Текст книги "Домашняя жизнь и нравы великорусского народа в XVI и XVII столетиях (очерк)"

Автор книги: Николай Костомаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Когда время венчания приближалось, невесту начинали одевать в самое лучшее платье и навешивали на нее сколько возможно более украшений; в это время девицы пели ей свадебные песни. Между тем в парадно убранной комнате ставили столы, накрывали их брачными скатертями, уставляли уксусницами, солоницами и перечницами, устраивали поставец, как водилось вообще на пирах, и убирали место для жениха и невесты на возвышений или рундуке. На этом месте клали бархатные или камчатные золотые изголовья, а сверху покрывали их соболями; подле самого места становилось одно лицо из свадебных чинов: это лицо держало в руке пук соболей; его должность была опахивать новобрачных. Перед местом ставили стол, накрытый тремя скатертями, одна на другой; на них клали соль в солонице, калач или перепечу и сыр. Над местом прибивали икону и, кроме того, в комнате, назначенной для торжества, ставили во всех четырех углах по одной иконе.

В то же время жених в доме своих родителей собирался со своими поезжанами. Убравшись в венчальный наряд, он ожидал, как ему дадут знать, что пора ехать за невестою. С гостями его находился непременно и священник, который должен был венчать.

После того, как в доме невесты все было готово и сама невеста одета, ей на голову возлагали венец – символ девичества и вели с торжественным шествием в залу, где было устроено место для нее с женихом. Впереди шли женщины-плясицы, которые плясали и пели песни. За ними каравайники несли на полках, обшитых богатыми материями, караваи. На караваях лежали золотые монеты, называемые в описании царских свадеб пенязями. Потом следовали свечники со свечами и фонаршики с фонарями для свеч. Как у жениха, так и у невесты было по свече, два свечника несли одну свечу, потому что они были массивны, например женихова в три пуда, невестина в два пуда. На свечах надевались серебряные или серебряно-вызолоченные обручи и бархатные или атласные кошельки. Возле свеч несли обручальные свечи и богоявленскую (водокрещенную) свечу, которою зажигали брачные свечи. В царских свадьбах, отправляемых во дворце, свечи жениха и невесты несли разом пред будущею царицей. В частных свадьбах жениховы караваи, свечи и фонари несли перед ним, когда он прибывал к невесте. За каравайниками, свечниками и фонарщиками невесты шел дружка и нес осыпало: то была большая металлическая миса; в ней лежали на трех углах хмель, собольи и беличьи меха, платки, шитые золотом, червонцы и деньги. Двое по сторонам предшествовали княгине, или невесте, и держали путь, чтобы никто не перешел дороги. За ними две свахи вели невесту в венце, под покрывалом. За невестой следовали сидячие боярыни, составлявшие ее свадебный чин: две из них держали по мисе или по блюду. На одном лежала кика – головной убор замужней женщины с принадлежностями, как-то: подубрусником, или волосником, гребешком и чаркою с медом, разведенным в воде или вине. На другом лежали убрусы, назначенные для раздачи гостям. Блюдо с осыпалом и с убрусами ставилось на столе перед главным местом, где лежала перепеча с сыром. По бокам становились каравайники, свечники и фонарщики. Невесту сажали на место, а возле нее сажали какое-нибудь лицо, чаще всего брата или родственника, иногда мальчика возрастом. Все, составлявшие чин невесты, садились по своим местам, каждый по своему чину.

Когда все усаживались, отец и мать невесты, действительные или нареченные, посыпали дружку к жениху. Приходя, он извещал, что время ему идти по невесту.

Священник первый вставал с места и провозглашал: «Достойна есть!» Вставали родители, брали по образу и становились рядом. Жених кланялся им в ноги, целовал образ и получал родительское благословение. Вслед за тем поезд отправлялся; в таком торжественном шествии впереди шли каравайники с караваями, свечники и фонарщики со своими принадлежностями, потом священник с крестом, потом бояре, а за ними жених, которого вел под руки тысяцкий, за ними поезжане, то есть все, составлявшие чин жениха. Они садились на лошадей верхами или в сани. Когда таким образом шествие достигало двора невесты, родители невесты выходили к ним навстречу. Они входили в приготовленный покой, где уже сидела невеста. Жених молился, знаменуясь крестом, и кланялся образам на все четыре стороны, потом вместе с дружком подходил к своему месту; следовало выкупать это место у того мужчины или мальчика, который сидел подле невесты; последний, получив несколько монет, уступал свое место, и жених садился подле невесты на одну подушку с нею. В царских свадьбах лицо, сидевшее подле невесты, сводили с места, взявши под руки.

Эти обычаи сходки жениха с невестою были одинаковы и в царских свадьбах, с той разницей, что на свадьбе у царей все это происходило в одном и том же дворце. Царь собирался в одной из палат, царица – в другой; сначала царица шла в Грановитую палату; ей предшествовал священник и кропил святою водой место, где она садилась. На этом месте лежало сорок соболей, которые были подняты, когда она садилась: возле нее садился какой-нибудь из знатных князей. Когда все было устроено, посылали дать знать царю. Царь отправлял прежде своего нареченного отца; тот, вошедши в царицыну палату, кланялся на все стороны, ударял челом будущей государыне и садился на большом месте возле жены своей, если она была здесь. Посидев немного, этот нареченный отец посылал к царю одного боярина с речью: «Государь царь и великий князь всея России! Боярин такой-то велел говорити: прося у Бога милости, время тебе идти, государю, к своему делу». Государь вставал, принимал благословение митрополита и со всем своим поездом шел в Грановитую палату. Впереди его шли двое духовных особ: благовещенский протопоп с крестом и крестовый недельный священник. Священники кропили водою путь, тысяцкий вел царя под руку, за ним следовали стольник с колпаком и стряпчие. Прибывши в палату и благословившись, царь подходил к своему месту, большой дружка подымал посаженное близ невесты лицо, а царь садился на его место возле будущей жены.

Когда таким образом усаживались, начинали разносить кушанье и ставить на столы. Гости ели, но, впрочем, как говорит Котошихин, не для того, чтоб наесться, а только для чина. Едва ставили на стол все блюда первого кушанья, как священник прочитывал: «Отче Наш», потом молитву покровения главы. По окончании последней молитвы сваха подходила к отцу и матери невесты и просила благословения невесту чесать и крутить. «Благослови Бог!» – отвечали родители. Зажигались свадебные свечи богоявленскими свечами; свечники, поставив свои свечи, держали протянутый между женихом и невестою большой кусок тафты с нашитым крестом, так что жених и его поезжане, которые сидели на одной с ним стороне, не могли видеть невесты. Сваха снимала с невесты покрывало, потом венок; другая женщина подносила мису с кикой и гребнем. Сваха омачивала гребень в чарке с медом и расчесывала невесту, потом свивала или скручивала ей волосы и надевала волосник, кику и подзатыльник и наконец закрывала иногда тем же покровом, который разделял ее от жениха.

Венок отдавался на сохранение на память о девичестве. После того подносили свахе мису с осыпалом; она осыпала невесту и жениха и опахивала сорока соболями, которые держал, как выше сказано, один из свадебных чинов, называемый держальником. У посадских людей во время расчесывания был такой обычай: когда жених и невеста сидели, отделенные друг от друга покровом, им приказывали приложить щеки к покрову. Перед ними держали зеркальце, и жених здесь мог увидеть в зеркало лицо своей будущей жены и дружелюбно ей улыбнуться; в то же время один из гостей подходил к ним в вывороченном шерстью вверх тулупе и желал невесте столько детей, сколько было шерстинок в тулупе.

Во все продолжение обряда укручивания невесты сидячие боярыни и девицы пели свадебные песни, а дружка, взяв нож, подходил к отцу и матери невесты и говорил: «Благословите резать перепечу и сыр». «Благослови Бог!» – отвечали те. Дружка резал перепечу и сыр на мелкие куски, клал на большое блюдо, накладывал туда же множество ширинок и отдавал поддружему, или меньшему дружке; сам получал от невесты вышитый ее руками убрус и подносил его жениху, а меньшой дружка разносил и раздавал всем гостям куски перепечи и ширинки, также посылал отцу и матери жениха, оставшимся в своем доме. В то же время сваха осыпала свадебных бояр и гостей, то есть бросала в толпу их горстями все, что было на осыпале, – серебряные деньги, хмель, куски материи и прочее, и всяк на лету хватал, что успевал схватить.

Между тем, подавали другую яству, за нею подавали третью: как только она появлялась на столе, сваха подходила к родителям невесты и просила благословения – молодых везти к венцу. «Благослови Бог!» – отвечали те. Все вставали. Родители брали по образу, обыкновенно в окладах, с драгоценными украшениями. Подле них становился священник. Новобрачные кланялись и принимали благословение. Отец и мать разменивали их кольцами и, взяв дочь за руку, отдавали ее жениху, взаимно кланяясь друг другу. Наконец, отец брал плеть и ударял ею свою дочь, говоря: «По этим ударам ты, дочь, знаешь власть отца; теперь эта власть переходит в другие руки; вместо меня за ослушание тебя будет учить этою плетью муж!» С этими словами он передавал плеть жениху, а тот, приняв плеть, говорил: «Я не думаю иметь в ней нужды, но беру ее и буду беречь, как подарок». Он закладывал ее за кушак.

Между тем, в продолжение этого обряда каравайники и свечники выходили. За ними выступали свадебные гости. Устилался путь кусками материи, и новобрачные шли по этим кускам к дверям. Женихова и невестина свахи вели невесту за руки, все еще закрытую. Тысяцкий устраивал порядок шествия. Между тем, те, которые держали сорок соболей, взятых с места, где сидели новобрачные, клали их опять на то же место, а скатерть, на которой резали перепечу и сыр, складывали и отдавали ключнику.

На дворе перед крыльцом стояло множество оседланных лошадей и колымаг или каптан. Когда свадьба происходила у бояр, близких особ царя, то им на этот торжественный день давались царские лошади и экипажи.

Сани невесты убирались как можно понаряднее, поволакивались атласом, а на седалище клалась бархатная подушка; богатый ковер спускался со спинки; под дугою привешивались, как водилось, лисьи и волчьи хвосты. К таким саням подводилась невеста; в санях сидело другое лицо: его следовало свести точно так, как сводился сидевший подле невесты вместо жениха. Невеста садилась в сани вместе с двумя свахами. Над нею держали соболей. Подобный обряд наблюдался и в отношении жениха: у крыльца стоял его аргамак, а на аргамаке сидел другой; и, когда являлся жених, тот вставал и шел пешком, а жених садился на аргамака и ехал к венчанью. Если же, по причине непогоды, нельзя было ехать верхом, то жених садился с тысяцким в сани или в коляску, а тот, кто прежде сидел в санях, шел пешком. Жених должен был ехать со своим поездом вперед и прибыть в церковь ранее невесты. В самых простых свадьбах новобрачные ездили, а не ходили пешком. В царском бракосочетании путь до церкви устилался камками, и двадцать человек детей боярских царицыных наблюдали, чтобы никто не переходил пути между женихом и невестою. На простонародных свадьбах впереди поезда пели свадебные песни, и забавники отпускали шутки. Это не одобрялось церковью, и духовные называли вообще свадебные песни нелепым криком и козлогласованием.

Когда молодые входили в церковь, ясельничий со своими двумя помощниками стерег коня и сани, чтоб кто-нибудь не перешел дороги между верховым конем жениха и санями невесты и чтобы вообще лихие люди не наделали чего-нибудь дурного колдовством.

Путь от церковных дверей до аналоя устилался кусками материи; само место перед аналоем также устилалось и сверх того на него клали соболей. Когда свадьба была вечером, то жених и невеста тотчас после прихода в церковь становились на свои места; но иногда свадьбы бывали после обедни: тогда жених и невеста становились у церковных столбов, слушали литургию, а по окончании ее подходили к аналою. На царских свадьбах XVI века венчание происходило после обедни, а в XVII – вечером, и тогда высокая чета венчалась тотчас по прибытии в храм. После венчания невесту раскрывали, и священник читал новобрачным поучение: в нем обыкновенно наставлял их ходить часто в церковь, слушаться своих духовников, хранить посты и праздники, подавать милостыню, а мужу повелевал учить жену палкою, как подобает главе. Потом он брал жену за руку, вручал мужу и приказывал им поцеловаться. Жена иногда в знак повиновения припадала к ногам супруга и касалась челом его сапога, муж же покрывал ее полою платья в знак будущего покровительства и защиты. Наконец, священник давал новобрачным деревянную чашу с вином; муж принимал, отпивал и давал жене; та отведывала и передавала опять мужу. Таким образом оба пили три раза, наконец, муж допивал, бросал под ноги чарку и топтал ее разом с женою, приговаривая: «Пусть так под ногами нашими будут потоптаны те, которые станут посевать между нами раздор и нелюбовь». Существовало поверье, что кто из супругов прежде успеет наступить ногою на чашу, тот над другим будет сохранять первенство; но как ни старались воспользоваться этим жены, однако редко им удавалось. Подходили свадебные гости и поздравляли обвенчавшихся, а между тем, тысяцкий уже посылал дружку вперед к отцам жениха и невесты и к оставшимся в доме свадебным чинам известить, что молодые обвенчались в добром здоровье. В то же время дружка разрезал каравай, и священник отсылал его (вероятно, через того же дружку) отцам обоих семейств как символ будущего их свойства и родственной приязни, и оба рода давали обет быть людьми одного стола и одного хлеба – хлебосолами и жить дружно, как зерна одного колоса. Об этом обычае рассказывает Флетчер, как о происходившем в церкви, но, как известно, родители в церкви не бывали, следовательно, обычай соблюдался через посылку. Впрочем, вероятно, он не всегда соблюдался, а на царских свадьбах – никогда, ибо там равенства между семьями не было и быть не могло.

При выходе из церкви сваха осыпала новобрачных семенами льна и конопли, желая им счастья; другие дергали жену за рукав, показывая вид, будто хотят разлучить ее с мужем, а жена тесно прижималась к своему суженому. На знатных свадьбах существовал обычай бросать окружающим монеты. Из церкви весь поезд отправлялся в дом мужа, у простого народа со свадебными песнями, криками и плясками.

После венчания весь поезд отправлялся в дом мужа, а на царской свадьбе в тот покой, где было окручивание, но когда в XVI веке свадьбы происходили после обедни, то царица отправлялась в свои покои; свечи и караваи уносили в сенник к постели, а царь ездил по монастырям и, возвращаясь домой, посылал звать жену и всех гостей к обеду. Вероятно, на свадьбах частных людей, если венчание было после обедни, новобрачные разъезжались по своим домам, а уже к вечеру жену привозили в дом мужа, и там происходило брачное торжество. Если же, как чаще случалось, венчание было вечером, то все, как выше сказано, ехали прямо к жениху. Когда поезд прибывал в его дом, навстречу выходили отец и мать жениха с образом и с хлебом-солью и благословляли новобрачных. При входе в дом потешники, по распоряжению ясельничего, играли в сурны и бубны «чинно, немятежно, благолепно, доброгласно». Тогда новобрачные садились за стол; все также садились на свои места. Невеста была уже открыта и должна была непременно плакать, выражая разлуку с родителями и страх нового образа жизни, а женщины и девицы пели печальные песни. Ни жених, ни невеста ничего не должны были есть, хотя перед ними и ставили кушанья. Когда гостям подавали третью перемену – лебедя, перед новобрачными ставили жареную курицу; дружка брал эту жареную курицу и обвертывал скатертью, второю из трех скатертей, положенных на столе перед новобрачными до венчанья. Он обращался к отцу и матери и говорил: «Благословите вести молодых опочивать». Те отвечали: «Благослови Бог!» – и шли к дверям; отец останавливался у дверей, а мать уходила к сеннику. Тогда дружка уносил символическую курицу в сенник, за ним шли свечники и каравайники и ставили свечи в кадь с пшеницею, стоявшую у изголовья брачного ложа. Тысяцкий, дружка, свахи вставали. Вставали жених и невеста и подходили к дверям; отец брал за руку невесту и говорил жениху: «Сын наш! Божьим повелением (если же свадьба устраивалась по приказанию царя, то прибавлялось: и царским жалованьем) и благословением нашим и матери твоей велел тебе Бог сочетатися законным браком и понять такую-то; приемли ее и держи, как человеколюбивый Бог устроил в законе нашей истинной веры, и святые апостолы и отцы предаша». Сын брал свою жену за руку, выходил с нею из дверей и шел до сенника; тут встречала их мать или сваха в вывороченной вверх шерстью шубе и осыпала новобрачных. Таким образом новобрачные входили в сенник. Гости уходили в покой, откуда вышли, и продолжали пировать, а дружка и сваха вступали с новобрачными в сенник и раздевали их: дружка жениха, сваха невесту; и сами потом уходили к гостям.

Тогда в старину между женихом и невестою происходил обряд разувания, очень древний обряд, дошедший к русским от времен язычества. Он состоял в том, что жена, в знак покорности, должна была снять с мужа сапоги. В одном из сапог была монета. Если ей удавалось снять прежде тот сапог, в котором была монета, это значило, что ей будет счастье; в противном случае значило, что ей придется угождать мужу и разувать. При этом муж, в знак своей власти, ударял будущую сопутницу своей жизни по спине плетью, полученною от тестя.

Когда молодые были в сеннике, а гости пировали в комнате, около сенника ходил или ездил ясельничий с обнаженным мечом для предохранения от всякого лиходейства. По прошествии некоторого времени отец и мать посылали дружку узнать о здоровье новобрачных; если жених через дверь отвечал, что он в добром здоровье, это значило, что между ними доброе совершилось, и тысяцкий тотчас посылал к родителям невесты сказать, что новобрачные в добром здоровье; дружка за то получал подарки, и все свадебные гости отправлялись в сенник кормить новобрачных. Как жених, так и невеста ничего не ели в тот день; теперь пищею для них была та самая курица, которую дружка прежде их уносил в сенник, обернувши скатертью; кроме этого символического блюда, давали еще и другие кушанья. На царских свадьбах государя кормили перед сенником в сенях, а царицу – в самом сеннике. Взявши курицу, новобрачный должен был, по старинному обряду, отломить у нее ножку и крыло и бросить через плечо назад. По другим известиям, этот обряд совершался перед положением в постель. Во время кормления новобрачных муж подавал гостям вино, и все пили с поздравлениями. Потом новобрачных снова укладывали в постель, а гости возвращались в прежнюю комнату и продолжали веселиться: тогда веселие часто переходило в оргию, и нередко забывались всякие приличия. Музыки не было; только трубили в сурны, били в бубны и накромы.

На другой день новобрачных вели при звуке сурен и литавр и пении песен в отдельные мыльни. Жена шла в мыльню со свахою и матерью жениха и показывала знаки своего девства; с нее снимали сорочку и вместе с простынею прятали как свидетельство целомудренного поведения. Муж мылся с тысяцким и дружкою; тогда молодая жена присылала ему в мыльню сорочку, обыкновенно унизанную жемчугом. На царских свадьбах цари кушали в мыльне, а царицы – в избушке. По выходе из мыльни новобрачный шел вперед в сенник, за ним приходила новобрачная. Тут являлись женщины, а впереди их сваха несла горшочек или два горшочка, поставленные на одном блюде и обернутые соболями; в этих горшках была каша; сваха кормила ею и мужа, и жену; перед мужем держал горшочек дружка, перед женою – сама сваха; этот обычай наблюдался и у царей, и у крестьян. На царских свадьбах происходил в это время обряд раскрыванья; боярин, нареченный отец царский, раздвигал стрелою покров, заслонявший царицу; до того времени даже и после венчания ее никто не видал; только после этого обряда все подходили к ней и могли иметь счастие увидать ее светлые очи. После этого все шли к столу. На частных свадьбах этот последний обряд не наблюдался; и после кормления, кашей, жених вместе со своим родителем, с тысяцким, дружкою и со всеми свадебными поезжанами ехал к родителям невесты. Вступая к ним в дом, новобрачный бил челом и благодарил за то, что они вскормили и вспоили дочь свою, его жену, и ласково приглашал их к себе на обед со всеми гостями невестина чина. Тогда у жениха был торжественный пир, называемый княжьим: это название было и у крестьян, которые никогда не равнялись князьям, и у царей, которые всегда были выше всех князей. Когда в конце пира подавали на стол овощи и разные лакомства, отец и мать благословляли новобрачных образами, и все гости дарили их разными вещами и тканями. Все ели, пили в изобилии и веселились. Но если бы случилось, что невеста не сохранила своего девства, – общее веселие омрачалось. Посрамление ожидало бедных родителей новобрачной. Отец мужа подавал им кубок, проверченный снизу, заткнув отверстие пальцем; когда сват брал кубок, отец жениха отнимал палец, и вино проливалось на одежду при всеобщем поругании и насмешках, и тогда самая печальная участь ожидала в будущем их дочь в чужой семье. Впрочем, этого избегали, если бы так и случилось. Котошихин говорит, что в подобных случаях новобрачный тайно пенял тестя и тещу. Вероятнее, что такие случаи не только в высших кругах, но даже и между посадскими были очень редки, тем более, что девиц отдавали молодыми.

В этот день новобрачный, если он имел к царю доступ, после посещения родителей невесты являлся во дворец со всем поездом, состоявшим обыкновенно из лиц, имевших право являться к царской особе. Государь принимал их сидя и в шапке. Все кланялись в землю. Государь милостиво спрашивал их о здоровье (такой вопрос считался большой милостью), поздравлял жениха с законным браком, благословлял его с женою образами и жаловал подарками, состоявшими обыкновенно в соболях и разных материях или серебряных сосудах, а в заключение приказывал подать всем по кубку романеи да по ковшу вишневого меда: все выпивали и уезжали домой. Новобрачная не ездила с мужем к царю, а посылала к царице и царевнам подарки, шитые золотом и серебром тафтяные убрусы. Царица и царевна, принимая эти знаки челобитья, спрашивали их о здоровье. Если же бы случилось, что невеста не сохранила девства, то муж, имевший несчастье взять за себя такую жену, не смел явиться царю на глаза.

На следующий день, то есть на третий день после брака, было пиршество у родителей невесты. При окончании стола отец и мать невесты благословляли новобрачных, а гости дарили их. На свадьбах редко дарили деньгами, а по большей части вещами, также скотом и лошадьми. По окончании пиров дары отсылались на рынок и оценивались, потом жених должен был отдаривать за них подарками равного достоинства. Герберштейн говорит, что, по обычаям, жених должен был в течение года непременно отдарить всех, которые ему поднесли подарки после свадьбы; иначе же, если он в продолжении этого времени не исполнил своего долга, то должен был дарить вдвое. Если же он не отсылал принятых вещей к ценовщикам, то отдаривал по желанию тех, которые ему дарили. Все эти послесвадебные дни пиршеств невеста почти ничего не говорила, кроме формальных обрядных речей. Ее малословность считалась достоинством. Зато все другие женщины, приглашенные на свадебное торжество, пользовались большею свободою, чем когда-либо, и часто случалось, что доходили до безумия; женщины, в обыкновенное время скромные и целомудренные, тогда напивались, позволяли себе смелые выходки и даже невольно впадали в грешки среди общего смятения. В эти-то минуты разгула, по народным верованиям, всего удобнее колдуны могли портить людей, не огражденных молитвою и богомыслием от их наветов. Тогда вдруг на кого-нибудь находила скорбь. На одной посадской свадьбе, в XVII веке, мать жениха, а потом и сноха вдруг начали кликать без ума и памяти. Явился знахарь, взялся их поставить на прежнюю степень, но, набравши за это денег, не сделал ничего хорошего, и они подали на него челобитную.

Царские свадебные торжества продолжались несколько дней. На другой день отправлялся княжий стол, а на третий – стол от царицы: нареченные родители благословляли высокую чету, а гости подносили дары; на четвертый день царь делал стол духовенству, и при окончании обеда патриарх и власти благословляли новобрачных образами, и все гости дарили им кубки и ковши, а потом царь отдаривал их деньгами, тканями и чествовал подачами. В следующие дни делались столы другим сословиям: стольникам, стряпчим, дворянам, гостям иноземным, людям и выборным посадским, которые нарочно к царскому торжеству приезжали с поздравлениями. Все подносили царю дары. Зато и царь в эти светлые в его жизни дни изливал обильно щедроты: несколько дней кормил простое духовенство на дворе, раздавал ему деньги, посылал в города деньги и молебные грамоты, ездил с молодою царицей по монастырям, кормил и дарил чернецов; везде чернецы приветствовали царя и царицу окладными образами и подносили хлеб и соль. Царь не забывал угнетенных и нищих, посещал богадельни и тюрьмы и отпускал на свободу узников, посаженных за долги или за неважные преступления. Не всегда, впрочем, подносимые царям дары принимались; так, при бракосочетании царицы Натальи Кирилловны царь их не принял.

Свадебные обряды были одинаковы как у первобрачных, так и у тех, которые женились или выходили замуж в другой и третий раз; но второй брак не имел уже той святости, какою облекался первый. Если оба из супругов были вдовцы, то на них не возлагали венцов на голову, а держали на плечах. Церковный обряд третьего брака состоял в одном молитвословии, без венчания, и вообще третий брак не одобрялся церковью. Фотий в одном из своих посланий, писанных в начале XV века, приказывает священникам вообще не допускать мирян до третьего брака, приводя слова Григория Богослова: «Первый брак закон, вторый по нужи прощение слабости ради человечьскыя, третьи – законопреступление, четвертый – нечестье, понеже свиньское есть житие». Несмотря на воспрещение четвертых браков церковью, они случались, и правительство дозволяло детям, рожденным от четвертого брака, пользоваться правами законных детей в отношении наследства. Некоторые сходились для брачного сожития без всякого благословения церкви, и жены таких назывались невенчанными. Эти браки были в обычае у казаков. В старину некоторые, вопреки коренным основаниям христианских понятий о семейной нравственности, имели у себя две жены разом, вероятно, по языческому обычаю.

Новоселье в старой русской жизни было торжественным событием; хозяин, входивший в новопостроенный дом, приглашал духовенство освящать его и созывал родных и знакомых. Гости являлись непременно с хлебом и солью – символами желания обилия и благополучия; русские верили, что приносимый хлеб с солью в новом доме изгонял влияние злого духа. Люди, не чуждавшиеся колдовства и ворожбы, напротив, являлись на новоселье с черною кошкою, с черным петухом, тащили растворенную квашню и катали три хлеба, а потом замечали, как эти хлебы ложились, и записывали «на хартиях, и ключи в псалтырь вложат, оттуду ложная вещующе». Надобно было умеючи выбирать само место, на котором хотят строить новый дом; для узнания, хорошо или дурно место, наблюдались разные гаданья: например, клали дубовую кору и оставляли ее на три дня; на четвертый поднимали и замечали, что под корой; если там находили паука или муравья, то считали место лихим; напротив, если находили червяков или черную мурашку, то можно было ставить дом безопасно. Гадали еще о том же посредством трех хлебов, которые спускали на землю из-под пазухи, «если все три хлебца лягут кверху коркою верхнею, то место добро; тут с Божьею помощью, ничего не боясь, ставить избу и всякие хоромы; если же лягут вверх исподнею коркою, тут не ставь и то место покинь. Когда же только два хлебца лягут кверху верхнею коркою, еще ставь – добро, а когда же падет один хлебец кверху своим верхом, а два к исподу, то не вели ставить на том месте». Во время пиршества на новоселье комната устилалась травою, и на большом столе, покрытом скатертью, клали принесенные хлебы и ставили в солоницах соль. После пиршества каждый из гостей должен был что-нибудь подарить хозяевам.

Смерть человека сопровождалась заветными обычаями. По понятию русских, умирать среди семейства в полной памяти считалось благодатью небесною для человека. Чувствуя приближение смерти, русский составлял завещание, распределял свое состояние и вместе с тем назначал для успокоения своей души какие-нибудь добрые дела. Богоугодными делами, достойными великой минуты смерти, почиталось раздавание милостыни, наделение монастырей и в особенности освобождение рабов. Перед смертью вспоминалось увещание церкви, которая хотя и терпела рабство, но в сущности не одобряла его и поучала, что «вси есми создание Господне, вси плоть едина, и вси миром единем помазани, и вси в руце Господни, его же хощет обнищаваеть». Так, в завещаниях князей наших всегда почти есть распоряжения об отпуске рабов. То же соблюдалось до позднейших времен господами. Нередко господин не только отпускал на волю всех холопов, но еще раздавал отпущенным по нескольку рублей, что называлось выделкою. Также благочестивым делом считалось платить и прощать долги. Иногда умирающий учреждал после себя монастырям кормы и кормы на нищую братию, сам раздавал священникам разные вещи и суммы на церкви, назначал по себе чтение псалтыри. Все это называлось строить душу. Все это соединялось с верованием, что человек будет осуждаем после кончины по тем поступкам, с которыми застанет его смертный час: «В коем бо деле вдосить тя смерть, в том же осужден будеши, ли в посте, ли в бдении, ли в лености». Около умирающего собиралось семейство, слуги и близкие знакомые; ему подносили образа, и он каждого благословлял особым образом; в числе окружавших его смертную постель непременно находился духовный отец. Многие для большей верности спасения души облекались пред смертью в монашескую одежду, а иные принимали и схиму, как это делали цари. Если больной после того жил несколько времени, то уже ничего не вкушал и на земле находился как бы за пределами земной жизни: и если бы случилось ему выздороветь, то непременно должен был поступить в монастырь. Когда начиналось предсмертное томление, тогда читалась отходная. Когда умирал царь или особа из царской семьи, звонили в колокола и пели великий канон; бояре, думные и ближние люди являлись во дворец в черных платьях.