Текст книги "Не померкнет никогда"

Автор книги: Николай Крылов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 42 страниц)

Официальной информации об обстановке под Керчью мы не имели и на следующий день. И генерал Воробьев отправился туда на попутной подводной лодке, не подозревая, что вступить в должность начальника штаба 44-й армии ему не суждено.

Как известно, именно в полосе этой армии, которой командовал генерал С. И. Черняк, на узком участке у побережья Феодосийского залива противник начал натиск на позиции Крымского фронта, и две дивизии, оборонявшиеся в первом эшелоне, своего рубежа не удержали…

В мою задачу не входит разбор трагических майских событий на Керченском полуострове. Я касаюсь их лишь в той мере, в какой это необходимо, чтобы были ясны последствия происшедшего там для нас.

Решив высвободить для действий на главных фронтах свою 11-ю армию, сковываемую в Крыму уже более полугода, гитлеровцы наметили ликвидировать в первую очередь не севастопольский плацдарм, у которого их заведомо ждал сильнейший отпор, а керченский, где они рассчитывали встретить хуже организованную оборону, в чем, к сожалению, не ошиблись.

Располагая к весне тринадцатью пехотными, одной танковой и одной кавалерийской дивизиями, Манштейн вынужден был почти половину их с многочисленными частями усиления держать под Севастополем. Ударная группировка, сосредоточенная противником перед Ак-Монайскими позициями, отнюдь не имела численного превосходства над армиями Крымского фронта. Это, казалось бы, давало (состав неприятельских сил был известен довольно точно) основания не сомневаться, что победа в решительной схватке, когда она там завяжется, будет нашей.

Но руководившие Крымским фронтом Д. Т. Козлов и Л. 3. Мехлис проявили пренебрежение к реальным возможностям врага. Долго готовясь наступать, они не позаботились о достаточно прочной обороне, и немцы нашли в ней, уязвимое место, сумев вдобавок обеспечить себе преимущество внезапного удара.

Прорыв на левом фланге создал угрозу центральному участку фронта, его тылам. И хуже всего было то, что Козлов и его штаб, попав неожиданно для себя в очень тяжелое положение, начали терять управление своими силами. Об этом свидетельствовали даже те отрывочные донесения и запросы, все чаще передававшиеся открытым текстом, которые записывали наши радисты.

Командование Крымского фронта не сумело выполнить требование Ставки организованно отвести войска на линию Турецкого вала, с тем чтобы задержать противника на этом рубеже, оказалось не в состоянии нанести эффективные контрудары. 10 мая в штабе СОР стало известно, что моряки Керченской базы занимают оборону на окраинах города. Вслед за тем началась по приказу маршала Буденного эвакуация войск из Керчи. Выправить там положение было, по-видимому, уже невозможно. Через несколько дней Крымского фронта фактически не стало. 19 мая он был расформирован официально.

Севастопольцы снова остались в Крыму одни, как в ноябре сорок первого. Только наш пятачок был теперь меньше, теснее, а соотношение сил еще менее благоприятно, как и обстановка на море, связывающем нас с Большой землей. И уже не могло быть никаких сомнений в том, что впереди новый, решающий штурм Севастополя.

Не буду говорить, как переживалась быстротечная керченская катастрофа. Это понятно и так. Было, однако, не время давать волю чувству горечи. На это мы просто не имели права.

Самым важным командарм считал поддержать у защит-пиков Севастополя веру в свои силы. "Про Керчь говорить правду, только правду, – требовал он от командиров и политработников, – но так, чтобы люди не упали духом".

Все прекрасно понимали, что означают лаконичные фразы в сообщениях Совинформбюро о тяжелых боях западнее Керчи, а затем в районе Керчи. И кто под Севастополем не сознавал: после того как там все закончится, враг навалится на нас… Упиваясь своей керченской победой – первой за много месяцев не только на юге, немцы крутили у себя в окопах пластинки с бравурными маршами. 'Над нашими позициями разбрасывались с самолетов наглые, хвастливые листовки.

Но генерал Петров (каждый день он успевал побывать не на одном участке обороны) возвращался из войск успокоенным. Его радовало настроение бойцов и командиров на переднем крае, и в этом он, как всегда, черпал собственную уверенность, энергию.

С 10 мая соединения Севастопольского оборонительного района были переведены на повышенную боевую готовность. Еще до того, в качестве самой первой меры, продиктованной событиями на Керченском полуострове, командарм отдал приказание всемерно беречь, жестко экономить снаряды.

В мае крымская весна незаметно переходит в лето.

Дни стояли ослепительно солнечные и уже довольно жаркие. Яркая зелень украсила севастопольские бульвары, преобразила все высотки и лощины Мекензиевых гор. И выдавалось еще немало тихих, без орудийного грохота, часов, когда люди могли ощутить праздничное великолепие щедрой южной природы, расцветающей в свои сроки, несмотря ни на какую войну.

– Эх, хороша сегодня Бельбекская долина! – вздохнул, вернувшись из четвертого сектора, дивизионный комиссар Чухнов. – Ничейная полоса – цветущий сад… – И, махнув рукой, решительно оборвал себя, заговорил о фортификационных работах, проверять которые ездил туда вместе с подполковником К. И. Грабарчуком, ставшим после гибели Кедринского начинжем армии.

Нового члена Военного совета, только в марте прибывшего, чуть было от нас не отозвали: где-то вспомнили, что по образованию Чухнов химик, и решили перевести его комиссаром Главного военно-химического управления. Однако командарм Петров и командование СОР сумели доказать, что сейчас целесообразнее оставить его в Приморской армии, чем сам Чухнов был заметно удовлетворен.

Много лет спустя, уже после смерти Ивана Филипповича, мне представилась возможность прочесть его севастопольские дневниковые записи, и там были подтверждающие это чудесные слова: "Какая радость! Получен ответ – я остаюсь здесь". Радовались этому и все мы. Быстро освоившись в Севастополе, Чухнов стал очень нужным тут человеком, особенно в такое напряженное время.

Как и командарм, Чухнов проводил целые дни, иногда и ночи, в войсках, на месте занимаясь практическими вопросами укрепления обороны, которые требовали безотлагательного решения. Я ездил в дивизии гораздо реже, хотя последствия ранения сказывались уже меньше, мог обходиться без палки, однако обязанности начальника штарма, как обычно, приковывали меня к командному пункту.

Противник торопился: как докладывал начальник разведотдела Потапов, немцы еще до окончательного оставления нами Керченского полуострова начали перебрасывать высвобождавшиеся там силы к Севастополю.

Оттуда следовало ожидать 132, 46, 28-ю пехотные дивизии, всю 170-ю, один полк которой уже находился тут, и очевидно, кое-что еще. Штаб Севкавфронта (19 мая Северо-Кавказское направление было преобразовано в одноименный фронт с оставлением Севастопольского оборонительного района в его подчинении) сообщал, что, по его разведданным, в ближайшее время под Севастополем может прибавиться до шести неприятельских дивизий.

В директиве командующего фронтом С. М. Буденного, полученной немного позже, говорилось: "Предупредить весь командный, начальствующий, красноармейский и краснофлотский состав, что Севастополь должен быть удержан любой ценой…"

Штарм подготовил решение на оборону, отвечавшее сложившейся обстановке. В нем давалась оценка противостоящих сил врага, назывались вероятные направления его ударов, ставились конкретные задачи войскам. Общая задача армии определялась так: всемерно укрепив свои рубежи средствами противотанковой обороны и инженерного усиления на всю глубину боевых порядков войск, разбить противника перед передним краем занимаемого передового рубежа. А в случае прорыва его на одном из направлений удерживать и уничтожать силами вторых эшелонов и резервов;

Бои предстояли тяжелые, командиров соединений и частей предупреждали, что при возможных нарушениях связи они должны быть готовы в соответствии с поставленными задачами и обстановкой действовать самостоятельно. Командирам всех степеней предлагалось немедленно назначить себе по два заместителя. Одновременно командарм Петров объявлял, что его заместителями являются генерал-майоры Крылов и Рыжи.

В директиве точно, с учетом реальных возможностей, указывалось, какие участки фронта надлежит дооборудовать в инженерном отношении, где и чем дополнительно усилить противотанковую, противодесантную оборону. На наиболее важных направлениях планировалось, в частности, выставить еще около тридцати тысяч мин, соорудить несколько десятков новых дотов и дзотов (что и было выполнено).

В мае инженерными работами занимался весь личный состав второго эшелона и резервных частей. Но это было уже завершением того, что делалось все месяцы после декабрьского штурма, и особенно интенсивно – с конца марта.

Помню, когда я впервые после большого перерыва попал на передовую, к чапаевцам, то едва узнавал знакомые позиции. Траншеи, ходы сообщения стали такими, о каких в декабре можно было только мечтать.

А как укрепила за это время свой передний край над Камышловским оврагом бригада Потапова! Теперь на ее позициях трудно было к чему-нибудь придраться. А ведь грунт там – почти сплошной камень.

Перед новым натиском врага севастопольский плацдарм имел по всему фронту, в том числе и на северном направлении, где мы лишились основной части первоначально созданных укреплений, три оборонительные полосы общей глубиной до 12–13 километров. Они охватывали фактически все пространство от переднего края до окраин города.

Первый рубеж – передовой и теперь, по существу, главный проходил от Балаклавы через Камары, Верхний Чоргунь, Камышлы и затем по Бельбеку. Тут имелись три, а местами и четыре линии добротных траншей плюс система минных полей, противотанковых ежей, проволочных заграждений и других препятствий.

Окопы снабжены перекрытиями, защищающими от осколков, и убежищами, где можно переждать сильную бомбежку. Хороши были и глубокие, надежные ходы сообщения. Они позволяли, не выходя на поверхность, пересечь из конца в конец полосу обороны целого соединения и перейти на участок соседа. Не могу не привести одной показательной цифры: при 36-километровом фронте обороны общая длина окопов и ходов сообщения только в пределах первого рубежа достигла в мае 350 километров.

Конечно, я говорю сейчас об очень простых вещах. Окопы есть окопы, без них какая же оборона! Но пусть все-таки постарается представить читатель, как тверда и неподатлива земля крымского предгорья, – иначе не оценить огромный, выполненный исключительно ручными средствами (ни одного окопокопателя или экскаватора мы не имели) солдатский труд, который потребовался, чтобы придать нашей обороне еще большую устойчивость.

Думается, важен был тут и, так сказать, психологический результат сделанного: люди поняли, что в таких траншеях им непосредственно угрожает только прямое попадание бомбы или снаряда, а это, как мог засвидетельствовать всякий бывалый солдат, случается нечасто. К фактически новым, но уже обжитым окопам бойцы относились по-хозяйски любовно. Не без гордости показывали они детали своего полевого хозяйства: где удобно устроенную нишу для гранат, где искусно замаскированный ход к вынесенной вперед ячейке истребителей танков.

Я же, знакомясь с позициями, так основательно улучшенными, а где и созданными заново, испытывал удовлетворение еще вот по какому поводу.

Под Одессой не всегда удавалось добиться настоящего взаимопонимания между командирами стрелковых частей и не подчиненными им инженерными начальниками. Возникало немало споров и претензий, например, насчет того, где располагать запасные, промежуточные линии окопов. Нередко они оказывались дальше, чем нужно. Иногда, чтобы не отдать врагу лишнюю сотню метров земли, приходилось в ходе боя, под огнем, отрывать новые окопы, пренебрегая остающимися за спиной готовыми. Под Севастополем, во всяком случае на этом этапе его обороны, все делалось уже более рационально.

Второй рубеж обороны включил в себя большую часть прежнего главного (кроме, разумеется, северного направления, где он прошел гораздо ближе к городу – через станцию Мекензиевы Горы и совхоз имени Софьи Перовской). В глубине этой оборонительной полосы находились высоты Карагач, Сапун-гора и гора Суздальская – ключевые позиции на подступах к Севастополю с юга и запада, куда, как подчеркивалось в упомянутой директиве командарма, нельзя было допускать выхода противника ни при каких условиях.

В результате развития второго рубежа в глубину он на ряде участков сливался с третьим, тыловым. Здесь было много укрепленных артиллерийских и пулеметных огневых точек. За зиму их прибавилось на всех рубежах.

Всего у нас числилось теперь свыше пятисот дотов и дзотов, но в глубине обороны большинство их пока пустовало: наличное вооружение требовалось держать ближе к переднему краю. Заселить все доты и дзоты можно было, только если получим (этого добивался командующий СОР) укомплектованный на Большой земле "укрепрайон" – несколько пулеметных батальонов.

Определенные силы и средства пришлось выделить для противодесантной обороны береговой линии. Лично мне серьезный морской десант под Севастополем всегда представлялся маловероятным: немцы должны были учитывать огневую мощь хорошо расставленных береговых батарей. Однако моряки считали его все-таки возможным, особенно в связи с появлением у противника значительного числа самоходных, вооруженных артиллерией барж, спущенных на Черное море по Дунаю.

В мае побережье СОР было разделено на четыре участка противодесантной обороны. За два из них, примыкавших к флангам сухопутного фронта, отвечали по приказу вице-адмирала Октябрьского коменданты первого и четвертого секторов и персонально командарм Петров, за два остальных – комендант береговой обороны и командир ОВРа.

Продолжала орабатываться и созданная в апреле система обороны всей территории севастопольского плацдарма от воздушных десантов. Проводились учебные тревоги с экстренной переброской резервных частей на машинах к участкам высадки, с вызовом огня. Обстановка подсказывала, что если враг предпримет воздушный десант, то скорее всего одновременно с наступлением с суши, и к этому следовало быть готовыми.

В порядке излечения уроков из керченских событий, где противник сумел нанести внезапные удары по многим звеньям управления, было решено скрытно перенести на новые места командные и наблюдательные пункты частей и соединений. Менялись также огневые позиции артиллерии. По особому плану производилось рассредоточение армейских запасов, в первую очередь снарядов.

Естественно, наши инженерные подразделения получали все новые и новых задания. И выполнялись они в такие сроки, которые в иных условиях, пожалуй, показались бы невероятными. Причем подгонять, поторапливать кого-либо не приходилось. После Керчи не требовалось объяснять, что до нового штурма мы располагаем только тем временем, которое займет у немцев перегруппировка их сил в Крыму. А она не могла продлиться слишком долго.

Начальник инженерных войск Приморской армии подполковник Кузьма Иосифович Грабарчук имел свой штаб из пяти-шести человек. Но наши инженерные войска насчитывали всего три батальона, два из которых мы в декабре вынуждены были использовать в качестве стрелковых, а потом так и не смогли восполнить их боевые потери.

Правда, в непосредственном подчинении у заместителя командующего СОР по инженерной обороне военинженера 1 ранга В. Г. Парамонова (генерал-майора А. Ф. Хренова, занимавшего эту должность раньше, в марте перевели в Керчь) людей со специальной подготовкой было больше.

Не буду перечислять все, чем укрепили Севастопольскую оборону армейские и флотские инженерные, саперные, строительные батальоны хотя бы только в течение апреля – мая. Скажу еще лишь об одном – как они обеспечили базирование боевой авиации и тогда, когда по обычным понятиям это, казалось бы, исключалось.

Читатель уже знает, что представляли собою оставшиеся на территории СОР аэродромы у мыса Херсонес и на Куликовом поле – маленькие посадочные площадки, служившие раньше для приема самолетов связи. Местность позволила несколько расширить их. Но как защитить самолеты на земле от неприятельской дальнобойной артиллерии?

Обычные деревоземляные капониры могли выручать только до поры до времени. Однако их сумели усовершенствовать, сделать более прочными. А затем появились укрытия для самолетов из сборного железобетона, идею которых Аркадий Федорович Хренов, помню, вынашивал еще в Одессе.

Их я впервые увидел на новом, третьем аэродроме осажденного Севастополя, оборудованном в Юхариной балке к югу от города. Строительство его, стоившее громадных усилий (в работах участвовало и гражданское население), во второй половине мая заканчивалось.

Конечно, взлетать и садиться тут, как и на двух других аэродромах, надо было под вражеским огнем. Но что касается прочности сооруженных укрытий, то машины в них оставались невредимыми, даже если в трех-четырех метрах разрывалась крупная бомба.

Особое место в подготовке к новым боям занимали заботы о том, как лучше использовать артиллерию.

Как уже говорилось, со времени отражения декабрьского штурма ее у нас прибавилось. Пока разведчики не добыли точных данных, сколько и каких артиллерийских частей подтянет к Севастополю противник, мы даже рассчитывали (это нашло отражение и в директиве на оборону от 24 мая), что при несомненном и абсолютном превосходстве немцев в танках и авиации некоторый перевес в количестве орудий окажется у нас.

Расчет этот не оправдался. Но в чем мы не ошибались, так это в том, что на нашей стороне преимущество в организации огня, в способности массировать его на нужных участках. Были бы только снаряды! Хотя ни в одном из секторов не приходилось в среднем на километр фронта больше тринадцати-четырнадцати стволов (не считая тяжелых минометов), мы могли быстро сосредоточивать огонь до трехсот орудий – почти всей армейской, береговой и дивизионной артиллерии там, где он понадобится.

Широкий маневр огнем обеспечивала та централизованная система управления всеми видами артиллерии, которая была создана в Севастополе с самого начала обороны и непрестанно совершенствовалась. Поистине трудно переоценить то, что сделали для этого командующий артиллерией армии (так стала называться его должность) генерал-майор Н. К. Рыжи, начштаба артиллерии Н. А. Васильев, ставший полковником, командиры флотской береговой обороны во главе с генерал-майором П. А. Моргуновым, начарты секторов и дивизий Д. И. Пискунов, Ф. Ф. Гроссман, И. М. Рупасов, В. И. Мукинин и другие наши товарищи.

Той весной сослуживцы по полевому управлению армии поздравили Николая Кирьяковича Рыжи с вступлением в ряды Коммунистической партии. Наш командующий артиллерией, служивший в Красной Армии с 1918 года, был одним из тех, кого называли беспартийными большевиками. Перед самыми суровыми для севастопольцев боевыми испытаниями генерал Рыжи, как и многие защитники города, стал коммунистом.

Командарм не разрешал отвлекать начсостав боевых частей ни на какие сборы. Но генерал Рыжи и без этого наладил планомерную, очень целеустремленную учебу командиров-артиллеристов, уделяя особое внимание новым артполкам. Упор делался на освоение накопленного опыта, на отшлифовку взаимодействия с другими артиллерийскими частями, с поддерживаемой пехотой.

Единая карта-схема – ею пользовались все артиллерийские начальники на севастопольском плацдарме – пополнялась новыми целями, увеличивалось число подготовленных участков огня. Авиация начала обеспечивать артиллеристов аэрофотосъемкой. Выдвигаемые к Севастополю неприятельские батареи засекал техническими средствами наш разведывательный артдивизион (теперь им командовал капитан Гусев: майор Савченко погиб в декабрьских боях). Иногда удавалось забрасывать артиллерийских разведчиков за линию фронта. На правом фланге с этим хорошо справлялись пограничники Рубцова, знавшие скрытые проходы в балаклавских горах.

Из опыта декабря следовало, что вся артиллерия, вплоть до тяжелой, должна быть готова вести огонь и прямой наводкой. Прежде всего – по танкам. В мае мы получили большую партию противотанковых ружей, всего имели их уже около пятисот, а бронебойщиков обучили заранее. Но артиллерия могла поражать танки с большего расстояния. И огневые позиции всех батарей оборудовались так, чтобы обеспечивались либо переход на прямую наводку прямо о них, либо быстрое выдвижение орудий на подготовленные открытые места.

Тот же опыт прошлого штурма, когда иной раз даже армейская артиллерия оказывалась без пехотного прикрытия впереди, показал, сколь необходимо усилить защиту самих батарей. Для этого выделяли специальные группы бойцов с петеэрами и запасом противотанковых гранат, подступы к тяжелым батареям прикрывали дотами. Каждая огневая позиция становилась укрепленным опорным пунктом в глубине обороны.

События последующих недель подтвердили, что заботы обо всем этом были не лишними.

Рыжи и Васильев проявили много предусмотрительности, в том числе в расстановке огневых средств с очень продуманным учетом характера местности. Однако не в их власти, как и не в нашей с командармом, было накопить в Севастополе такой запас снарядов, который позволял бы использовать всю мощь артиллерии достаточно долго.

После падения Керчи наши заявки на боепитание как будто стали для фронта первоочередными. В мае мы получили почти втрое больше снарядов, чем в апреле (свыше 3600 тонн). Но этого было недостаточно, чтобы оборона Севастополя не зависела от регулярности дальнейшего подвоза, который становился все более затрудненным. А кроме боеприпасов требовалось ведь перевозить с Кавказа и продовольствие, и горючее.

С середины мая начали совершать регулярные грузовые рейсы из Новороссийска и Туапсе подводные лодки. Сама эта мера говорила о том, какое положение создалось на морских путях, связывавших нас с кавказскими портами. Передо мною рапортичка о грузах, доставленных двумя первыми лодками, – 114 тонн… Можно ли сомневаться, что подводники втиснули в отсеки своих кораблей максимум возможного – ведь груз предназначался Севастополю! Но сколько же надо было сделать таких рейсов вместо одного рейса обычного транспортного судна!

Перед третьим штурмом, когда расход боеприпасов должен был резко возрасти, с обеспеченностью ими нашей артиллерии дело обстояло так: крупный калибр два-два с половиной боекомплекта, средний – три-четыре, малокалиберные системы – до шести. Тяжелые минометы – меньше одного. Это данные по Приморской армии как таковой. Снарядов для орудий береговой обороны разного калибра на севастопольских складах имелось от одного боекомплекта до трех с половиной.

Значение этих цифр было бы, понятно, иным, не относись они к оторванному от остального фронта, полуотрезанному от баз снабжения пятачку, куда очередная партия снарядов могла дойти, а могла и не дойти в ожидаемый срок. С учетом этого боезапас для зениток приходилось, например, экономить так, что в мае был уже отдан приказ по одиночным самолетам огня не открывать.

Еще в Одессе у нас существовало правило – не пренебрегать нештатными боевыми средствами, которые можно изготовлять на мосте.

Такого рода оружие находило применение и на севастопольских рубежах. Над производством огнеметов (ими было оборудовано и несколько танков), налаженным на небольшом заводе "Молот", шефствовала химслужба армии. Ее возглавлял полковник В. С. Ветров. Непосредственно же конструированием огнеметов увлеченно занимался его помощник военный инженер Анатолий Ильич Лещенко, создававший их из "подручных средств" еще в Одессе.

Попутно несколько слов о дальнейшей судьбе этого неутомимого изобретателя. Лещенко участвовал в боях за Севастополь до последнего дня и оказался в числе тех, кого не удалось эвакуировать при оставлении города. Несмотря на тяжелое ранение, он, однако, избежал фашистского плена и, выхоженный советскими врачами, сумел перебраться на родную Одесщину, где нашел путь к партизанам, а впоследствии командовал одним из отрядов. С инженер-майором запаса Лещенко мне довелось вновь встретиться в Севастополе, когда отмечалось 25-летие обороны.

Тогда, в сорок втором, не без его участия была создана также зажигательная дымовая мина, об испытании которой я слышал от Ивана Ефимовича Петрова еще в госпитале.

В специальном приказе командарм отметил пригодность самодельной новинки, в частности, для ослепления огневых точек и наблюдательных пунктов противника.

К маю таких мин было заготовлено до десяти тысяч штук. Их потом наиболее широко использовали, прикрывая свои контратаки, морские пехотинцы бригады полковника П. Ф. Горпищенко.

Чапаевцы же – это была инициатива дивизионного инженера М. П. Бочарова, поддержанная генералом Трофимом Калиновичем Коломийцем, – расставили перед своим передним краем в зарослях Мекензиевых гор и кое-где в глубине обороны десятки потайных фугасов-камнеметов. Устройство их нехитрое: копалась яма глубиной метра полтора, на дно закладывалась взрывчатка, покрывалась слоем досок или бревен, а на них – крупные камни. Снаружи фугас замаскировывали. Взрыв, при котором камни раскидывало на десятки метров, производился с командного пункта замыканием выведенных туда проводов.

Мы не преувеличивали значение этих подсобных боевых средств. Однако те, кто с энтузиазмом их создавал, трудились не напрасно. Впереди были такие бои, когда пригодилось (особенно при недостатке снарядов) буквально все, что могло затруднить действия врага, увеличить его потери, ослабить на каком-то участке его натиск.

На передовой радовались всякому дополнительному оружию, пусть и самодельному. При петеэрах, при неплохом снабжении частей противотанковыми гранатами не сходили с вооружения и бутылки, которые усердно собирали в городе севастопольские ребята, а армейская химслужба заправляла горючей смесью.

Скольким бойцам помогли они в начале войны, когда маловато было других средств против танков, обрести уверенность в том, что не так уж страшны грохочущие гусеничные махины с черными немецкими крестами! И теперь бывалые солдаты берегли зажигательные бутылки для трудного часа, зная, какую представляют они силу в твердой и сноровистой руке.

Вносить существенные поправки в расстановку войск по фронту обороны нам не потребовалось. Мартовская перегруппировка, хотя тогда мы считали новый штурм Севастополя только возможным, но отнюдь не неизбежным, была рассчитана именно на его отражение.

Не произошло с тех пор и особо больших изменений в общей численности сил СОР. Прибывали очередные маршевые батальоны (кстати, отправкой подкреплений нам занимался теперь генерал-майор В. Ф. Воробьев, назначенный помощником командующего Северо-Кавказским фронтом по формированию и укомплектованию). Кроме них мы получили одну свежую стрелковую часть – 9-ю бригаду морской пехоты полковника Н. В. Благовещенского.

Переброска ее из Поти на крейсере "Ворошилов" и эсминцах явилась довольно сложной операцией. Бомбардировщики и торпедоносцы противника многократно атаковывали отряд кораблей. Последняя торпеда, выпущенная по ним уже на входном севастопольском фарватере, выскочила на берег не очень далеко от нашего КП. Но бригада прибыла без потерь, не пострадали и корабли.

Новую бригаду, насчитывавшую три тысячи бойцов и имевшую собственную артиллерию, хотелось бы использовать для уплотнения боевых порядков на одном из главных направлений ожидаемого штурма. Однако командующий СОР принял решение поставить ее на оборону береговой линии: моряки все больше опасались десанта. На сухопутные рубежи бригада Благовещенского была выдвинута значительно позже.

В стрелковых частях Приморской армии – в семи дивизиях и бригаде Потапова – числилось к исходу мая около 51 тысячи бойцов и командиров. В трех бригадах и двух полках морской пехоты – еще 15 тысяч.

А вместе с личным составом артиллерии – полевой, береговой и зенитной, вместе с немногочисленными летчиками и танкистами, с частями боевого обеспечения и тылами – армейскими и флотскими, а также органами управления Севастопольский оборонительный район имел в то время 106 тысяч человек. Сюда было включено все, вплоть до персонала госпиталей и батальона выздоравливающих. О пополнении, прибывавшем в ходе июньских боев, я скажу позже.

В штабе СОР поговаривали, что у нас должно прибавиться танков. Пока их было 38 – старых типов (Т-34 – только один) и большей частью сильно изношенных, много раз чинившихся. Вице-адмирал Октябрьский ставил вопрос о выделении для Севастополя нескольких десятков новых танков, в том числе тяжелых КВ. Моряки планировали перевезти их с Кавказа на борту линкора способ в тех условиях, пожалуй, наиболее надежный.

Однако то, что произошло на Керченском полуострове осложнило положение не только у нас. Во второй половине мая развернулись тяжелые оборонительные бои и на Южном, и на Юго-Западном фронтах. Танки, получить которые рассчитывал командующий СОР, по-видимому, оказались нужнее где-то еще. Как затем выяснилось, обстановка заставила направить в другое место, за пределы Северо-Кавказского фронта, и обещанные нам пулеметные батальоны. Сильно урезана была заявка СОР на пополнение самолетами-истребителями.

Мы понимали: трудно на всем юге, да и не только на юге, и надо обходиться тем, что есть и что могут нам добавить.

Стрелковых батальонов в конце мая насчитывалось 70. В штабе армии продолжали считать войска по батальонам, потому что число их в разных дивизиях и бригадах оставалось неодинаковым.

Частичное доукомплектование прибывавшими маршевиками сочеталось с усилением боевого контингента соединений за счет собственных тылов. Оттуда брали прежде всего коммунистов и комсомольцев. Привожу имеющуюся под рукой справку: в 386-й дивизии переведено из обеспечивающих подразделений в стрелковые 97 коммунистов и 144 члена ВКЛСМ, в 345-й – 18 коммунистов и 140 комсомольцев… Лучшими сержантами восполнялся некомплект среднего командного и политсостава. Только в двух полках 388-й дивизии 53 сержанта были произведены в младшие лейтенанты и политруки.

Штаб и политотдел армии много занимались каждой дивизией и бригадой, проверяя ее подготовленность к большим боям. В некоторых соединениях прошли выездные заседания Военного совета; на месте решалось, что еще надо сделать для укрепления обороны на данном участке.

При принятии решений учитывались предложения направленцев нашего оперативного отдела. Генерал Петров особенно ценил мнение майора Ивана Павловича Безгинова. Наблюдательный и вдумчивый, он вырос в опытнейшего штабного командира с широким кругозором, способного многое предвидеть.