Текст книги "Зачистка"

Автор книги: Николай Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

– Думаешь, он потребуется?

– Не понял! – взял стойку Олег.

Лена вдруг осеклась, словно раньше времени проговорилась о чем-то неприятном для себя. Или ее заминка перед тем, как спуститься на Ленинградском вокзале в метро, все же имела под собой какую-то основу? Вот, попробуй оставить человека одного в Москве – сразу проблемы. Пора прекращать это гиблое дело одиночества, пока не поздно. Но ведь встретила вроде искрометно, он не переставал удивляться, как после всего лишь одной совместной ночи человек может из настороженной светской дамы превратиться в задиристого, с не проходящим чувством юмора забияку. Лене это шло, потому что она, наконец-то, перестала следить за каждым своим словом, каждым жестом, и стала открытой, чистосердечной, легкой в общении. И иного теперь не надо!

– Тебе поставили в школе двойку?

– Ага. По чистописанию и поведению.

Предметы показались Олегу слишком знаковыми, и он, наклонившись, посмотрел Лене в глаза, взглядом спросил встревожено:

«Что-то случилось? Что-то случилось у нас?»

«Погоди, не сразу».

«Мне страшно. Не хочу ничего плохого. Ни тебе, ни себе, ни нам, ни всему человечеству, за исключением условного или явного противника морской пехоты государства Российского».

Лена вздохнула: если бы этого можно было избежать. Улыбнулась виновато, покачала головой:

«Да, бывает и так».

Отвела взгляд на новую схему метро со строящимися линиями и станциями.

«Видишь, все меняется».

«Вижу. И у нас тоже все поменяется, сегодня же. Ты пока не знаешь, но я приехал, чтобы остаться с тобой навсегда».

«А ты далеко», – впервые не поняла его ответа Лена.

От прежнего задиристого котенка, встретившего его на вокзале, не осталось и следа: пусть и в лакомом уголке, но в вагоне стояла уставшая, обремененная заботами женщина, так пронзительно похожая на ту, теперь уже далекую и почти забытую, настороженную даму, которая боялась остаться с ним наедине. Она что, возвращается в то время? Ей там уютнее и спокойнее?

Похоже, Лене самой стало жалко себя, на глаза навернулись слезы, и это совсем испугало Олега. Какую станцию метро, не учтенную на схеме, он проехал, не заметив? Где была пересадка на более короткий путь? Почему схема появилась только сегодня?

«Что? Ну что у тебя? – теребил он ее за рукав кутки. – Это я виноват?»

«И ты тоже. Нам выходить».

В метро в час пик и захочешь остаться – вынесут. Основная проблема – это попасть в нужный тебе поток, а не быть выдавленным из общего русла в тупик или во второстепенную, абсолютно не нужную тебе протоку.

Но он сумел не только устоять утесом в людском водовороте, но и уловить секунду, когда между прибытием электричек вокруг проявилось пространство. Возвращая ее в день нынешний, не позволяя меняться установившимся между ними отношениям, подсознательно желая если не избежать неприятностей, то хотя бы сгладить их остроту, Олег стал перед Леной на колено:

«Не знаю за что, но прости».

Рисковал, что затопчут, и наверняка подобное произошло бы, но какой-то сухонький мужичок в выцветшем синем берете вдруг принял на свою спину весь напор толпы, выдержал те секунды, пока Лена не кивнула в знак согласия и Олег не встал.

– Это по нашему, – толкнул плечом морского пехотинца десантник и исчез в толпе.

– Ура, меня похвалили.

Лена, в отличие от первых минут встречи, не приняла шутливого тона, и это подтвердило: она слишком серьезно относится к тому, что родилось в ее душе. Хотя наверняка все окажется малозначительным и рассыплется в прах, когда он расскажет о цели своего приезда. А чтобы Лена не терзалась непонятными сомнениями, он не станет ждать, когда они вновь окажутся в благословенной бабушкиной комнате с утюгом среди хрусталя.

– Слушай, я голоден и совершенно трезв. Скажи, что ты тоже хочешь кушать, – попросил он Лену при выходе из метро, когда она замерла в нерешительности перед автобусом, собирающих пассажиров в сторону бабушкиного дома.

Не мог не заметить, что своей просьбой словно снял с нее бремя обязанности ехать на тайное свидание. Конечно, не только его телеграммами, звонками и короткими набегами на Москву жила любимая женщина. У нее, естественно, шла своя, совершенно незнакомая ему жизнь, но не может быть, чтобы он проехал точку возврата по новым схемам с незнакомыми станциями. Не может быть, потому что он не желает этого. Все машины – стоп! Команде – аврал! Шлюпки на воду – человек за бортом. Тем более, небо потемнело, предвещая если не грозу, то хороший дождик.

– Мы идем… куда? Где нас ждут? – Олег огляделся.

С угла улицы ему замигал ободок с втиснутыми в него разноцветными лампочками, указывая путь в полуподвальное кафе: мы здесь, туточки, рядышком. Спасибо, родимые, маяки всегда помогали морякам найти дорогу к родному берегу.

– Господи, спаси и сохрани, – тем не менее перекрестился, едва переступил порог.

Явно желая выделиться в длинном ряду забегаловок, хозяин кафе призвал в союзницы Бабу Ягу, и та, клонированная во всевозможных вариациях, видах и образах, заполонила все помещение. Самая крупная и наверняка главная распорядительница вертепа уже протягивала руку, пристроившись в ступе у входа – то ли здороваясь, то ли прося позолотить ручку. Но при всем этом из кухни вкусно пахло блинами, в зальчике сеялся умиротворяющий мягкий свет, миленькая миниатюрная девушка негромко играла в уголке на «Ионике» – и они, переглянувшись, остались. В кабинке, правда, над ними зависли сразу три симпатичные бабуси на метлах, но если не поднимать голову, то вроде бы никто и не мешал. Для гарантии Олег достал колокольчик, легонько позвонил, показывая Лене: сама учила, что так разгоняют злых духов. К тому же на звон пришла и бледненькая худенькая официанточка.

– Девушка, правда, я пришел сюда с самой красивой женщиной? – прежде чем сделать заказ, попросил ее подтвердить очевидный факт Олег.

Та скучно оглядела его спутницу, повела взглядом по стенам и всевозможным выступам, где замерли в ожидании ответа десятки симпатичных страшилищ: смотри, девка, гости пришли и уйдут, а тебе оставаться с нами. Самые красивые – мы… Девушка вынужденно кивнула, но всем видом дала понять: это потому, что клиент у нас всегда прав, а я на работе. Но у меня, конечно же, есть собственное мнение…

– Мне здесь не нравится, – поднялся Олег.

Щелкнул по изогнутым носам старушек над головой. Те возмущенно закрутились на метлах, зато официантка моментально изменилась в лице, умоляя остаться. Для нее страшнее всех постоянных обитательниц заведения и случайных гостей мог оказаться хозяин, который через тайный глаз камеры слежения, прикрытый подолом одной из старушек, наверняка следил по монитору за обстановкой в зале. А уж он не простит уплывших денег из-за того, что нанятая за полцены девицы из такого же ближнего зарубежья, как и он сам, задумала показывать свой норов и каприз клиентам…

– Извините, – мгновенно забыв и о собственном мнении, и о старухах, залепетала девушка. – Я всего два дня здесь… Непривычно. Не уходите. Я на испытательном сроке…

– Мы остаемся, – пожалела ее Лена, одергивая Олега. – Это он думает, что я красивая. А я еще красивее, чем ему кажется.

Уличенная в своих тайных мыслях, официантка совсем смутилась, зачирикала ручкой в блокнотике. У стойки бара появился хозяин – толстенький и подвижный, как ртуть, грузин, готовый улаживать инцидент. А если потребуется, если клиент только поведет бровью – на глазах у публики и расстаться с оплошавшей девицей. Несчастный блокнотик в руках официантки задрожал осиновым листком, и Олег вслед за Леной простил девичьи дерзость и глупость:

– Мы сейчас изучим меню и пригласим вас. А пока принесите вазочку, мы хотим поставить цветы.

Сколько ошибок и глупостей совершается из-за дурацкого благородства. А ведь учила армия: не менять решения, если уже ввязался в бой. А тем более ни при каких обстоятельствах не жалеть противника…

5.

Но разве бедная девочка была его противником!

– Мне показалось, ты хотел что-то сказать, – попыталась отодвинуть свои признания Лена, глядя на Олега поверх бокала с любимым французским «Ла Шасоном». Он как-то попытался найти это вино в магазинах, но оказалось, его привозили в Россию только в пакетах и лишь для ресторанной сети. Потому – только в разлив, потому – не для каждого дня. Но ничего, у них с Леной тоже еще вчера не было возможности видеться каждый день…

Лена ждала, но он, вновь являя никому не нужное рыцарство, уступил пальму первенства ей. Безраздельно верил, что его тост станет завершающим и подведет окончательную, бесповоротную и эффектную черту под их двухлетними мытарствами, сомнениями и ожиданием. И символ этого лежит в нагрудном кармашке, а не в куртке, где искала подарок Лена. А уж ее колокольчик как никогда окажется кстати…

– Для меня важнее ты. Рассказывай.

Лена, все еще сомневаясь в необходимости объяснений, отпила глоток вина. Со всех углов на нее смотрели хитрые и дальновидные, а потому вечные, солидарно умоляющие потерпеть и не раскрывать свои карты, Бабы Ежки. Но Лена, видимо, уже решилась, и выдержала паузу только потому, что официантка принесла салаты.

– Наверное, не в этот день это нужно было говорить, но раз ты здесь… – одним глотком выпила остаток вина – и как в прорубь бросилась: – Я влюбилась.

– Я это знаю, – улыбнулся Олег.

– Погоди, ты не понял. Не в тебя. У меня появился мужчина. Другой.

Олег коротко хохотнул. Не оттого, что не мог представить чего-то подобного, а нервно, от неожиданности.

– Ты не допускал мысли, что я кому-то могу еще понравиться? – грустно усмехнулась Лена. Вонзила в «греческий» салат вилку, разворошила для нее же сотворенную поваром красоту и гармонию.

– Нет-нет, это я… просто…

– И мне просто хочется по утрам просыпаться на мужском плече. Я люблю стирать мужские рубашки. Я готова бесконечное количество раз подогревать ужин, зная, что мой мужчина все равно придет ко мне. Только ко мне.

– Но ведь я…

– А что ты, Олег? Ты – вихрь, ураган, но на один день, на час, на минуту. Налетел – и нету.

– А тебе нужен мужчина на якоре, на цепи, на привязи? – с зарождающейся обидой поинтересовался Олег. А если честно – захотелось вдруг сделать больно и Лене, чтобы узнала, почувствовала, как обрывается сердце.

– Каждой женщине нужен мужчина на цепи, на якоре, на ошейнике – называй это как хочешь. Но чтобы был только ее, – вдруг совершенно неожиданно согласилась Лена с презренной ролью.

Олег тем не менее внутренне согласился, что он сам готов оказаться привязанным самыми сильными канатами к ней. И при этом самолично готов затянуть на них самые изощренные морские узлы. Требовалось, наверное, что-то говорить еще, и спросил о том, что, по большому счету, совершенно не интересовало:

– Кто… он?

Лена замялась, но скрывать не стала:

– Тренер. Работает с детьми.

– И как… долго ты его знаешь?

– Несколько месяцев. И он… он сделал мне предложение.

– Ты его любишь?

– Да.

Ответ – как вызов. Пианистка поддержала решительность Лены бравым вступлением к новой мелодии, в соседней кабинке с грохотом вскрыли шампанское. Все же зря они пришли в логово к нечисти, надо было уходить сразу.

– Мы рады приветствовать вас в нашем кафе и желаем всем приятно провести вечер, – продолжала издевательство пианистка. Значит, основная ведьма здесь – она. А рядилась в крохотульку-принцессу…

– Но ты ведь была такой радостной при встрече, – ничего не понимал Олег.

– Потому что… потому что я очень благодарна тебе за все, что было между нами. И как было. Ты прекрасный любовник, я таяла в твоих объятиях, но… но этого мало в жизни.

– Это все неправильно. Я против.

– А меня ты спросил? Ты меня когда-нибудь о чем-нибудь спрашивал? Что, кроме постели, ты мне предлагал? А я… я не могу, извини за грубость, как ты, кувыркаться сразу на двух простынях, – ударила наотмашь, больно, чтобы не проснулась жалость и не было возврата. И для гарантии, контрольным выстрелом, совсем невероятное из ее уст: – Ты думаешь, если удовлетворил женщину в постели, если крутил ее в разных позах, то уже осчастливил ее, и ей всего стало достаточно в этой жизни?..

Бред! Наваждение. Даже если все слова – правда, Лена не могла произнести подобного в силу своей интеллигентности. Она заболела. Ее подменили инопланетяне. Она стала наркоманкой и не ведает, что творит. Не за себя – за нее боязно. Сейчас они оба успокоятся, переведут дыхание и вернут все паровозы на свои рельсы.

– Устала я с тобой. И потому – полюбила.

А вот теперь – страшно. Тихому голосу веришь, потому что люди, говорящие шепотом и не срывающиеся на крик, держат себя в руках и действуют осознанно.

– Получите то, что желали, – принесла пышущие жаром блины со сметаной и икрой дурочка – бледная спирохета.

– Но неужели… неужели из наших отношений ты запомнила только постель? Только то, как мы…

Олег склонился над тарелкой. Сметана таяла на горячем блинном конвертике, и он стал наблюдать, протечет она с края или нет. Это неожиданно показалось важным, потому что все иное, что слышал, не могло происходить в реальности, это не имело к нему никакого отношения, а тем более никак не соотносилось с Леной. Да еще сейчас, когда он, ради получения квартиры согласившись поехать в Чечню, обеспечил семью нормальным жильем и получил моральное право поговорить с женой о разводе. И та безропотно и безвольно, как все делала в этой жизни, кивнула, прощая и отпуская к сопернице, которая, как выяснилось, уже любит другого… Кино и немцы! Ни жилья, ни прописки, ни семьи, ни любимой женщины. Впереди – только война. В секунду, пока галантно уступал право первого слова. Вдогонку рассказать о себе? Вызвать жалость? Обречь Лену на чувство вины? Переложить на ее плечи свои проблемы? Любое его слово может быть расценено именно с таких позиций, если у нее не нашлось о прошлом иных воспоминаний, кроме как про кувыркания и позы…

Лена думала о чем-то своем, ножом выкатывая красные икринки в четкие линии. Ей бы стать художником или дизайнером – все привела бы к гармонии. Кроме человеческих отношений…

Если бы знал Олег, как он ошибался: Лена думала как раз о нем, его жене и о себе. И не под нынешний вечер приспело время расставлять все точки над «i». Месяц назад, ничего не сообщив Олегу, она приехала в его военный городок на побережье Баренцева моря. Не подсматривать, нет. Хотелось увидеть, узнать, понять, что же держит его, почему он не может сделать выбор. Не сомневалась ни единым кусочком сердца, что любит ее, что душой давно с ней, а значит, никаких отношений не могло остаться у него с неизвестной ей женщиной, по решению ЗАГСа носящей фамилию Урманова.

Но когда увидела маленькую женщину, несущую из обледенелой колонки ведро воды в барак, почему-то названный офицерским общежитием, поняла: Олег, даже если уйдет к ней, все равно будет постоянно оглядываться назад. И винить себя. А возможно, в каких-то моментах – и ее. Одно дело оставить жену в роскоши и ни в чем не нуждающуюся, и другое – в нетопленом бараке. Олег разрывался между любовью и жалостью, помноженной на чувство ответственности. Хоть чуточку зная Урманова, можно было понять: он не уйдет от слабого к сильному, потому что не способен предавать. Ей повезло встретить такого мужчину в своей жизни, но – очень поздно. Хотя – лучше бы она не приезжала на Север. Лучше бы вообще ничего не видела, ничего не понимала в поведении Олега, доверившись только судьбе.

Увидев его сегодня, вновь готова была потерять голову. И так бы, скорее всего, получилась, если бы не споткнулась при входе в метро об осуждающий взгляд женщины, чем-то отдаленно напомнившую жену Олега. Что ей не понравилось, чему позавидовала, но эта встреча заставила Лену сжаться, уйти в скорлупу, в которой ей прекрасно жилось до момента, пока однажды незнакомый моряк не помог донести в метро сумку. Донес – до безумия, до счастливой потери памяти, до непреходящего желания каждый день видеть его, слышать, общаться. Но к чему, зачем всему этому следовало случиться, если в самые счастливые мгновения выросла стена, которую ни перепрыгнуть, ни развалить, ни обойти? Только биться об нее в отчаянии лбом…

– Я пойду, ладно? – попросила она, надеясь, что Олег со свойственной ему решительностью осадит, попросит остаться. Хотя бы на этот вечер.

Не осадил. Окаменел, занятый собой, своими чувствами. Проклятая армия учит своих офицеров еще и исполнительности, подчинению обстоятельствам…

Лена поцеловала Урманова в щеку, но когда он все-таки попытался задержать, сама отодвинулась, выставила руку: все. Все, иначе это будет продолжаться бесконечно. А мы ставим точку.

У армии наверняка было бы больше побед, если бы в ней служили женщины…

Олега удержал не только и не столько этот жест: в голове продолжали звучать слова про кувыркание в постели. И он, еще не определившись окончательно к случившемуся, подкожно чувствовал: теперь никогда не сможет относиться к Лене столь безоглядно, как раньше. Потому что узнал себе цену, увидел, каким он был все это время в глазах обожаемой женщины – самовлюбленный Дон Жуан, ищущий новые позы. Но ведь она прекрасно знала, что он женат. Почему позволила приблизиться? Чтобы потом, когда у самой появится любимый мужчина, вытащить на свет самое сокровенное и превратить его в самое постыдное, презреть и унизить? Больнее ударить, оправдывая себя?

Лена тянула время, словно ждала каких-то слов от него, но что можно говорить, если ты по уши в дерьме, когда сражен изуверским, идеально выверенным приемом – упреком за постель. Ибо против всего остального можно бороться, что-то доказывать и переиначивать. Оценивать же себя с позиций мужских способностей – это уподобиться чванливым молокососам, рассказывающим о своих сексуальных подвигах в подворотнях. И даже если ее фразы вырвались от отчаяния или с расчетом, он-то теперь знает, что думают о нем на самом деле…

– Но ты не пропадай, ладно? Звони, – зачем-то попросила Лена.

Нет, он не пропадет – он просто исчезнет из ее жизни. Он слишком любил ее, чтобы делать вид, будто ничего не произошло. Это нужно не иметь совести, чтобы, зная к себе подобное отношение, не сгорать от стыда, продолжать улыбаться. Тем более, если рядом с ней появился мужчина, которого она полюбила. С ошейником. Но у которого она просыпается на плече и который не кувыркается…

Оборвал себя, не позволив даже в мыслях скарбезности по отношению к Лене. При расставании виновным должен остаться один, и желательно мужчина – чтобы другому, любимому, жилось без гнета.

Прикрыл глаза:

«Прощай».

«Прости».

«Мне больно».

«Мне тоже».

«И все равно никогда не стану отрицать, что ты меня всегда влекла и как женщина. А тебя предостерегаю на неизвестно какое и чье будущее: больше никогда не попрекай мужчину постелью».

«Каких же глупостей я тебе наговорила!»

«Но зачем терпела рядом, почему не сказала сразу?»

«Не смотри так, иначе я расплачусь и… никуда не уйду».

«Да, конечно, я не смею тебя удерживать. Прошу, уходи, мне хочется остаться одному. С тобой больно».

«Ты плачешь? Умоляю, не надо. Ты же сильнее меня».

«Ты плачешь? У тебя же все определилось».

«Я не понимаю, что ты говоришь. Мне остаться? Скажи – остаться?»

– Не заблудишься? – совсем потеряв нить ее размышлений, как можно беззаботнее отпустил ее от себя Олег.

– Ты учил, что в этом случае надо заплакать и подойти к дяде милиционеру.

«Да нет, оказывается, учил не только этому», – грустно усмехнулся Олег, у которого заевшей пластинкой крутилось в голове: неужели в самом деле только позы, только постель!? Только Ленин на картинке и утюг в холодишьнике?

А, собственно, что еще было? Что еще могло быть, если их встречи можно пересчитать по пальцам? Какие могли быть театры, выставки, если хотелось остаться вдвоем, растерзать «конкуренток», самому уснуть на ее плече! Только и требовалось – чуть-чуть подождать, и все иное тоже обязательно пришло бы…

– Что-то не так? – больше не доверяя официантке, подошел хозяин кафе.

– Все не так, – кивнул Олег, но грузин четко уловил, что грусть клиента никоим образом не относится к его заведению, и с полупоклоном исчез.

Исчезла в проеме двери и Лена, в последний момент взяв из вазочки букетик ландышей. И уже не видел Олег, как зарыдала она на улице почти в голос, заставив одних прохожих шарахнуться от нее, других – предложить помощь. Но кто может помочь женщине, расставшейся с любимым и единственным? Потому что не было у нее никаких мужчин, никаких тренеров, да еще работающих с детьми. Придумала все на ходу, и ради одного: освободить от терзаний самого желанного и самого близкого человека. Не дать ему бросить, оставить около замерзшей колонки и в холодном бараке ту, с кем худо-бедно, но прожил более трех лет. Останься человеком и офицером, старший лейтенант Урманов. Был бы ты разведен – сама бы боролась за свою любовь. Но раз нет – остается бороться со своими чувствами. Но какая же это глупость, какая несправедливость в жизни!

Она что-то еще говорила себе, убеждала и тут же сомневалась. В какой-то момент почувствовала, что силы и решительность оставляют ее, еще минута – и она вернется. Олег рассказывал про точку возврата в море, минуя которую, корабли уже не могут вернуться обратно. Обратно хотелось, хотелось безумно, но чтобы этого не произошло, перебежала улицу, отрезая себя от кафе и прошлого потоком машин. Вновь в личной жизни у нее начиналось все с нуля, все вернулось к поезду, с которого она шла с тяжеленной сумкой, и морской пехотинец, ни слова не говоря, отобрал у нее поклажу и пошел рядом. И был рядом два года, два безумных года любви и счастья. И что он может подумать о ней после всего услышанного?

– Извините, вы плачете, потому что вам кого-то жалко?

Перед ней уже давно стоял парень в спортивной форме, слегка боксируя с невидимой тенью. Тренер? Жизнь преподносит ей еще один шанс, который она только что сама и выдумала? Парень улыбался, готовый проявить участие. И она уже знает, что останавливаются около тех, кто понравился…

– Вам жалко ушедшей весны?

Он прав, ей очень жаль ушедшей весны. Но еще больше – себя. Улыбнись сейчас человеку, и все, может быть, наладится, потому что случайный прохожий, остановившийся около чужой беды, изначально добр. Олег ведь тоже когда-то остановился…

– Спасибо, мне уже лучше, – соврала Лена, хотя ей становилось все горше и горше.

Парень помялся, но она не дала ему никакого знака, посыла, чтобы он задержался, и боксер, кивнув ей, исчез за дождем. Был или не был? Раунд закончен. В чью пользу? Где Олег?

Олег стоял на выходе из кафе перед протянутой рукой Бабы Яги. Не позолотил при входе костлявой шершавую ладонь – вот и получил то, чего и в страшном сне не могло привидеться. С запозданием, но придется исправляться.

Достал из нагрудного кармана красную коробочку в виде сердечка, поднял выпуклую крышку. Обручальное колечко с крохотным бриллиантиком на выгнутой спинке вынулось из прорези легко – он часто доставал его, любуясь и представляя, как оно будет смотреться на руке у Лены. Но Лена ушла, и он надел перстенек на костистый, с длинным коричневым ногтем, палец Бабы Яги. Улыбнулся в замершую над ним видеокамеру, кивнул напрягшейся перед броском официантке – кто успеет. А лично он опоздал.

На улице во всю резвилась непогода, словно ведьмы из кафе тоже выскользнули вслед за ним и устроили шабаш на просторе. Прохожие торопились спрятаться в тепло, чтобы переждать непогоду, и лишь два человека, не замечая дождя и ветра, обреченными корабликами шли по улице. В противоположных направлениях. Они не захотели пережидать ненастье в бухте, и гроза трепала их паруса, подводные рифы наносили им пробоины, компас терял курс, а ветер уносил все дальше и дальше от берега. Спасительным красным светом вспыхнули вроде впереди маяки-светофоры, но это в море они дают ориентиры и манят к себе. На московских улицах они таят опасность, запрещая идти дальше. А может, наоборот, останавливая людей для того, чтобы они могли еще раз остановиться, оглянуться.

Олег послушался мудрости светофора – остановился и оглянулся. Дождь заштриховал улицу, Москву, будущее, и вместе со всем этим второстепенным – Лену. Только желание увидеть любимую оказалось настолько сильным, что прервало на миг грозовые порывы. Дождь прояснил картинку, и Олег увидел… увидел спортсмена, детского тренера, кружащего вокруг Лены. Еще теплилась, не исчезала из глубин души малюсенькая надежда, что все произошедшее – недоразумение, ошибка, случайность, которые легко исправятся, если броситься в объятия друг друга. Теперь же хоть одной ножкой топай, хоть двумя, хоть полк морской пехоты в парадном строю зови на помощь – из прошлого остался только глупый, никому не нужный колокольчик. Его звон не прогнал – собрал всех злых духов как раз над его головой.

Урманов, не обращая внимания на редких прохожих, позвонил в него, и опасения подтвердились: на серебряный, чистый, звонкий, вроде бы ангельский голосок тут же откликнулся громовой раскат. Ветер, в нетерпении маявшийся за углом, вылетел прямо на красный свет светофора с такой силой, что зашатались лотки-палатки вдоль дороги, пригнулись деревца, вдавились в грудь Олегу закрутки от значков на кителе. Вторично оглядываться не имело смысла, прошлое затушевалось дождем настолько плотно, что его как бы не стало вообще. Сзади – стена. Ничего нет. И перед там, как спуститься в подземное чрево метро, Олег вновь посмотрел на зажатый в кулаке дар Валдая. Хотел оставить его рядом с урной, но в последний момент раздумал. Колокольчик оставался последней тонкой звонкой ниточкой, которая вела к Лене. И к боли. Но вырвать их с корнем, навсегда оставить под дождем сил тем не менее не хватало.

Что ж, пусть Чечня и проверит, насколько он угадал насчет злых духов, крутящихся вокруг подарка любимой женщины. Лично ему теперь все равно…

На проходной, ничем не выдающей вход во всесильное ведомство Главного разведывательного управления Генерального штаба, по нему долго созванивались, потом дежурный подал трубку.

– Старший лейтенант Урманов? – уточнил кто-то неизвестный. – Но вам предписано явиться завтра.

– Я готов лететь сегодня.

– Похвально, но… У вас нет дел в Москве?

– Нет, – не соврал ни единой из трех букв Олег.

Неведомый собеседник задумался даже не над самим ответом, а над интонацией, что-то насторожило в ней и он дал команду:

– Проходите.

Дверь, отделявшая старшего лейтенанта морской пехоты Северного флота разведчика Олега Урманова от улицы, мирной московской жизни, захлопнулась. Зато отворилась другая, за которой его с нетерпением ждала война.

– …«Синица», я «Ноль-четвертый». Спасибо за морской подарочек. Хорошо, что хоть не космонавт.

– Ты мне за него потом еще спасибо скажешь.

– У меня война не потом, а сейчас. Дай мне десантника.

– Будет. Подберу – и будет.

– Только… того, чтобы без семьи. Сам понимаешь.

– Понимаю. Твоему Петрову тут кличку дали – «Капитан-200». Много «двухсотых».

– Да я перед кем угодно за каждого погибшего готов ответить!

– Не кипятись, сам все знаю. Что еще?

– Ничего. Десантника дай.

– Дам. Конец связи».