Текст книги "Художник - шприц"
Автор книги: Николай Иовлев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)
По парадной лестнице – на второй этаж. Чиркаю спичкой, чтобы увидеть перила. Дальше – держась за них, ощупью, в полной темноте. Руки влажные. Это от нервов. Перила – липнут. Какой-то юный садист однажды всадил в эти перила бритвенное лезвие, – и съезжавший шалопай распорол ягодицы.
В мутно-сером свете, сочащемся со двора, – дверь со стеклянной табличкой "Медпункт". Сигнализации здесь, понятно, нет. Но есть ли капли от насморка?
Фомку – в атаку. Балда наваливается на рычаг, отжимает дверь. Хруст. Ударяю ногой. Впустую. Отхожу на несколько шагов, тараню плечом. Еще один разбег. Высадив дверь, сшибаю стул внутри медпункта.
Прочесав все ящики, перерыв шкафы, переворошив коробки и коробочки, выметаемся из нищей богадельни с пустыми карманами. Пузырьки с мазями и зеленкой, бинты, клизмы и таблетки от поноса. Капель от насморка – нет.
Балда пихает меня в плечо. Оборачиваюсь. Его взгляд прихвачен к другой двери. На ней нет вывески, но мы знаем, помним: это – каптерка военрука. В ней хранится оружие, изучаемое на уроках военной подготовки: гранаты без начинки, автоматы со спиленными бойками, винтовки – для стрельбы в тире, костюмы химзащиты и другое военное имущество. Да, Балда, возможно, прав и за этой крепкой дверью найдется аптечка с наркотическими пилюлями – для облегчения страданий покалеченных. Но каптерка под сигнализацией, это достоверно известно! Я отлично помню, как, проникая в нее, военрук каждый раз гремел железом внутренней решетчатой двери, и, едва она отворялась, в коридор вламывалась сирена, которую товарищ майор спешил вырубить.
– Сигнализа-ация!
– Знаю.
Однако – ни с места. Словно влип, впаялся в пол.
Что ты задумал, Гена? Нас упекут в тюрягу. За кощунство. За осквернение святыни: подготовки юношей и девушек к обороне завоевании Хаоса. Есть в аптечке движка, нет ли – неизвестно. А портрет Мессии – точно висит. Со словами, что защита социалистического отечества – священный долг и тому подобное. Опомнись, Гена! Ты хочешь покуситься па самое-самое в жизни этого уродливою общества. Оно не простит тебе надругательства над своими чувствами.
– Прорвемся. Из кабинета, через стену! – решает Балда.
– Ты что?! Думаешь...
– Заткнись! Лучше заткнись, Лебедь! Сегодня ты прешься, как бегемот, – и потому такой умный. А завтра у тебя начнется кумар, – и я посмотрю, что ты будешь делать. Как побежишь сдаваться в мусарню, как пойдешь на режим в дурку, на зону – лишь бы тебе втерли полбаяна, чтоб ты не откинул тапки.
Балда прав. На то он и Балда. Глаза его, обращенный на меня, блестят в каштановой темноте злостью и рациональностью.
...Дверь в кабинет военной подготовки сметена. Разделяющая класс и каптерку стена – каменная. В кладовой завхоза – последней обители школьной уборщицы – откапываем лом, топор. Врубаемся в штукатурку, в прочную кладку. Железо – по камню. По кирпичу. Лязгающие удары. Искры. Пыль. Ее не видно, но она – в носу, в глотке, она разъедает глаза и скрипит на зубах. Стук отваливающихся кирпичей.
Дыра прорублена. Балда влезает первым, я – следом. Включать здесь свет опасно. В туманно-тусклом квадрате окна чернеют прутья решетки. Балда воспламеняет пластмассовую линейку, найденную на столе. Дрожащий костерок чадит маслянисто-жирной струйкой. Аптечка – над столом. В ней – шаром покати. Толстый резиновый червяк – жгут – и вазелин. В столе – одни бумаги. Ворохи бумаг. Бумажная страна! Где учебные медпрепараты, где настоящие? Роемся в железных ящиках, в шкафу, в папках. Счетчик Гейгера. Прихватить? Авось сгодится. Очень может быть, что сгодится. Только не спасет. Скоро уверен – все мы станем очевидцами огромного ядерного гриба, всходящего над нашими домами. Его выпустят те, чья религия оказалась несостоятельной.
Балда свихнулся от ярости: вырывает ломом железный засов из пирамиды с оружием.
– Зачем? – пробую придержать его за локоть.
– Заткнись!
Стальное ушко с острой пикой вытянуто из дерева. Засов отшвырнут. Пирамида – распахнута. В темных ячейках – две малокалиберные винтовки и два автомата. Тускло, хладнокровно поблескивает черный металл. Балда нетерпеливо вынимает из гнезда инструмент, предназначенный для того, чтобы делать дырки в человеческих телах. Уперев приклад в живот, клацает затвором. Сухой щелчок бойка. Протягивает оружие мне. Огнестрельное оружие. Насмерть жалящее расплавленным свинцом.
– Держи.
– Зачем это нам?
– Я сказал-бери! Хватит п...! – матом.
Всучивает мне автомат. Лучше не дергать этого психа. У него – нервный стресс. Выхватывает из пирамиды второй ствол. Что ж, он опять прав. Все не с пустыми руками возвращаться. Автоматы – тоже пожива, их можно превратить в деньги, а деньги – в ширево.
Уходим по вишнево-черному, как запекшаяся кровь, коридору, – с автоматами наперевес, и кажется, будто все это происходит не со мной, словно сижу я в кинозале и наблюдаю за действиями героев хренового фильма.
Конец коридора. По лестнице – вниз.
Конец лестницы. По коридору – до конца.
В каморке завхоза Балда раскапывает ножовку и отмахивает деревянные приклады. Теперь автоматы – укороченные. Как у десантников.
Наш наблюдательный пункт – в заброшенном до подхода капремонта доме. Комната с камином, который скоро выдернут с мясом. Решетку уже вырвали. Пол загажен битым стеклом, окурками, в углу – куча человеческого дерьма, ободранные со стены клочья обоев, посередине – старые женские штиблеты с толстыми каблуками. Через стекло, опыленное мутно-пепельным налетом, просматривается аптека. Обкомовская аптека. В ней есть все, абсолютно все, любые редчайшие лекарства. Потому что она – обкомовская.
Балда смотрит на часы.
– Без десяти. Помолиться, что ли, перед смертью? А, все равно некрещеный – не поможет.
Мы наряжены в рабочие спецухи. Пропитанные цементной пылью, местами продранные, в заплатах. Мои штаны, судя по выгоревшим внутренностям, были когда-то защитного цвета, куртка – желтой. Снаружи они – грязно-серые. Их где-то раздобыл Балда.
Дверь аптеки почти не замирает. Недужные входят и выходят беспрерывно. У поребрика – черная "Волга". С шофером. Вот и патрон. Усаживается. Поехали.
Балда смотрит на часы.
– Пора.
Нахлобучивает поцарапанную монтажную каску голубого цвета – дополнение к форме строителя. Моя каска – белая, с пятном застывшей желтой краски. Затягиваю ремешок на подбородке. Страшно. В коленях – пульсация. Мало вмазалнсь, нужно было бы еще, но больше – не было. Эликсир жизни кончился.
– Проверь намордник.
Опускаю руку в карман куртки, нащупываю мягкий респиратор.
Балда разворачивает полотенце. Автоматы. Прячем под спецовками, заправив стволами в штаны. Балда подхватывает за ручки большой кожаный саквояж.
– Пошли.
Выходим из комнаты, спускаемся по лестнице, покрытой шелухой штукатурки. С усилиями переставляю непослушные ноги. Тащу свою душу.
Немного не дойдя до входа в аптеку, Балда взглядывает на часы. Придерживает меня за руку.
– Подожди. Еще – минута.
Минута до обеда. Уже никого не впускают, дверь работает только для выходящих. Там, внутри, возле нее стоит бабулечка в белом халате. Дважды проверяли. Сейчас по радио пропищат сигналы, возвещающие наступление обеда, кассирша захлопнет аппарат – и все уйдут в подсобку, а бабулечка, выпроводив последнего клиента, лязгнет задвижкой.
– Пошли. Если даже кто остался – плевать.
Мы у двери. На стекле – белые буквы: часы работы. Запахи лекарств просачиваются на свежий воздух. Жесткий автомат режет ребро. Холодит живот. Балда поворачивается к проспекту. Зажав меж ног каску, напяливает респиратор. Копирую его движения. Его уверенность. Скрипит дверь, сейчас выйдет один из последних посетителей. Если он – последний, бабка не откроет больше, на наши просьбы – тем более. Если дать посетителю возможность отойти от аптеки – бабка успеет закрыть дверь. Если перехватить дверь в момент затворенья, посетитель станет свидетелем и тут же забьет тревогу. Заколдованный круг. Черт побери, не предусмотрели таких элементарных проколов. Но Балда уже принял решение. Видимо, единственно верное. Схватившись одной рукой за дверь, а другой – за косяк, грудью вдавливает выходящего. Обратно. Я напираю сзади.
– Ложи-и-ись!!! – вопит Балда, едва мы оказываемся в настоянном вонью медикаментов помещении. Вырвав из-под задранной вверх куртки автомат. Балда клацает затвором и направляет дуло на ошарашенного мужика в черном костюме. Я закрываю дверную щеколду. Бабка еще не успела испугаться.
– Ложись, ... !!! – Балда поводит стволом автомата по сторонам и, не давая опомниться служащим в подсобке. бросается туда, с ходу перевалившись через витрину – на спине, как выдрессированный каскадер. Шлепающие по кафелю подошвы. Бряцанье затрора. Вселяющий ужас вопль:
– Р-руки-и-и!!! всем-к стене-е-е!!! к стене-е-е-е!!! стреляю без предупреждения! р-руки за гол-лаву! бы-ыстр-ра!!!
Все это происходит в считанные мгновения, за которые я успеваю достать свои автомат, а бабка в белоснежном халате, тихо причитая, и мужик в черном костюме – безмолвно и послушно, но с животным ужасом в глазах – валятся на пол.
– Быстро!!! бы-ыстр-ра-а-а-а! – ревет Балда. – Морфин! быстро мар-фи-и-ин!!! ключи от сейфа! открывай! быстро, бы-ыстра-а-а!!! ... ... матом. – Убью!!
Бабка охает на боку; щека – на гладком цементе; мужик молчит, положив лоб на руку и широко раскинув ступни. Мне почему-то лезет в башку, что халат бабка постирала только вчера, а мужик – сердечник и уже врезал дуба. Автомат кажется ненужным. Может, пригодится при отступлении. Отсчитываю секунды – кажется, быстрее, чем они бегут на самом деле. Нет, не бегут, ползут. Томительно. В подсобке – тишина. Респиратор пропитан вонью олифы. И – вонь больницы. Пробивается.
Наконец – Балда:
– Открывай!!!
Мне это – или кому-нибудь из заложников?
– Лебедь, открыва-ай!!!
Догадался уточнить. На таких мелочах, наверно, и сгорают.
– Лежать тихо! – приказываю подопечным, хотя они, кажется, и не собираются шуметь. – Не двигаться!
Ствол – в штаны. На корпус автомата натягиваю спецуху. Срываю респиратор. Руки трясутся.
– Всем оставаться на своих местах! Десять минут! – из подсобки. – Иначе – ... изрешечу!!! ... ... – матом.
Балда летит, переваливаясь через застекленный прилавок, на бегу закидывая автомат в пасть саквояжа и сдергивая намордник. Глаза – дьявольи.
Откидываю шпингалет, толкаю дверь. Балда тяжело дышит в затылок. Вываливаемся на тротуар. Как много прохожих! Главное теперь – не суетиться, не паниковать, не выдать себя. Но и прохлаждаться нельзя. Выскочить из аптеки вряд ли кто-нибудь рискнет, но телефонный диск уже наверняка наворачивают.
– Телефон я оборвал, – опровергает мои домыслы запыхавшийся Балда. Если только у них другого нет.
Ноги – чужие. В груди – пушечные выстрелы. Во рту – наждак. Перед глазами – рябь.
Заворачиваем за угол. Теперь – бегом. Это все же легче, чем плестись, ожидая, когда за спиной поднимется переполох. Один квартал, поворот. Второй, поворот. Сюда, в эту парадную. Вниз, в подвал. Дверь. Свет. Сбрасываем грязное тряпье. Нога запуталась в штанине. Опираюсь спиной о стену. Под спецовками – обычная одежда. Маскарадные костюмы кидаем в ржавую бочку. Беззвучно, бессловесно. Только тяжелое дыхание. Из десен брызнула слюна. Отряхиваемся перед выходом из парадняка. Вперед.
* * *
Подхожу к слуховому окну. Под ногами хрустит шлак. Неуверенное солнце. В лицо – липкий ветер. По карнизам задумчиво прохаживаются голуби. Осень. "Вянет лист, проходит лето, иней серебрится, юнкер Шмидт из пистолета хочет застрелиться".
Третий месяц обитаю на чердаке. Постель – покрытый коростой матрац. Балду замели. Лечат теперь зуботычинами, если еще не подох от ломок.
Остались последние пять ампул. Они – чепуха, насмешка. Годны только для поддержания тления. А потом – ломки.
Вены не работают. Ни одна. Изрешечены, сожжены даже шейные. Вчера два часа пытался попасть в височную. Горбатился над зеркальцем. Вся машина была в крови, из бороды до сих пор лезет запекшаяся шелуха. На руках проявились две кишки, но они – затромбированы. Тупиковые.
А дозы – бешеные. Для прихода нужно кубов пятнадцать, а так, для сохранения жизненного тонуса – не меньше десяти. Через каждые шесть-семь часов.
ВЫХОДА НЕТ. Верю.
Когда-то утешался доморощенной философией: я – бедная и несчастная жертва Системы, я – продукт эры Хаоса, мне нечего ждать от этой жизни, остается мне – игла, а мир – он жесток и равнодушен, он – злобен. Я погружусь в мечтания, в грезы, уйду в свой мир – и буду счастлив в нем. Я тоже хочу быть счастливым. Пусть я добьюсь этого хотя бы так. И никто не сможет отнять у меня мое счастье. Пусть и суррогатное – счастье в грезах. Никто не сможет вторгнуться туда в своих грязных военных сапогах. Я никого не пущу.
Так было раньше. А сейчас я вижу: это – самообман. Снадобье только поначалу – ощущение удовольствия, удовлетворения, иллюзия счастья. А потом, теперь, оно – лишь избавление от страшных мук. И не более.
В башке – мрак, пустота и одиночество. Мозги – окостенели. Вера, надежда и любовь скончались и трупы их разложились. Тело – будто запеленали. Давящая шуба. Перед глазами – кровавые круги. Руки бьются в колотуне. Щека – дергается. Под рубахой – мурашки. И в скелете – зарождение тупых позывов: подступление ломок.
Плетусь к матрацу, шагая тяжело, как каменный гость. Матрац – противный, в разводах и коростовых пятнах. Усаживаюсь. Сбрасываю ботинок, стягиваю ломкий от грязи носок. Стопу – на колено. Поза Лотоса. Послюнявленным пальцем размываю черный налет на коже. В глубине – тонкие фиолетовые прожилки. Передавливаго вялую мякоть икры веревкой, подкачиваю кровь. Отламываю кончики ампул. Набор. Засохшая на стенках шприца кровь растворяется. Жидкость – мутно-розовая. Игла гнется. Руки – в тряске. Контроля нет. Сную иглой, словно щупом. Нет контроля. Левее. Нет. Вправо. Нету. Новое прокалывание. Игла – дугой. Зондаж, должно быть, болюч, но боль не ощущается. Игла входит будто в омертвелую ткань. Как в глину. Пятая дыра. Нет контроля. На матрац – кровавые струйки. Руки – обагренные, липкие. Дрожь. Игла – в кость. Боль угадывается. Нога пухнет. Из пробитых скважин вытекает гноеподобная жидкость. Это уже галюны. Бетонная стена, потолочные своды, оплетенные деревянным скелетом, шлаковый пол – все шевелится, дрожит, словно водянистое. Как студень. Сейчас все повалится трясучими кусками, растает, растечется. Кто-то стоит возле деревянной подпорки. "Кто это?" Нет ответа. Подхожу. Никого. По бетонной стене фигурка. В танце Шивы. Ножки коротенькие, пухлые. Во лбу – звезда. В руке крест. Нет, флаг. Кумач. У, гадина! В виски лупит кровь. Пульсирует, бьется в стенках черепа. На, получай! – швыряю шприцем. Звук взорвавшегося, лопнувшего сосуда. На стене – мокрое пятно. Кляксой. Зачем я сделал это, зачем? Подбегаю, увязая в хрустящем гравии. Эликсир разбрызган в пыль. По бетону сползают росинки. Подбираю языком. Горечь. Скрип на зубах. Я остался без шприца. Безлошадник. Зачем он тебе, детка? У тебя больше – ничего. Ни капли. М-м-м-м... Наплыв кровавых кругов. Тяжелая гора – на глаза...
Под грудью – комочки шлака. Легкие, шелестящие. Я – тяжелый. У жизни горький привкус. Она выталкивает меня. Страшно. У меня больше нет лекарства против страха. Черная клякса – в глаза...
Под локтями – шлак. Хрустит.
Ломки. Выворачивание наизнанку. Кости – в тисках, Голова – лопается. Тупая сталь рвет мясо. Боль. М-м-м-м... Поднимаюсь, лапая стену. Карусель. Что-то делать. Скорее. Головой вниз – тоже выход. Нет. Матрац. Папиросы. Жевать табак. Нет. Машинное отделение лифтов. Над дверью – лампочка. Это выход. ВЫХОДА НЕТ. Лампочка – выход. Мой выход. Выкручиваю. Скрежет. Мурашки по хребту. Ломки. Кусок кирпича – удар – треск стекла. Цоколь. В нем – дурь. Токсикоз. Оттяжка. Известный способ. Удары кирпичом. Раскрошившееся вещество. Смешиваю с табаком. Начиняю папиросу. Руки – не слушаются. Взрываю. Глубже, глубже. Тащит. Потащило. Цепануло. Вставило. Хоровод подпорок. Стены – валятся. Тащит. Кашель. Взахлеб. Рвет горло. Грудь – разносит. Желудок – навыворот. Режущая боль. Но – легче ломок. Снимает ломки. Они – на втором плане. Еще затяжку: пусть выдаст по шарам...
Хочется запахов человеческого жилья. Голосов. Болтовни. Глаз. Общенья. Может – в последний раз.
Опираясь о стену – к выходу. Колени – ходуном.
Улица. Люди. Нет, не то... Они могут обмениваться только лживыми учтивостями. Мы потеряли детскую непосредственность. Хочется, но не могу подойти к незнакомому человеку и сказать: "Здравствуй, как тебя зовут? Давай поговорим. Мне – плохо". Самое большее, на что мы способны поинтересоваться, который час.
Стоп. Парадная Жени Гольдмана. Я пришел сюда случайно? Меня привел внутренний штурман. Перила. Ступени. Спертый воздух. Ломки. В костях ледяные пики.
– О-о-о! Ну, привет, привет, приве-ет! Молодец! Заходи!
Ди... ди... ди... ди... Эхо.
Облезлое кресло. Холст на подрамнике. Баночки с растворителем. Тюбики. Запах. Аромат красок. Забытый, далекий. В груди – толчок. В горле – груз.
Женя в заляпанном рабочем халате. Что-то говорит. Улыбка. Запах. Кости – наизнанку. На глазах – тяжелая кровавая клякса...
Абажур. Паутинчатая трещина. Потолок. Лицо Жени. Глаза – испуганные. Страх. Приподымаюсь.
– Щас, старик, щас. Что у тебя – сердце? Щас...
Ас... ас... ас... ас...
Отходит. Роется в тумбочке. Шелест целлофана. Вываливает на стол. Таблетки. Куча.
– Щас, подожди, щас. Черт, валидола нету. Щас, у соседей. Подожди мигом. – Выбегает.
Вскакиваю. К столу. В висках – хрустальные молоточки. Роюсь в блестящих упаковках. Буквы двоятся. Есть! Родедорм. Сед. В карман. Тумбочка, полки голяк. Верхний ящик. Машина. Двадцатикубовая. В карман. Иглы под прозрачной пластмассой. "Пчелки". В карман. Быстро – на место, на тахту. Успел. В висках – удары. Кости – через мясорубку.
Вонючий туалет. Отдельная кабинка. Разбодяживаю колеса. Стакан упер со стола. Всаживаю коктейль. Двадцать кубов. В мясо. В четыре тычка. Ничего, размотает.
Легче. Ломки откатывают. В голове – чистеет.
Раскрываю ладонь. На ней – монета. Античная. Украл у Жени. Он гордился ею больше остальных. Значит, она – самая дорогая.
В костях – ломаные лезвия. Раскаленные. Мышцы одеревенели. В голове хлюпает размягченный мозг. Туман. Голоса.
Тело раздваивается. Отделившаяся половина взмывает ввысь. Вторая – на скамье. Обмякшая. Ощущение крыльев. Свобода. Все вокруг – коричневое. Плоское. Вниз. Воссоединение. Усталость.
Лежу я – или стою? Где – небо? Я – высокий, выше деревьев. Я – из воска. Проливаюсь на асфальт. Мышиная морда. Оскал зубов. Пасть – растет. Это человеческий череп. Огромный. В небе скрежещут механизмы. Череп воспаряет. Воздушный шар. Растворяется в облаках. Силой взгляда сметаю качели. Прожигаю дыру в стене. Оттуда – стая голубей. За ними. Тело раздваивается. Оторвавшаяся от земли половина превращается в птицу. Руки вытягиваются в крылья. Захватывает дух...
Облезлые, облупившиеся стены. Городской клуб филателистов. Здесь же нумизматы.
Дряхлый нумизмат. Монеты в целлофановых ячейках. Толстые линзы очков. Борода.
– Сколько это может стоить?
Лупа. Каталог. Шевеление губ. Давай скорее, старая гнида.
– Антика, – еще что-то – не понимаю. Наконец: – Номинал – семьсот рублей.
– Купите.
– Я не покупаю. Я – меняю.
– Возьмите за пятьсот.
– Я не покупаю.
Большой живот. Волосатые руки. Этот покупает все, Разглядывает. В глазах – алчность.
– Пять рублей.
– Семьсот.
– Сто.
– Семьсот. Номинал.
– Я не торгуюсь.
– Я – тоже.
В сторону. Правила игры. Кто – еще? Опять – толстый.
– Ну-ка, покажи, не разглядел. Каталог. Лупа. Алчность. Если отнимет не хватит сил отстоять.
– Даю триста. Деньги – сразу.
– Семьсот.
– Хорошо – пять сотен. У меня больше нету,
– Шесть кусков – меньше не могу.
– Годится. Отойдем.
Насмешливая, глумливая рожа Салата.
Ломки...
Тридцать кубов...
Вылезают волосы. Отделяются от головы. Чувствую реалистично. Бред? Волосяные луковицы – огромны. Бред.
Отражение в стекле. Лицо – чужое. Мое лицо – чужое. Страшно. Кто-то стоит сзади. Никого. Асфальт – плывет. Тошнота. Кости – под молотом. Летящий поезд. На пути – человек. Священник в черной рясе. Бред. Кто-то идет за мной? На другую сторону улицы – быстро. Качает. Мир – разрушается. Все – черное. Трупный запах. Входит через уши. Трупный запах – от меня. Люди отворачиваются.
Где я? Холодно. Ночь. Знобит. Ломки. Скорее – вмолоться. Двор. Парадняк. Закрыто. Автомобиль. Дверцы – наглухо. Удар ногой – по ветровому стеклу. Слабо. Еще. Пищит. Еще удар. Еще. Еще. Поддается. Сдалось. Руку – в салон. Кнопка.
Мягкое сиденье. Шприц. Скорее. Ампулы. Набор. Пять кубов. Десять. Трясучка. Почти полный цилиндр – пятнадцать. Под язык. Сгусток вен набухший. Ощупью. Шприц – под носом. Ввод. Есть контроль! Пошел поршень. До отказа. Приход. Энергия. Сердце: тум-тум-тум-тум... Шприц – с иглы. Игла осталась в кишке. Кровь: кап-кап-кап-кап... Наборной "пчелкой" – в ампулы. Пять кубов. Десять. Пятнадцать. Наживляю. Липкость. Кровь. Поршень – до отказа...
Оклики... Мужской голос. Громко. Эхо. В воздухе – лица. Отвернуться никак. Перемещаются вместе со взглядом. Удары сердца: тум-тум-тум-тум... ТУМ-М-М... ТУМ-М-М... ТУМ-М-М... ТУМ-М-М...
Толща зеленой воды. Залив. Пузырьки. Столбы дыма. Солнце. Ящерица парусник – Млечный Путь. Удары сердца: тум-тум-тум-тум... Женское лицо. Слезы – по стеклу. Тум-тум-тум-тум – сердце. Бдщ-бдщ-бдщ-бдщ – сапоги. Черные. Подошва – елочкой. Вращают Землю. Бдщ-бдщ-бдщ-бдщ... тум-м-м... тум-м-м... тум-м-м... тум-м-м... бдщ-щ-щ... бдщ-щ-щ... бдщ-щ-щ... бдщ-щ-щ...
Впереди – свобода. Впереди – Мировая Гармония... Ослепительная вспышка. Чудовищный удар. Ядерный гриб. Клубящиеся сгустки крови на стенке стеклянного цилиндра.
