Текст книги "Край, где кончается радуга"

Автор книги: Николай Полунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Объявился Пэл, как и пропал тогда, неожиданно. На следующий или через день, как Вест поселился здесь, утром, выйдя на роскошные развалины роскошного крыльца, Вест увидел фланирующую мимо знакомой развинченной походочкой фигуру и еле догнал аж на соседней улице. При входе Пэл уселся на обломанную колонну и заявил: ага, это хорошо, что ты мне встретился, а то как раз приткнуться негде. В самом доме, критически попинав кучи разной рухляди и мусора, сказал, что в остальные комнаты не пойдет, да и Весту не советует, знает он эти особняки, провалиться – раз плюнуть, до того сгнило все. Вест, конечно, начал приставать с вопросами и напомнил о давнем обещании. Это пожалуйста, это сколько угодно, сказал Пэл. Позавчера они ходили на Комбинат. Комбинат только при первом рассмотрении казался близко. Это все из-за труб, подумалось Весту, когда начался второй час пути. С Двадцатых, из квартала особняков, большей частью разрушенных и смятых Городом, пустующих, с летучими мышами на чердаках и кошками в подвалах, либо занятых кем-то подо что-то (но никак не под жилье), светящихся плотно занавешенными окнами или черных, как выброшенные на берег корабли, Пэл провел его сразу на Сороковые, заселенные вокерами попроще, но уже почти поголовно работающими на Комбинате. Они стояли у своих подъездов, старухи жались к завалинкам у стен, женщины с маленькими лицами непроизвольно подтягивали к себе детей, взрослые мужики, все как один, поворачивались к ним с Пэлом и провожали взглядами. А безномерный Страж, вышагивая себе по середине улицы, по сторонам не глядел, поплевывал и тешил Веста историями из Городского бытия. Он, например, рассказал о случае во времена того же Инцидента, когда один старшина вскрыл самовольно лазер-автомат из тех, что составляют Пояс Города, отразил атаку, уничтожив всю первую волну, а затем там же застрелился. – Еще один наш великий идиотизм,– разглагольствовал Пэл, – тревога ноль-два, а старички в Управлении сидят зады оглаживают, ждут, когда сработает автоматика. О нижних чинах и разговору нет, они сам ключ "внешняя опасность" только через час и расчухали. Ну-с, автоматика не срабатывает. Полчаса не срабатывает, час не срабатывает, старички начинают ерзать. Зовут техэксперта. Тот им: так и так, заклинило шестеренки, зациклилась программа, сблындила машина, короче, снимай колпаки, крути вручную. Старички переглядываются, молчат. А соль в том, что по соответствующему Уложению ни под каким видом в колпак ручонками лазить нельзя. Хоть ты будь кто. Уложениям же тыща лет, Пояс в них проходит как новейшая, как секретнейшая и прочие страсти. В общем, карается смертной казнью. А уж полтора часа на исходе, головные отряды вот-вот в долине покажутся, хочешь, не хочешь, надо шевелиться. Вдруг на пульте сигнал семнадцатая точка, колпак снят, тревога ноль-девять – "диверсия на секретном объекте". Тут они клювы совсем поразевали... – Ну и? – не выдержал Вест. – Ну и все. Его там на колпаке и нашли. Потом, после всего. В общем, правильно он, я полагаю, хрен их, чего бы старички те с ним после уделали... Комбинат был обнесен глухим забором, и в заборе была дыра. Тропинка вела прямо в дыру. Или выходила оттуда. У дыры Пэл остановился и обернулся. – Ну подумай,– сказал он добродушно,– чего ты там забыл? Червей не видел, как копошатся? – Я должен посмотреть,– упрямо сказал Вест, он и сам не знал, что хочет найти здесь. – Ну, посмотри, посмотри,– усмехнулся Пэл. И были пылающие зевы и клубы дыма и пара, и узкоколейка с чумазеньким, непривычного вида локомотивчиком, и алая струя свирепого расплавленного жара, и отвалы коварного шлака, затвердевшего сверху, но лавово-красного под коркой... Нет, они не копошились. Они стояли перед пастями печей, приложив руку-козырек. Они шуровали в топках, и их чуть не облизывали языки огня. Они раскрывали рты и трещали, перекрывая грохот, непонятное, не похожее на речь, но сейчас же случалось что-нибудь – правильное и, вероятно, нужное в этот самый момент. Вест прошел много разных помещений, больших и малых, с непонятными машинами и инструментами, грохочущих и тихих, и везде все шло раза в три быстрее нормального темпа, напоминая невероятную кинопленку, пущенную ускоренно. Всюда, всюду, всюду, всюду, всюду... Когда у Веста зарябило перед глазами, потекли слезы, а в голове забил набат, он взмолился, и Пэл вывел его к большой грязно-белой стене, из которой на высоте трех этажей выходили ржавые трубы и, перебрасываясь через ограду, уходили прочь. – Дьявольщина,– приговаривал Вест, вытряхивая из ушей рабочую скороговорку Литейщиков,– вот дьявольщина. – Убедился теперь? – сказал Пэл.– Пойдем посидим... э, да тут занято. У стены, под самым выходом труб, росли худосочные кусты с будто рубленными листьями, покрытыми копотью. Они окружали вытоптанную площадку, а вдоль стены были выстроены ящики, и на них сидело пятеро или шестеро вокеров, все в серых робах, один в куртке поприличней. В троих Вест сразу узнал Литейщиков, остальные – неопределенные. Побелка была стерта с бетона до уровня плеч. Один из Литейщиков был пьян. Они все были хорошо, но этот особенно. – Да я чтоб ребятам своим пожалел, да когда это было,– сказала синяя куртка. Вест сейчас же подумал, что где-то этого типа уже видел. – Чтоб я один там чего-то где-то... верно, мужики? – Вер-рна,– соглашались двое, которых он приобнял за плечи" – Свои ребята, ну. Вест точно его уже видел. Он придержал Пэла, вознамерившегося, по обыкновению своему, устранить помеху кулаками. Пэл пренебрежительно хмыкнул, но остался на месте. Куртка бубнил: – Ща идем еще, у меня там есть, два дня гуляем, три дня гуляем. За папаню моего.– Он вдруг зарыдал.– Новопреставленного... – Ланно-ланнс-ланно,– зачастил Литейщик, что справа,– будет, будет, господин старшой, будет... Куртка утерся, мызганул лапой по лицу. – Я. мужики, завсегда с вами, с народом то есть,– заявил он.– И то: папаня тут, папанин папаня, корень, понимаешь, нашенский отсюда,– он постучал по ящику,– отсюдо-ва, вот... – Эта... труба, значит, так? – встрял пьяный.– Тут, эта, конус, понял? Труба ид... идет на конус, налезает, так? Диаметр уве... увеличивается, а толщина стенок,– он хлопнул кулаком о ладонь,– не меняется! Это как тебе, а? Все посмотрели на него. Вест тоже посмотрел на него. – Чего? – спросил Куртка. – Ве... увеличивается,– сказал пьяный,– а толщина стенок... не меняется! – Трубы? – Не., не меняется! – сказал пьяный и уронил голову. Куртка некоторое время ждал продолжения, а потом завел свое: – А скажи, теперь что? Теперь, понимаешь, чуть чего, кто решает? Во-о! У кого то, понимаешь, у того, там... Нет, и правильно, правильно! (Праль-на! – вняли остальные.) И вы мужики, давай сразу, если чего, не стесняйтесь! он примолк.– Щас пойдем,– сказал он после паузы,– щас.– У меня там... Но уж работу ты мне изволь! – завопил он, будто ему воткнули шило.– Уж изволь! – Да, это уж да,– невозмутимо соглашалась аудитория. Пьяный опять проснулся. – На конус, понял? На расширение. А толщина стенок... Вест глянул на Пэла. У того было такое выражение, будто у него болят все зубы сразу. – Ты чего? – спросил Вест. – Жду. – Чего ждешь? – Когда ты поумнеешь. – А,– сказал Вест, но все-таки обиделся. – На кой тебе эта мразь,– взъярился Пэл,– целоваться с ними ты будешь? – Не буду,– сказал Вест обиженно.– Но вот того, в куртке, я уже где-то видел, только не вспомню никак. – Которого-которого? – Пэл хищно выставил нос поверх куста, присмотрелся: – Ерунда, сказал он убежденно,– подумаешь, видел. Вест пожал плечами. От ящиков доносилось: – Из третьих подручных, из третьих! На откатке стоял, лопаткой греб. Как папаня, бывало... – Не... ни... не уменьшается! По-ял? – Короче, так,– сказал Пэл,– если через... Но тут компания как-то разом поднялась и, обнявшись, пошла вдоль стены, ища, где та заканчивается. Они и пьяного взяли с собой, он спотыкался следом, бормоча и время от времени чуть не падая. Пэл с Вестом наконец уселись. – Уф! – Вест вытянул ноги. – Извиняюсь, господа хорошие,– продребезжал сбоку голосок. Они повернулись. Под самым кустом сидел на отдельном ящике дедок – зелено-бородый и гаденький. Под носом у дедка висела сопля, он, видно, только проснулся, потому его и не было слышно. Дедок про-моргался и оживел. – Извиняюсь, господа хорошие,– повторил он,– брикетика не отыщется завалящего? – Откуда ты, дед? – спросил Пэл. – А отсюда, сынок, отсюда, тут я, живу я тут. В глубине кустов Вест увидел нору, свитую в пуке непонятно как взявшегося здесь сена. – А сколько тебе, дедуля, годков? – продолжал спрашивать Пэл. – А и не считаю, сыночек, не считаю. Чего их считать-то? – Дедок опасливо забегал глазенками и съежился.– Может, требуется чего? Посудки там, бумажки расстелить? – Ну не мразь ли,– сказал Пэл, обращаясь к Весту.– Ведь вот так вот он здесь и подъедается.– Вест дернул головой, не мешай, мол. – Дед,– спросил он,– ты этих, что только ушли, знаешь? – Я, сынок, всех знаю,– дедок утерся,– всех наших, комбинатских. Кто с цеха с каждого, все-ех... Забывать маленько начал, а так знаю, да... – В синем, старшой, он кто? – А Григги это, старший рабочий. Пога-аный, одно слово. Как пацаном поганым был, так и вырос, и в старшие выбился, а все единое поганый. Песня его вечная – я. я всем вам брат родной! А сам, слыш-ка, дома морду всякими припарками мажет, он ить по "приличным местам",– передразнил дедок,шастает, по бабам, ему, вишь, зазорно, что его рожу все моментом распознают. Пога-аный. Слыхали, про папаню пел? Что преставился, сердешный? Ить тоже врет! Помню я ега батюшку, тот еще на формовке бы был, пить бы ему в меру, а ить так что? Под крюк и попал... Да тому уж годков пять, а то по-боле. Совсем дедок оживел, и видно было, что тема ему приятна, и он готов развивать дальше. А Вест вспомнил. Этого типа с лицом, как подметка, он видел в памятную ночь у Абрахэма Кудесника. Одет был тип не так, и говорил совершенно не так, но Вест его вспомнил. Ну-ну, подумал он, Литейщик в третьем поколении... Он откинулся и коснулся затылком бетона. Что же здесь так воняет? В дополнение ко всем бедам еще и воздух пропитан отвратительной вонью. Весту пришло в голову, что запах – это запах тех веществ, того, скажем, газа, который и есть то самое воздействие. То, что вызвало невероятные изменения у Наума, внешние, как их, фенотипические, он же с Той стороны, а теперь Ткач и Ткач, не отличишь. Или сам воздух такой в этом чертовом Городе, будь он тысячу раз проклят. Чушь собачья, тут же подумал Вест. Просто Комбинат. Здесь, на территории, особенно хорошо чувствуется, на Десятых там вообще не пахнет. Нет, это было бы слишком просто, если дело только в воздухе. Отдохнув, они пошли за ограду. Пэл указал куда, и Вест подчинился. Мразь не .мразь, а делать тут решительно нечего. Не здесь надо искать. А где? Одно "где" теперь есть: Наум, Он, и то знание, которое я получил от него. Но этого мало, и поэтому я ищу второе "где", но это второе мне скажет Пэл, и, значит, его тоже мало. И, я надеюсь, что есть еще третье "где", что я найду его сам, очень надеюсь... А пока – Пэл. Вот идет. Пэл, дружище, как бы мне хотелось не думать всего этого, а идти весело и чувствовать рядом друга. И только. Оказывается, так не бывает нигде, нигде не может быть, чтобы "и только", разве что в детстве. Ничего, как-нибудь. Устал я просто, а так ничего. Как это он сказал: хочу ли я увидеть живой плод вопиющей глупости кое-кого в Страже? То есть? – спросил я. Из-за этого... м-м... заведения, сказал Пэл, Стражу трясет двадцать лет. Как там что держится, не пойму, сказал Пэл, все вроде бы против, а ему хоть бы чих. Кому – ему? – спросил я. Чему, а не кому, поправил меня Пэл и сказал: а вот увидишь. Сегодня же ночью, хочешь? И я сказал: хочу. Глупости власть предержащих всегда были пищей для мятежных костров. Правда, тем временем можно вконец развалить страну, но это уже детали... А на выходе из дыры в заборе к Весту подошли четверо. Один, бритоголовый, с абсолютнр оловянными глазами, спокойно приблизился вплотную и стал выворачивать Весту карманы. Это было до того нагло и неожиданно, что Вест оторопел. Трое стояли немного позади, а оловянноглазый молодчик методично работал. Пэла не было. Он как раз отстал – задержался у норы с дедком – и сказал, чтобы Вест шел потихонечку, он догонит. Половинка оранжевого брикета в упаковке, миниатюрные клещи, прихваченные им в одной из мастерских, всякая мелочь – все исчезло в мешочке, привешенном к поясу оловянноглазого. Вест очнулся. Он сделал маленький шаг вперед, прочно наступил молодчику на ногу и одновременно толкнул его в грудь обеими руками. Молодчик рухнул, и Вест с удовлетворением отметил хруст рву-дцихся связок. Потом он увернулся от двоих, воткнул прямые пальцы одному в горло, но третий его достал, и он больно ударился затылком и копчиком о забор и землю. Оставшиеся двое замолотили ногами, он закрывался и закрывался, пока не понял что его больше не бьют, а наверху раздается рык и какие-то взвизги.

...– Ну, вставай, вставай,– приговаривал Пэл. Вест увидел себя все еще на земле, но чуть поодаль. Все четверо остались на месте и совсем не двигались.– Вставай давай, пора уж. – Ох.– сказал Вест,– ну я и... Здорово они... – Еще как,– сказал Пэл. – А как? – Вест прищурил незаплывший глаз. Средние суставы пальцев на левой руке уже начинали пухнуть. Вест был левша. – Во как,– Пэл показал. – Да. Ну, я вроде уже,– сказал Вест,– могу... И вдруг он увидел. Рядом с телами – живыми, неживыми ли – голубел холмик поблескивающих кристалликов. Как снег, подумал Вест, только не белый. С одной стороны в холмик наступили, и он был обрушен.

Ну и не надо, подумал Вест, качаясь на трехногом табурете.– Ну и молчи, и пожалуйста. И без вас сообразим. Подбородок он упер в кулак, а кулак положил на стол. – Эй, Пэл, ты не врал, что меня бы в Стражу взяли? – Не врал. – Пэл вытянул ноги. Под очками не видно было, – открыты у него глаза или нет. – Очки, у тебя, говоря по чести... того. Неприятные, – сказал Вест. – Это почему же? – Глаз не видно. Пэл, не меняя позы, снял очки и положил их рядом с собой. Глаза у него закрыты. – Так приятно? Вест принялся перематывать тряпку на больной руке. – А в Стражу бы тебя с распростертыми объятьями, – сказал Пэл. Резко повернувшись, он уставил в Веста палец: – Ты не предполагаешь, что они тебя и... А? – Я предположу, – пообещал Вест, поднимаясь. Он зажмурился, поймав себя, что делает так чаще и чаще. И виной тому вовсе не бессонные ночи. Боюсь я, что ли? – подумал Вест. – Вставай-ка, мил дружок, – сказал он. – Куда это? – Ну, не все же тебе меня водить... Скажи, наш сонник может сделать булку? – Булку? – Ну да. Хлебную булку.

До Восемнадцатой было рукой подать. Знакомый флигель красного кирпича загородил дальний конец улицы. И торчала из дырки в крыше все та же перекошенная закопченая труба. И бетонный бок длинного унылого типового строения пестрел знакомыми выбоинами и каракульками. Вест поправил под мышкой сверток с брикетами и оглянулся на Пэла. Пэл выглядел набычившимся и сердитым, все переживал, небось, ссору из-за этих брикетов. Ничего, подумал Вест, мне Наум свежий сонник подкинет, никуда не денется. Не сердись, Пэл, нельзя же идти без подарка. А на городских продпунктах синтезаторы, выходит, совершеннее, – Вест попытался представить себе идеальный вариант того, что здесь называют сонником, и даже остановился, потому что возникла в связи с этим какая-то очень важная мысль, но был уже подъезд, и возле подъезда на ящиках сидели не бабки, а сидела Рита. – Здравствуй, Рита, – сказал он. Рита не ответила, глядя за плечо Веста – левее и выше. Там был Пэл. Пэл, сказал, не оборачиваясь, Вест, дружище, дай мне поговорить. Тьфу, сплюнул Пэл, знал бы, поспал лучше... Он прошел глубже во двор, к ящикам, наваленным грудой, и недолго гремел и передвигал там. – Здравствуй, Рита, – повторил Вест. – Здрассте, – сказала Рита. – Пришел вот тебя проведать, Свена, соседа вашего тоже. Как вы? – Это вы с ним пришли нас проведать? – Рита двинула подбородком в сторону ящиков, откуда уже неслось легкое похрапывание. – А что? Рита смотрела в узкий кусок улицы, видимый от подъезда в прогал между стенами. У нее были серые, будто присыпанные пеплом волосы, такие же глаза и чистые щеки. Только была она бледна нездоровой бледностью, хрупкая и тонкая. – Как вы тут, спрашиваю, – сказал Вест. – Нормально? – Будешь тут... нормальной, – буркнула Рита, показав мелкие и острые зубки хищного зверька. – Я принес кое-что, – сказал Вест. – Не знаю, любишь ты, нет. Бери, если хочешь. – Где вы эту дрянь нашли? – Рита глянула мельком и снова уголок рта у нее приоткрылся. – Сразу и дрянь. – А то что. Человек называется, еду приличную не может достать. Вест старался ее не спугнуть. Он еще ни разу не говорил с Ритой, а очень хотелось. Даже просто было нужно. – Наши ребята меньше, чем четырехканальные не держат, – говорила Рита. – У Ронги шестиканальный. Принес он... – Не хочешь – как хочешь, – сказал Вест. – Свену отдам, пускай своих питомцев кормит. – Вы брата не троньте, – сразу ощетинилась Рита. – Чего вы ему жить не даете? Думаете, вам все можно, да? Человек, так все можно! Он же и так... думаете, сладко ему? А по ночам он плачет, слыхали как? Слыхал? – Рита, успокойся, что ты. Она нехорошо, горько и безнадежно покивала. Вест потоптался, затем спросил: – Рита, а Ронги – это кто? – Так, – она сделала жест рукой, – подонок один. Папа у него, передразнила она, – понимаешь, мама.. А сам – волосы белые, рот слюнявый, под ногтями грязь вечно. И не умеет ничего. – Она спустила челку на самые глаза. – За мной сейчас заедет, я его жду. – Зачем ждать-то, если подонок? – А что еще? Эта толстая дура орет... Дайте, что ли, брикетик. Вест вновь развернул, она взяла фруктовый брикетик, но не стала сразу есть, а долго нюхала. – Вот что, Рита, – сказал Вест, – а у Ронги звезда какого цвета? – Зачем вам? Ну, фиолетового, допустим. – Фиолетового. И что же сие означает? – Что-что? Фиолетового – значит, не красного и не зеленого. – И не белого? – И не белого, и не желтого, и не серобуромалинового в полосочку, – она откусила кусочек брикета, и настроение ее сравнительно улучшилось. – А что такое мотобратство? Кто туда входит? – Ну, – она откусила еще кусочек, – мотобратство есть мотобратство, чего тут еще скажешь? У кого машина, тот, считайте, и там. И одновременно никто. – Это удивительно и странно. Почему? – Потому что потому. Придумка эта для дурачков. Ничего странного. – Почему вы так много стреляете? – спросил Вест. – Кто? Мы? – Рита очень натурально изумилась. – Мы вообще не стреляем. Так, иногда... Иногда, подумал Вест. За домами послышался мотоцикл. Вест торопливо спросил: – Рита, ты никогда не слышала что-нибудь о... – он запнулся, – "Колесо"? – Каком колесе? – Ну... просто – колесо. Слово такое. – Ах, слово, – протянула Рита. Что-то изменилось в глазах серого зверька. Она опустила руку с брикетом и совсем отвернулась, но плечо и спина у нее оставались напряженными. На улице коротко взвыл сигнал. Она встала, вышла, и Вест пошел с нею. Седок на мощном мотоцикле был в шлеме с ярко-оранжевой, а вовсе не фиолетовой звездой, и куртка у него, конечно же, топорщилась. Рита сунула Весту недоеденный брикет, выпалила: – Брату отдай, он любит, а рыбные – матери, он не ест, а так она все отберет, – и прыгнула на сиденье. Мотоцикл тут же тронул с места, замечательный Ронги так и не повернул головы. Сбоку, из-за стены, вышел Пэл. – Хорошо зацепила девочка, – сказал он. – В каком смысле? – Вест постарался не удивиться его внезапному появлению. – А это одного ведущего научника сынок, – сказал Пал. – Не промах девочка, – повторил он, – даром что на помойке выросла. Вест проводил мотоцикл взглядом до самого поворота. Езжай, Рита, подумал он, и пусть с тобой ничего не случится. Езжайте, железные всадники, ангелы смерти. Пусть с вами со всеми ничего не случится, девочки и мальчики с автоматами. Вы рано вырастаете, но поздно взрослеете. У вас есть автоматы, но вы еще не знаете, в кого надо стрелять, и поэтому стреляете друг в друга. Вы не знаете, что самое лучшее – это когда ни в кого не надо стрелять. Пусть с вами ничего не случится. Он опять зажмурился и даже прикрыл глаза рукой. Город. Перекресток Пятой и Шестнадцатой. Полдень. (Окончание) Да. Да, да, да. Я действительно все время ходил прищуриваясь и избегал подолгу смотреть в одну точку. Я боялся, вдруг это проявится неожиданно. Когда Наум сказал мне там, в том курятнике на Пустоши, я поверил почти сразу, долго это не протянулось, но я поверил, и сразу стало страшно и весело, хотя он говорил невероятные вещи, а может быть, именно потому, что он говорил невероятные вещи. И еще потому, что он обещал мне силу. Человек может испепелять взглядом. Человек может умертвлять словом. Жестом Человек может обращать во прах, камень и кал. Это были какие-то обрывки, что-то, что он, возможно, помнил и забыл, а возможно, только это и знал. Он хрипло шептал наизусть, пригнувшись к самому лицу, и я видел его скошенные в трансе глаза и потную голую синюю губу. Он весь ходил ходуном от возбуждения, оно передалось и мне. Я все-таки сказал, что нет, глупости, но он припечатал к доскам корявую синюю свою ладонь и похрипел: здесь Край! – и я поверил. Успокоившись, он стал жрать брикеты, посыпавшиеся из сонника (извини, Человек, малая база, ничего лучше нет. Но мне-то, после Квартальной бурды... А ты извини. Все потом будет.), я же сидел, думая, что вот наконец все или почти все стало на свои места, и, видимо, от восторга этого понимания не заметил, что приписываемые мне чудеса и могущества слишком от этого мира, слишком пахнут этим миром, где все, даже те, кому их страшной судьбой назначено лучше или хуже, но только работать, – даже они стреляют и убивают. А может, это я чересчур свыкся с отсутствием добра и радости человеческого, не вокерского, добра и радости – и устал, и мне тоже захотелось убивать... Мы выходили уже, и я вдруг испугался переступать порог и оглянулся, а он, будто дьявол, будто видя меня насквозь, сказал: и не думай, все так, точно. Есть верный знак, он сказал. Но через несколько дней, отрезвев, я выспросил его да конца, и все рухнуло. Не могло не рухнуть, и оставалось только врать и тянуть, тянуть. Мне все-таки пришлось врать... Внизу, на лестнице, зашуршали шаги, и Наум явился собственной персоной. И верно, – дьявол, подумал Вест. Ларика как пружиной подкинуло. Откуда-то выполз, распрямляя свои суставы, Мятлик. Не глянув на Веста, Наум быстро прошел, переступая через обломки, к ним, бросил несколько слов, после чего все засобирались, и Дьюги тоже, словно и не бунтовал четверть часа– тому назад, к не говорил против вожака, и не думал. Авторитет, позавидовал Вест. Он чувствовал нервную дрожь. – Ну? – сказал он,, когда Наум приблизился. . – Не нукай, – сказал Наум. Отнукался. – И отвернулся, чтобы смотреть, как уходит Дьюги, поддерживаемый Метликом сбоку. Ларик спотыкался за ними, весь увешанный оружием. От Наумова молчанья Весту было очень не по себе. От того, как тот молчал. – Давай и мы, – сказал Наум. Слишком ровно сказал. – Кончился камуфляж. – Что ты там увидел? – спросил Вест, нагибаясь за коробом с лентами. – Уж увидел. Брось эту штуку. – , Да в чем дело? – Вперед, – только и сказал Ткач. У черного хода никого не было и обломков почти не валялось. Выглянув туда-сюда из-за створки, Ткач повел его. Снова пришлось бежать, и попадались прохожие, распуганные было канонадой, но из любопытства выбравшиеся посмотреть, и это было совсем глупо. Беглецы миновали переулок, целую улицу, еще переулок и наконец скатились в полуподвальный этаж какого-то дома. – Думаешь, – Вест запыхался, – думаешь, что делаешь, нет? Где группа, куда их услал? Броневик где обещанный? – Момент, – отозвался Ткач, который тоже запыхался, – погоди... из штанов достану... – Он без сил опустился на последнюю ступеньку. – Всю жизнь, гады... испохабили, – пробормотал он. . Вест отошел к окошку у потолка. Оно было вровень с мостовой, забрано ржавыми прутьями, все в паутине и пыли. А улица знакомая, бывал, кажется. – Какая улица хоть? – спросил он. Ткач бормотал в своем углу: – Все, милый, все. Так и знал я, так и знал. Он нас, как детей, как... все... .Весту сделалось окончательно невмоготу, но он еще мог сдерживаться и сказал поэтому довольно спокойно: – Объясни внятно, что случилось? Передислоцировались мы, я так понимаю? Машина придет сюда? – А какую "крышу" он на тебя стратил, какую легенду, – приговаривал Ткач, раскачиваясь, – уж ведь года три, как я о нем слыхивал, и подумать не подумаешь, ну безномерный, выгнали там или вообще, обычная история... – Ткач! – заорал Вест. – Что? – поднял он глаза. – Ну, что Ткач? Что ты понимаешь, что? Я всю жизнь положил! "Бизону" одному на всю нашу артиллерию полвыстрела хватит, а они час дурака валяли, это ты понимаешь? Он знал! – воскликнул Ткач, – с самого начала знал, с самого начала я у него на поводке был, как голенький! И группу ему отдал, и все. И Гату он нашими руками... Вест, он неожиданно упал на колени, – Вест, Вест, вспомни, я тебя выручал, я тебе – все, ты же помнишь. Я тебя два раза уводил. У меня ж теперь больше ничего... Сейчас, сейчас, да, придет машина, да, да, сюда, но, Вест, они могут раньше, он ведь тоже, ему тоже – только ты, с самого начала... лично работал... Бормотание Ткача становилось все неразборчивее, он ползал перед Вестом на коленях, молил и плакал, и тогда Вест вздернул его за плечи и приподнял, спрашивая, как долбя в одну точку: – Кто? Что? Кто? Что? И Наум, Ткач-пятьдесят четыре, ответил.

"Колесо"

Зал потихоньку наполнялся. Это был так называемый Первый зал, приемная и гостиная, По скудности он же использовался для начала церемонии: Камень стен был бугристый и ноздреватый. – как настоящий. Пол был белого и красного мрамора – как настоящего. И совсем уж настоящие факелы чадили и трещали, и оставляли языки всамделишной копоти на сводчатом потолке. Вест тихонько пошевелился в своем правом кресле. Кресло было жестким, узким, подлокотники впивались. В центральном кресле тоже тихонько пошевелились. Там сидел сам Председатель, огромный, полуседой и величественный. Вест покосился на тушу Председателя. Вот уж кому узко... Последнее кресло занимал сухоньким тельцем Мася-Ткач. Мася еще не отошел от пребывания в Джутовом квартале и потому был глубоко ультрамариновым и до судорог боялся состоявших в "Колесе" Стражей, а также продолжительно и охотно спал. Он и сейчас спал. Мася был символом демократизма, и многого от него не требовали. Прошлое Председателя представлялось туманным. Вест еще разочек пошевелился, устраиваясь, и стал наблюдать публику. Знакомые все лица. Ближайше стояла группа Литейщиков, народ все больше сурьезный, без трепотни, то и дело выходящий с планами захвата либо самого Управления, либо хотя бы машинного парка Управления, либо арсенала, либо части автоматов Пояса. Планы были точными, дерзкими, предполагавшими массовый героизм и самопожертвование. Председатель говорил: ага, наконец-то настоящее дело, укладовал листки с корявыми строчками в бювар, лично просматривал в порядке первоочередности, выявлял недостатки и возвращал на доработку. На недолгой памяти Веста так было уже раза четыре... Далее, тоже по заведенному обычаю, стоял и размахивал пухлыми ручками Бублик. Вообще-то у него было звучное имя Борн, но все называли его Бублик, и Вест про себя тоже звал его Бублик. Он был окружен своими и размахивал ручками. Ему что-то отвечали и согласно кивали лысинками. Группа паучников была самой многочисленной на "Колесе". При всем своем восторге от Экстремистских идей Литейщиков основные надежды Председатель дальновидно возлагал на интеллектуальные силы. Паучники были либералы. Отчасти воинствующие, но очень умеренные. Они жили в отдельном маленьком поселке под Западным отрогом и средний уровень жизни у них там превосходил уровень Десятых по меньшей мере на порядок. Они были очень умеренные даже те, кто здесь, на "Колесе"... Последней, у той стены, располагалась фракция Ткачей, радовавшая глаз всеми оттенками индиго. Здесь попадались еще совершенно неполинявшие экземпляры, вроде Маси, – один или двое; белесые – большинство; и нормального (Вест еще не отучился говорить человеческого) цвета. Таких, как и изначально синих, было мало. Выбравшись, в подавляющем большинстве случаев нелегально, из Квартала, будучи приведены за руку или пробравшись сами "с приветом от того-то и того-то", они как один горели жаждой мщения, выкрикивали кучу слов и по мере побледнения стихали и стихали. Затем, пообтершись, "понюхав Города", исчезали. Этих тоже можно было понять... И, наконец, сновали по собранию неопределенные личности, произносили по паре веских слов возле каждой группки, – если давнишние члены, – или слушая в четыре уха, а всего больше таращась на Веста,– если новички... Сиреневые, числом пять, один даже с номером (в Страже называется – индекс), правда, спившийся и выгнанный, но по старой привычке щеголявший затертой нашивкой, всегда выходили перед самой церемонией, внося смятение в ряды Ткачей, отжимая последних в самый угол. Пэла среди них не было, но зато третьим всегда выходил белокурый гигант, которого Наум отметил Весту особо и назвал имя – Ален. Вест приглядывался к нему.

...Гонг.

Вест снова задвигался и замер. Двери на противоположном конце растворились – массивные двери, с огромными шляпками огромных гвоздей – и ввели посвящаемого с завязанными глазами. Щуплый и кадыкастый, посвящаемый был ведом сиреневыми, числом пять. Ткачи шарахнулись. В обнаженную грудь должно было вонзиться острие, и политая кровь должна была смешаться с кровью общины. Повязка должна была упасть, символизируя прозрение. "И спадет пелена, и освободится сердце, и сольются соки..." Председатель закряхтел, выбираясь из кресла. Путаясь в накидке, перекроенной из командирского плаща, понес к посвящаемому – того уже поставили на колени старую шпагу со следами спрямлений на клинке. Председатель сегодня был не в духе и потел больше обычного: разыгралась язва. Слава те, не Ткач, думал Вест, наблюдая, как Председатель оцарапывает посвящаемому грудь и бормочет брюзжащим голосом положенное. Опротивело видеть синие их шкуры и дрожащие клубки псевдий. Дрянь Усвоение, ничего оно ко мне не липнет, уж даже жалко. Как мутило ведь, так и мутит, и черта с-два я привыкну. Что-то последнее время много беглых. Бегут и бегут, и все сюда. ...Ты куда? – Да обрыдло все, подамся в колесники. – Чш-ш! Ти-ха! Очумел? Не приведи услышат, а то "гадюка" где-нито... Вот именно. Тайное общество. Центр борьбы. Конспирация. Подготовка к... к чему? И одна половина Города давно и прочно знает, а другая сильно догадывается, хотя знать пока боится. А ведь как все начиналось! По историям и слухам, ходящим внутри "Колеса", можно понять, что организация появилась чуть не в самое Разделение или во всяком случае сразу после. Почти .. по всем Городам в Крае было брошено ее семя, выросшее в мощные филиалы. Беспощадно подавляемая Стражей, она уходила все дальше и дальше в подполье, погибала, вырезанная до последнего и возрождалась вновь. Знала своих героев, отдавших жизни во имя благородных идеалов освобождения от страшного удела вокерства и воссоединения с той стороной, и обретения духовных ценностей и свобод. Не мы, так дети наши! – за этот призыв шли на лютую смерть, кого еще не покорежило до конца Усвоение, шли лучшие из лучших. Бунтари, такие как Цыж Погорелец или Айени Сипатый-младший, или Собачка, о котором вообще ничего не известно, кроме того, что он был, и что в каком-то из северных Городов сумел-таки поднять инертную вокерскую массу и пройти, теряя армию, по всей тундровой области. Просветители и врачеватели – Старик Восьмиглазый, Деревянные Зубы, Гоп, Зирст-Человек, – шедшие в среду вркеров с идеями добра и справедливости или, как Зирст, с вывезенными с Той стороны какими-то чудодейственными препаратами, и даже будучи пытуемы Стражей, смотревшие на своих мучителей как на обманутых или больных. Великолепные организаторы – тот же Великий Глоб, наладивший нелегальную связь между Городами с помощью отбитых у Стражи генераторов переброски (Глоб был современником Погорельца, они встречались на склоне лет). Глоб предложил и почти в полном объеме осуществил самый принцип "Колеса" – связей наподобие обода и втулки в колесе – спицами. На одной из "спиц" находилась и Занавесная долина. Так начиналось. К нынешнему времени спицы, образно говоря, повылетали из гнезд, обод – восьмеркой, а где была "втулка", центр, ось, никто вообще не знает. Осиротевшие дочерние организации выдвинули вместо "Освобождения и Слияния" новый руководящий принцип – "Возрождение и Воздавание", и окончательно потеряли друг с другом связь... Детки, ради которых не щадили живота своего, полюбили носиться на мотоциклах и стрелять в пап и мам. Сменилось одно или два поколения. Но "Колесо" жило. Неизвестно, как в других Городах, а здесь оно даже ненамного потеряло влияние былое и оставалось таинственным и внушающим неопределенные надежды. Впрочем, причину того увидеть было несложно: внешне, для народа, оставаясь цепным псом, Стража помаленьку начала прикармливать "оппозицию ее величества". Весьма разумный и совсем не новый прием. На "Колесе" говорились и делались вещи в принципе запретные – больше говорились. Сюда собирались недовольные. В свое время через "Колесо" прошли все некоронованные короли Города – и Гата, и Фарфор, и незастанный Вестом ныне покойный (чем-то не потрафил Страже) Литейщик Оун. Сейчас, кстати,, Управление лихорадочно ищет ему замену не оставшиеся без головы унылые Сороковые. При полной отключенности населения от обмена информацией, при невозможности поэтому контролировать и вовремя пресекать веяния и поползновения, ничего Страже не оставалось делать, как, скрепя сердце, пожертвовать буквой, дабы убить дух. И это, между прочим, там недавние гибкости, Ткач говорил, какой-то новый начальник в Страже завелся. Крот, что ли, или как его прозвище, потеснил твердолобых стариков... Церемония продолжалась. Гонг. Все перешли во Второй зал, Зал Клятвы. С новенького повязка была уже снята, он вовсю стрелял глазами направо и налево, увидел Веста – раскрыл рот. как перед диковиной. Вест подумал, злясь, чем же все-таки он отличается, да еще настолько, что распознают с первого взгляда. Даже шваль любая, даже этот дурачок. Рядом, посапывая и вззвевывая спросонок, ковылял Мася. Председатель придал ему стоящее положение, разбудил и перепоручил Весту. Со стороны это выглядело, конечно, очень пристойно – они чинно покинули свои кресла и повели собрание за собой. Нет, все-таки хорошо, что хоть не Ткач на этот раз. ...Джутовый Квартал – это тоже тема для размышлений. Фабрика была как фабрика, то же самое производила, что и сейчас, и жили Ткачи в Городе, но взошло в голову чью-то многодумную в Управлении идея поселить их вместе, оборудовать централизованно снабжение, а равно и утилизацию – холм Чертова Щель не что иное, как огромный могильник-поглотитель, один на весь Квартал, и перед сменой там выстраиваются очереди торопящихся по утренней нужде Ткачей (в других местах под страхом кар Ткачам пачкать запрещено специальным Уложением: забота о чистоте и пристойности). И даже женским телом снабжаются с большей ли, меньшей регулярностью, но централизованно. Есть, оказывается, вид сонника, производящего этаких квазиживых фантомов кукольной наружности, и Поле служит для своевременного от них избавления, недолговечных, быстроразрушающихся... И все это придумано и прислано оттуда, с Той стороны, из сокровищницы духа, культуры и всякого такого прочего... Для Квартала такой сонник один, огромный, стационарный, есть и портативный. И ведь что интересно, с этим "женским" каналом в них сопряжен тот, что создает два вида стрелкового оружия и боеприпасы к ним, создает, по до сих пор сохранившемуся Вестову разумению, из ничего, из воздуха, чудом, и вот он, идеальный сонник, и не ходить тебе на Пустошь, и не лезть под патрульные пули. Ан нет. Не тратятся ни в коем случае. Сонник – штука одноразовая, или-или. Хотя это-то ладно, это понятно. Но ведь уже сама идея Квартала разваливается, уже протоптаны на насыпном откосе тропы и вырублены ступени, и в Город таскаются все, кому не лень, а удерживает Ткачей в их халупах одно – та самая ежедневная доза синего, как это ни странно... Оч-чень характерно, к кому первому я в Городе попал. Кто меня "достал". Меня, который был нужен всем, как воздух. Неважно, как там узнали, утечка и утечка, но вот кто первый редкость умыкнул? Не боевики из банд и не фанатики с "Колеса". И не Стража. Кудесник. Купец. Никто не смог – он смог... И ведь будут бить себя в грудь и кричать, что они из народа. Что плоть от плоти. А по ночам втирать смягчающие препараты, чтобы хоть рожей не походить, чтобы отринуть народ, и в самом деле, как это ни чудовищно, породивший их плоть от плоти своей. Народ пока не окончательно, не до крайности последней забитый и затираненный. Народ, не позапиравшийся по своим – своего у "условного" вокера только куртка да штаны, да нары, нет, нары тоже не свои, – амбарам и лабазам. Народ, как выяснилось, не настолько уж погрязший во тьме евгенического безумия. Народ, пока только замерший от гигантского обмана... ...Новенький все еще стоял на коленях перед разложенным на низком пюпитрике бюваром. В бюваре отсвечивал потускневшим золотом текст Клятвы. Текст отличался напыщенностью и глупостью, думать о нем не хотелось. Читал новенький с запинками, проглатывая слоги, и когда перевирал особо трудное, Председатель, стоявший у него за плечом и водивший указочкой по тексту, пихал новенького коленом в лопатку. Наконец Клятва была прочитана. Третий гонг. Все загалдели. Вест, не дожидаясь, пока новенький поднимется с колен, пошел к небольшой дверце в углу, на ходу стаскивая с себя такую же, как Председателя, мантию. Ему было душно и жарко под ней.