Текст книги "В Париж на выходные"

Автор книги: Николай Еремеев-Высочин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

8

Когда делаешь много вещей сразу, нужно, как я называю это, задвигать ящики. Чтобы можно было сосредоточиться на разговоре с Николаем по поводу контейнера, я задвинул ящик с прилетом Джессики и Бобби. Я ведь всё равно сейчас ничего не смогу решить, а думать о ситуации со Штайнером это помешает. Закончу с Николаем – задвину этот ящик и вытяну ящик Метека. А уже потом, завтра утром, когда поеду в Руасси, смогу сосредоточиться только на том, чтобы обезопасить свою семью. Из Парижа надо было уезжать как можно скорее.

На часах было около шести. «Нормальный ход! – снова успокоил я себя. – Надо что-нибудь съесть». Но голоден я не был.

Я вышел на набережную, повернул налево и с приятным удивлением обнаружил ирландский паб, которого раньше не замечал – или он недавно открылся. Я устроился на застекленной террасе с открытыми окнами и заказал себе пинту красного «мёрфи». Первым я вытянул новый ящик: мне не понравилось, как в нашу последнюю встречу вел себя Николай.

Вообще, к людям, которых я вижу впервые, я отношусь открыто и непредвзято. Я заранее предполагаю, что все они добрые, порядочные, компетентные и умные, и это им, если они таковыми не являются, приходится доказывать обратное. Такая презумпция хорошести.

Ну, вот Николай. Безусловно, толковый, расторопный, неутомимый, на трудности не жалуется. Пороха ему, может быть, не изобрести, но к своей работе он относится серьезно. Это первый набор впечатлений. Дальше. Внушает доверие как товарищ, на такого можно положиться. И ведет себя по-мужски: немногословный, не стремится доминировать или выпячивать себя. А мне попадались связники, которые считали себя посланниками богов и ожидали поэтому, что их малейшее указание будет выполняться с благоговейным трепетом. И – иррациональные доводы самые сильные – Николай любит поесть. Я уже говорил, почему меня такие люди располагают к себе. Это плюсы.

Минусы! Хм, да минус, собственно, один. Николай всё время потеет, хотя мне жарко особенно не было. Обычно потеют люди, которым есть что скрывать, которые ведут двойную игру. Хотя и естественных объяснений есть масса: относительная полнота, бывший спортсмен, много пьет в жару, просто такой организм. Поэтому эта особенность моего связного меня сначала даже не насторожила. Но потом я спросил его, связан ли как-то с исчезновением Штайнера их второй случившийся в резидентуре аврал. Николай сказал мне «нет», и моя интуиция вдруг подсказала мне, что он врет. Вот и всё.

Я повторил «мёрфи» – у меня в запасе было еще четверть часа. А, может быть, странное смущение Николая было связано с чем-то другим? В принципе, он не должен был говорить мне про другой аврал – какое мое дело? Он прокололся и тут же понял это. Что ему оставалось? Предупредить меня? Типа: «Только ты никому не говори, что я тебе об этом сказал. А то мне попадет». Он не мальчик, чтобы обращаться с такими просьбами. Да, скорее всего, дело обстояло именно так: он сказал лишнее и тут же пожалел об этом.

Однако в нашем деле интуиция – одно из имен ангела-хранителя. Николая надо было проверить. Оставалось решить, как.

За соседним столиком послышалась английская речь.

– Вы не могли бы это всё теперь смешать? Если, конечно, это входит в ваши обязанности.

Я поднял голову. За соседним столиком, закинув ногу на ногу, курила блондинка в летнем платье. Над ней, чуть склонившись, стоял официант – курчавый молодой алжирец или тунисец, а, может, и марокканец с серьгой в ухе.

– Как-как? – спросил он по-французски и для ясности уточнил на свой счет: – Little English.

– Я вижу!

Как человек, достаточно свободно говорящий на нескольких языках, я считаю своим христианским долгом способствовать взаимопониманию между людьми.

– Я могу вам помочь? – громко спросил я по-английски.

Дама – это была привлекательная молодая именно дама, элегантно одетая, с минимумом украшений и, несомненно, англичанка, говорившая с оксфордским или кембриджским выговором, я не разбираюсь, – с готовностью вытянула шею, чтобы увидеть меня из-за стоящего между нами официанта.

– Даже не знаю! – засмеялась она. – Наверное, мне просто скучно, вот я его и мучаю.

– Вы говорите по-французски? – с надеждой повернулся ко мне официант.

– Говорю! Сейчас мы разрешим вашу проблему, – ответил я ему и снова перешел на английский. – Так перевести ему или вы еще не насладились его мучениями?

Дама снова рассмеялась.

– Я заказала «амаро» – знаете, это такая вкуснейшая горькая мерзость…

Я знал, потому кивнул.

– Потом «перье» со льдом, но, подумав, что всё равно получится слишком горько, еще гренадин. До тех пор мы друг друга понимали, но это очаровательное существо принесло всё это по отдельности, даже сироп. Я думала, он сообразит, что это всё для меня, а не для трех разных людей.

– Это паб, а не коктейль-бар, – встал я на защиту официанта, впрочем, совершенно миролюбиво, даже весело. – Дама хотела бы, чтобы вы всё это смешали, – пояснил я официанту.

– Всё это!?

Преодолевая ошеломление, парень вылил в стакан содержимое обеих рюмок, залил все пенящимся «перье» и, не поленившись сбегать к бару за длинной пластмассовой ложечкой, перемешал ингредиенты, насколько позволяли кубики льда. И – штрих, достойный настоящего мастера, – воткнул между ними принесенную соломинку.

– Хорошо бы теперь, чтобы это можно было пить, – с сомнением в голосе произнесла дама, глядя на красно-коричневую смесь.

Она все же решилась взять в рот соломинку. Мы с официантом с интересом наблюдали за опытом.

– И как? – спросил я, когда дама, ничем не выдавая своего удовольствия или неудовольствия, поставила стакан на стол.

– Не рекомендую, – коротко ответила она и с восхитительной улыбкой добавила по-французски для официанта. – C’est delicieux! Просто наслаждение!

Тот расцвел. Я воспользовался его присутствием, чтобы расплатиться, допил пиво и, помахав рукой даме, вышел на набережную.

9

Жара достигла своего пика – в воздухе даже у реки стоял запах размякшего асфальта. Наверное, к вечеру всё же будет гроза. Шагом туриста я побрел по набережной к музею – не у воды, а по другой стороне, вдоль домов, в тени. Я хотел расставить какую-то ловушку для Николая, но думать мне было лень. Я достал бумажный платок и вытер лоб и шею – пиво спешило вернуться на поверхность. Потею совсем как Николай. Что же я себя не подозреваю в неискренности? Я выбросил потемневший платок в урну и пошел дальше, гоня прочь всякие мысли. В нужный момент что-нибудь соображу.

Я всё же проверился. Сначала пересек проезжую часть, якобы привлеченный старыми афишами у одного из букинистов. Движение на набережных одностороннее – прежде чем сделать это, я, естественно, посмотрел направо, то есть назад. Потом, перед зданием Французской академии, вернулся на сторону домов, в тень, тоже осмотревшись, прежде чем пересечь улицу. Всё было чисто.

Мой связной стоял в холле музея на том же месте в той же майке. «В Австрии нет кенгуру» – спасибо, я уже знаю. Служащий в зале Моро мог запомнить нас утром, поэтому, убедившись, что Николай видел меня, я направился влево, где были выставлены предметы в стиле Art deco. Я остановился перед низкой витриной с гребнями, серьгами и браслетами. Николай подошел ко мне, как если бы он тоже просто осматривал зал.

– Что у тебя со лбом?

Я поднес руку к ранке. Кровь уже запеклась – следов на пальце не осталось.

– Ерунда! Чихнул в неподходящий момент.

Николай хрюкнул:

– Я даже могу себе представить, в какой.

Вот что еще я забыл прибавить к плюсам Николая – он был смешливым. Он смотрел мне прямо в глаза, и мне стало стыдно за себя. Я, наверное, всё-таки зря его подозревал. К тому же, в отличие от своих начальников, Николай не ждал чудес.

– Ну и что было обнаружено в неподходящий момент? – спросил он.

– Ничего. Хотя я разве что не оголил электропровода.

– Я был уверен. Ну ладно: нас попросили – мы сделали. Ты сделал! Теперь хорошая новость. Можешь располагать собой, как знаешь. Дело закрыто, руководство выносит тебе благодарность.

– А ливийцы? Вам что-то удалось узнать про эту женщину?

– Этим уже другие люди занимаются.

– Значит, всё? Я свободен? – Я рассмеялся. – По иронии судьбы, ко мне завтра утром прилетят мои жена и сын.

И тут вдруг Николай опять среагировал странно. Это его, похоже, как-то насторожило.

– Что? Твоя семья летит в Париж?

Я вспомнил, что со всеми нашими перепалками по поводу «Клюни» я не сказал ему об этом. Правильно, вспомнил я, это я Элис рассказал.

– Да. У нас небольшой подростковый кризис с сыном. Моя жена позвонила мне утром и взяла билеты на ближайший рейс.

– И надолго ты… вы задержитесь в Париже?

Сомнений не было, этот вопрос его интересовал не из вежливости. Я-то как раз решил уехать из Парижа как можно скорее, но какое дело до этого Николаю? Я включил режим крайней неопределенности.

– Пока не знаю. Пока не надоест. А ты из полиции?

Сейчас Николай контролировал себя лучше.

– Бери выше! – Он снова хихикнул. – Просто меня об этом могут спросить.

Я решил развить инициативу.

– А как ваш аврал? Рассосался?

Николай был начеку. На его лице появилась улыбка славного малого:

– А ты из полиции?

– Бери выше! – передразнил и я его, тоже широко улыбаясь. – Просто думал, может, мы где-нибудь выпьем с тобой, если ты тоже освободился. Дело сделано!

Я был собой недоволен. Дураком Николай точно не был, и теперь он мог решить, что я что-то подозреваю.

Мы оба вздрогнули: через зал, громко говоря по-русски, прошла супружеская пара лет пятидесяти. В том, что эти русские были именно из России, можно было не сомневаться по трем причинам: а) на мужчине были бежевые сандалии с дырочками; б) сквозь них были видны носки; в) носки были черного цвета. Мы перешли к соседней витрине.

– Носит же их нелегкая, – произнес Николай, когда пара исчезла.

– А мне нравится, – возразил я. – Я больше люблю соотечественников, которые ходят по музеям, а не по барахолкам.

Интермедия помогла нам положить конец обмену отравленными стрелами. Теперь в зале мы были совершенно одни.

– Я пойду, – сказал Николай, протягивая мне руку. – Выпьем в другой раз.

– Как скажешь, – я пожал его руку. – Спасибо тебе за всё.

– И тебе тоже. Удачи!

– Пока.

Вокруг никого не было. Я хлопнул его по плечу и первым вышел в холл. Когда Николай последовал за мной, я просто взглянул на него и отвел глаза, не трогаясь с места. Он понял, что я хотел проверить, нет ли за ним хвоста. Выйдя из музея, он оглянулся. Я шел метрах в двадцати сзади и в ответ на его взгляд безразлично отвел голову в сторону. Теперь он знал, что путь свободен.

На самом деле, я хотел понять, где припаркована его машина. Я вышел на площадь справа от здания музея и тут же увидел его белую «рено-меган». Но Николай прошел мимо и углубился в улочку, ведущую к бульвару Сен-Жермен. Возможно, припаркована была просто такая же машина, но проверить это стоило. Николай шел по левому тротуару, и мне достаточно было взять чуть влево, чтобы исчезнуть из его поля зрения. Я подошел к «рено». Это была его машина – на заднем сиденье валялась летняя ветровка, которую я же перебросил туда, когда садился к нему ночью у Восточного вокзала. Это становилось интересным.

Идти за Николаем по улочке было бы глупо – если он идет на встречу, он наверняка будет проверяться. С другой стороны, его следующее место свидания не могло быть совсем близко к нашему. Кто-то ждал его в машине, проходя мимо которой он должен быть сделать условный знак? Какой-нибудь товарищ из резидентуры, который прикрывал нашу встречу и должен был сообщить дальше о ее результатах.

Я выглянул за угол. Белая майка Николая с зоогеографической информацией мелькала уже за перекрестком с рю-де-л’Университэ. Впереди, справа от метро «Сольферино», находилось Министерство обороны – сотрудник спецслужб вряд ли будет назначать тайное свидание вблизи объекта, вокруг которого ходят агенты в штатском. Скорее всего, Николай повернет налево, в сторону бульвара Распай.

Тело мое устремилось вперед прежде, чем я принял это решение. Я быстрым шагом дошел до перекрестка, повернул налево, еще быстрее дошел до следующего перекрестка и свернул направо на рю-дю-Бак. И тут же отшатнулся – белая майка Николая теперь плыла, покачиваясь, мне навстречу. Если он просто решил обойти пару кварталов, чтобы исключить слежку перед следующей важной встречей, он вполне мог теперь повернуть налево и столкнуться со мной нос к носу.

Я подошел к ближайшему подъезду и с надеждой нажал кнопку кодового замка. В жилых домах днем, когда много посетителей, часто достаточно этой простой операции, чтобы войти внутрь. Но нет – на выходные, тем более летом, дверь была защищена кодом. Я остался в углублении перед подъездом. Всё, что мне оставалось, когда появится Николай, это сказать что-нибудь типа: «Мне показалось, за тобой хвост. Но нет – всё чисто!» Однако Николай не появился. Более того, и улицу он не пересекал.

Для очистки совести я подождал еще с минуту – Николая не было. Я вышел к перекрестку и осторожно, как бы раздумывая, куда идти, высунулся за угол. Улица была пустынна, только какая-то загорелая дама в шортах и туфлях на высоченных каблуках выгуливала на поводке белого шпица.

Я повернул за угол и медленно пошел ей навстречу, делая вид, будто что-то ищу по всем карманам. Шпиц, как к этому приучают всех несчастных парижских собак, присел у края тротуара, чтобы справить нужду на проезжую часть. Я дружески улыбнулся, обходя их, но дама – лет пятидесяти, морщинки у глаз и дряблая кожа на шее – скользнула по мне невидящим ледяным взглядом. В Европе очень часто отмечаешь моменты, когда сравнение несомненно в пользу Америки: там тебе бы улыбнулись, спросили, как дела, заверили, что всё за собакой уберут, и тому подобное. Хотя в Америке я скорее замечаю вещи, добавляющие очков в пользу Европы.

Метрах в десяти от меня начиналась терраса бистро под вишневым навесом. Если Николай зашел туда, он, разумеется, устроился в глубине зала, где его не было видно, и лицом к окну, чтобы самому видеть всё. Поэтому – а дама всё стояла над своей собакой – я сделал вид, что не нашел в карманах и сумке того, что искал, и теперь возвращаюсь к своей машине или домой. Просто торчать на тротуаре я тоже не мог.

К счастью, по рю-де-л’Университэ в мою сторону шло такси. Я сделал знак водителю, и машина остановилась на перекрестке. Мир снова встал на ноги – таксист был китайцем.

Я огляделся. По обе стороны вдоль тротуара стояли припаркованные машины. Место было только там, где машина остановилась, на пешеходном переходе.

– Припаркуйтесь здесь получше, пожалуйста, – сказал я водителю, залезая в машину.

– Где стоять? Здесь?

– Да, прямо здесь. Мы ждем еще одного человека.

Мы припарковались у самой террасы кафе. Какие-то туристы, сидевшие у края тротуара с раскрытым путеводителем, недовольно покосились на меня и снова погрузились в карту. Бистро, где, как я предполагал, сидел Николай, находилось слева от меня метрах в тридцати-сорока. Я с трудом различил надпись над темно-красным козырьком: заведение носило милое уютное имя «Министерства», во множественном числе.

Таксист выключил двигатель, вежливо справился у меня, не помешает ли мне музыка, и включил кассету с китайской попсой. Через пять минут он переспросил, надо ли еще ждать, и, получив утвердительный ответ, снова обратился в слух. Еще через пять минут, приглушив магнитолу, водитель опять спросил, не надо ли ехать.

– Надо ждать! – коротко сказал я.

Нет, положительно китайцы в качестве таксистов были во всех отношениях лучше французов. Те бы уже давно пыхтели, брюзжали, намекали, что счетчик не отражает реальных потерь водителя во время стоянки, в лучшем случае пытались бы завести с тобой разговор. А этот лишь опять добавил звук в магнитоле и отдался родным напевам.

Я уже подумал, что Николай вошел в какой-то дом – может, в тот, где он сам жил – и я жду его совершенно напрасно. Но в это время кто-то вышел из бистро и пошел в нашу сторону. Это был плотный, даже грузный мужчина, судя по походке, средних лет, в светлом строгом костюме. Что-то сразу показалось мне странным – его правая рука была согнута в предплечье. Я понял, в чем дело, только когда мужчина оказался уже в паре десятков метров от меня – он перебирал четки. Я напряженно всматривался в его лицо, боясь получить подтверждение. Мужчина – он шел по противоположной стороне улицы – подходил всё ближе, поравнялся с нами и проследовал дальше. Сомнений быть не могло – это был «Омар Шариф», тот ливиец из спецслужб, который три года назад должен быть вызвать страх у Мальцева, когда мы ужинали с ним в «Сормани».

Таких совпадений не бывает. Но я всё же посидел в машине еще пару минут, чтобы не оставалось сомнений. Сюрприза не случилось – из бистро вышел Николай и пошел в нашу сторону, к своей машине.

Я тронул водителя за плечо:

– К Триумфальной арке.

10

Это, согласен, было глупо, но у меня вдруг возникло ощущение, что Метек меня ждал. Его курчавая, черная с проседью голова торчала в окне, когда я, отпустив такси в начале авеню Карно, повернул на улицу генерала Ланрезака. А что, сколько всего написано о прочной связи, которая возникает между преследователем и жертвой, между палачом и приговоренным! Вполне возможно, что и Метек, не понимая, почему, чувствует, что что-то удерживает его здесь. Ему, быть может, уже давно надо уезжать, да и знойным асфальтовым воздухом Парижа он уже надышался. Ан нет, почему-то никак не может на это решиться! Впрочем, голова исчезла прежде, чем я дошел до входа в гостиницу, и когда я поднялся в свой номер, в его окне только колыхалась парусом тюлевая занавеска.

В такси я перебрал в уме возможные варианты с Николаем. Уверен я был в трех вещах.

Первое: случившийся у них аврал был, несомненно, со мной связан. Об этом говорило и смущение Николая, когда он проговорился, и его беспокойство, когда он узнал, что моя семья летит сюда и я вовсе не спешу покинуть город. Оставался вопрос, занималась ли этим авралом резидентура или же Николай, как Штайнер и многие другие разведчики бывших соцстран, вел свою игру? Ну и, разумеется, было бы интересно узнать, в чем этот аврал состоял.

Вторая уверенность: в эту комбинацию были втянуты ливийцы. «Фатима» – женщина, которая сначала обедала со Штайнером, а потом поджидала его в такси у гостиницы, была, скорее всего, женой сотрудника военного атташата ливийского посольства. Теперь Николай встречался с ливийцем, которого совершенно случайно я знал по операции с разоблачением Мальцева, проведенной три года назад. Связаны ли оба дела? Вряд ли. Скорее всего, это, как и для меня, были просто две операции, в которых участвовал «Омар Шариф». Между ними интервал – всего три года. «Омар Шариф», по-видимому, всё это время продолжал работать в Париже. Кстати, Фатима могла быть его женой, и жили они в том доме № 7 по улице Бассано, где у меня теперь была приятельница-консьержка. Если это так, то теперь я был знаком и с г-ном, и с г-жой… Как там их звали? Аль Абеди!

Про ливийцев с достаточной степенью вероятности можно было предположить, что они охотились за контейнером и сговорились со Штайнером; но того убили – или он умер – раньше, чем он сумел передать им загадочный порошок. Вполне вероятно также, что о смерти Штайнера они не знают или, по крайней мере, уверенности в этом у них нет. А поэтому они продолжают поиски.

Еще один интересный вопрос, связанный с ливийцами. Я ведь не знал, чем кончилось тогда дело с Мальцевым. Мне показалось несомненным, что он боялся ливийцев, и я это свое мнение Конторе передал. Но Мальцева наверняка проверяли и по другим каналам. Все остальные испытания он мог пройти с честью, и тогда мой вывод, выбивавшийся из общего ряда, подлежал исключению. Вполне возможно, Мальцев по-прежнему крутится в своей фирме и даже время от времени оказывает небольшие услуги своим бывшим работодателям, чтобы его оставили в покое.

Третья уверенность. Хотя в деле Штайнера была поставлена точка, и меня официально отпустили на все четыре стороны – до следующего раза, – расслабляться я не мог. В сущности, если бы Джессика и Бобби не собирались сейчас ехать в аэропорт, я бы позвонил им и ближайшим рейсом сам бы вылетел в Нью-Йорк. И дальше что мне за дело было до исчезновения контейнера, до Штайнера, про которого я-то точно знал, что он мертв, до подозрительным образом втянутых во всё это ливийцев и до другого аврала, случившегося в резидентуре? По ту сторону океана я был вне игры. Достаточно даже, если бы все считали, что я нахожусь по ту сторону океана.

Я с досады хрустнул пальцами – дернул меня черт рассказать Николаю про прилет Джессики и Бобби! Если Николай не вел свою игру – не страшно. Риск возникал, только если Николай что-то химичил на стороне.

А тут еще этот сон! Я уже десяток раз убеждался, что бессознательное знает, что произойдет или может произойти в ближайшем будущем. Оставаться глухим к полученному предупреждению я не собирался.

И что мне делать? Позвонить Джессике, которая предвкушает неожиданный уик-энд втроем с Бобби, и сказать ей, что никуда лететь не нужно, что это я срочно должен вернуться в Нью-Йорк? И как я всё это ей объясню? Зачем? Почему?

И вдруг я понял, что нужно сделать. Завтра утром я встречу их с Бобби в аэропорту, и прямо там – учитывая разницу во времени, им будет всё равно – мы возьмем напрокат машину и поедем по средневековым аббатствам Франции. Я скажу Джессике, что этот проект, который мы готовили не для какого-нибудь одного магната, а хотели сделать регулярным, слишком важен, и надо бы проверить его самому. Или просто, что брат Эрве рассказал мне столько всего интересного, что мне захотелось тоже проехаться по этому маршруту. А там мы будем в совершенной безопасности – все решат, что мы улетели из Парижа. Проверить это по всем авиакомпаниям будет слишком сложно: они, в принципе, не дают таких сведений. Даже не так! Я позвоню Николаю и скажу ему, что мы всей семьей решили лететь в Италию, куда мне якобы нужно по делам. Именно так – как бы просто сообщу ему, что буду на связи через неделю.

По улице зашелестела машина – теперь ведь двигатели почти не слышно, самый большой шум производят шины. Я осторожно высунул голову из окна. Такси с маячком на крыше подъехало к «Бальморалю» и остановилось у подъезда. Метек уезжает? Я был бы рад, если бы это был Метек: мне не терпелось задвинуть навсегда этот ящик. И я был готов: видеокамера уже стояла на струбцине в боевом положении.

Я приник к видоискателю, который служил прицелом. Я уже говорил, там было четыре небольших уголка, намечающих прямоугольник в центре кадра. При съемке видеокамерой по нему наводился фокус, а в положении арбалет он обозначал зону поражения, что позволяло не делать сложных поправок на ветер, дальность стрельбы и так далее. Всё, что было нужно, это поймать цель в центр прямоугольника и нажать кнопку. Понятно, что целясь в голову при такой системе наводки можно было и промахнуться, но с этого расстояния грудь человека попадала в зону поражения целиком.

Конечно, такси мог вызвать и другой постоялец. Но если это был Метек, времени на раздумье у меня не было. В моем распоряжении, по идее, не больше 4–5 секунд. Я с удивлением услышал вдруг тяжелое сопение – мое собственное! Правда, я стоял, наклонившись, в неудобной позе.

Дверь гостиницы дрогнула и открылась внутрь. Мой прицел оказался ниже, чем я предполагал, и я сначала увидел ноги и пояс выходящего. Это был мужчина в синих джинсах. Я поднял камеру чуть выше: это был Метек.

Я навел прицел на туловище – мой враг как раз задержался в дверях. Больше всего в эту минуту я боялся своего собственного вопроса: «Ты что, готов стрелять?» Нужно было нажать на спуск прежде, чем он возникнет. Я положил палец на кнопку и затаил дыхание. Сейчас!

Но в кадр вошел еще один человек – бесцветный мужчина неопределенного возраста в строгом костюме и галстуке. Продолжая разговаривать с Метеком, он услужливо открыл дверцу такси – это наверняка был дежурный портье. Я выпрямился – свидетель мне был не нужен. Метек сел в машину, портье махнул ему рукой, и такси поехало вниз. Всё это заняло не более десяти секунд.

Я сел на кровать. Сердце билось у меня в горле, я был мокрый, как мышь. Мне не надо было впредь задавать себе вопрос, способен ли я убить человека – я знал, что не выстрелил только из-за портье.

Через четверть часа, приняв душ, я вышел на улицу. Было уже начало девятого. Обеденное время я как-то незаметно пропустил и теперь, несмотря на плотный завтрак с Николаем, готов был съесть слона.

Мой совет – никогда не ешьте в туристических местах, в какой-нибудь пивной на Елисейских Полях. Все, что вы съедите там днем, будет стоять у вас комом в глотке – по крайней мере, в виде запахов и вкусов – до следующего утра. Это в лучшем случае – вы вполне можете провести ночь, сидя на белом коне у себя в туалете. Разумеется, вы мало чем рискуете, если берете лишь салат или сэндвич с пивом, но с блюдами, которые должен готовить повар, будьте поосторожнее.

Поэтому я пошел не вверх, к Елисейским полям, а спустился в переулочки перед авеню де Терн. Но небольшой ресторанчик, открытый мною в предыдущий приезд в Париж, оказался закрыт. Я повернул назад и, пройдя немного, зашел в суши-бар на рю-дез-Акасья. Посетителей, кроме меня, не было – туристы сюда не забредали. Я заказал официанту – низкорослому худому японцу в очках с толстенными линзами – бобовый суп, сашими, побольше васаби и маринованного имбиря, а также кувшинчик саке для дезинфекции. Дезинфекция заняла ровно минуту, и я попросил принести еще один кувшин. Меня всё еще трясло.

В свой прицел я видел только тело человека, которого я собирался убить. Однако глаза мои зафиксировали гораздо больше, и сейчас я заново увидел, как Метек вышел из отеля, разговаривая с портье. На нем была не вчерашняя дурацкая майка с Эйфелевой башней, а темно-синяя рубашка-поло поверх синих джинсов с задним карманом, провокационно оттопыренным бумажником. Метек был явно в хорошем настроении, он улыбался и на прощание сказал портье что-то шутливое, отчего и тот расплылся в улыбке. Вещей у него с собой не было, так что он явно должен был вернуться к своим моральным танцам. Надеюсь, не слишком поздно – мне завтра с раннего утра в аэропорт.

Почему-то сейчас Метек напомнил мне тот, первый раз, когда я видел его. Я уже говорил, что до этой встречи в Париже мы виделись с ним дважды. По крайней мере, мне кажется: в тот январский день в Сан-Франциско он не отпечатался бы в моей памяти так ясно, если бы к этому не примешалось узнавание.