Текст книги "Морская соль"

Автор книги: Николай Жданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

НОВЫЕ ТРЕВОГИ

Ах, каким прозрачным, каким ясным и свежим было утро следующего дня! Омытый дождём, мир наслаждался теплом и солнцем, озеро тихо светилось сквозь нежный парок, курящийся над водой. Просто трудно было поверить, что ещё вчера вечером здесь свистел ветер, лил дождь, неслись по небу тучи. Само утро как будто говорило: «Да полно, было ли это? Видите, как всё вокруг хорошо!»

Хотя до праздника оставалось ещё два дня, весь лагерь был украшен флагами. От главной мачты к воротам – в одну сторону и к передней линейке – в другую тянулись ванты, образуя огромный треугольник из разноцветных флажков. Флаги реяли над будкой у пирса и над домиком дежурного офицера.

Передняя линейка перед белоснежными палатками сверкала чистотой, достойной боевого корабля.

Старшина второй статьи Алексеев, всегда находившийся при роте в отсутствие офицера-воспитателя, объявил, чтобы до завтрака все привели в полный порядок одежду, вычистили ботинки и пуговицы на бушлатах, так как предстоит поездка на корабль.

Вот это да! Вот это денёк!

Дуся и Тропиночкин долго возились у крыльца, счищая друг с друга щёткой пятна глины – следы вчерашнего неурочного путешествия, – и с некоторой тревогой поджидали прихода «папы-мамы».

Капитан-лейтенант Стрижников появился в парадной тужурке, с белым крахмальным воротничком и чёрным галстуком. Он приказал построить роту повзводно и, приняв рапорт вице-старшин, прошёлся вдоль рядов раз и другой. И Дусе вдруг показалось, что «папа-мама» сердит и чем-то озабочен. Беспокойное сознание, что вчерашнее происшествие не пройдёт даром, охватило его.

Но Стрижников всё молчал, и Дусе уже пришло в голову, что, может быть, он ещё ничего не знает, как вдруг капитан-лейтенант сказал:

– Вчера я разрешил вам всем быть свободными до вечернего отбоя. Я думал, что каждый из вас уже понимает, что такое дисциплина, и заслуживает доверия. Однако наши воспитанники были замечены дежурным по лагерю на берегу озера уже после отбоя, во время грозы. Я хотел бы, чтобы те, кого это касается, объяснили нам, почему они не вернулись в свою роту вовремя.

Дуся почувствовал, что сердце часто заколотилось и дышать стало нечем, хотя они стояли на лужайке перед домиком и над ними простиралось огромное голубое пространство. Вот сейчас Стрижников заговорит о них с Тропиночкиным и, наверное, скажет перед всем строем, что они нарушили дисциплину и недостойны быть настоящими моряками.

Стрижников выжидательно посмотрел на ряды нахимовцев. Все молчали. Многие недоуменно переглядывались. Дуся стоял, не смея поднять глаз. Он чувствовал, что краснеет, и боялся, что если Стрижников взглянет на него, то сразу узнает в нём виноватого.

Между тем молчание становилось всё тягостнее.

– Ну что же, – сказал Стрижников, – выходит, одно из двух: или виновных среди вас нет, или они не имеют мужества признаться в своей вине и объяснить её. – Он с укоризной посмотрел на своих воспитанников.

Дуся испытывал на себе железную тяжесть его осуждающего взгляда. Чувство стыда жгло и давило грудь. Он готов был шагнуть вперёд и признаться во всём. Слова капитан-лейтенанта о том, что у них не хватает мужества, больно укололи его самолюбие, но он всё время помнил о наказе Метелицына держать язык за зубами и не двигался с места. Улучив момент, он искоса посмотрел на своего приятеля. Тропиночкин стойл напыженный, красный; большая голова делала его похожим на гриб, и капли пота, стекавшие по виску, выдавали испытываемое им волнение.

Наступила снова тягостная пауза. Наконец Стрижников продолжил:

– Я думал, что если мы с вами поговорим откровенно, то и вам и мне будет лучше. Ведь всё, что происходит и будет ещё происходить хорошего и плохого у каждого из нас, всегда будет касаться нас всех, всей роты. Нам не следует поэтому скрывать что-либо друг от друга. Мы должны жить единой, дружной морской семьёй. Я прошу всех вас подумать об этом.

Тут Стрижников посмотрел на свои ручные часы и приказал вести роту на завтрак.

За столом мальчики смущённо перешёптывались.

Дуся взглянул на Тропиночкина: тот сидел красный, сосредоточенно уставившись в тарелку, и ничего не ел.

Подали пирог – настоящий домашний пирог с мясом и рисом. Но Тропиночкин отказался от пирога.

– Мне есть не хочется, – сказал он старшине второй статьи Алексееву. – Меня чего-то полежать клонит.

Прямо из-за стола его отвели к врачу. После завтрака стало известно, что у Тропиночкина жар и что его оставили в лазарете.

НА КРЕЙСЕРЕ

Ещё в лагере, когда все стояли у главных ворот, ожидая, пока подойдут грузовики, к Дусе подошёл Япончик и тихо сказал:

– Мы все уже выстирали свои воротнички известью, только ты зеваешь.

– А зачем это? – спросил Дуся.

– Затем, что будут салагой звать настоящие моряки. У кого гюйс[2]2
  Гюйс – флаг, который военный корабль держит на стоянке. Гюйсом матросы называют также свой форменный воротник.


[Закрыть] новенький – это уж первый признак, что новичок: у бывалых он всегда вылинявший.

– Что же делать? – смутился Дуся, ощупывая свой новенький, лоснящийся воротник.

– Давай попробуем песком простирать с камешками.

– Попробуем, – согласился Дуся.

Но подъехал автобус, и Стрижников приказал рассаживаться по местам.

* * *

Крейсер стоял на рейде, и с берега казалось, что он чуть покачивается на волнах. Но когда молодые моряки всей гурьбой заполнили плоскодонный катер и он, стуча мотором, бойко помчал их по волнам к самому кораблю, они увидели, что крейсер стоит неподвижно и только море колышется вокруг него.

На высоком сером борту был укреплён трап с деревянными поручнями и с маленькой площадкой внизу, едва не достававшей волны. На палубе у трапа стоял вахтенный офицер в полной форме, с биноклем в руке. Рулевой на всём ходу подвёл катер к самому трапчику и затормозил так ловко, что маленькое судно разом застыло на месте, чуть коснувшись трапа правым бортом.

– Впритирочку! – восхищённо заметил Колкин.

Дуся вслед за другими должен был перешагнуть на трап. Это оказалось не так просто, потому что катер качался. Едва Дуся стал на борт, как ударила волна. Он чуть не сорвался в воду, но вовремя ухватился за поручни и уже без страха, а, скорее, с удовольствием поднялся по колыхающимся над водой ступеням.

Стрижников доложил вахтенному офицеру о прибытии на крейсер воспитанников нахимовского училища. Все выстроились вдоль борта, с любопытством поглядывая на массивные трубы и могучие орудия крейсера. Но вот из ближнего люка появился невысокий полный моряк в синем кителе, похожем на спецовку заводского рабочего.

– Старпом, старпом идёт! – зашептали вокруг.

Тут только Дуся разглядел на его погонах знаки различия капитана второго ранга.

Старший помощник командира крейсера подошёл к ним и поздоровался. Они ответили звонко, но не очень стройно.

– Лучше надо здороваться! – сказал капитан второго ранга. – Мы ведь хозяева гостеприимные! – При этом он улыбнулся и посмотрел на часы, казавшиеся очень маленькими на его широкой волосатой руке. – Сейчас десять ноль-ноль, – продолжал он, став снова серьёзным. – Времени у нас не так уж много, будем его беречь. Всё вы в один день не осмотрите и сразу не поймёте. Чтобы хорошо узнать корабль, надо на нём послужить. Пока вам придётся ограничиться общим знакомством с крейсером.

По его указанию все разделились на две группы: одна отправилась сначала в машинное отделение, вторая – осматривать надстройки. Дуся попал во второю группу.

Молодой офицер в тёмно-синем кителе с золотыми полосками на рукавах и тонкими, как брови, маленькими усами повёл их вдоль борта по железной палубе.

– С чего же начнём? – сказал он, вдруг останавливаясь и вопросительно глядя на обступивших его мальчиков.

Но юные гости растерянно молчали.

– Вы-то сами что хотели увидеть? Ну, вот хоть вы? – настойчиво спрашивал офицер, положив руку на плечо стоявшему рядом с ним Пруслину.

– Я бы хотел, чтобы торпеду пустили, самую настоящую! – сказал Пруслин, и его серьёзные глаза на сосредоточенном смуглом лице буйно сверкнули.

Офицер посмотрел на него и озадаченно покачал головой:

– Ну, торпеду я для вас не могу пустить, особенно настоящую, а торпедные аппараты можно будет посмотреть.

– Из пушки тоже выстрелить нельзя? – спросил Япончик.

– Тоже нельзя, – сказал офицер и улыбнулся.

– А можно залезть на самую высокую мачту? – солидно спросил Рогачёв, всегда такой молчаливый. – И оттуда посмотреть кругом во все стороны! – добавил он смущённо, и его веснушчатое лицо стало совершенно пунцовым.

– Вот это можно! – сказал офицер. – Там вы и боевую рубку увидите, и зенитные пулемёты, и ходовой мостик. Возражающих не имеется?

Возражающих не имелось.

Вслед за офицером все подошли к мачте и стали подниматься по узким наружным трапам.

Мачта походила на могучий ствол огромного дерева. Боевая рубка представляла собой как бы большое дупло внутри стального ствола.

Дуся вслед за другими пробрался в рубку через узкую, как бойница, дверь. Полукруглые броневые стены были увешаны телефонными трубками, сигнальными щитами, приборами всех видов.

– Во время боя, – сказал офицер, – сюда поступают все сообщения от орудий и механизмов и отсюда отдаются команды во все части корабля. На мостике впереди рубки стоит сам командир крейсера.

Когда стали подниматься выше, на флагманский мостик, Дуся, шедший позади, нарочно задержался. Ему хотелось постоять немного на том месте, где во время похода находится командир.

Однако у штурвала уже стоял вице-старшина Колкин. Надвинув на лоб бескозырку, он что было сил свёл брови и грозно смотрел вперёд, словно видел перед собой эскадру противника. Вдруг он наклонился к медному рупору и тихо, но отчётливо прошептал:

– Полный ход! Отдать швартовы! Торпеды на товсь!

Между тем сверху доносился голос офицера.

– А этот мостик, – услышал Дуся, – предназначен для командующего эскадрой. Тот корабль, на котором находится командующий, называется флагманским. И мостик тоже называется флагманским. К нему притягиваются взоры всех кораблей эскадры – недаром же он расположен высоко над палубой. Отсюда море видно ещё дальше, обзор шире.

Дуся поспешил наверх.

На следующем мостике на узких площадках, казалось висевших в воздухе, были размещены зенитные автоматы.

Дуся придвинулся к самому краю мостика, но, взглянув вниз, невольно отпрянул и цепко ухватился за ограждение: палуба была так далеко внизу, что ему показалось, будто он повис где-то между небом и морем.

– Не робей – привыкнешь! – заметил офицер. – Нашим морякам приходится нести вахту и повыше.

Выше находился сигнальный мостик.

– Отсюда матросы передают боевые приказы и сигналы на другие корабли: днём – разноцветными флагами, ночью – огнями, – сказал офицер.

Так вот они где стоят, эти удивительные моряки-сигнальщики! Их мостик похож на большое гнездо, поднятое к самому небу. Как приятно смотреть отсюда во все стороны, только не под ноги, а в море! Тогда совсем даже не страшно.

Чайка, лениво расправив крылья, пролетела совсем рядом, – были ясно видны красные перепонки на её лапках, поджатых к животу.

Подул ветерок, и Дуся услышал шорох корабельного флага. На мачте правее мостика и почти на одном уровне с ним билось и трепетало знакомое полотнище с широкой синей полосой внизу, с красной звездой, серпом и молотом над нею. Казалось, флаг этот звал в далёкий зеленоватый простор моря.

Покрытое мелкой зубчатой волной, оно словно лучилось под солнцем. Вдруг далеко, у самого горизонта, взметнулась белая пенистая груда, глухой удар прошёл по воде, и чуткое тело корабля вздрогнуло.

– Что это? – тревожно обратились к офицеру сразу несколько человек.

– Мины рвут. Тут ещё до сих пор не море, а суп с клёцками, – очень серьёзно сказал офицер и осторожно погладил свои маленькие чёрные усики.

Когда спустились обратно на палубу, к Дусе протискался Япончик, дёрнул за рукав и поманил за широкий раструб вентилятора.

– Чего ты? – спросил Дуся.

– А вот того ты! – рассердился Япончик. – Ты что же, подвести нас хочешь?

Дуся, не понимая, испуганно смотрел на приятеля.

– Про воротник я тебе говорил? Из-за тебя нас здесь матросы салагой звать будут. Пойдём!

Он потянул Дусю за руку, и тот невольно последовал за ним. Они сошли вниз по железному трапчику и оказались в узком коридоре. На Дусю пахнуло теплом и запахом машинного масла, вокруг него что-то сильно гудело.

– Не бойся, это воздух гудит, – сказал Япончик, – вентиляторы такие. Мы в самом низу были. Тут до дна ещё знаешь сколько!

– Куда же мы идём? – спросил Дуся.

– Давай, давай поскорей, тут близко.

Сделав два-три поворота, они очутились в небольшом отсеке, где тускло горел свет и по стенам белело несколько умывальников.

Япончик быстро накинул дверной крючок и, ловко вскарабкавшись на одну из раковин, снял с переборки продолговатую дырчатую коробку, издававшую сладковатый запах.

– Давай воротник! – заторопил он Дусю и сам помог отделить воротник от фланелевки.

Затем Япончик посыпал на воротник из банки и начал сам усердно и быстро стирать его под краном.

Через несколько минут всё было готово, и они как ни в чём не бывало выбрались снова на верхнюю палубу. Дуся чувствовал только хлористый запах и некоторую неловкость от мокрого воротника, касавшегося шеи и холодившего плечи.

У грот-мачты уже никого не было. Дуся и Япончик бросились в носовую часть корабля. На огромной палубе виднелись только одинокие фигуры занятых своим делом матросов.

Мальчики, запыхавшись, огибали башню орудия, когда перед ними внезапно очутился старший помощник. Дуся остановился как вкопанный, а Япончик мигом скользнул за брезентовые пожарные чехлы, вывешенные для просушки.

– Куда так спешите, молодой человек? – услышал Дуся. Широкая рука легла ему на плечо. – Э, да ты, брат, уже вымок где-то. За борт, что ли, упал?

– Нет, я не упал, – пробормотал Дуся, оглядываясь, но бежать уже было поздно. – Это – так просто, – сказал он на всякий случай.

– Чего проще, – согласился офицер, – чем ждать, пока воротник сам вылиняет! Что ж ты молчишь? Может, струсил немножко, а? Испугался?

– Немножко испугался, – сказал Дуся и вздохнул.

– Давно на флоте? – спросил офицер строго.

Но Дуся увидел в его прищуренных глазах весёлые, добрые искры.

– Не очень… – сказал он. – Мы тут с одним мальчиком вместе приехали, да он сейчас простудился.

– Только прибыли и уже бывалыми казаться хотите? Откуда ж ты сам?

– Из Кронштадта, – ответил Дуся.

Хотя он больше помнил жизнь в Ярославле, но сказать про Кронштадт ему очень хотелось.

– Вот как! Да мы с тобой земляки, выходит! – обрадовался старший помощник. – Как фамилия?

– Парамонов, – сказал Дуся тихо.

– Парамонов? – переспросил офицер. – Парамонов из Кронштадта? Постой, постой… отец твой на Баренцевом море служил?

– Служил, – сказал Дуся и еле слышно добавил: – Погиб он.

– Да, погиб… это верно – погиб… – задумчиво проговорил офицер, с каким-то новым вниманием вглядываясь в лицо Дуси. – Вот, братец ты мой, какая история выходит. Ну-ка, пойдём со мной, поговорим.

Он повернулся и пошёл к люку. Дуся двинулся за ним.

– Беги! – донёсся шёпот Япончика.

Но Дуся даже не остановился: в ушах его звучал голос моряка, и что-то в этом голосе было такое, что заставляло мальчика покорно идти за этим человеком. Он вслед за офицером спустился по вертикальному трапчику в полутёмный железный коридор.

– Вот и моя хата, – сказал старший помощник, останавливаясь.

В темноте щёлкнул ключ, и железная дверь каюты раскрылась перед Дусей.

– Прошу пожаловать, – сказали ему.

Как всякому мальчику его лет, Дусе очень хотелось побывать в каюте военного моряка. В другой момент он порадовался бы случаю очутиться здесь, теперь же он лишь с робким любопытством поглядывал по сторонам.

Большое, вделанное в переборку зеркало, фаянсовый умывальник, платяной шкаф, койка, аккуратно заправленная мягким байковым одеялом, рабочий стол красного дерева, над ним металлические часы, барометр, сбоку книжная полка, на полу мягкий ковёр, в углу диван, обитый кожей, – всё это размещено красиво, экономно, от всего веет чистотой, строгим порядком и каким-то особенным, деловым корабельным уютом.

Офицер снял фуражку, вытер платком гладко бритую голову и загорелую морщинистую шею и, расстегнув китель, сел в кресло, указав Дусе рукой на диван.

– Стало быть, моряком решил стать? – спросил он.

– Да, – пробормотал Дуся, всё ещё не справляясь со своим смущением.

– Правильное решение. Отец твой отличным был моряком, храбрым офицером!

Вот уже третий раз за эти дни Дуся слышал о своём отце от людей, которых он никогда раньше и не видел, но которые, оказывается, знали его отца и, как он мог уже заметить, относились к нему с глубоким уважением, даже любовью. Вероятно, этот человек тоже слышал об отце. Может быть, он сам бывал с ним в морских походах и сражениях.

– Вы моего папу знали? – спросил он.

Моряк помедлил с ответом.

– Нет, – сказал он, – лично я его не знал, хотя мог бы знать. Я тоже в Кронштадте живал и на Баренцевом служил, но вот встретиться не пришлось. Слышал же я о твоём отце много. С его именем связаны очень памятные страницы наших морских сражений и побед. Вот подрастёшь – узнаешь. Я надеюсь, что из тебя тоже выйдет хороший моряк – в отца. Как ты думаешь?

– Я попробую, – тихо сказал Дуся.

– Попробуешь? – переспросил капитан второго ранга. – Ну, добро, пробуй, только чтобы без промаха. А я погляжу, как у тебя дела пойдут.

Он погладил Дусю по стриженому затылку и отпустил.

Оказалось, что обе группы нахимовцев уже закончили осмотр корабля и вернулись на палубу. Япончик и Пруслин сидели на кнехте у борта, а Терехов и Терёхин устроились на маленьком возвышении рядом с орудийной башней. Там ещё было немного места, и Дуся собирался примоститься с ними рядом. Но в это время появился Стрижников. Все тотчас встали.

– Сидите, сидите, – сказал капитан-лейтенант. – Впрочем, – продолжал он, прищурясь, – знаете, что тут под вами? Тут же люк порохового погреба!

И «папа-мама» сделал такое страшное лицо, что Терехов и Терёхин, собравшиеся было опять сесть, невольно вскочили и съёжились. Все засмеялись, и Дуся с облегчением подумал, что Стрижников весёлый и добрый человек; больше он, наверное, не будет спрашивать, кто был на озере во время грозы.

– У кого есть вопросы – можете задавать! – громко объявил Стрижников.

Но весёлая искорка всё не потухала, и ребята не сразу настроились на серьёзный лад.

– Спроси, где тут рында-булиня, – зашептал Пруслину лукавый Япончик.

– Спрашивай сам, – отмахнулся от него Пруслин.

– Рында-булиня тут есть? – крикнул Япончик и спрятался за Рогачёва.

– Может быть, рында? – серьёзно спросил молоденький офицер, с которым они поднимались на капитанский мостик. – Рында, – пояснил он, – это сигнальный колокол, в который отбивают склянки, а рында-булиня – конец, за который дёргают для удара.

– Я знаю, – вставил Япончик, – это самый короткий конец на корабле.

– Задавайте вопросы посерьёзнее, – сказал Стрижников. – Кстати сказать, умело дёрнуть за рында-булиню – это тоже искусство. Попробуйте-ка сами отбивать склянки – сразу у вас ничего не выйдет: тут нужна пружинистая, натренированная рука. На корабле всё требует тренировки и опыта.

– А какое тут самое главное оружие? – блестя глазами, спросил вдруг Серб-Сербин.

– Самое главное? – переспросил капитан-лейтенант. – Вы что же, хотите обязательно самое главное?

– Так точно, товарищ капитан-лейтенант, – серьёзно сказал Серб-Сербин. – Я думаю, главный калибр тут главное, – добавил он, показывая рукой на громаду орудийной башни, простёршей над палубой свои мощные стальные стволы.

– Пойдёмте-ка, я вам покажу главное, – Стрижников порывисто повернулся и зашагал вдоль борта.

Все в некотором недоумении последовали за ним.

– Торпеды, что ли, самое главное? – пробормотал крепкий рыжеголовый Рогачёв.

Но «папа-мама» миновал шкафут и направился к кормовому срезу.

– Наверное, новое какое-нибудь оружие появилось, – громко зашептал вице-старшина Колкин.

Но Стрижников подошёл к неприметному стальному каземату бортового орудия и остановился.

– Читайте, Парамонов! – приказал он.

Волнуясь, Дуся прочёл вслух выбитые на броне слова:

– «27 апреля 1942 года, во время массированного налёта вражеской авиации и артиллерии, на крейсере возник пожар, угрожавший взрывом порохового погреба. Командир этого орудия Фёдор Петров, не пощадив жизни, бесстрашно сбросил за борт горящие снаряды и тем спас корабль и своих товарищей. Имя героя навеки внесено в список экипажа крейсера «Революция».

– Вот оно, наше главное оружие, – с какой-то почти суровой строгостью сказал «папа-мама». – Самоотверженность, отвага, преданность Родине!

Он медленно снял фуражку, и нахимовцы, следуя его примеру, обнажили стриженые головы.

В торжественной тишине отчётливо прозвучал сигнал горниста. Где-то вдали он смешался с мелодией оркестра, игравшего на берегу, и стих, растаяв в морском просторе.

Отрадное, гордое сознание своей причастности к флоту проникло в сердца молодых моряков, и готовность быть верными суровым и прекрасным законам боевого товарищества отдалась в душе каждого из них чистой и сильной волной.

* * *

Перед тем как покинуть корабль, все они выстроились на палубе.

Капитан второго ранга тепло попрощался со всеми и чуть заметно подмигнул Дусе, как бы желая сказать: «А с тобой мы, брат, теперь знакомы. Смотри же не подкачай».

Нахимовцы звонко и дружно крикнули «спасибо» и по висящему над водой трапу спустились на катер.

Прошло ещё несколько минут – и красивый силуэт крейсера отодвинулся вдаль и, казалось, покачивался на морской зыби.

Мачты и трубы отчётливо выделялись ещё на зеленоватом фоне предвечернего неба, а могучие башни орудий уже как бы слились с корпусом корабля и одной собранной стальной глыбой возвышались над морем.