Текст книги "В воздухе - 'яки'"

Автор книги: Николай Пинчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

– Старшего лейтенанта Пинчука срочно к начальнику штаба полка! – этими словами встретил нас посыльный.

Мне почему-то подумалось, что получу взбучку за вчерашний "концерт". Приготовился к ответу на ходу. Переступив порог штабного помещения, я приложил руку к фуражке:

– Товарищ подполковник! Старший лейтенант Пинчук по вашему приказанию...

Но начальник штаба Федор Семенович Гнездилов, высокий, худощавый, с воспаленными от бессонницы глазами, устало махнул рукой:

– Садись, артист! Докладывать потом будешь. А сейчас быстро поднимай в воздух свою четверку и на максимальном режиме жми вот сюда, – начальник штаба показал пальцем на район Витебска. – Прикройте наши войска. На помощь подойдет четверка Запаскина. Он с ребятами вот-вот должен быть здесь.

Гнездилов достал портсигар, размял папиросу и, внимательно вглядываясь в мое лицо, будто впервые его увидел, добавил тепло, по-отцовски:

– Уж ты, Николай, не подведи. Теперь-то ты в родном небе. Вроде хозяина. Ну, желаю удачи, – и он пожал мне руку.

Я выскочил из штаба, на ходу отдал распоряжения своему ведомому и второй паре летчиков. Вдогонку раздался голос подполковника:

– И чтобы мне было без выкрутасов, а то голову сниму...

У самолета техник участливо спросил:

– Чего он так раскричался?

– Пусть это тебя не тревожит, – успел я сказать и, пристегнув парашют, задался в кабину.

В считанные минуты четверка краснозвездных Яков была в воздухе и с набором высоты взяла курс на Витебск. На подходе к району боевых действий мой ведомый Борис Арсеньев передал по радио:

– Командир, вперед! по курсу немецкие самолеты!

Увидев их, решил подняться еще метров на 500. В воздушном бою часто высот решает исход дела. Кто выше, у того преимущество в выборе маневра и атаки.

Вслед за мной поднялись и товарищи. Высотомер показывал 4500 метров. На большой скорости мы пошли на сближение с "мессерами" Они летели двумя четверками, держа дистанцию в 600-800 метров. Я передал Арсеньеву: "Боря, с ходу атакуем первую четверку!", а Баландину дал команду связать боем вторую четверку "мессершмиттов".

Немцы, надеясь на свое численное превосходство, приняли вызов. Бой начался с виражей, а затем продолжался на вертикальном маневре. На крутой горке мой Як настиг один самолет противника. От прямого попадания 37-миллиметрового снаряда он ворвался.

Тут же увидел, что другой фашист заходит в хвост Арсеньеву. Это могло кончиться плохо для моего ведомого. Предупредил его по радио:

– Борис, влево, резко влево, в хвосте – немец!

Узнав мой голос, он бросил самолет в крутую спираль, и огненная очередь прошла мимо.

Я находился немного выше и левее вражеского самолета. Положение было выгодным. Упустить такой момент непростительно. Все мое тело напряглось, ладонь словно прикипела к рукоятке управления. С большим креном и снижением доворачиваю еще левее и отчетливо вижу в перекрестии прицела врага. Нажимаю сразу на обе гашетки – и второй стервятник камнем пошел к земле.

В этот момент я почувствовал тупой удар. Мой самолет сильно встряхнуло. Не раздумывая, сваливаю машину в штопор. Увидел, что у "ястребка" нет половины левого элерона. Но, несмотря на повреждение, машина еще слушалась меня.

По пути на аэродром мысленно еще раз представил себе картину боя. Только теперь все понял. В пылу сражения, когда я гнался за вторым "мессером", не заметил его ведущего. Зато он внимательно наблюдал за мной и, выбрав момент, полоснул из пушки по левой плоскости Яка. А когда я был в штопоре, немец, очевидно, подумал, что со мной все кончено, и прекратил погоню. Через некоторое время снова увидев мой бортовой номер, вражеский летчик сразу пустился наутек.

Арсеньев потерял меня и пристроился к Баландину, который сбил одного фашиста. Самолет Николая Корниенко подбили, и он вынужден был выйти из боя.

Отважно дралась с восьмеркой "фоккеров" вторая наша четверка во главе с командиром эскадрильи капитаном Запаскиным. О ее вылете я услышал по радио с командного пункта полка, уже находясь со своей группой в воздухе.

Абрамишвили надежно прикрывал командира эскадрильи, но при каждом промахе ругался по-грузински. В очередном заходе комэск умело сманеврировал, выбрал выгодную позицию и зажег "фоккер". Остальные вражеские машины повернули назад.

– Вот, Мириан, нам с тобой один на двоих достался, – пошутил командир, успокаивая своего горячего товарища, которому на этот раз не повезло.

Весь бой длился около 15 минут. Не досчитавшись 4 самолетов, немецкие пираты, не солоно хлебавши, ушли восвояси. Мы в этом бою, несмотря на численное превосходство врага, потерь не имели.

Я упоминал о том, что на подбитом самолете Корниенко вышел из боя. Мы думали, что наш товарищ погиб и, к счастью, ошиблись. Вражеский снаряд угодил в заднее бронестекло кабины его машины. На какое-то мгновение у летчика потемнело в глазах. Самолет качнулся и не совсем уверенно развернулся.

– Плохо вижу... – передал Николай на командный пункт.

Ему ответили:

– Попытайся как-нибудь дотянуть до аэродрома.

Превозмогая резь в глазах, сквозь туманную пелену следя за приборами, Корниенко сумел приземлить самолет. У края посадочной полосы стояла наготове санитарная машина. Когда в санчасти Николаю промыли борной кислотой глаза, он вскочил со стула и радостно закричал:

– Братцы, все в порядке, я вижу!

– Ну, Корниенко, – улыбнулся врач, – считай, что тебе здорово повезло. Ведь смерть за спиной была.

Образовавшаяся в кабине пыль от разбитого бронестекла попала летчику в глаза, а ему показалось, что он ранен и начинает слепнуть. Николай остался в строю.

В моей летной книжке появилась новая запись: "27 мая 1944 года в воздушном бою в районе Витебска ст. лейтенант Н. Г. Пинчук сбил два немецко-фашистских истребителя Ме-109".

Так я отметил свое возвращение в небо родной Белоруссии.

Вражеские воздушные разведчики настойчиво пытались проникнуть в наш тыл, чтобы засечь перегруппировку войск. Мы получили задачу ни за что не допустить пролета лазутчиков.

Командир полка установил патрулирование истребителей в воздухе и дежурство на аэродроме в течение всего светового дня. В каждой эскадрилье составили график дежурств, согласно которому 2 летчика все время находились в состоянии полной боевой готовности. Они сидели в кабинах своих самолетов, готовые по первому сигналу взмыть в воздух на перехват врага. Патрулирование и дежурство на аэродроме занимало почти все наше время. Хватало работы техникам и мотористам, оружейникам и прибористам. После каждого вылета они тщательно проверяли самолеты, устраняли неисправности, разбирали, чистили и смазывали оружие, опробовали его. Малейшая оплошность или недосмотр техника, моториста или оружейника могли стоить жизни летчику. Это хорошо понимали наши ребята и старались изо всех сил.

В заботах и делах я и не заметил, как в зеленый наряд оделись деревья, ярко запестрели луга и поляны. В голубизне неба кудрявились белесые облака, а зачастую оно было и вовсе безоблачным. С шумом проносились стаи птиц. На аэродромных тропинках появились трудяги-муравьи. Казалось, вся природа пришла в движение. До чего же хороша летняя пора! "Сейчас бы взять косу – и на луг. А вечерком, разомлев от работы и жары, окунуться в прохладные воды родной Волчанки да за околицей посидеть с девчатами..." – думалось мне. Но то были лишь благие желания.

6 июня четверка наших истребителей вылетела на перехват двух немецких разведчиков "Фокке-Вульф-190". Ее возглавил заместитель командира 3-й эскадрильи старший лейтенант Василий Архипов. Одновременно с аэродрома Дубровка взлетела четверка Яков полка "Нормандия". Вместе с бывалыми пилотами на свое первое боевое задание поднялся молодой летчик младший лейтенант Морис Шалль.

В заданный район обе четверки прибыли почти в одно время. Немцы, заметив "ястребки", сразу же перешли в пикирование и на бреющем полете укрылись. Шалль, боясь потерять из виду своего ведущего, не спускал с него глаз и поэтому не заметил ухода врага. Когда же увидел идущий со стороны солнца самолет, обстрелял его. Тот начал снижаться, оставляя за собой шлейф черного дыма.

Возвратившись на свой аэродром, обрадованный младший лейтенант доложил о своей победе. Но в штаб "Нормандии" поступило сообщение о том, что одним из французских летчиков подбит самолет 18-го гвардейского истребительного полка. Побледневший Шалль сразу понял, что допустил роковую ошибку. Только теперь ему стало ясно, почему атакованный им истребитель не оказывал сопротивления.

Этот печальный случай стал достоянием высшего командования. Морис Шалль очень боялся, что его отправят обратно во Францию. Это считалось в полку "Нормандия" позорным наказанием. Молодой летчик чистосердечно признал свою вину, глубоко раскаялся и заверил всех, что искупит ее кровью.

Учитывая обстановку и то, что Шалль был в первом боевом вылете, наше командование сочло возможным оставить его в полку.

Как-то неприятельскому разведчику Ю-88 в сопровождении двух истребителей Ме-109 удалось километров на двадцать проникнуть в глубь нашей территории. В это время в воздухе находился только один командир полка Анатолий Емельянович Голубов. Получив по радио координаты, он быстро обнаружил фашистских стервятников и с ходу атаковал ведущий "мессер". Ведомый пытался преградить советскому самолету путь, но безуспешно. Подожженный Голубовым истребитель упал на виду у всего личного состава нашего полка.

Теперь Голубов вступил в бой с бомбардировщиком. Вражеский летчик попытался спастись бегством. Но не тут-то было. Як настиг его и поджег. Выбросившийся с парашютом немец приземлился недалеко от нашего аэродрома. Это был опытный летчик с железным крестом. Заикаясь от испуга, он, как попугай, повторял:

– Гитлер капут. Гитлер капут...

– Если Гитлер капут, зачем же вы воюете? – спросил генерал Захаров.

– Все время мне сопутствовал успех, – понуря голову, отвечал пленный. Нидерланды, Бельгия, Франция, Греция – все я прошел. У Геринга осталось совсем мало ветеранов его воздушного флота. Сейчас в Германии готовят летчиков за шесть месяцев. Они вожжами только могут дергать, как кучер, криво улыбаясь, откровенничал немец. – Если мы, асы, не можем справиться с вами, то этим сопливым слюнтяям и подавно тут нечего делать.

Весь личный состав горячо поздравлял командира полка с победой в воздухе. Мы и раньше знали о его боевом мастерстве и бесстрашии. Теперь он подтвердил свое умение в труднейшей обстановке. "Батя", как все любовно называли командира полка, был старше всех нас и намного опытнее. Он по праву считался одним из лучших летчиков-истребителей не только в дивизии, но и во всей воздушной армии. Высокий, стройный, с приветливой улыбкой и мягкими жестами, наш командир пользовался огромным уважением личного состава. Есть люди, которые с первого взгляда располагают к себе. К ним относится и Анатолий Емельянович Голубов. Человек большой доброты, сердечности и неподдельной искренности – таким я знаю его и по сей день.

Советское командование готовило крупную операцию. В этом мы окончательно убедились, когда нашей эскадрилье поставили особую задачу сопровождать и прикрывать военно-транспортный самолет с высоким начальством в район Невель, Полоцк, Витебск, Гомель. Позже узнали, что целью этих полетов была координация действий авиации фронтов. Неделю нам довелось выполнять задание, после чего Главный маршал авиации А. А. Новиков поблагодарил летчиков эскадрильи, пожелал успехов в предстоящих боях за полное освобождение Советской Белоруссии.

Утром 23 июня мы перелетели на аэродром Дубровка, где базировались полк "Нормандия" и две эскадрильи нашей части, чтобы совместно сопровождать большие группы бомбардировщиков. Было приказано нанести массированные удары по железнодорожным станциям и местам скопления живой силы и техники врага в районе Витебск, Орша, Толочин, Богушевск, Крупки, Борисов. В тот памятный день советские войска перешли в решительное наступление против ненавистного врага на территории Белоруссии. Начала осуществляться операция "Багратион".

Наступление было настолько стремительным и неудержимым, что сразу же подавило и деморализовало многие фашистские части. Пленные немецкие солдаты и офицеры в растерянности бормотали, что Гитлер дал приказ любой ценой удерживать занимаемые позиции, уверял, будто "девятый вал" русских разобьется о их мощную, глубоко эшелонированную оборону, однако все рухнуло...

Мы ежедневно делали по 2-3 вылета на разведку немецких войск и скопления техники, забираясь в тыл врага на 80-100 километров. Я летал в паре с Алексеем Калюжным, а Владимир Запаски со своим тезкой – Баландиным. Пара французских летчиков полка "Нормандия" прикрывала нас от внезапного нападения фашистских истребителей.

Как-то мы с Калюжным зашли к Жаку Андре и Шарлю Монье, чтобы подробно обсудить предстоящий полет. Они не спеша пили кофе.

– О-о-о! Камарад Николай и Льёша! – радостно поднялся навстречу Жак. Просим к столу!

– Что наши русские друзья предпочитают? – любезно осведомился Шарль, держа в одной руке термос с горячим кофе, а в другой – с чаем.

– А что пьют французы? – спросил Калюжный.

– Жак – кофе, а я – русский чай, – смеясь, ответил Шарль.

– Ну, а мы будем и то, и другое, – сказал я и присел к столу.

Поговорили о деле. Потом Шарль взял гитару, тронул струны и запел французскую песенку.

Когда мы собрались уходить, Жак Аидре серьезно сказал:

– Николай, разведку ведите спокойно, назад можете не оглядываться. Я и Шарль гарантируем вашу неприкосновенность.

Мы произвели глубокую, обстоятельную разведку железной и шоссейной дорог на участке Орша – Борисов, отыскали места скопления вражеской пехоты, танков, полевой и зенитной артиллерии. Удалось выявить, в каком направлении отступают немцы, где закрепляются для обороны, каковы их силы. Во время полета нас бдительно охраняли Андре и Монье. Мы доставили ценные сведения о противнике. Разведданные тотчас же были переданы в штаб дивизии, а оттуда в штаб армии.

Каждый день сводки Совинформбюро приносили радостные сообщения. 27 июня освобождена Орша, 28 июня враг изгнан из Могилева, 29 июня знамя свободы взвилось над Бобруйском... Части Красной Армии уже находились в моих родных местах. Сердце от радости билось учащеннее.

29 июня моросил частый мелкий дождь. Плотные облака окутали землю на высоте 200-300 метров. Такая погода считалась ограниченно летной. Несмотря на это, утром из штаба дивизии пришел приказ: любой ценой добыть разведданные о противнике на направлении главного удара наших войск. Меня и Владимира Баландина вызвали на командный пункт. Подполковник Голубов поставил задачу – произвести разведку участка шоссейной дороги в районе Крупна, Борисов, Смолевичп. Вместе с командиром полка выбрали наиболее безопасный маршрут и профиль полета. С задачей справились, в этот раз данные разведки передавали по радио открытым текстом.

Только выполнили задание, как поступила команда вторично вылететь по тому же маршруту. Враг, вероятно, не ожидал, что в такую погоду у него в тылу могут появиться советские самолеты. Поэтому первый полет прошел сравнительно спокойно. Зенитки открывали огонь с большим опозданием. Теперь же немцы встретили нас ураганным огнем. Маневрируя скоростью и направлением, иногда скрываясь в облаках, мы сумели уклониться от вражеских снарядов и пуль.

Приземлившись, подтвердили виденное в первом полете. Указали участки, где было особенно большое скопление техники и живой силы врага, пометили на карте места, откуда немцы вели наиболее интенсивный зенитный огонь. Командир полка долго что-то доказывал по телефону офицеру из штаба дивизии, а когда вышел на улицу, мы увидели, что он чем-то расстроен.

– Генерал приказал еще раз осмотреть и обшарить этот район, – тихо сказал Голубов. – Вы уже устали, я слетаю сам.

Он дал команду старшему инженеру полка Андрею Захаровичу Нестерову быстро подготовить самолет Баландина. Командир полка и этот летчик были одинакового роста, и не требовалось подгонять сиденье в кабине. Через полчаса Голубов поднял "ястребок" в воздух. Данные о противнике он передавал по радио. Затем от него поступило сообщение, что ведет бой с двумя немецкими истребителями. А через несколько минут связь прекратилась.

В томительном ожидании два полка, наш и французский, внимательно вглядывались в небо. Проходил час, другой, а командирского "ястребка" все не было. И только во второй половине дня на аэродроме приземлился транспортный самолет. Из него на носилках вынесли израненного и обгоревшего подполковника Голубова. Посмотрев на командира, кто-то сказал:

– Отвоевался наш "Батя"... На него зашикали:

– Помолчи, не каркай!

Голубов на какое-то время пришел в себя, немного приподнялся и еле слышно прошептал: "Гвардейцы... "Раяки"... Отомстите!.." Голова его безжизненно упала на носилки.

У подполковника обгорели колени и плечо, были сломаны 7 ребер, нога, ключица, треснула тазобедренная кость, поврежден череп. Шансов на жизнь очень и очень мало. Мы стояли вместе с французами и не могли в утешение ни слова вымолвить. У многих на глазах навернулись слезы.

Носилки с полуживым командиром перенесли в другой самолет, и он взял курс на Москву, чтобы доставить раненого в Центральный военный госпиталь.

Командование полком принял майор С. А. Сибирин. Это был волевой, смелый летчик. на своем боевом счету он уже имел 18 сбитых самолетов врага. Большой радостью для всех нас явился Указ Президиума Верховного Совета СССР от 1 июля 1944 года о присвоении ему звания Героя Советского Союза. Сибирин был первым летчиком в нашем полку, удостоенным высшей награды Родины. А потом пришла еще одна радостная весть: приказом Верховного Главнокомандующего нашему 18-му гвардейскому авиаполку было присвоено почетное наименование "Витебский". В эти торжественные минуты мы не забывала о своем "Бате", беспокоились о его судьбе.

Медики сделали все, чтобы вернуть в строй командира полка. В один из октябрьских дней к штабу подкатил юркий "виллис". Из него не спеша вышел высокий человек в кожанке и шапке. Все тотчас узнали Анатолия Емельяновича Голубова. По аэродрому от самолета к самолету понеслась новость:

– "Батя" приехал! Живой и здоровый! Голубов улыбнулся:

– Мы еще повоюем, друзья!

К вечеру все в полку уже знали, что случилось в тот памятный день. Вступив в бой с двумя "мессерами", Голубов с первой атаки сбил ведомого. Самолет упал недалеко от Борисова. Второй фашист не проявлял особой активности, но и не выходил из боя. Находясь в вираже, он все время оттягивал наш "ястребок" к лесу, откуда сразу был открыт сильный зенитный огонь. Машина Голубова попала в ловушку. Зенитный снаряд, угодивший в правое крыло, зажег бензобаки. Самолет горел, находясь на небольшой высоте над расположением вражеских войск. Чтобы не попасть в руки противника, Голубов развернул машину в сторону наших пехотинцев, форсировавших Березину. Огонь все ближе подбирался к пилотской кабине. Едкий дым затруднял дыхание. На высоте 40-50 метров от объятого пламенем правого крыла начали отваливаться куски. Неуправляемый самолет стал падать. С большим трудом Голубов открыл фонарь кабины, чтобы покинуть горящую машину, но всепожирающий огонь тут же охватил его одежду. А земля все ближе и ближе... "Отлетался, старик, конец", – молнией мелькнула в голове мысль. Он успел вынести ногу на левую плоскость, и ураганный поток встречного воздуха сбросил его с самолета. Все это произошло в считанные секунды. Больше командир полка ничего не помнил.

Болото и ранец парашюта смягчили удар. В бессознательном состоянии полуживого Голубова подобрали наши пехотинцы и доставили в ближайший госпиталь. Там ему оказали первую помощь и самолетом отправили на наш аэродром, откуда он и попал в Москву.

Четверо суток подполковник не приходил в сознание. Лучшие врачи вели борьбу за жизнь отважного летчика. Его организм оказался на редкость крепким, и смерть постепенно отступала. После трехмесячного лечения Анатолий Емельянович выздоровел. А санаторный отдых укрепил его организм. Вскоре мы снова видели "Батю" в кабине боевого "ястребка".

События на фронте развивались настолько стремительно, что штабные работники едва успевали делать необходимые отметки на оперативных картах. Один за другим следовали поздравительные приказы Верховного Главнокомандующего об освобождении городов Белоруссии. И вот пришел долгожданный день: освобождена столица республики – город Минск. Советские войска стремительно продвигались все дальше на запад.

Форс-мажор

У войны жестокие, неумолимые законы. Она не знает пощады к людям, не разбирает, добрый ты или злой, хороший или плохой. В общем, на войне, как на войне, всякое бывало. Часто летчики оставались живы-здоровы в жестоких, неравных боях, а случалось, что погибали без боя, вдали от переднего края.

Прошло три с лишним десятилетия, а в моей памяти и сейчас оживает трагический случай, происшедший со старшим лейтенантом Морисом де Сейном из полка "Нормандия" и советским механиком старшиной Владимиром Белозубом.

Во время операции "Багратион" полк "Нормандия" вместе с 18-м гвардейским истребительным авиаполком базировался на аэродроме Дубровка. С "нормандцами" наши ребята уже более года вместе летали, поэтому мы хорошо знали друг друга. Советские летчики помогали французам изучать технику, овладевать тактикой ведения группового воздушного боя, часто совместно разбирали боевые полеты. Мы учили их русскому языку, а они нас французскому. Между нами установилась не только крепкая боевая дружба, но и самые теплые, товарищеские отношения.

Старший лейтенант Морис де Сейн был одним из любимцев полка "Нормандия". Он прибыл в часть в декабре 1943 года. Однополчане прозвали его бароном. Морис де Сейн отличался отменной вежливостью и обходительностью в обращении с товарищами, большой выдержкой. Возможно, сказывалось его аристократическое воспитание. Выходец из дворянской семьи, старший лейтенант не кичился своим происхождением. Родители готовили ему сугубо гражданскую карьеру, но Морис увлекся авиацией и отлично окончил военное училище. На советско-германский фронт этот офицер прибыл уже классным летчиком-истребителем.

Самолет де Сейна обслуживал механик Владимир Белозуб. Война застала его курсантом Вольского авиатехнического училища. Молодой, крепко скроенный, полный сил и энергии, он рвался на фронт, где сражался с фашистами его младший брат Павел. После ускоренного курса обучения Владимир получил специальность авиамеханика и был направлен в одну из истребительных авиационных частей. К моменту перевода в полк "Нормандия" Белозуб уже имел опыт эксплуатации и обслуживания самолетов.

Спокойный и рассудительный, с мягким певучим голосом и украинским говорком, он быстро нашел общий язык и подружился с французским пилотом. Бывало, только приземлится самолет де Сейна, а Белозуб уже тут как тут.

– Рад вас видеть, Как себя чувствуете? – с улыбкой и явно плохим произношением спрашивал он по-французски летчика.

– Отлично, благодарю, – смеясь над произношением Белозуба, отвечал де Сейн.

– Как вела себя машина в воздухе? – переходил на русскую речь механик.

– Нормаль, Володья, – на ломаном русском языке произносил француз.

Пока самолет находился на аэродроме, старшина Белозуб от него не отходил. Он то подкручивал гайки, то ставил "самую главную" деталь, как мы шутя называли шплинт, то проверял исправность рулей или осматривал шасси. Да мало ли дел найдется в сложной машине! Часто недосыпал, но самолет всегда был в исправности и боевой готовности.

Как-то де Сейн узнал, что его механик вторую ночь не ложится спать.

– Камарад Белозуб, нужно отдыхать. Человек без сна, как подбитый самолет, – сказал французский летчик, стараясь быть строгим.

– Отдыхать после победы будем, – устало ответил Владимир и закурил. Морис, поедем после войны к нам, на Украину. Мать таких вареников и галушек состряпает, что язык проглотишь, Во Франции таких ни в каком ресторане не найдешь. – Он загасил папиросу и с веселой уверенностью заключил; – Хоть и интересная ваша страна, а таких галушек нет.

– Обязательно поедем, камарад, обязательно, – похлопал его по плечу де Сейн.

– Вот и добре. Я тебя хлопцам нашим покажу.

– Зачем?

– А они в своей жизни живого дворянина еще ни разу не видели...

– Хороший ты парень, Володья! Мы должны быть друзьями до самой смерти. Ты молодой, еще побываешь на моей родине, увидишь Париж...

В результате стремительного наступления Красной Армии аэродром Дубровка к середине июля оказался километров на 200-250 позади линии фронта. Это не позволяло осуществлять четкое взаимодействие авиаторов с наземными войсками. Поэтому полк "Нормандия" получил приказ перебазироваться на полевой аэродром близ литовской деревни Микунтани.

Утро 15 июля выдалось погожим, солнечным. Под голубым куполом неба медленно плыли редкие облака. Летчики и техники "Нормандии" сидели на зеленой траве у своих самолетов и ждали разрешения на подъем в воздух. Предполагалось, что на новом месте могут сразу начаться боевые вылеты, поэтому каждый механик должен был лететь в самолете вместе со своим летчиком.

Де Сейн вылетал со второй группой. Когда подали команду на запуск моторов, Владимир Белозуб забрался в отсек фюзеляжа за бронеспинку летчика и закрыл за собой люк. В тесном полутемном отсеке, где обычно хранились инструмент и чехлы, с парашютом не поместишься, поэтому механик и не взял его.

Группа легла на курс по проложенному маршруту. При подходе к первому контрольному ориентиру де Сейн почувствовал, что с самолетом творится что-то неладное, и доложил командиру: "Мотор дает перебои, давление горючего падает". Командир полка Пуйяд приказал немедленно возвращаться обратно.

– Вас понял, мой командир, приказ выполняю.

При подходе к аэродрому де Сейн попросил обеспечить ему посадку с ходу. Руководитель полетов майор Луи Дельфино быстро освободил посадочную полосу. Когда летчик выпустил шасси, бензиновые пары наполнили пилотскую кабину, оседая на стеклах, приборах, одежде, лице. Дышать стало трудно. Сквозь бензиновый туман, как сквозь плотную кисею, еле просматривалась взлетно-посадочная полоса, поэтому трудно было сделать точный заход на посадку.

После ухода на второй круг де Сейн доложил о случившемся командир. Но с земли уже видели белую испаряющуюся дорожку, тянувшуюся за хвостом самолета. По радио попытались завести летчика вслепую в створ посадочной полосы. Беспрерывно следовали команды:

– Де Сейн, берите вправо!

– Морис, уходи вверх!

Но и второй заход был неудачным. Скопившиеся в кабине пары бензина застилали глаза, вызывали тошноту, кружили голову. С каждой секундой самочувствие летчика ухудшалось. Положение становилось угрожающим. Оставался единственный выход – прыгать с парашютом. Об этом кто-то подсказал майору Дельфино. Он взял микрофон:

– Де Сейн, приказываю немедленно прыгать! В динамике послышался прерывистый, ослабевший голос:

– У меня за спиной механик Володья, он без парашюта... Попробую приземлиться.

Услышав это, руководитель полетов растерянно прошептал: "Форс-мажор" непредвиденное, непреодолимое обстоятельство – и беспомощно опустил микрофон. А самолет, словно большая слепая птица, метался из стороны в сторону.

– Де Сейн, немедленно прыгайте! Володю спасти невозможно...

Но де Сейн продолжал борьбу за спасение жизни товарища. В третьем заходе после очередного разворота самолет начал снижатъся в створе посадочной полосы, и казалось, вот-вот сделает нормальную посадку. Однако при подходе к полосе машина стала накреняться то влево, то вправо. На запросы и команды по радио летчик уже не отвечал, видимо, силы оставили его. На высоте двух-трех десятков метров от земли почти неуправляемый самолет в последний раз прошел над посадочной полосой, затем резко опустил нос, и через несколько секунд раздался оглушительный взрыв.

К месту катастрофы рванулась санитарная машина с дежурным врачом и офицерами. Но их помощь уже была не нужна. Возвратившийся вскоре оттуда врач с непокрытой головой подошел к группе французских летчиков и русских механиков.

– А они после войны на Украину собирались поехать... Все в траурном молчании сняли головные уборы.

– Орэвуар, Морис! Прощай, Володя!

О чем думали в последние мгновения старший лейтенант Морис де Сейн и старшина Владимир Белозуб – о скорой ли победе, о родном доме, о несостоявшейся встрече с родителями, друзьями? Об этом никто никогда не узнает.

Так во имя большой дружбы, родившейся в борьбе с общим врагом, французский летчик, спасая русского механика, не задумываясь, пожертвовал собой.

Теперь, много лет спустя, когда я вспоминаю этот случай, в моих ушах с особой силой и большим смыслом звучат слова известной песни:

В небесах мы летали одних,

Мы теряли друзей боевых.

Ну а тем, кому выпало жить,

Надо помнить о них и дружить.

Француженка Луиза де Сейн в честь боевого друга ее старшего брата Владимира Белозуба – назвала своего сына Володей.

Семьи де Сейна и Белозуба породнились в памятном 1944 году. Почтальон частенько приносит письма Елене Семеновне Белозуб с французским штемпелем на конверте. А Луиза де Сейн получает весточки из села Покровское, что в Днепропетровской области. Вот уже более 30 лет в уютной украинской хате Белозубов и в парижской квартире де Сейнов на самом видном месте висят портреты двух улыбающихся парней в летной форме.

Отчий дом

Как птицы, пережив в чужих краях зимовку, слетаются к своему гнездовью, так и человек после долгой разлуки стремится к отчему дому.

Когда я находился вдали от родных мест, эта мысль не так волновала меня. Да и куда поедешь, если моя местность оккупирована врагом? Но с каждым шагом по белорусской земле мысль о доме все больше и настойчивее преследовала меня. Она просто стала навязчивой. По ночам мне снились отец, мать, сестра с братьями, мои сверстники. То казалось, что я сплю в нашей хате, возвратившись из ночного, и мать меня осторожно, ласково будит: "Коля, сынок, вставай, драники остынут". То я видел себя в лесу С лукошком, полным грибов, а то со своими одногодками в кругу деревенских девчат.

Товарищи, видя мое не совсем обычное состояние, стали подтрунивать:

– Уж не влюбился ли ты, Николай? Признавайся, как на исповеди, свадьбу всей эскадрильей сыграем!

Я отмалчивался и только вздыхал. Да какие тут могут быть шутки, когда дом всего в 120 километрах (мы стояли тогда под Борисовом), ты ежедневно пролетаешь рядом, а зайти не можешь. "Мать, наверное, при звуке каждого самолета всматривается в небо", – думалось мне.

Но война есть война, и солдату при всех обстоятельствах надлежит свято исполнять свой долг. На аэродроме мы несли ежедневное боевое дежурство, временно выполняя задачу летчиков противовоздушной обороны. Перехватывали воздушных лазутчиков, охраняли от бомбежек наши войска, города, деревни. В общем, обычная, будничная работа.