизнеса никого, кроме Льва Ильича. Не вызывать же его в столицу. Я бы вызвал, да он не согласится. Высокого полета пичужка! Стала.

…В уже далекое раннее постсоветское время Гуров спас Бунича от настолько серьезных неприятностей, что даже самые большие деньги не помогли бы. Это в дурных головах, быстро с шей слетающих, костром горит греющая сердце простенькая максима: «Деньги решают все! Надо лишь знать – кому, сколько и когда!

Умные люди понимают, что кое-чего купить нельзя. Таких вещей, понятий, знаний, информации – скажем, непродающихся объектов, включая нас, людишек грешных, немного. Но они есть. С чем, будь ты хоть Крез или Билли Гейтс, ничего не поделаешь.

Затем планета повернулась так, что гуровский крестник угодил под струю, которую Фортуна льет не как-нибудь, а через дуршлаг. Попади под дырочку! Ах, не вышло? Не обессудь. Зато, если попал…

Лев Ильич попал.

Теперь Бунич входил в «золотую сотню» самых богатых людей страны. Гурова он не забыл, как-то раз основательно помог ему. Что ж, поразмыслив, решил для себя Гуров, не постесняемся.

– Атаку надо начинать с двух сторон, Станислав. Посмотри сам: мы не так уж мало знаем про «заказчика». Большие деньги. Кавказец. Разбирается в иконописи. Коллекционер. Скорее всего – бывший клиент то ли «Кащенко», то ли вообще на «Белые Столбы» глядел с близкой дистанции. Я ведь не просто так с Димкой Лисициным говорил. Его «многомерная матрица» да плюс мой разговор с господином Буничем. Неужели мы с тобой не вычислим?

Говоря Станиславу все это, Гуров буквально физически, что называется мясом и кожей, ощущал отчетливое неудобство. Дискомфорт. Что-то было не так. Это, наверное, знакомо всем. Мысль еще не оформилась, она лишь медленно плавает в глубинах подсознания, но именно этой своей неуловимостью, неухватчивой рыбьей скользкостью раздражает все сильнее. Именно из-за этого трудноуловимого ощущения он не желал пока подключать к делу об иконе никого. Кроме Станислава. Костя Иванов не в счет – он ни о чем толком не осведомлен…

– Дай-ка я тебе очередной твой афоризм напомню, – мягко усмехнулся Крячко: – «Не разбегайся, прыгай!» Ты будешь витать в облаках высокого научного сыска, Бунича раскручивать, а я что? Ты набросал одно направление атаки. Твое направление. А второе?

– А второе, – как с обрыва вниз головой бросился Гуров, – придется тебе, Станислав Васильевич, сыграть роль почище моей супруги. Нам необходимо не просто знать сукалевское окружение, нам врасти в него необходимо! Никто, кроме тебя, этого не сделает. И никого, кроме тебя, я об этом попросить не могу. У молодежи опыта твоего нет, мне самому – не разорваться, но главное – я не хочу, чтобы о твоей задаче знал еще кто-то помимо меня. Пока, временно, даже Орлов. Поверь: есть у меня основания, но сформулировать четко еще не могу. Когда смогу – узнаешь первый! Теперь тебе что, в третий раз подряд слово «необходимо» сказать? Нет у меня там внедренки. Как и у тебя. Это же не криминал, в конце концов. Это, как бы поточнее выразиться, люмпен-интеллигенция. Официальные варианты с этой публикой не проходят. Хоть до задницы их повестками разукрась. Либо просто не появятся, либо будут смотреть овечьими глазами и ме-е-екать. Их только изнутри можно разговорить. Вот ты и внедришься. А кто еще? Молчишь? Правильно делаешь. Тем более врать особо не придется. Еще великий Клаузевиц учил: хочешь что-то замаскировать, так выпяти кончик правды. Ма-аленький! Так, подкорректируем твою героическую биографию в не совсем удачную сторону. Ну, допустим, выперли тебя из органов за пьянку. Могло такое стрястись? Помолчи. Это я с тобой четверть века прослужил, знаю, что не могло, а не они. Вот, кстати, руку тебе бывший сослуживец-то и сломал. При встрече. Он настучал, тебя выперли без выходного пособия. Ты догадался, кто стукач. Или проинформировали тебя добрые люди. Был Станислав Крячко полковник, не генерал, но и не капитан занюханный, а стал бог весть чем. Заехал ты ему, стукачу то есть, в харю, а он тебя, бедняжку нетрезвого, уделал от души. Ведь поверят, а?

– Хм-м, забавно. – В глазах Крячко загорелись веселые огоньки. – Но давай меня до майора понизим. Как-то оно правдоподобнее.

– Да бога ради, – кивнул Гуров, – было бы желание. Ты ж не о повышении заговорил. Я тебя этак хоть до рядового пэпээсника разжалую, жаль по возрасту категорически не подходишь. На спившемся майоре и остановимся. Завтра утречком из управления заскочим к Маше в театр, там тебе физиономию в гримерке доведут до кондиции, а то больно свежая, не соответствует образу. Кстати, там народ въедливый, не в театре, понятно, а в интересующей нас среде, откровенность ценит и фальшь за ракетный залп вдаль чует – почему ты спился, а?

– Щенок у меня подох горячо любимый. Такой, знаешь, служебно-разыскной, – откровенно заржал Станислав. – Не доводи до абсурда, я не Штирлиц, а они не Мюллеры. Ладушки, понял я вас, герр оберст, и принял к исполнению. – Тут тон его голоса неуловимо изменился, посерьезнел. – А когда ты планируешь в Котунь? Уже завтра? Тогда после визита к Машиным гримерам познакомь меня с нашим молодым дарованием, на ком вся Россия держится, пусть мою мерзкую алкогольную рожу запомнит. А то ведь или сам захомутает в момент, от служебного рвения, или его соратнички по службе в райотделе. Не дай бог в такой интересной роли залететь в районку сдуру-то на старости лет. Вот тогда точно все наше главное управление помрет. Со смеху. Надо мной. Теперь, ты говоришь: «врастать» в окружение Сукалева. Это ж мне с ними пить придется, причем не благородные напитки, а жуткую тошниловку, дрянь, для здоровья опасную! Тебе меня не жалко?

– Увы, придется, – развел руками Лев. – Самому пить, их поить. Второе важнее, эти друзья обожают халяву, так что особо приглядываться, сколько ты реально пойла выхлебал, никто не будет, по принципу – нам больше достанется. Кстати, деньги на оперативные расходы я обеспечу, раз уж Орлов дал делу зеленый свет. Зря усмехаешься, такой образ жизни вести недешево. Нет, тебя светить не буду. Пусть Петр догадывается о чем хочет, никому не воспрещается. А вот если он будет точно знать… Это другое. Может не санкционировать. Да и не только в этом дело.

– Стиль у тебя, Лева, такой характерный выработался, – слегка усмехнувшись, сказал Станислав. – Мне ты его, кстати, тоже привил: без ведома руководства, рискуя лампасами! Ладно, не привыкать. Результаты у нас с тобой обычно неплохими бывают, а победа все списывает.

* * *

Гуров, провожая друга, вышел с ним на улицу. Вроде все уже было сказано, обо всем договорились, но не хотелось Льву расставаться с «другом и соратником». Стасу тоже не хотелось. Решили до ближайшей станции метро вдвоем дойти. Дел-то… На пять минут. А затем Крячко добирается просто: Кольцевая плюс две остановки по Арбатскому радиусу.

Совсем завечерело, декабрьский холод, еще не кусающий, но осторожно облизывающий москвичей, напоминал: на дворе зима, ребятки! Лунный свет отражался от свежевыпавшего снега и, преломляясь на тоненьких кристалликах льда, почти неподвижно висящих в морозном воздухе, создавал рассеянное, едва заметное, но такое праздничное сияние. Новый год совсем уж скоро!

– Нет, Лев, ты посмотри, – в голосе Крячко слышалось явное недоумение, – эт-то еще что за шизофрения?

Было на что посмотреть. Небольшой скверик с ломаными скамейками и по-декабрьски жалкими, обледеневшими молодыми липками, притулившийся почти к самому входу в метро, был ярко освещен фарами мощного «джипа». Из двух скамеек, дополненных какой-то деревянной тарой, получилась импровизированная трибуна, покрытая чем-то вроде чудовищно изгвазданной стеклоткани. Рядом с «трибуной» был здоровенный транспарант с надписью, почему-то славянской древнеуставной вязью: «Митинг разрешен». Под столь красивой каллиграфией вполне обычным шрифтом было дописанно: «удавитесь сволочи!!!». Со строчной буквой в начале милого пожелания, без запятой, но с тремя восклицательными знаками.

«Впрямь разрешен, – подумал Гуров, – вон аккурат два сержантика маются чуть от трибуны в стороне. Бедняги…»

Митинг, разрешенный там или нет, но в продуваемый нешуточным предновогодним ветерком вечер… М-да-а! Впрямь паранойя с шизофренией, да еще маниакальной депрессивкой приправленная. Народу человек пятьдесят – семьдесят. Лица… Ну, что лица? Они у завсегдатаев подобного рода «мероприятий» всегда похожи. Коммунисты они, монархисты, анархисты или сторонники независимой Чукотки. Насмотрелись. А вот флаг у этих друзей… действительно, что-то совсем оригинальное.

Крячко, словно прочитав его мысли, кивнул в сторону подсвеченного фарами «джипа» флага. Тот гордо реял напротив транспаранта, строго на линии симметрии, осью которой служила трибуна из скамеек. Чистейший сюр: на красном фоне полотнища со знакомыми до боли перекрещенными серпом и молотом в левом верхнем углу – аляповато выписанный черным прямо по центру двуглавый орел. Доносилось соответственное:

– Наш брат по крови и убеждениям… Истинный сын матери Отчизны…

Вот «матюгальник» у минтингующих был слабый. Искажал от сердца идущий голос жестяным тембром.

«Забавно, – подумал Лев, – «брат» уже озвучен. Спасибо, что не «братан». «Сын матери». Ох, хороша стилистика! «Отчизна» это ведь от «отца»… Хоть бы до тестя, до зятя с золовкой да деверя не допрыгались».

Шизофрения продолжалась. Они со Стасом уже почти свернули в подземный переход, ведущий к станции метро, как вдруг услышали чудовищно искаженный подсевшим «матюгальником» выкрик:

– Они, проклятые сатрапы, подкупленные пархатыми чеченцами и мировой масоно кавказской мафией…

«Ей-богу, вот это класс, – подумал Гуров. – «Пархатые чеченцы». Интересно, кто больше обидится: те или другие? Ладно бы жидо масонская опасность. Привыкли, наслушались. А тут…»

Лев Иванович Гуров не любил националистов. Никогда. Никаких. Его отношение к этим людям походило на отношение к злобной здоровенной незнакомой собаке: лучше держаться подальше, не ссориться, но учитывать – ведь тяпнуть может. Сильно тяпнуть. Так что если есть хороший дрынок в руках, то превентивно не грех его показать. Чтоб рычала, да не цапала.

– Нет, подожди. – Станислав здоровой рукой придержал Гурова за плечо. – Дослушаем. Интересно, право слово! С какого перепуга они под вечер-то собрались? Выборы в Госдуму только через год… Может, довыборы какие?

Жестяной, режущий голос мегафона продолжал:

– Вот он, природно русский, национальный художник! Суриков наших дней, а может, и повыше Сурикова. А может, Репин! Ему совсем недавно исполнилось пятьдесят восемь лет. Но бодр он, но свеж и полон силушки творческой! Скажи нам слово свое честное, Николай Иванович!

На уже серьезно скособочившуюся трибуну взобрался весьма представительного вида «типаж», как сказала бы Мария Строева. Да, под шестьдесят. Но здоровьем господь не обидел: могучие, распирающие добротную финскую пуховку плечи; лицо румяное; тщательно подстриженная окладистая борода. Сивые волосы «под горшок» – имидж, а как же иначе. Престарелый Илья Муромец. Дядька Черномор на пенсии.

– Вот и скажу, – произнес «сын матери Отчизны» глубоким баритоном, который, к несчастью, был здорово искажен поганым мегафоном. – Но я, друзья и соотечественники, лучше вам отрывок из поэмы своей прочту. Незаконченной. Если темные силы дадут дописать, сами увидите, что это такое. А пока – вот:

 
О Р-русь! Кор-рабль, кор-рабль с пр-робитым днищ-щ-ем!
Куда ж твой путь?!
Ужж-жжели на… кладбищ-ще?! —
 

с надрывом вопрошал Николай Иванович Воробьев. —

 
О Р-русь моя! Ты – огнекр-рылый гусь!
Тебя умом понять я, —
он глубоко, в пояс поклонился слушателям, —
не бер-русь!!
Но говорит мне Русь: «Не тр-русь!»
 

И еще раз поклонился. Артикуляция… Жесты… Мимика… Что там Мария Строева! Всему составу театра «Современник» удавиться от зависти.

– Боги великие, – ошарашенно прокомментировал услышанное откровение Крячко, – Федор Иванович в гробу как вентилятор вертится. А уж «гусь огнекрылый» – прямо потрясает!

«Господи, – с тоской подумал Гуров, – Тютчев-то здесь чем виноват?! М-да-а! Умом Россию не понять, другим же местом – очень больно!»