355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Николай Костомаров » История России в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Первый отдел » Текст книги (страница 17)
История России в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Первый отдел
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 01:45

Текст книги "История России в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Первый отдел"


Автор книги: Николай Костомаров


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 54 страниц)

После вожской битвы Мамай прежде всего подвергнул каре рязанскую землю, за то, что поражение татар произошло в рязанской земле. Татарские полчища ворвались туда, разорили много сел, угнали в плен много людей и сожгли Переяславль рязанский. Олег не успел собрать своих сил и убежал, а потом, чтобы не подвергать вновь опасности своей волости, поехал к хану, поклонился ему и обещал верно служить Мамаю против Москвы.

Мамай перестал уже возводить на престол призрачных ханов для того, чтоб управлять под их именем: сам он назвался ханом. Димитрий не повиновался ему: русские оказывали явное пренебрежение к татарскому могуществу: это раздражало Мамая до крайности. Он замыслил проучить непокорных рабов, напомнить им батыевщину, поставить Русь в такое положение, чтоб она долго не посмела помышлять об освобождении от власти ханов. Мамай собрал всю силу Волжской Орды, нанял хивинцев, буртасов, ясов, вошел в союз с генуэзцами, основавшими свои поселения на Черном море, и заключил с литовским князем Ягеллом договор заодно напасть на московского великого князя. И Олег рязанский посылал от себя своего боярина к Ягеллу, совещался о том, чтобы литовский князь прибыл в срок на Дон для соединения с Мамаем: но в то же время Олег рязанский посылал известить Димитрия о замыслах Мамая и Ягелла. Димитрию уже прежде было известно об этих замыслах. Когда Мамай, летом 1380 года заложив свой стан при устье реки Воронежа, назначал там сборное место для своих полчищ и ждал Ягелла, Димитрий собирал подручных князей на общее дело защиты Руси. Желание разделаться с поработителями настолько уже созрело и овладело народными чувствами русского народа, что московскому князю не предстояло необходимости ждать ратных и понуждать к скорейшему прибытию. Кроме тверского князя, непримиримого врага Москвы, да кроме Олега, который поневоле должен был держаться Мамая из расчета спасти свою землю, все русские князья и все русские земли охотно готовы были участвовать в предстоявшей борьбе русского народа с татарами. С Димитрием были силы земли московской, владимирской, суздальской, ростовской, нижегородской, белозерской, муромской, псковичи со своим князем Андреем Ольгердовичем, брянцы с братом Андрея Димитрием Ольгердовичем. Летопись говорит, что у Димитрия набралось тогда 150000 воинов. Если это число и преувеличено, то все-таки ополчение, готовое выступить против Мамая, было, вероятно, очень велико, как можно судить по всеобщему сочувствию русских к этому делу.

Митрополита Алексия уже не было в живых. Он скончался в 1378 году. Этот архипастырь, главнейший советник Димитрия, во все время своего первосвятительства употреблял свою духовную власть для возвышения Москвы и служил ее интересам. Такой образ действий навлек на него врагов: После задержания Михаила Александровича в Москве тверской князь жаловался на коварство Алексия цареградскому патриарху Каллисту и требовал над ним соборною суда. Со своей стороны, Ольгерд жаловался тому же патриарху, что Алексий, посвятив себя исключительно Москве, не хочет вовсе знать ни Киева, ни всего литовского княжества. Патриарх требовал Алексия к себе на суд, но вместе с тем советовал ему, для избежания такого суда, помириться с Михаилом и с Ольгердом. «Мы, – писал он Алексию, – рукоположили тебя митрополитом всей Руси, а не одной какой-нибудь ее части». Митрополит не обращал внимания на эти убеждения. После смерти Каллиста такие же жалобы на Алексия обращались и преемнику Каллиста патриарху Филофею. Ольгерд, между прочим, обвинял митрополита в том, что он разрешает от крестного целования тех, которые убегают из Литвы в Москву, наоборот, предает проклятию тех, которые не хотят служить московскому князю и благословляет последнего на кровопролитие. Филофей и писал к Алексию увещания, и требовал его на суд: все было напрасно. Алексий твердо служил московским видам, не хотел посещать ни Киева, ни литовских владений, наконец, но просьбе Ольгерда, в 1376 году патриарх посвятил в сан киевского митрополита серба Киприана, который еще прежде, будучи послан от патриарха для проверки жалоб на Алексия, заявил себя недоброжелателем последнему. Новый митрополит покушался было оторвать Новгород от власти Алексия, но это не удалось ему: новгородцы сказали, что они тогда признают митрополитом Киприана, когда его признает великий князь московский. Киприан жил в Киеве, управлял церковью в областях, подчиненных литовскому великому князю, а по смерти Алексия попытался было приехать в Москву, но Димитрий прогнал его. Великий князь представил для рукоположения в митрополиты природного москвича, давнего своего любимца архимандрита Михаила, известного под именем «Митяя». Московскому князю не хотелось иметь в Москве иных первосвятителей, кроме таких, каких само московское правительство будет представлять патриарху для посвящения. Но тогдашнее московское духовенство не терпело Митяя; сам преподобный Сергий не благоволил к нему; несмотря, однако, на это, все-таки Димитрий отправил Митяя в Цареград в полной надежде на успех, потому что преемник Филофея патриарх Макарий не терпел Киприана и готов был исполнить желание московского великого князя. Таким образом, в то время, когда приходилось Димитрию идти на войну, Москва оставалась без митрополита: и это обстоятельство лишало предпринимаемый поход обычного первосвятительского благословения; но Димитрий обратился за благословением к преподобному Сергию, хотя и был с ним в размолвке по поводу Митяя. Сергий пользовался всеобщим уважением; его молитвам приписывали большую силу; за ним признавали дар пророчества. Сергий не только ободрил Димитрия, но и предсказал ему победу. Такое предсказание, сделавшись известным, сильно возбудило в войске отвагу и надежду на победу.

Димитрий выступил из Москвы в Коломну в августе; русские силы отовсюду приставали к нему. В это время пришли к нему послы от Мамая с требованием «выхода» в том размере, в каком русские платили дань при Узбеке и Чанибеке, но Димитрий отвечал, что он готов дать только такую дань, какую постановил в свою последнюю поездку в Орду. 20 августа коломенский епископ Герасим благословил Димитрия идти против «окаянного сыроядца Мамая, нечестивого Ягелла и отступника Олега», и Димитрий двинулся из Коломны на устье Лопастны; здесь пристали к нему Владимир Андреевич и остальные отряды московского ополчения. 26 и 27 августа русские перевезлись через Оку и пошли по рязанской земле к Дону. На пути прискакал к Димитрию гонец от преподобного Сергия с благословенной грамотой: «Иди, господин, – писал Сергий, – иди вперед. Бог и Св. Троица поможет тебе!»

6 сентября русские увидели Дон. Мамай уже шел от Воронежа навстречу русской рати. Все русские полки с своими князьями и воеводами выстроились в боевом порядке, в своих местных одеждах. Тогда князья, бояре и воеводы стали держать совет. Одни говорили: «Перейдем через Дон», другие: «Не ходи, князь, враг силен; с татарами литва и рязанцы». Больше всех побуждали русских идти вперед литовские князья Андрей и Димитрий Ольгердовичи. «Если, – говорили они, – останемся здесь, то слабо будет войско русское, а перейдем через Дон, так все будут биться мужественно, не надеясь спастись бегством: одолеем татар – будет тебе, князь, и всем слава, а если они перебьют нас, то все умрем одною смертью!» Димитрий согласился с ними. 7 сентября он приказал наскоро мостить мосты через Дон и искать броду, а 8-го в субботу на заре русские уже были на другой стороне реки и при солнечном восходе двигались стройно вперед к устью реки Непрядвы.

День был пасмурный; густой туман расстилался по полям, но часу в десятом стало ясно. Около полудня показалось несметное татарское полчище. Сторожевые (передовые) полки русских и татар сцепились между собою, и сам Димитрий выехал вместе со своею дружиной «на первый суйм» открывать битву. По старинному прадедовскому обычаю следовало, чтобы князь, как предводитель, собственным примером возбуждал в воинах отвагу. Побившись недолго с татарами, Димитрий вернулся назад устраивать полки к битве. В первом часу началась сеча, какой, по выражению летописца, не бывало на Руси. На десять верст огромное Куликово поле было покрыто воинами. Кровь лилась, как дождевые потоки; все смешалось; битва обратилась в рукопашную схватку, труп валился на труп, тело русское на татарское, татарское на русское; там татарин гнался за русским, там русский за татарином. В московской рати было много небывалых в бою; на них нашел страх и пустились они в бегство. Татары со страшным криком ринулись за ними и били их наповал. Дело русских казалось проигранным, но к трем часам пополудни все изменилось.

В дубраве на западной стороне поля стоял избранный русский отряд, отъехавший туда заранее для засады. Им предводительствовали князь Владимир Андреевич и волынец Димитрий Михайлович Боброк, приехавший из литовских областей служить Москве. Увидевши, что русские пустились бежать, а татары погнались за ними, Владимир Андреевич порывался ударить на врагов, но рассудительный Боброк удержал его до тех пор, пока татарская рать, стремившись в погоню за русскими, не повернулась к ним окончательно тылом. Тогда, на счастье русским, ветер, дувши до того времени в лицо сидевшим в засаде, изменил свое направление. «Вот теперь час пришел, господин князь, – сказал Боброк, – подвизайтесь, отцы и братья, дети и друзья». Весь отряд стремительно бросился на татар, которые никак не ожидали нападения сзади.[31]31
  Известие о засаде взято из повести о Мамаевом побоище, которая существует во множестве отдельных списков и также вошла целиком в никоновский свод летописи. Повесть эта заключает в себе множество явных выдумок, анахронизмов, равным образом и преданий, образовавшихся в народном воображении о Куликовской битве уже позже. Эта повесть вообще в своем составе никак не может считаться достоверным источником, но известие о засаде мы считаем себя вправе признавать достоверным не только по своему правдоподобию, но по соображению с рассказом в старейших списках летописи. В последних, так же как и в повести, говорится, что русские обратились в бегство и татары гнались за ними, а потом в девятом часу дня (т.е. в третьем или в три часа по нашему времяисчислению) дело изменилось внезапно, и, неизвестно по какой причине, татары в свою очередь обратились в бегство. Летописец приписывает такую перемену заступничеству Ангелов с Архистратигом Михаилом и Св. воинам: Георгию, Димитрию, Борису и Глебу. Рассматривая события с земной точки зрения, мы невольно должны прийти к такому заключению, что подобная перемена обстоятельств могла всего скорее произойти от движения русских в тыл неприятеля, и, таким образом, известие о засаде дополняет для нас то, о чем мы и без того должны были догадываться, тем более, что в описании самой битвы по старейшим спискам ничего не говорится о действиях Владимира Андреевича, тогда как и по предыдущим событиям мы знаем, что он был храбрейший из тогдашних князей.


[Закрыть]
Бегущие русские ободрились и бросились на татар. Тогда в свою очередь на полчище Мамая нашел панический страх. Поражаемые с двух сторон татары бросали свое оружие, покинули свой стан, обоз и бежали опрометью. Множество их перетонуло в реке. Бежал сам тучный Мамай, бежали все его князья. Русские гнали татар верст на тридцать до реки Красивой Мечи.

Победа была совершенная, но за то много князей, бояр и простых воинов пало на поле битвы.[32]32
  Князь Феодор Романович белозерский и сын его Иван, князь Феодор тарусский, брат его Мстислав, князь Димитрий Монастырев, Семен Михайлович Микула, сын Василья тысячского, Михайло, Иван, сыны Акинфовичи, Иван Александрович, Андрей Серкизов, Тимофей Васильевич (другой сын тысячского), Акатьевичи, называемые Волуи, Михайло Бренок, Лев Морозов, Семен Мелисов, Дмитрий Минич, Александр Пересвет, бывший прежде боярин брянский, и многие другие.


[Закрыть]
Сам великий князь хотя не был ранен, когда открывал битву с татарами «на первом суйме», но доспех на нем был помят.[33]33
  В «Повести о Мамаевом побоище» рассказывается, будто Димитрий еще пред битвою надел свою княжескую «подволоку» (мантию) на своего любимца Михаила Бренка, сам же в одежде простого воина замешался в толпе, а впоследствии, когда Бренок в великокняжеской одежде был убит и битва кончилась, Димитрий был найден лежащим в дубраве под срубленным деревом, покрытый его ветвями, едва дышащий, но без ран. Такое переряживание могло быть только из трусости, с целью подставить на место себя другого, во избежание опасности, грозившей великому князю, которого черное знамя и особая одежда издали отличали от других: естественно, врагам было всего желательнее убить его, чтобы лишить войско главного предводителя. Если принимать это сказание, то надобно будет допустить, что Димитрий перерядился в простого воина под предлогом биться с татарами зауряд с другими, а на самом деле для того, чтобы скрыться от битвы в лесу. Судя по поведению Димитрия во время случившегося позже нашествия татар на Москву, можно было бы допустить вероятие такого рассказа: но следует обратить внимание на то, что в той повести говорится, что русские гнали татар до реки Мечи и начали искать великого князя уже возвратившись с погони. Искали его долго, наконец нашли лежащим под ветвями срубленного дерева. От места побоища до реки Мечи верст тридцать с лишком: неужели, пока русские гнали татар до Мечи и возвращались оттуда (вероятно, возвращались они медленно вследствие усталости и обремененные добычей), Димитрий, не будучи раненым, все это время пролежал под «срубленным деревом»? Очевидная нелепость!


[Закрыть]
Похоронивши своих убитых, великий князь со своим ополчением не преследовал более разбитого врага, а вернулся с торжеством в Москву и хотел немедленно послать войско в рязанскую землю, чтобы разорить ее за измену Олега; но рязанцы приехали к нему с поклоном, извещали, что князь их бежал, и изъявляли желание быть в послушании у московского князя. Димитрий отправил к ним своих наместников.

Мамай, бежавши в свои степи, столкнулся там с новым врагом: то был Тохтамыш, хан заяицкой Орды, потомок Батыя. Он шел отнимать у Мамая престол Волжской Орды, как похищенное достояние батыевых потомков. Союзник Мамая Ягелло, не поспевши впору помогать ему против Димитрия, услыхал о куликовском поражении, поспешно вернулся в Литву и оставил Мамая на произвол судьбы. Тохтамыш разбил Мамая на берегах Калки и объявил себя владетелем Волжской Орды. Мамай бежал в Кафу (нынешняя Феодосия на восточном берегу Крыма) и там был убит генуэзцами.

Тохтамыш, воцарившись в Сарае, отправил дружелюбное посольство к Димитрию объявить, что общего врага их нет более и что он, Тохтамыш, теперь владыка Кипчакской Орды и всех подвластных ей стран. Димитрий отпустил этих послов с большою честью и дарами; но не изъявлял знаков рабской покорности. На другой год Тохтамыш отправил ко всем русским князьям царевича Акхозю с требованием покорности и дани; Акхозя, доехавши до Нижнего, не посмел ехать в Москву. Это показывает, что в Москве считали дело с Ордою поконченным и не боялись ее, но между тем там по сокрушении Мамая не брали никаких мер ни к дальнейшему истреблению, ни даже к собственной обороне.

В следующем 1382 году Тохтамыш двинулся наказывать Русь за попытку освободиться от татар. Он начал с того, что послал слуг своих в Болгары, приказал ограбить там русских купцов и задержать, чтобы они не дали вести в Москву, а суда их привезти к себе на перевоз. Переправившись через Волгу, Тохтамыш намеревался сделать такой быстрый набег, чтобы захватить Москву врасплох; по всему видно, он принял в соображение оплошность русских, слишком возгордившихся своими победами. Путь татар шел к рязанской земле; князь суздальский, чтобы избавить свою нижегородскую землю от разорения, отправил к Тохтамышу двух сыновей своих Василия и Семена изъявить покорность; но Тохтамыш не позволял своим татарам тратить время на обычные разорения по пути и так спешил, что нижегородские князья с трудом успели догнать его. На границах рязанской земли встретил Тохтамыша рязанский князь Олег, бил ему челом и изъявлял готовность вести татарское войско, указывать ему пути и переправы: он уверял, что есть полная возможность взять Москву и захватить в ней Димитрия. Ставши проводником у татар, Олег намеренно повел их так, чтобы миновать рязанскую землю; он навел их на Серпухов, который был истреблен.

Весть о походе Тохтамыша, однако, хотя поздно, но все-таки дошла к Димитрию прежде, чем татары приблизились к Москве. Димитрий с воеводами и ратью выехал из столицы, соединился с некоторыми князьями и совещался, как им отражать врага.

Внезапность нашествия произвела такое впечатление, что князья, воеводы и бояре совсем потеряли голову. Между ними началась рознь, взаимное недоверие; великий князь убоялся идти навстречу хану, поворотил назад и, покинув Москву на произвол судьбы, бежал в Переяславль, оттуда в Ростов, а оттуда в Кострому.

Отправленный Димитрием в Царьград для посвящения в митрополиты, Митяй утонул на пути, а один из его спутников Пимен, составив подложную грамоту от имени великого князя, был посвящен цареградским патриархом, но по прибытии в Москву подвергся гневу Димитрия и был сослан в Чухлому. Тогда великий князь пригласил в Москву Киприана и признал его первосвятителем: это было в 1381 году. Теперь, во время нашествия татар, этот митрополит оставался в Москве. Киприан был чужеземцем, не мог иметь на народ такого влияния, какое оказал бы митрополит, русский по происхождению, да и сам Киприан был чужд национальных русских интересов и думал прежде всего о себе. Когда в Москву дошла весть о том, что великий князь убежал, народ пришел в ужас и смятение. Грозный враг не сегодня-завтра должен появиться, а в столице не было ни князя, ни воевод. Одни кричали, что надобно затвориться в Кремле, другие хотели бежать. Зазвонили во все колокола на вече. Поднялся вопль. Народ кричал: затворять ворота и не пускать никого из города. Митрополит и бояре бросились первые из города: их выпустили, но ограбили; а когда за ними стали убегать другие, то ворота затворили; одни встали у ворот с рогатинами и обнаженными саблями, угрожали бить бегущих, а другие метали на них камни со стен. Наконец это смятение несколько утихомирил приехавший в Москву князь Остей, Ольгердов внук. Он убедил москвичей выпустить часть народа и затворился в Кремле с теми, кто решил остаться; бояре, купцы, суконники и сурожане сносили в Кремль свои товары; кроме москвичей, в город набежал народ из окрестностей: все надеялись на крепость каменных стен и спешили в Кремль со своими пожитками; женщины с детьми толпами бежали туда же. По позднейшим спискам летописи, сами москвичи сожгли тогда посад около Кремля.

23 августа, в понедельник, подъехали передовые татарские конники к кремлевским стенам. Москвичи смотрели на них со стен. «Здесь ли великий князь Димитрий?» – спрашивали татары. Им отвечали: «Нет». Татары объехали вокруг Кремля, осматривали рвы, стены, бойницы, заборолы, ворота. В городе благочестивые люди молились Богу, наложили на себя пост, каялись во грехах, причащались Св. Тайн, а удалые молодцы вытаскивали из боярских погребов меды, доставали из боярских кладовых дорогие сосуды и напивались из них для бодрости. «Что нам татары, – говорили они во хмелю, – не боимся поганых; у нас город крепок, стены каменные, ворота железные. Недолго простоят под городом! Страх на них найдет с двух сторон: из города мы их будем бить, а сзади князья наши на них устремятся».

Пьяные влезали на стены, кричали на татар, ругали, плевали и всячески оскорбляли их и их царя; а раздраженные татары махали на них саблями, показывая вид, как будут рубить их. Москвичи расхрабрились так, думая, что татар всего столько и пришло, сколько они их видели под стенами. Но к вечеру появилась вся ордынская громада с их царем, и тут многие храбрецы пришли в ужас. Началась перестрелка; стрелы в изобилии летали с обеих сторон, словно дождь. Татарские стрелки были искуснее русских: наездники на своих легких конях скакали взад и вперед, то приближаясь к стенам, то удаляясь от них, на всем скаку пускали стрелы в стоявших на стенах москвичей и не делали промаха; много русских на заборолах падало от стрел татарских. Другие татары тащили лестницы, приставляли к стенам и лезли на стены; москвичи обдавали их кипятком, бросали на них каменья, бревна, поражали самострелами. Один москвич, суконник, по имени Адам, заприметив татарина, знатного по виду, ударил его из самострела стрелой прямо в сердце. Этот татарин был сыном одного мурзы, любимец хана. Его смерть нанесла большую скорбь Тохтамышу. Три дня повторяли татары свои приступы; граждане упорно отбивали их. Наконец Тохтамыш сообразил, что не взять ему Кремля силой: он решил взять его коварством. На четвертый день в полдень подъехали к стенам знатнейшие мурзы и просили слова. С ними стояли двое сыновей суздальского князя, шурины великого князя. Мурзы сказали: «Царь наш пришел показнить своего холопа Димитрия, а он убежал; приказал вам царь сказать, что он не пришел разорять своего улуса, а хочет соблюсти его и ничего от вас не требует, – только выйдите к нему с честью и дарами. Отворите город; царь вас пожалует!» Суздальские князья говорили: «Нам поверьте: мы ваши христианские князья; мы ручаемся за то, что это правда». Москвичи положились на слово русских князей, отворили ворота и вышли мерным ходом; впереди князь Остей, за ним несли дары, потом шли духовные в облачении, с иконами и крестами, а за ними бояре и народ. Татары, дав москвичам выйти из ворот, бросились на них и начали рубить саблями без разбора. Прежде всех пал Остей. Духовные, умирая, выпускали из рук кресты и иконы: татары топтали их ногами. Истребляя кого попало направо и налево, ворвались они в середину Кремля: одни через ворота, другие по лестницам через стены. Несчастные москвичи, мужчины, женщины, дети метались в беспамятстве туда и сюда; напрасно думали они избавиться от смерти; множество их искало спасения в церквах, но татары разбивали церковные двери, врывались в храм и истребляли всех от мала до велика. По известию летописца, резня продолжалась до тех пор, пока у татар не утомились плечи, не иступились сабли. Все церковные сокровища, великокняжеская казна, боярское имущество, купеческие товары – все было ограблено. Тогда истреблено множество книг, снесенных со всего города в соборные церкви; вероятно, в это время погибло безвозвратно много памятников древней литературы, которые представили бы нам в гораздо более ясном свете нашу прошедшую духовную жизнь, если бы уцелели до нашего времени. Наконец город был зажжен. Огонь истреблял тех немногих, которые успели избежать татарского меча. Так покаравши Москву, татары отступили от нее.

Страшное зрелище представляла теперь русская столица, недавно еще многолюдная и богатая. Не было в ней ни одной живой души; кучи трупов лежали повсюду на улицах среди обгорелых бревен и пепла, и растворенные церкви были завалены телами убитых.

Некому было ни отпевать мертвых, ни оплакивать их, ни звонить по ним.

Татары рассеялись и по другим городам: одни разоряли волости Звенигорода, Юрьева, другие шли к Дмитрову, иные к Волоку и Можайску; полчище татарское зажгло Переяславль: жители, покинувши свой город, спаслись в судах посреди озера. Повсюду татары убивали людей или гнали их толпами в плен. Припомнились давно забытые времена Батыя с той разницей, что в батыевщину русские князья умирали со своим народом, а теперь глава Руси сидел запершись в Костроме со своею семьею, другие князья или также прятались, или спешили раболепством получить пощаду у разгневанного владыки. Только один Владимир Андреевич не изменил себе: выехав из Волока, ударил он на татарский отряд, разбил его наголову и взял много пленников. Этот подвиг так подействовал на хана, что он начал отступать назад к рязанской земле, опасаясь, чтобы русские, собравшись с силами, не ударили на него: вот доказательство, что это нашествие не имело бы такого печального исхода для Москвы и всей Руси, если бы русские не были так оплошны и великий князь своим постыдным бегством не предал своего народа на растерзание варварам. Татары, возвращаясь в Орду через рязанскую землю, не пощадили владений своего союзника, разорили их и увели из рязанской земли много пленных. Олег бежал.

Димитрий вместе с Владимиром Андреевичем, прибывши в Москву, тотчас занялся погребением мертвых, чтобы предупредить заразу. Он давал от восьмидесяти погребенных тел по рублю, и пришлось ему заплатить 300 рублей. Этот счет показывает, что в Кремле погибло от татарского меча 24 000 человек, не считая сгоревших и утонувших. Потом мало-помалу начали собираться остатки населения и отстраивать сожженный город. Тогда, за невозможностью мстить татарам, Димитрий обратил мщение на рязанскую землю: московская рать вступила на эту землю и вконец разорила ее без всякого милосердия, хуже татар. Олега в ней не было.

Киприан был вызван из Твери. Он явился 7 октября; великий князь Димитрий укорял митрополита за малодушное бегство, хотя сам был виновен в этом более Киприана. Прежняя ненависть великого князя к этому митрополиту возобновилась не столько оттого, что Киприан бежал, как оттого, что он бежал именно в Тверь к заклятому врагу Димитрия. Киприан покинул Москву и уехал в Киев, а Димитрий позвал на русскую митрополию сосланного Пимена; но через несколько месяцев, опять невзлюбивши Пимена, отправил для посвящения в митрополиты епископа суздальского Дионисия и вместе с ним послал просьбу о низложении Пимена. Здесь в первый раз является произвол великого московского князя в духовных делах. Он, как самовластный государь, считает себя вправе выбирать себе но нраву кандидатов в митрополиты, отправлять в заточение, возводить их на кафедру снова, когда захочет почтить своей милостью, и опять подвергать опале.

Князья русские, напуганные страшною карою под Москвою, один за другим ездили в Орду кланяться хану. Надежда на свободу блеснула для русских на короткое время и была уничтожена малодушием Димитрия. Хан, уходя из Москвы, задержал при себе одного из сыновей суздальского князя Василия, а другого отправил к отцу; он, как видно, не доверял покорности Димитриева тестя и потому счел нужным взять к себе его сына в заложники. Димитрий Константинович, чтобы показать свою покорность, по весне отправил Симеона к хану с поклоном и дарами. Туда же поехал сын Бориса городецкого Иван, а за ним поехал и отец его Борис и выпросил себе нижегородское княжение после скончавшегося в это время Димитрия Константиновича (1383). Затем Михаил Александрович тверской с сыном Александром отправился в Орду окольною дорогою, чтобы не попасться в руки Димитрия: он надеялся вновь выпросить себе великое княжение. Но Димитрий весною отправил к хану своего сына Василия. Василий был удержан в Орде заложником верности и 8000 рублей долга, насчитанного на Димитрия. Московский князь так усердно унижался тогда перед ханом, что Тохтамыш объявил ему свою царскую милость, но в наказание наложил на его владения тяжелую дань в таком большом размере, что со всякой деревни приходилось платить по полтине, а в те времена деревня состояла из двух дворов, а иногда из одного. Городам приходилось давать золото. Но этого было мало: по-прежнему стали шататься на Руси ханские послы и бесчинствовать над жителями. Уступчивость московского князя была причиною, что тверской князь, несмотря на все свои старания, не мог добиться великого княжения. «Я свои улусы знаю сам, – сказал ему хан, – каждый князь русский пусть служит мне по старине, а что мой улусник провинился предо мною, так я его поустрашил, а теперь он мне служит правдою». Тохтамыш никому не хотел давать потачки и не доверял тверскому князю, несмотря на все его поклоны; отпустив его в Тверь, он удержал в Орде его сына Александра. Должно быть, Тохтамыш рассчитывал, что Димитрий, заявивший себя таким малодушным трусом во время нашествия татарского хана на Москву, управляя разоренною землею, менее представлял опасности, чем предприимчивый и упрямый тверской князь. Через несколько лет (в 1385 году) сын Димитрия Донского Василий убежал из Орды, пробрался в Молдавию, а оттуда в Литву; но не так удалась попытка Василия, сына суздальского князя: он был пойман татарами, приведен в Орду и там, по выражению летописца, «принял большую истому».

Вражда московского князя с Олегом прекратилась в 1385. Поводом к уступчивости со стороны Димитрия было то, что Олег, овладев снова рязанскою землею, взял Коломну, и посланная против него московская рать ничего не могла с ним сделать. Мир был заключен при посредстве преподобного Сергия. В утверждении этого мира, названного «вечным», сын Олега Феодор женился на дочери Димитрия. Летописцы наши постоянно рисуют этого Олега самыми черными красками и наделяют его всякими ругательствами, но рассуждая беспристрастно, мы должны признать, что этот князь был ничем не хуже других. Он скорее был несчастен, чем преступен перед судом истории. Ни одна русская земля в то время не терпела столько разорений, как рязанская. Ее, как мы видели, беспрестанно опустошали то татары, то москвичи. Олегу приходилось избирать из двух зол меньшее. После того, как рязанскую землю разорили татары за поражение при Воже, нанесенное им москвичами, Олег пристал к Мамаю поневоле, потому что иначе, прежде чем бы пришли к нему на помощь русские из других земель, он был бы вынужден с одними силами своей земли выдерживать напор всей Мамаевой Орды. То же повторялось и с Тохтамышем. Заботливость, с какою Олег удалил от своей земли татар во время этого нашествия, показывает его любовь к своим подчиненным. За то рязанцы и любили его.

Татарское разорение Москвы и обязанность платить тяжелую дань, естественно, довели казну великого князя до скудости, и Димитрий задумал поправить ее за счет Новгорода. Были благовидные причины напасть на новгородцев. В последнее время сильно разгулялась новгородская вольница: ушкуйники два раза ограбили Кострому, нападали на Ярославль, на Нижний, на Вятку, и не только наживались чужим добром, но хватали людей и продавали в неволю восточным купцам. Эти поступки возбуждали по всей Руси негодование, и потому-то под знаменами великого князя с охотою встали против Новгорода рати 29-ти городов; даже из волостей новгородских: Торжка, Бежичей, Вологды были рати с Димитрием, и только большие люди новоторжские (вероятно, и из других волостей) оставались верны Новгороду и убегали в Новгород. Поход был предпринят зимой перед праздником Рождества Христова в 1386 году. Великий князь двинулся со всеми своими ратями, на пути сжигая и разоряя села новгородской земли. Новгородцы выслали к нему своих послов просить мира. Димитрий не хотел их слушать, шел далее и в начале января 1387 года расположился за пятнадцать верст от Новгорода. Новгородцы в отчаянии зажгли около города посады. Сгорело 24 монастыря. Сам город наскоро укрепили острогом по земляному валу. Новгородцы еще раз послали к великому князю посольство с владыкою Алексием. «Господин князь, – говорил Алексий, – я тебя благословляю, великий Новгород бьет тебе челом: пусть не будет кровопролития между нами, а за вину людей своих, что ходили на Волгу, Новгород заплатит тебе 8000 рублей». Димитрий не принял просьбы, грозил идти далее и взять Новгород. Страшный переполох произошел тогда в Новгороде, когда прибыл туда владыка с таким известием. Все решились защищаться до последнего. В Новгороде начальствовал тогда призванный новгородцами на княжение литовский князь Патрикий Наримонтович (племянник Ольгерда). 10 января разнесся слух, что великий князь приблизился к Жилотугу (одному из протоков Волхова на восточной стороне города). Все годные к войне, и пешие и конные, бросились за город, а между тем еще раз послали к Димитрию двух архимандритов, семь попов и пять человек житьих людей от пяти концов города. Димитрий, рассудивши, что его упорство доведет Новгород до отчаяния, перестал ломаться и согласился на мир. Новгород положил заплатить 8000 рублей, из которых 3000 отсчитали тотчас же, а остальные предоставили великому князю взять с Заволочья (двинская земля), потому что заволочане также участвовали в поволжских разбоях и посылали туда своих новгородских бояр для собирания этих денег. Это была пеня за разбой, но, кроме того, великий князь выговорил для себя еще и черный бор (каждогодную подать с черных людей, собираемую великокняжескими наместниками через особых чиновников, называемых «черноборцами»). Заключивши мир на таких условиях, великий князь повернул назад, но его посещение тяжело отозвалось на всей новгородской земле: много мужчин, женщин и детей увели москвичи в неволю; много ограбленных ратными людьми и выгнанных из своих пепелищ новгородцев погибло от стужи.

Тогда как Москва прикрепляла к себе Новгород наложением на него дани, на западе отнимали у Москвы власть над Смоленском. В Литве произошел важный переворот: сын Ольгерда, литовский великий князь Ягелло, в 1386 году женился на польской королеве Ядвиге, принял католичество, крестил в римско-католическую веру своих языческих литовских подданных и сделался главой как Польши, так и всей Литвы и западной Руси с ее удельными князьями. С этих пор начинается постепенное соединение великого княжества литовского с Польшею и распространение католичества в западной Руси в ущерб православию. Подручник Ягелла, брат его Скыргайло, человек свирепый, получивши от Ягелла право на Полоцк, схватил находившегося там князя Андрея Ольгердовича и убил его сына; тогда друг Андрея, Святослав, смоленский князь, стал мстить за Андрея и производить жестокие разорения в Литве, но потом был разбит Скыргайлом и его братьями и пал в битве. Победители хотя и дали княжение на смоленской земле сыну Святослава Юрию, но с тем, чтобы он был подручником Ягелла. Это было предвестием дальнейшего покорения Смоленска: оно совершилось уже по смерти Димитрия (в 1404 году), когда Витовт прогнал князя Юрия и посадил в Смоленске своих наместников. (При Димитрии Смоленск со своею землею некоторое время признавал первенство Москвы, но со вступлением на княжение Василия Москва надолго лишилась его.)


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю