Текст книги "Корабельная сторона"

Автор книги: Николай Поливин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

ГЛАВА ВТОРАЯ

Первым признаки жизни подал «убиенный». Он пошевелил пальцами сначала правой ноги, потом – левой. Убедившись, что ноги действуют, проделал те же вариации с руками. И уж потом издал жалобный стон, на который Кимка с Санькой не замедлили откликнуться:

– Эй, Мститель, или как там тебя, жив?

– Жив, – не очень уверенно ответил пострадавший, – только я, наверное, смертельно ранен.

– Если бы смертельно, тогда бы не разговаривал, – рассудил Кимка, опасливо отрывая голову от палубы. – У меня отчим, когда смертельно пьян, так и мычать не может, а ты...

– Эк сравнил! То пьяный, а то раненый! – возмутился Мститель, вскакивая на ноги. Но тут же охнув, схватился за спину: – Убили!.. Искалечили!..

– А крови нет! – возликовал Соколиный Глаз, подбегая к Мстителю. – А крови нет!

– Как нет?! – возмутился Мститель. – Очень даже есть, вся спина огнем так и горит! – И он задрал рубаху.

– А рубашка-то как решето! – радостно объявил Санька, перепуганный происшедшим больше всех. – Глянь-ка, камешки!.. Один... Два... Три... – И он принялся выковыривать из спины недавнего врага вогнанный поджигным заряд каменных микроядер. Мститель морщился, но терпел. Мальчишки извлекли из его спины восемь кирпичных дробинок.

– Моли бога, что не зарядили настоящей дробью, а то бы сыграл в ящик, – посочувствовал Кимка.

– Сыграл бы! Как пить дать, сыграл бы! – гордо согласился Мститель. – А ты молодец!.. Отчаянный парень! – кивнул он на Саньку. – Впрочем, вы оба – молотки!.. Давайте дружить.

– Давай!..

– Меня зовут Сенькой... Гамбургом...

– А меня – Кимкой.

– А я – Санька...

– Вот и добро, как говорят на флоте! – Гамбург приосанился. – Будем играть в моряков!

– И в индейцев! – добавил Кимка.

– У нас здесь такой штаб! – Санька заглянул новому другу в серые лукавые глаза. – Мы тебе его покажем.

– Это в форпике? – рассмеялся Сенька. – Так я там уже сто раз бывал!.. Помните, у вас как-то фонарик пропадал, потом снова нашелся?

– Так это?..

– Я! – подтвердил Гамбург. – Ради шутки!..

– А почему же насовсем не взял? – поинтересовался Кимка.

– Это для чего же? Я здесь сам играл, когда вас не было... И потом... на фига мне ваше барахло! Я золота не брал, когда со Степкой Могилой!.. Впрочем, вам, птенчики, об этом знать не треба... Да и мне вспоминать не след!.. Давайте лучше играть в капитанов дальнего плавания! Поплывем в Гамбург, например...

– Почему в Гамбург? – запротестовал Санька. – Лучше в Гонолулу или на Соломоновы острова!

– Не знаю почему, но хочется именно в Гамбург, а не в какую-то Гонолулу. Меня из-за этого детдомовцы Гамбургом и окрестили, а так я Васяткин... Семен Иванович Васяткин...

– И у тебя ни отца, ни матери?! – растерянно спросил Санька.

– Никого.

– А у меня – мать! – гордо сказал Кимка.

– И отчим, – добавил Санька.

– Что отчим! Отчим, он живет с нами недавно... Всего два года. И потом, какой это отчим – одноглазый?.. Да еще татарин!

– А что татарин? – вступился Сенька. – У нас в детдоме воспитательница тетя Сара – татарка, так она добрее всех!

– Оно конечно! – согласился Кимка. – Наш Равиль тоже добрый, только дерется очень, когда нетрезвый, да босяком обзывается...

– Ну вот, а ты говоришь, – обрадовался Гамбург. – Кто знает, может, я и сам какой-нибудь турок или армянин!

– Не, Сень, ты русский, – запротестовали Санька с Кимкой, – у тебя вот и глаза серые, и нос утиный, не то что у турок или армян – как у орлов!

Сеньке «утиный нос» явно пришелся не по вкусу, и он возразил:

– И вот и не утиный, я на одной картинке у турецкого паши видел нос в точности как у меня!

– Ха, на картинке! – прищурился Кимка. – Художники, они за деньги чего хочешь тебе намалюют. И потом... потом этот турка, может, был какой-то урод! А ты не урод же...

– Факт, не урод, – подтвердил Санька.

– Ну что ж, пусть буду русский! – сдался Сенька. – Однако пора плыть в Гамбург!.. Чур я первый капитаном!

– Чур, я второй! – крикнул Кимка.

– Чур, я третий! – возвестил Санька.

– Боцман, свистать всех наверх! – раздалась команда капитана Гамбурга.

– Есть, свистать всех наверх! – откликнулся Кимка.

– Есть, наверх! – подхватил Санька.

И приятели принялись орудовать у разоренных компасных тумб, у брашпиля и штурвала...

Походив поочередно в капитанах, избороздив все моря и океаны, ребята повернули свои мысли на более земные дела. Кимка стал чинить располосованную штанину (благо нитки и иголка были всегда при нем). Санька решил вставить в концы неоперенных стрел перья, а Сенька, как человек наиболее практичный, взялся приготовить ужин из Кимкиного трофея. Весело насвистывая популярный мотивчик, он принялся ощипывать петуха.

Вскоре на камбузе пылал огонь и в старой луженой кастрюле весело побулькивала вода.

Солнце давно уже закатилось за гряду глиняных бугров, напоминающих шапки воинственных кочевников, некогда населявших астраханские степи. Серая вязкая тьма постепенно поднималась по стеблям камышей и по стволам ветел вверх, к их лохматым верхушкам. Вот она подобралась к главной палубе, захлестнула ее. По стенам палубных надстроек подобралась к мостику, затопила и его, потом, цепляясь тысячью невидимых ног и рук за мачту и ванты, стала подползать к звездам...

Кимка засветил «летучую мышь» – старенький, доживающий свой век фонарь, стеклянный колпак которого был с одной стороны заклеен листом лощеной бумаги. Звенели комары. Трещали лягушки. Зловеще шептались тростники. Где-то по соседству ухнул филин. Санька вздрогнул.

– А вдруг тигры? – шепнул он.

– Ну и что! – вызывающе усмехнулся Кимка. – У нас оружие! – он кивнул головой на поджигное ружье, но почему-то отодвинулся подальше от распахнутой двери.

– Выдумали тоже, «тигры»! Откуда они возьмутся? – Сенька помешал деревянной ложкой в кастрюле. Аромат вареной курятины ударил в ноздри. – Вот если бы поблизости объявился вдруг Степка Могила, тогда бы я за вашу жизнь не дал ломаного пятака!

– А шо це за звирь? – поинтересовался Соколиный Глаз. – Двуногая крокодила?

– Крокодила, которая уже пять человек уходила! – приглушенным голосом, в котором слышался неподдельный ужас, сообщил Сенька.

– А ты что, знаешь его? – сочувственно спросил Санька.

– Знаю, – вздохнул Мститель. – Год колобродил под его началом... Скачки лепили... – Видя, что его не понимают, пояснил: – Квартиры обворовывали. Я в форточки лазал, окна Степке и его корешкам открывал. Но вы не думайте, сам я чужой задрипанной гребенки не взял!

Кимка и Санька сидели разинув рты, не зная, как ответить новому приятелю на его откровение. Они одновременно и гордились им, восхищались его бесстрашием, и в то же время побаивались, как побаиваются заразного больного. Сенька понимал ребят. Больше того, он чувствовал, что они правы даже в своей брезгливости, и потому смотрел на парнишек чуточку просительно. Наконец, Соколиный Глаз, отмахнувшись от того, что его устрашало, сказал твердо:

– Ты не думай, мы тебе верим.

– Правда? – обрадовался Сенька.

– Точно, – подтвердил Меткая Рука, – Сень, а как ты от того бандюги отделался? Ведь говорят, что воры мстят тем, кто от них уходит.

– Бывает, – согласился Гамбург. – Только я плевать хотел на все их угрозы! А от Могилы я отчалил сразу же, как его замели по мокрому делу, по убийству, значит. Думал, ему крышка. Ан нет, выкрутился, проклятый. Отделался лишь легким испугом: на семь лет его сослали север нюхать.

– А ты как, тоже «выкрутился»? – поинтересовался Санька.

– Я в том деле не участвовал. И потом... хотя я ножом владею дай бог, а поклялся себе, что подниму его лишь для защиты, если другого выхода не будет... Так вот, значит, когда Степку замели, я сразу же в свой детдом подался, в Горький, значит. Меня сначала принимать не хотели. Заведующий кричал, что он, мол, мне всех ребят испортит. Тетя Сара отстояла. Оставили меня в детдоме, но с оговоркой: чуть что – в колонию. На том и порешили. Слово я свое сдержал, тетю Сару не подвел. Через год нас, семиклассников, стали распределять по заводам учениками слесарей и токарей. Я попросил направить меня куда-нибудь от Горького подальше. Меня и двинули в Астрахань... К вам, на «Октябрь»...

– Ты ра-бо-таешь? – Кимка недоверчиво посмотрел на худенькие плечи Гамбурга.

– Учеником слесаря, в инструментальном...

– А сколько же тебе лет? – В глазах Саньки светилось тоже недоверие.

– Пятнадцать... – буркнул Сенька, – осенью будет.

– И приняли?

– А мне в документах на год прибавили... И потом... заводы нас взяли вроде бы на воспитание...

– Здорово! – позавидовал Кимка. – Вот бы мне!.. Надоело зубрить «глаголом называется часть речи... упал мужик с печи... ударился о кол, вот и образовался глагол!..»

– Дура! Да если б у меня была семья, да я бы... – Сенька весь подобрался, как пружина, – да я бы стал круглым отличником!

Кимка, подойдя к Сеньке вплотную, примерился:

– Сань, кто выше?

Санька прикинул: и хотя плечи у Кимки и у Сеньки были на одном уровне, голова Соколиного Глаза заметно возвышалась над головой Мстителя. И потому Меткая Рука решительно заявил, что Сенька ниже.

– А ты говоришь, четырнадцать! – ухмыльнулся Кимка. – Мне тринадцать, и то я больше тебя!

– Ну и что, – стоял на своем Сенька, – рост ничего не значит. Меня в детстве досыта не кормили, может, я потому и не подрос. Но я еще вытянусь, вот увидите, вытянусь! – горячо заверял он. – Но... давайте ужинать, курица уже готова.

– Это петух, а не курица, – поправил Санька.

– А на вкус не все ли равно? Попробуй! – И Сенька протянул Меткой Руке мясистую ножку. – Ну как?

– Вкусно!

– А это тебе, – Гамбург протянул Кимке вторую ножку.

– А ты?

– А мне крылышко и шейку.

– Тогда – порядок! Работай! – рассмеялся Соколиный Глаз, вонзая широкие крепкие зубы в ароматное мясо.

На камбузе тихо, лишь равномерно потрескивает фитилек фонаря да хрустят перемалываемые острыми зубами кости. Вдруг Сенька вздрогнул.

– Шш! – цыкнул он на чавкающих товарищей. – Кто-то идет!

Санька и Кимка чуть не подавились.

– Туши огонь! – скомандовал Гамбург.

Санька, приподняв стеклянный колпак фонаря, что есть силы дунул на зачадивший язычок пламени. Мальчишек захлестнула вязкая темнота. А шаги все приближались.

– Айда к борту, – шепнул Сенька и первым выполз из камбуза. Кимка и Санька последовали за ним.

– А может, это кабаны? – высказал предположение Кимка, когда вся троица залегла у фальшборта. Но громкое проклятие, произнесенное грубым голосом, рассеяло все сомнения.

– Что, Яня, вам этот бульвар не по вкусу? – спросил кто-то хриплым, пропитым басом. – Темновато? Ничего, скоро мы такой фейерверк устроим, на сто верст вокруг светло станет!..

– Могила! – охнул Гамбург.

– Какая могила? – не понял Санька.

– Степка, мокрушник!

Теперь от страха тряслись втроем. Если вдруг бандит вздумает заночевать на «Аладине», то они пропали! Мальчишки трусили отчаянно, но продолжали ловить отрывки разговора Степки и его напарника. Многое ускользало, но и то, что улавливалось, было неправдоподобно ужасным: готовилось убийство человека. Убийство не понарошку, не в придуманной игре, когда «убитый» может спорить с врагами, что он живой, а по правде. Это поднимало в чистых мальчишечьих сердцах бунт, помогало забыть о собственных страхах, будило в них солдатскую отвагу и находчивость.

Накрепко запомнились мальчишкам имена комсомолки Ленки и «самого» – Чемодан Чемодановича!

А Яня со Степкой тем временем стали прощаться.

– Топай, Бесенок, – басил Степка. – Если понадоблюсь до срока, заглянешь в мое логово.

– На «Императрицу Марию»?

– Угу.

Ребята облегченно вздохнули: значит, Степка на «Аладина» не сунется, ночевать будет на «Марате».

– До завтра, – расстались парни.

– До завтра, – прошептали мальчики, покидая палубу своего корабля.

Выбравшись из джунглей, завели разговор о тайне, так неожиданно свалившейся на их головы: «Что делать?»

– Мне надо отсюда сматываться, и чем скорее, тем лучше, – грустно промолвил Сенька, – со Степкой шутки плохи. Отыщет – прикончит. Для него человека прихлопнуть, что комара... А что, если нам вместе махнуть в Одессу? Устроимся на какой-нибудь сухогрузный корабль – хоть юнгами – и в Гамбург! Там рабочий класс – будь здоров! Поднимем его на фашистов, а потом – в Америку, индейцев вызволять!

– Дело баишь, – согласился Кимка, любящий вставлять в свою речь всяческие вкусные словечки. – Я думаю, мы так и сделаем. Все равно на днях мы собирались бежать в прерии. Точно, Сань?

Санька молчал. В прерии он, конечно, собирался, но как-то так, не взаправду, что ли... А так попробуй удери – мать с ума сойдет от горя, да и отец тоже...

Кимка, угадав, что творится в неустойчивой душе Меткой Руки, самолично решил судьбу закадычного друга: он согласен!

Сенька вопросительно посмотрел на Саньку. Не согласиться, подумал тот, сочтут трусом и предателем. А в тр ý сах он щеголять не собирался. Согласиться же значило огорчить родителей. Как тут быть?

– Ну, – торопил Сенька, – будем считать, что согласен?

– Считайте, – вздохнул Санька, – только как же быть с Ленкой? Ведь они убьют ее, если мы не помешаем.

– Законно, – подхватил Кимка, – мы их выследим и...

– Выследить-то выследим, – нахмурился Сенька, – а что дальше? А дальше будет вот что: знамена с траурными лентами и четыре гроба... и песня «Вы жертвою пали в борьбе роковой».

– Тогда... тогда обо всем, что мы знаем, надо сообщить в НКВД» Санькиному отцу, а уж он-то сумеет защитить и Ленку, да и врагов всех выведет на чистую воду. – И Кимка победоносно посмотрел на приятелей.

– Лучше напишем письмо дяде Сереже Бородину, папиному помощнику, – поправил Санька.

– Почему письмо? – возмутился Кимка. – Сами выложим: так, мол, и так...

– И тогда прощай, Одесса! – Сенька сердито поджал красивые, девичьи, губы. – За нами установят наблюдение, чтобы мы какой-нибудь фортель не выкинули... Санька дело предлагает. Изложим все в письме и подпишемся: Трое неустрашимых. Или – СКС, что означает – Санька, Кимка, Сенька.

На том и поладили.

– Значит, собираемся завтра в полдень на «Аладине», – еще раз напомнил Сенька, когда мальчики добрались до дома и стали прощаться. – Захватите с собой наличные капиталы и провизию, дня на три. Об оружии я уж не говорю, нож должен быть у каждого. Итак, до завтра!

Гамбург неуверенно огляделся, словно бы не зная, куда направить свои стопы, потом, махнув рукой, двинулся по направлению к купальне.

– Стоп! – остановил его Кимка. – Ты разве живешь не в общежитии?

– В общежитии.

– Так оно в другой стороне.

– Ну и што. Мне туда не с руки. Могила наверняка пронюхал, где я живу. А на тот свет торопиться смысла нет!

– Так айда ко мне! – обрадовался Кимка. – Матка на вахте, до утра не вернется. Отчима третий день собаками не сыщешь – загулял. Сами хозяева: захотим – маткину кровать разберем, на перине дрыхнуть будем, захотим – на балконе расстелим.

– А ты где живешь?

– Да вот же в этом доме, – Кимка указал пальцем на ближайший трехэтажный дом, – на самый верхотуре. Вон тот балкон видишь? Наш!..

– Коли так – заметано! – согласился Сенька. – Будем спать на балконе. Люблю под открытым небом!.. Двинулись?

– Потопали! – согласился Санька, с трудом скрывая зависть. Ему хотелось, чтобы Сенька пошел ночевать к ним, но он, знал, что его родительница в восторг от этого не придет. А потому печально сказал:

– Я тоже в этом доме живу, только в другом подъезде и не на третьем, а на первом этаже.

– Плохо, – посочувствовал Сенька.

– Зато они целиком квартиру занимают, – вступился за друга Кимка, – из двух комнат... У Саньки отец на нашем заводе «шишка».

– Это хорошо, – согласился Гамбург, – только ты, Санька, смотри, о наших планах не проболтайся!

– Могила! – поклялся Санька.

– Где Могила? – испугался Мститель Черного моря. Но, сообразив, что это всего лишь клятва, страшно сконфузился. Мальчишки рассмеялись.

– Если бы вы знали Степку с мое, вы бы не так еще струсили, – уверил их Сенька. – Однако спать пора!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Подзоровы в доме № 21 в первом подъезде занимали угловую квартиру. Она состояла из двух небольших комнаток и довольно просторной кухни, которую хозяева в будни использовали как столовую. Квартира была солнечной и веселой и по тем временам считалась шикарной. Три окна ее глядели на восток, два – на север и одно – на запад.

Спаленка, отданная Саньке в личное владение, косила одним глазом на север, другим на запад. На западе безумолчно плескалась озорная Воложка, гудели баркасы и тарахтели моторки, на севере пенились сады «частного сектора» и могуче гремел судоремонтный завод «Октябрь» – краса и гордость Заячьего острова.

Санька часами мог торчать у окон, жадно впитывая в себя запахи и шорохи реки или любуясь могучими корпусами заводских цехов.

Удивительно напряженной жизнью жила Воложка и зимой и летом! Зимой ее извилистые берега давали приют караванам пароходов и барж, поставленных на мелкий ремонт. В излучине, возле купальни, новостройские мальчишки устраивали каток и с зари до зари сражались в хоккей! Летом по речке вверх и вниз сновали хлопотливые моторки и парусные лодки. В купальне плескались водоустойчивые, как утята, и черные от загара, как арабчата, новостройские сорванцы всех возрастов и калибров.

...Санька с опаской посмотрел на окна – света не было, значит, мать уже спала, значит, быть грому и молнии. Отец раньше часа ночи домой не возвращается: уж такая у него беспокойная профессия. Врагов у Советского государства много – все капиталисты. Так что глядеть за ними приходится в оба. Особенно беспокойно стало после того, как власть в Германии захватили фашисты. Эти бандюги способны на любое грязное дело, вплоть до убийства и поджога.

И уж если быть откровенным до конца, то Санька с Кимкой решили податься в прерии за тем, чтобы сделаться вождями индейских племен и взбунтовать против фашистов весь мир. Мальчишек разве кто послушает? Никто. А вождей поддержит каждый.

Однако до мировой революции пока далековато, а наказание за ночную прогулку – вот оно, и Меткая Рука зябко передернул плечами. На время он забыл даже о «гордой, байроновской осанке». Сейчас он был обыкновенным нашкодившим мальчишкой, старающимся увильнуть от неминуемого наказания хоть на минуту.

Санька прошелся под окнами раз и два, осторожно кашлянул. В квартире никакого движения – спят. Тогда Меткая Рука достал из-под крыльца прутик, специально спрятанный для таких случаев, и осторожно постучал им в окно.

– Кто? – Голос у Марии Петровны сердитый и встревоженный.

– Я, мам, – ответил Санька бодренько.

– Сань?

– Ага.

Щелкнул выключатель, из окна хлынули потоки света. Сердце у паренька снова сжалось: сейчас мать подойдет к часам и...

– Без пяти двенадцать! – ужаснулась Мария Петровна. – Это где же тебя носило? Бегом, паршивец, домой!

«Хорошо Кимке, – вздохнул Санька, – никто его не ругает. И что я за разнесчастный человек – шага шагнуть не смей! Нет, к индейцам, и не откладывая!»

– Чего застрял? – Мария Петровна подошла к окну, задернутому марлевой сеткой от комаров.

– Тише, мам, соседи услышат.

– Я тебе дам «тише»! – возмутилась Санькина родительница, но голос пригасила. – В собственной квартире шепотом разговаривать приходится!

«Слава богу, кажется, пронесло! – обрадовался Санька. – Теперь на другое переключится...»

Скрипнула обитая коричневым дерматином дверь, и Меткая Рука юркнул в кровать.

– А ноги?

– Что ноги? – невинно переспросил сын.

– На чистейшую простыню с грязными ногами! И когда я только приучу вас к порядку!

Пришлось идти мыть ноги. Ну как тут не поворчать? И Санька дал выход своему негодованию:

Вчера вечером мыл, даже с мочалкой!.. И опять двадцать пять!..

– Мой, не переломишься! – рассмеялась Мария Петровна. – Где был-то?

– Да тут, на терраске. Сказки рассказывали... про Василису Премудрую и про Конька-Горбунка...

Уж что-что, а слабости своих родителей Санька знал назубок. И пользовался этим умело. Вот и сейчас о сказочках он сочинил для того, чтобы растопить в сердце матери остатки гнева. Мария Петровна – учительница русского языка и литературы – больше всего на свете любила устное народное творчество, или фольклор, как она называла. В юности в специальном журнале была даже опубликована ее работа – «Героика рыбацких сказок», основанная на местных материалах. Мария Петровна этим несказанно гордилась. Она почему-то считала, что сын ее станет собирателем русских народных сказок и прославится на этом благородном поприще.

Иные планы были у отца. Тот видел в Саньке будущего командира Красной Армии и потому старался всячески закалять его.

Хитрющий Санька не противоречил ни отцу, ни матери. Больше того, в выгодный для себя момент он вдруг объявлял, что начинает всерьез заниматься фольклором, или срочно записывался в спортивную секцию по стрельбе. Услышав о Коньке-Горбунке, Мария Петровна оттаяла.

– И кто же у вас главный рассказчик?

– Соколиный Глаз. То есть, Кимка Урляев, – не задумываясь, отчеканил Санька.

– Не может быть! – Продолговатые, «индейские» глаза Марии Петровны стали круглыми от удивления. – Неужели этот сорванец способен на столь благородные порывы? Странно! Но... отрадно. Бывают, видно, в жизни чудеса, и Кимка – одно из них. – Поклонница фольклора настолько расчувствовалась, что позабыла даже пожелать сыну спокойной ночи. Но воспитанный мальчик сделал это сам.

– Спи! – Голос у Марии Петровны дрогнул.

– Сплю! – пообещал Санька, натягивая на голову одеяло. Но одно дело пообещать, другое – выполнить. Сколько Меткая Рука ни внушал себе: «Спать! Спать! Думать только о сне!» – ничего не получалось. Только на прошлой неделе усыплял всех желающих на сеансе одновременного гипноза заезжий факир. Санька сам тогда чуть было не заснул прямо на глазах переполненного клубного зала. А сейчас... Сон бежит от него прочь. Все его мысли крутятся возле Степки Могилы, которому «человека прихлопнуть легче, чем комара раздавить». А вдруг он их выследил? Кимке с Сенькой что – на третий этаж Степка не заберется. А к Саньке на первый – запросто. Полоснет по марле и – тут как тут! А отца все нет...

Меткая Рука высунул из-под одеяла нос и вполглаза поглядел на окно – лезет! Так и есть – лезет!! Мамочка родная, что делать? Завопить? Весь дом всполошишь, конфуза потом не оберешься, если тревога окажется ложной. Да и голос пропал... Меткая Рука аж взвизгнул от боли. Тоненько зазвенели пружины матраца. Пальцы правой руки нащупали деревянную ручку, выгнутую лебединой шеей.

«Топорик!» – обрадовался Санька.

Отбросив одеяло, он полез под кровать. Глаза он зажмурил и потому сразу же стукнулся лбом о чугунную ножку кровати.

Теперь он вооружен, теперь он готов сразиться не только со Степкой Могилой и с его дружком Яшкой, но и с самим Чемодан Чемодановичем!

Санька вылез из-под кровати, подошел к окну. Марля цела. Под окном – никого. Из-за облака выглянула луна. Санька погрозил ей топориком. Остро отточенное лезвие засияло, как буденновский клинок, тот самый, что хранится у отца в сундуке вместе с бумагой, в которой написано: «За храбрость».

На душе стало спокойно. Сразу потянуло ко сну. Сунув топорик под подушку, Санька, победно улыбаясь, смежил глаза, и мягкий вихрь подхватил его и понес над радужными от цветов полями и лесами. Все выше и выше. Санька поднялся чуть ли не до самого солнца. Дома стали игрушечными. Речки не толще мизинца. А где же их остров? Вот он. Только это не остров, а настоящий кит. А на нем... Кто это стоит на нем, уродливый, с тумбами-ногами, с гофрированными, как шланги камерона, руками и... с чемоданом вместо головы. Огромная пасть раскрыта. А в ней зубы, похожие на пилу...

«Это и есть Чемодан Чемоданович! – догадывается Санька. – Что этот урод задумал?»

А Чемодан Чемоданович размахивает кривыми ручищами, щелкает зубами.

«Так ведь и слопать недолго! – ежится Санька. Но тут он вспоминает, что вооружен топориком. – Ага, – радуется Меткая Рука, – сейчас мы с тобой сразимся!..»

Но чудовище не принимает боя. Чемодан Чемоданович тает, уменьшается в размерах прямо на глазах. Вот он превращается в маленького паучка, и ветер уносит его в реку...

Вихрь поднимает Саньку над землей. Внизу огромный белый город. Море. Причалы. Неужели это Одесса?

Меткая Рука опускается на пирс, возле которого на швартовых покачивается чайный клипер. Высокие белые паруса похожи на крылья чаек. Сейчас прозвучит команда, и океанский красавец двинется в далекий путь, к берегам Америки, где Саньку ждут не дождутся благородные индейцы.

– Эй, капитан! – доносится с корабля, – проснись!

«Кому это они?» – Санька оглядывается по сторонам.

– Он не желает командовать нашим красавцем! – кричит боцман.

«Да это же Яшка, – узнает Санька, – Степкин дружок. Как он сюда попал? Бесенок, ухмыляется».

– Мальчишка мал, рано ему командовать кораблем, – кричит Яшка, – у нас есть свой капитан, Степка Могила!

– Даешь Степку Могилу! – ревет команда.

– Не выбирайте его, это бандит!

– А мы выберем!

Степка, зловеще усмехаясь, спрыгивает с борта корабля и надвигается на Саньку.

– Ты мертвый!.. Мертвый! – шипит он, вонзая Саньке в грудь кривой турецкий нож.

– Все равно я живой! Живой!! – орет что есть силы Санька и открывает глаза. Возле кровати стоит улыбающийся отец.

– Ну и спишь ты, как мертвый, – говорит он, – насилу добудился. Что так? Или поздно лег?

– Не-ет, – краснеет Санька. – Пап, – переводит он разговор на безопасную для себя тему, – а шпионов ловить трудно?

– Нелегко, – усмехается старший Подзоров, прищуривая голубые с грустинкой глаза.

– Тоже скажешь, «нелегко», а сам вон какой сильный и приемы специальные знаешь, – возражает Санька. – От тебя ни один бандит не уйдет!

– Да, уж если дело дойдет до схватки, не оплошаю, – соглашается Григорий Григорьевич, – да только враги в открытый бой стараются не вступать...

– Пап, а ты пятак пальцами согнуть можешь? Я в одной книге читал, так в ней герой не только пятак, железную кочергу в узел завязывал!

– С Кочергой я, пожалуй, не справлюсь, а с пяком попробовать можно...

Григорий Григорьевич выгреб из кармана горсть мелочи. Среди серебра и бронзовых «троек» с «семишниками» тускло поблескивал медный, «стеганый» пятак. Поместив его между средним и указательным пальцем, Подзоров-старший стал давить на середину большим. Пятак медленно, словно бы нехотя, стал прогибаться, сильнее, сильнее...

– Идет! Идет! – заплясал Санька. – «Вот так мы – молодцы! Вот так мы – богатыри!»

Сложив пятак вдвое, Григорий Григорьевич протянул монету сыну:

– На, береги. Когда-нибудь расскажешь своим детям, какой у них был дед...

– Вот здорово-то! – ликовал Санька, подбрасывая монету, – а что, если мне попробовать?

– Попробуй, – поощрил отец, – только сначала сходи на кухню.

– Зачем?

– Каши поешь...

– Я с тобой, как мужчина с мужчиной, а ты со мной, как с дитенком, – обиделся Санька. – А мне уж двенадцать!

– Возраст у тебя, прямо скажем, преклонный!.. Торопись делать геройские дела, а то опоздаешь.

– Опять смеешься! – Санька надул губы.

– На холодец, – Григорий Григорьевич щелкнул сына пальцем по губе, – к завтраку в самый раз, с горчичкой!.. Ну, ладно, ладно, Еруслан Лазаревич, мир?

Но Санька не хотел мириться:

– А пистолет подержать дашь?

– Дам, если умоешься за десять секунд.

– Да я за три!.. Считай!.. – И Санька со всех ног бросился к умывальнику.