355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Николай Еремеев-Высочин » В Париж на выходные » Текст книги (страница 6)
В Париж на выходные
  • Текст добавлен: 3 октября 2016, 21:12

Текст книги "В Париж на выходные"


Автор книги: Николай Еремеев-Высочин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

11

Когда я вспоминаю это время, я думаю, как бы повернулась моя жизнь, не только в связи с тем 27 января. Нет, что бы было с нами, если бы к тому же мы действительно были кубинскими эмигрантами, перебравшимися в Штаты?

Я всегда думал, что мог бы прожить любую, ну почти любую жизнь почти любого встреченного мною человека – не важно, в какой стране, молодого или старого, богатого или бедного. И, наверное, я мог бы так еще несколько лет работать в ресторанчике у Сакса, помогая ему в конторе, в зале или на кухне, смотря по надобности, постепенно отложить деньги, чтобы закончить учебу и начать преподавать американскую или испанскую литературу (я любил читать), снять квартиру или перебраться в отдельный дом и по воскресеньям приезжать навестить со всем семейством доброго дядюшку Энрике. Более того, я думаю, что я был бы вполне счастлив в своей семье, со своими книгами и всем миром, открытым перед нами. Я серьезно говорю: не случись то, что случилось, и не будь за мной Конторы – а эти два обстоятельства вступили в трагическую связь, – я прожил бы эту, вторую по счету, но, как оказалось, не последнюю, жизнь, ни о чем не сожалея и ни к чему другому не стремясь.

Но судьба постучалась в дверь в форме почтового служащего – черные брюки и черная же рубашка с короткими рукавами, хотя в то утро в солнечной Калифорнии шел снег и было чуть больше нуля.

– Пако! – крикнул Сакс. – Тебе письмо.

Я в тот момент работал за стойкой. Почтальон попросил показать мои права – я уже получил их, хотя машину мы еще не купили, – попросил расписаться в журнале и вручил мне конверт. Я вскрыл его, замирая в душе: вдруг это привет от Конторы? Я не ошибся.

Привет назывался наследство.

Их тоже можно понять. Вы засылаете сотрудника на оседание, то есть на постоянное жительство в чужой стране. Он там – абсолютный ноль: ни должности, ни связей, ни особых перспектив. Сколько лет должно пройти, пока безвестного кубинского эмигранта примут на работу, где он может получить доступ к интересующей Контору информации? Поколение! Да-да, на самом деле, интерес может представлять сын сотрудника. Если, конечно, он не будет считать своей родиной Соединенные Штаты Америки и не заложит отца со всеми его шпионскими связями.

Второй вариант – связной. Вам передают на связь уже завербованного агента, который в состоянии добывать нужную информацию, но не доставлять ее по назначению. Нужно передаточное звено, не вызывающее подозрений в среде обитания агента и, с другой стороны, вполне способное совершать поездки в города, где есть советские представительства. Большинство из нас к такой работе и готовились.

В первую же неделю после приезда в Сан-Франциско я послал открытку своей единственной старой тете на Кубу. Я ее даже видел перед отъездом – старушка была цветущим тридцатилетним мужчиной, курящим сигару под полосатым тентом. И вот теперь, почти через три года после нашего отъезда с Кубы, тетя умерла, оставив своему единственному племяннику акции, которыми еще с докастровских времен управляла брокерская контора в Майами. Распорядившись об их продаже, мы с Розой выручили не безумно большую, но позволяющую новый старт сумму, которая после вычета налогов составила 11 тысяч 628 долларов.

Мы сидели на скамейке в университетском парке на холме с работником советского консульства, представившимся либо честно, либо из-за недостатка воображения Арменом. Внизу проходила дорога, за нашими спинами раздавались веселые голоса и смех студентов, расположившихся прямо на траве.

Я всё думал о том, как бы было хорошо, если бы меня оставили в покое, и мы продолжили бы проживать наши долгие, долгие дни. Мы с Розой любили друг друга, у нас росли чудесные двойняшки, Калифорния была открытой и дружелюбной. (Та сцена с пуэрториканцем в Майами была боевым крещением: с тех пор и по сей день я никогда не сталкивался в Штатах с чем-либо подобным.) В свой выходной, во вторник, мы часами гуляли по улицам Сан-Франциско, радуясь, что живем среди всего этого очарования. И вот теперь всё придется менять!

– Да вы не слушаете меня! – вдруг заметил мой собеседник. – Вас что-то беспокоит?

Я посмотрел на него. Ему было под пятьдесят, почти лысый череп, большой крючковатый нос и глубокие печальные армянские глаза.

– Мы слишком долго не объявлялись, – сказал он за меня.

Я промолчал. Мы жили своей жизнью почти четыре года.

– Давайте так, – решил Армен, – определяйтесь не спеша. Нас пока устраивает, что вы в Сан-Франциско, и пока мы готовы ограничиться разовой помощью. Я бы на вашем месте вложил полученные деньги в бизнес вашего хозяина, если он согласится. Я так понимаю, отношения у вас хорошие.

– Хорошие.

– Я не настаиваю. Если эта сумма покажется ему слишком маленькой, оставьте ее себе на учебу. Потом еще что-нибудь придумаем.

– Хорошо. А какая помощь от меня нужна сейчас?

– Сущая ерунда. Вот посмотрите!

Я взял фотографию. Она была сделана на «поляроиде» и запечатлевала пару, сидящую за ресторанным столом с возвышающейся среди тарелок плетеной бутылкой вина. Судя по багровому цвету лица и масляному блеску в глазах, мужчина лет пятидесяти пяти от этой бутылки успел отхлебнуть уже немало – или это была не первая. Чувствовал он себя королем и, позируя для снимка, небрежным жестом приобнял свою спутницу. Женщина была полной крашеной блондинкой лет под сорок с невероятной, советского вида «халой» на голове и в розовой кофточке с люрексом. Довольно миловидное лицо, но банальное и уже округлившееся, что называется, мечта гарнизона.

– Кто из них? – уточнил я.

– Официант.

Я присмотрелся. Действительно, на снимке был и третий человек, в белой рубашке, красной бабочке и с подносом в правой руке. Он, видимо, не желая мешать фотографирующимся, а, возможно, и по другой причине, отошел назад, и вспышка едва-едва осветила его. Так что уже при скромном поляроидном качестве лицо его было лишь бледным пятном с темными подтеками от недостатка света. Единственной чертой, которую можно было выделить, были очень тесно посаженные друг к другу глаза. Я сам интроверт, и глаза у меня поэтому сдвинуты к переносице, но у этого официанта это была просто двустволка. И выражение взгляда было напряженным, пугающим, как наставленные тебе в лицо два ствола.

– Мы пробовали увеличить фотографию, но получалось только хуже, – извиняющимся тоном произнес Армен.

– И что этому привидению может от меня понадобиться? – спросил я, возвращая фотографию.

– Он может подойти к вам в любой момент – он знает, как вас искать. Он скажет: «Давненько вы к нам не заходили». И на ваш вопросительный взгляд уточнит: «Пицца наполетана». Тогда вы его вроде бы узнаете и ответите: «Да, действительно. Но когда ты сам работаешь в ресторане, хочется домашней пищи». После этого он объяснит, что ему нужно, скорее всего, он вам что-то передаст. Он не знает ни кто вы, ни на кого работаете.

– То есть…

– Мы с ним работаем под чужим флагом. Так что никаких лишних разговоров – возьмете, что он даст, и до свидания.

– А язык?

– Английский. Если получите передачу, на доске перед входом в ваш ресторан – ну, там, где вы пишете меню, – в левом верхнем углу нарисуете треугольник. Начиная с завтрашнего дня, кто-то из наших будет проезжать мимо каждый день.

Они действительно долго не объявлялись. Я и не думал всё это время, что так и не выходил из их поля зрения. А они присматривали за мной и знали, что каждое утро именно я расписывал цветными мелками большую грифельную доску, которая уголком ставилась у входа. Это была моя идея – помимо меню, напечатанных типографским способом и вставленных в прозрачные стоечки, каждый день предлагать отдельным номером какое-либо блюдо. Или объявлять счастливый час, обычно с четырех до пяти, когда напиток подавался бесплатно. Доска была хорошо заметна для проезжающих машин и, как мы быстро выяснили, действительно приводила в нашу закусочную дополнительных клиентов.

– Лучше солнце, – сказал я.

– Что?

– Солнце! Я нарисую на доске не треугольник, а солнце. Такое, с лучами.

– А! Да, так лучше! Ну, успехов! – Армен встал с травы, отряхнул рукой брюки и остановил меня жестом. – Я пойду, а вы еще посидите здесь пару минут.

Это было 26 января, в теплый, почти весенний день, какие в Москве бывают в мае. Пока мы сидели, пролетела бабочка. Назавтра была пятница, но поскольку в прошлый вторник нам с Ритой пришлось работать, Сакс дал нам выходной. Мы с детьми собирались погулять по Рыбацкой пристани.

Я тогда этого не знал, но это был, несмотря на сознательно избранный мною путь приключений, последний беспечный день в моей жизни.

12

Сейчас, когда катализаторы у машин стали обязательными, во всех мегаполисах Америки, включая Манхэттен, воздух достаточно чистый. В Сан-Франциско, построенном на мысе и продуваемом всеми ветрами с океана и со стороны бухты, так было всегда. Так что это один из тех городов, по которым хочется перемещаться пешком – разумеется, спускаясь с холмов, а не поднимаясь. Машины у нас не было – мы доезжали на автобусе до центра, а там уже гуляли не спеша, по той его части, рельеф которой придавали лишь небоскребы.

В тот день 27 января было так же тепло, как и накануне. Мы шли по солнечной стороне улицы, и я даже снял ветровку, оставшись в одной рубашке. Через знаменитые разноцветные ворота мы вошли в Китайский квартал. Там, конечно, небольшой холм, и на обратном пути мне иногда приходилось нести детей на руках – они иногда и засыпали так, уткнувшись лицом мне в шею. Но тогда день еще только начинался, и Кончита с Карлито вприпрыжку открывали шествие. В обнимку – они ощущали себя одним существом и в публичных местах до сих пор протестовали, когда их приходилось разлучать, чтобы развести по разным туалетам.

Дети проскочили мимо лотков с сувенирами, с двухдолларовыми складными зонтиками и неизменными деревянными скребками на длинной ручке для чесания спины. Как обычно, они застряли перед дарами моря. Мы с Ритой (я всё же буду говорить Рита, теперь это уже не имеет значения), мы с Ритой и сами всегда останавливались, как завороженные. Поводящие усами живые лангусты, груды креветок, разложенных по размерам; на отдельном деревянном подносе большая, дивной перламутровой расцветки зеленая рыбина, уже разрубленная пополам, всё еще шевелила жабрами.

– Мама, она же живая! – с ужасом проговорила Кончита.

Рита беспомощно взглянула на стоящую в проходе старуху-торговку. Та еще теснее собрала морщинки на темной пергаментной коже вокруг глаз, оттянула к ушам уголки губ – это у нее заменяло улыбку – и с готовностью двинулась к нам.

Рита поспешно сказала дочке:

– Ничего, детка, она сейчас заснет!

Я остановил китаянку жестом – мы ничего не собирались покупать – и подтолкнул детей. Но они замерли снова – там квадратные ячейки, на которые был разбит деревянный лоток, были до краев заполнены разноцветными экзотическими крупами, орехами, сухофруктами, сушеными водорослями, кальмарами, каракатицами. Прямо перед ними – о ужас! – была целая братская могила сушеных морских коньков.

– Это леденцы? – спросила Кончита.

Рот у нее не закрывался. Карлито был скорее созерцателем.

– Нет, это сушеные рыбки! – честно сказал я. (Я помню даже – столько лет прошло! – цену, типично американскую: $ 4,99.)

– Купим?

Я спросил у китаянки:

– 4,99 это за сколько – за фунт?

Старуха что-то затарахтела по-китайски, не сделав, однако, ни подтверждающего, ни отрицающего жеста.

– Она не понимает, – сказала Рита и потянула детей дальше. – Ты что, не знаешь? – обернулась она ко мне. – Это такое лекарство. Тебе пока не надо.

– Это не лекарство, это рыбки! – уточнил Карлито, впрочем, не сопротивляясь.

Я почему-то помню вот этот разговор с детьми как последний, хотя мы наверняка что-то обсуждали и позднее. Точно обсуждали – куда мы пойдем обедать! Но в памяти у меня больше почему-то ничего не осталось.

Мы прошли Маленькую Италию – это заняло еще минут двадцать, обед надо было заработать – и вышли к Рыбацкой пристани. Уже и тогда, двадцать лет назад, это был туристический пятачок. Торговцы сувенирами, рыбные ресторанчики, прилепленные друг к другу, зазывалы, сующие вам в руки листовки своего заведения с фирменными блюдами и ценами. И, по-моему, единственный в мире магазинчик разных товаров для, как их назвать, левшей? Я имею в виду тех, у кого левая рука главная. Я, правда, не знаю, чем отличается кружка для левши от кружки для правши – ну, может, картинка наклеена в другом месте. Но авторучка, зажигалка, бумажник! Безусловная и исключительная ценность таких товаров нам так и не открылась.

Не помню, почему и как, но, хотя мы далеко не шиковали, мы выбрали тогда не самый дешевый Crab House на 39-м пирсе. Скорее всего, это случилось потому, что рядом на деревянных плотах лежали морские львы, оглашая окрестности коротким трубным лаем. Они то безвольно соскальзывали в воду неповоротливыми толстыми телами, то неуклюже забирались на плот, помогая себе передними ластами и отталкиваясь от воды широким хвостом. Наверное, мы думали, что в Crab House на втором этаже была терраса, с которой дети могут продолжать смотреть на морских львов – не помню.

Террасы в ресторане не оказалось, зато над столиками висели модели старинных кораблей, что тут же отвлекло детей. Помню еще, что в этом ресторане подавали эль – а мы с Ритой пристрастились именно к этой разновидности пива и поэтому с радостью заказали себе по пинте. Пиво с кока-колой уже принесли, и, пока дети еще бегали по этому музею каравелл, мы с наслаждением отпили по глотку и, довольные, посмотрели друг другу в глаза.

– Вещь! – сказала Рита.

– Не говори!

Между собой мы говорили по-испански, иногда переходя на английский, чтобы не переводить местные понятия и реалии. Странно, как быстро люди перестраиваются – мы уже очень давно не говорили друг с другом по-русски, даже в постели.

Последний раз это было в конце лета, сразу после получения наследства, где-то в октябре. Мы поехали на пикник на берег океана. Дети играли у воды и не могли нас слышать. Я даже вздрогнул, когда Рита вдруг обратилась ко мне по-русски:

– Ты бы хотел сейчас вернуться в Москву?

Я невольно посмотрел по сторонам, но мы были совсем одни.

– Хотел бы?

– Нам лучше не привыкать снова говорить по-русски, Роза, – по-испански сказал я.

– Я Рита. Забыл уже? – Она по-прежнему говорила по-русски.

– Хорошо, – я тоже перешел на русский. – Чего ты хочешь?

Почему-то я сразу почувствовал, что этот разговор будет напряженным. Наверное, я догадывался, что и моя жена постоянно перемывает в голове те же неприятные мысли.

– Я хочу жить либо здесь, либо там.

– Мы живем здесь, – твердо сказал я.

– Но мы оттуда! И там считают, что мы по-прежнему с ними и всегда душой будем там.

Рита задумалась – я ее не прерывал.

– И я, правда, хотела бы жить в Москве – мне там всё родное, мне там было хорошо. Правда!

Она, похоже, забыла, с какой радостью мы оттуда уезжали. Любить легче на расстоянии.

– Давай воспринимать это как командировку, – сказал я голосом старшего.

– Ты сам знаешь, что это не так. Мы до конца своих дней будем жить здесь.

– Но тебе же в Америке тоже нравится!

– Очень нравится! И эта страна могла бы стать моей. Если бы я не думала всё время, что здесь должно находиться только мое тело, а душою я должна жить там. Что я обманываю каждого человека, которому я говорю «Hi!». Что завтра неизвестно, что мне прикажут с этим человеком сделать.

Роза – Рита! – посмотрела на меня, и глаза ее, до этого напряженные, почти злые, вдруг смягчились. Наверное, по моему лицу было понятно, что я тоже отнюдь не наслаждаюсь нашей ситуацией.

– Они могут про нас забыть? – помолчав, спросила она.

– Вряд ли.

– Тогда давай или вернемся в Москву, или переедем в другое место и никому не скажем, куда.

Я молчал.

– Нет? Что, это невозможно – собрать вещи и перебраться куда-нибудь в Аризону? У Сакса там сын – он поможет нам найти работу. Он наверняка знает кучу народа!

Я молчал.

– Нет? Так не получится? Почему? Кто нас будет искать? Как?

– Это кризис вживания, – казенным голосом сказал я. – Нас предупреждали.

Рита хотела что-то сказать, но передумала. Я ждал. Через минуту она уже открыла рот, но снова передумала. Просто поднялась на ноги, отряхивая с икр прилипший мокрый песок, и заключила:

– Хорошо, поживем еще. Время покажет.

Это было за несколько месяцев до того дня, когда, после трехлетней жизни в качестве кубинских эмигрантов надежда на то, что про нас забыли, улетучилась с получением злополучного письма.

И вот накануне эта встреча с Арменом в университетском парке. Я, разумеется, поскольку мы оба были сотрудниками, подробно пересказал Рите весь разговор, заранее опасаясь, что она не сумеет сдержать эмоции. Но Рита ничего не сказала, только как-то отгородилась и от этой темы, и от меня. Это ее короткое «Вещь!» было первым словом, когда она была сама собой и обращалась ко мне как к человеку, которого она любит. Я не успел развить успех.

Людей в ресторане было немного, дети уже устраивались за столом пить кока-колу, и, отвлекшись на них, я не заметил, как вошел тот самый человек со вчерашней фотографии. Я отметил даже не силуэт, а два тесно посаженных глаза, направленных прямо на меня.

Вживую это не было похоже на двустволку. Однажды в России, в Псковской области, я столкнулся в лесу с волком. Поперек тропинки упало большое дерево, ствол которого из-за толстых ветвей повис где-то в метре над землей. Я нагнулся посмотреть, чтобы понять, пролезать мне под стволом или лучше обойти, и встретил по другую сторону два напряженных глаза. Волк трусил мне навстречу метрах в десяти, не больше – видимо, задумался. Я еще решил было, что это просто большая дворняга. Но в следующую секунду животного на тропинке уже не было. Оно наверняка отскочило в сторону, но я этого не видел, хотя и не отводил взгляда. Я понял, что это был волк не только потому, что собака не боится человека, во всяком случае, рассмотрела бы его. Взгляд зверя был немигающий, холодный, а глаза были посажены совсем близко.

И вот такие же глаза уткнулись в меня в Crab House. Буквально на долю секунды – человек, который явно вышел со мной на связь, скользнул взглядом дальше и пошел, видимо, собираясь присесть за столик позади нас.

К нам вслед за ним шел официант – не тот, с фотографии, который только что вошел, а работник Crab House’а. Помню еще, что боковым зрением я видел двух мужчин за столиком слева от меня. Одним из них, тем, кто сидел лицом к нам, был как раз он, Метек, мой теперешний сосед из «Бальмораля». У него были те же вьющиеся волосы, та же курчавая борода – только еще без седины. Я запомнил его, потому что смутно подозревал, что уже видел его на Кубе. Пялиться на него было неудобно, и я потянулся к пиву.

Я подносил свою кружку к губам, когда справа раздался сильный хлопок. Кружка разлетелась на осколки у меня в руке. Это было рефлекторно: прежде чем я понял, что в меня стреляли, я стал падать на пол. Но это была лишь первая пуля. И, мне иногда кажется, кто-то палил еще и очередью, из автомата – не понятно, в кого, и вообще я в этом не был уверен.

Я уже говорил, звуки того дня в моей памяти не сохранились – только изображение. Причем – в кино это показывают совершенно правильно, это так и есть – окружающий мир перед моими глазами превратился в череду сменяющих друг друга кадров, в слайд-фильм. Первый слайд – лица Карлито и Риты (они сидели напротив меня, а Кончита – справа). Вот их болтающие лица, и вот – я падаю – столешница скрывает их от меня. Слайд номер два – через частокол ножек столов и стульев поднимаются сидевшие напротив меня мужчины, в том числе и Метек. Следующая картина ужасная – дальше я уже видел всё как через запотевшее стекло. Отлетает в сторону стул, и на пол скользит Рита. Два других слайда я никогда не вспоминаю. Потом – опять Рита, уже неподвижная, с нелепо подвернутой рукой. Я вскочил, и последнее, что я увидел, был убегающий с пистолетом в руке Метек. Почему-то он не выстрелил в меня еще раз, хотя и мог это сделать.

Может, он понял, что я и так уже уничтожен.

Я совершенно не помню приезда полиции. В сущности, в памяти у меня не осталось ничего из того, что случилось дальше в тот вечер и в последующие дни. Пару лет назад Сакс рассказал мне, что я после этого месяц пролежал в клинике, на уколах. Он не уточнил, но я понял, что это была за клиника – психушка! Но я этого абсолютно не помню.

Я вернулся к жизни внезапно: я сидел в нашей комнате на кровати, вещи уже были собраны. Оказывается, был конец марта, и я уезжал на Восточное побережье. Сакс сидел рядом со мной, обняв меня за плечо. Его шоколадная щека – я впервые оказался к ней так близко – была выбрита неровно, из уха торчал пучок седых волос.

– Ты точно хочешь уехать? – спросил он нараспев своим глубоким голосом, как будто пропел «Иисус любит тебя».

Я кивнул. Сакс стиснул меня рукой и тяжело поднялся на ноги:

– Ты знаешь, что здесь тебе всегда рады.

Сакс не обманывал меня. Я проверяю это уже много лет – каждый раз, когда приезжаю в Сан-Франциско.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю