Текст книги "Тринадцатая рота (Часть 1)"

Автор книги: Николай Бораненков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Вилли и Марта опомниться не успели, как оказались с кляпами во рту и завязанными глазами. Их долго куда-то вели, вначале лесом, затем по ржи, заболоченному лугу. Марта ревела. Вилли проклинал небеса. О как бы ему хотелось, чтоб в лапах этих русских бандитов оказался не он и Марта, а сам доктор Геббельс, раззвонивший на всю Германию, что украинцы встречают солдат фюрера с цветами! Но доктор Геббельс сидел преспокойно в своем ведомстве пропаганды, а он, Вилли Шпиц, поверивший в его брехню, идет вот в плен к партизанам.

Тяжкая дорога кончилась нежданно. Кто-то на ломаном немецком языке приказал сесть и отвечать на все вопросы, как священнику во время исповеданья. Тот же человек вытащил и кляпы изо рта. Повязок с глаз однако же не сняли.

– Кто вы и куда ехали? – последовал первый вопрос.

– Я скажу вам все, все, что знаю, – заговорил Вилли, нащупав дрожащую руку Марты. – Только сохраните ей жизнь. Вот ей. Она еще молода. Так молода!

– Вашу просьбу учтем. Отвечайте.

– Я лейтенант, сын генерала Шпица. Мой папа главный квартирмейстер четвертой армии.

– Что значит главный квартирмейстер?

– Интендант. Армейский интендант. Мясо, хлеб, сапоги, снаряды... Вы поняли меня?

Стоявшие вокруг люди одобрительно загудели, зашумели. Переводчик что-то кому-то крикнул по-русски, и сейчас же мимо с диким топотом промчался верховой. Допрос продолжался.

– Где штаб-квартира вашего отца?

– Была в Люблине, теперь в Луцке.

– С какой целью едете к отцу?

– Мы совершаем предсвадебное путешествие, – сказал Вилли и пояснил: – Я жених. Она – моя невеста. Мы были так счастливы, так счастливы! И вот... что вы с нами сделаете? Расстреляете, да?

– Нет, не угадали. За нарушение государственной границы Советского Союза мы вас повесим.

– О, пощадите! За что же? За что? – протянул руки Вилли. – Я не виноват. Мы не хотели. Нас попросили...

– Кто попросил?

– Мой папа хотел посмотреть мою невесту. Он волновался. Он хотел знать, в надежные ли руки попадает его наследство.

– Да, да. Он просил нас. Умолял, – не в силах унять слезы, заговорила Марта. – О, пощадите, не убивайте нас!

– Почему вы не на фронте, лейтенант, в то время, как другие льют кровь?

– Мой папа добился отсрочку. Свадебную отсрочку.

– А если б не отсрочка? Пошел бы убивать?

– О, да! Так требует фюрер. Я солдат.

– Выходит, вы цените свою свадьбу, а на свадьбы сотен, тысяч русских парней вам наплевать?

– Не знаю, не знаю. Ничего не знаю. Пощадите меня!

– Никакой пощады! – ударил гневом голос переводчика. – Партизанский суд именем советского народа приговаривает вас, господин Шпиц, и вашу сообщницу за незаконное вторжение на территорию СССР к смертной казни через повешение. Приговор приводится в исполнение немедленно.

Вилли и Марта стоять не могли. Их подхватили под руки, повели к толстому дереву, поставили рядом, привязали веревкой.

– Вилли!

– Марта! О небо! Спаси!!!

Как расскажет впоследствии Вилли, храпевший на небе бог вдруг очнулся, глянул на землю и, увидев двух привязанных к дереву молодых людей и взвод изготовленных к стрельбе партизан, взмахнул перстом, и вместо залпа по казненным грянул залп по казнящим. К месту казни с гиком, криком, топотом ворвалась чья-то кавалерия. Вилли не мог сквозь плотное черное полотно ничего увидеть, но по звону клинков, ружейной пальбе, воплям раненых, свалке, кулачной потасовке понял, что небо пришло на помощь, что надежда на спасение есть.

И точно. Там и сям еще хлопали одиночные выстрелы, а к ним уже подбежали какие-то люди, сорвали повязки с глаз, отвязали от дерева.

– Вы свободны, господа! – сказал один из тех, кто перерубил саблей веревку, длинный, жилистый человек в черном фраке.

Вилли и Марта кинулись на колени, обняли за ноги своих спасителей, но они отстранились, показали на столпившихся у опушки всадников и красивую карету.

– Благодарите тех, – показали знаками спасители. Вилли и Марта подбежали к карете. На ступеньке ее сидел молодой человек с фюрерскими усиками в роскошном черном фраке и курил сигарету. Вилли и Марта упали перед ним на колени.

– Мы не знаем, кто вы, – заговорил Вилли, – но мы... я и моя невеста, будем всегда, вечно вам благодарны.

– Молодые люди, встаньте и утрите свои слезы, – сказал на чистом немецком языке щеголеватый господин с фюрерскими усиками. – Грозящая вам опасность устранена. Те, кто напал на вас, жестоко поплатились. Одни убиты, другие спаслись бегством. Вы под надежной защитой славного БЕИПСА, а точнее "Благотворительного единения искренней помощи сражающемуся Адольфу". Кого имели честь спасти мои храбрые солдаты?

– Лейтенант доблестной немецкой армии, сын генерал-майора Шпица – Вилли Шпиц! – вытянувшись, отрапортовал лейтенант. – А это моя невеста, дочь известного колбасника – Марта Данке.

Человек в шикарном фраке любезно поклонился.

– Вас имеет честь приветствовать личный представитель президента БЕИПСА господин Гуляйбабка. А это, знакомьтесь, моя свита, – кивнул он на четырех господ, стоявших тут же. – Представил бы каждого отдельно, но времени для церемоний нет, кругом опасность. Партизаны. Прошу вас в карету. Я вывезу вас на шоссе, а там вы доберетесь до своего папаши на попутных.

– Нет, нет, – замахал руками Вилли. – Ни в коем случае. Ни за что! Я не отпущу вас. Мы повезем вас к отцу. Вы достойны вознаграждения.

– Рад бы, но... – Гуляйбабка развел руками. – Но у нас несколько иной маршрут. Мы полагали побывать на освобожденных территориях Белоруссии.

– О, не обидьте! Умоляю, – ухватился за рукав сын генерала. – Хотя б на час, на полчаса, а там мы вас доставим куда угодно, куда изволите. У папы машины, кони, самолеты... Марта, да что ж ты стоишь? Проси!

– Простите, я посовещаюсь, – поклонился Гуляйбабка.

Он отвел своих товарищей от кареты, обнял их:

– Друзья, спасибо! Такую персону захватили! Прикрытие что надо. Но будем осторожны. В Луцк к генералу со мной едут Цаплин, Чистоквасенко, Волович и отец Ахтыро-Волынский. С людьми остается Трущобин.

– Слушаюсь!

– Сосредоточиться в лесу и ждать моей команды.

– Слушаюсь!

Гуляйбабка вернулся к карете, бодро объявил:

– Как ни велико отклонение от маршрута, но я не смею отказаться от столь любезного приглашения таких важных и милых особ. В карету, господа! Вперед на Луцк!

...Главный квартирмейстер четвертой армии генерал-майор фон Шпиц допивал второй пузырек валерьянки, когда в кабинет вбежал, запыхавшись, адъютант и доложил:

– Едут! Едут, господин генерал! Сам лично видел в бинокль.

– О боже! Наконец-то, – подхватился генерал и, отшвырнув со лба мокрое полотенце, засеменил вниз по лестнице. Следом бежал адъютант, на ходу одной рукой застегивая на спине генерала подтяжки, другой накидывая на его плечи мундир.

Выбежав через сад на улицу, генерал увидел карету с развевающимся над ней странным черным флагом, сопровождаемую группой всадников, а на облучке кареты... Глаза генерала заволокли слезы. Жив! Жив продолжатель рода фон Шпицев!

Пока карета, поднимая пыль, спускалась с горы, да грохотала через мост, да вновь с гиком и свистом поднималась на гору, старому генералу эти минуты показались вечностью. Те полдня, проведенные в мучительном неведении и гадании, казались теперь ему сущим пустяком по сравнению с тем, что испытывал он сейчас. Ему отчего-то думалось, что именно в эту последнюю минуту, когда до сына и будущей невестки протянуть рукой, и произойдет что-то страшное. Либо сын обомрет от радости, либо упадет с этой проклятой, невесть откуда появившейся кареты и угодит под колеса. Но слава богу, тревогам подходил конец. Довольно-таки прочная карета круто, чуть не завалившись набок, обогнула цветочную клумбу и остановилась перед генералом. Белые сытые кони, мотая взмыленными головами, зафыркали, зазвенели трензелями. Вилли прямо с облучка кинулся отцу на шею, забился в истерическом рыдании:

– Папа! Папочка! Кланяйся. Падай в ноги им. Им – этим людям. Целуй их сапоги. О папа!!!

– Вилли! Сынок! Мой мальчик... Бог с тобой... Что случилось?

– Я не могу. Не могу, папа. Меня трясет. Я еле жив. Мы... Нас чуть не казнили. Мы были на волоске. Нас уже к дереву... О папа!

– Кто же вас? Кто? Где это было? Я пошлю карателей. Я спалю все деревни! Разнесу до камня!

– В лесу. Под этим мерзким Луцком, папа. Нас обстреляли. Мои "оппель" разбили. Потом был суд. Нас к смертной казни... И вот они... Они в последнюю минуту... Трех партизан убили, нас отвязали... О папа! Благодари же. Зови в дом. Вот их начальник.

Генерал, отворотясь, смахнул со щек следы, шагнул к Гуляйбабке, к этому времени уже вышедшему из коляски и молча созерцавшему встречу фон Шпицев.

– Уважаемый господин! Я не знаю да и не хочу знать, кто вы, – заговорил взволнованно генерал, – но уже по одному тому, что вами сделано, могу смело назвать вас друзьями рейха, моими личными друзьями. Я, как видите, плачу, не могу сдержать слез. Мне трудно говорить. Вы сделали для меня самое великое, самое светлое. Вы спасли моего единственного, моего любимого... Нет, нет, я должен сейчас же, сию же минуту... Скажите, чем вас отблагодарить? Что вам дать? Я ничего не пожалею. Лучшего коня? Нет, что я... Возьмите машину. Я вам дам великолепнейший "оппель-капитан". Правда, чуть подпорчен вражеской гранатой багажник, помято крыло, но машина как зверь.

– "Оппель-капитан", господин генерал, моя мечта. Я сплю и вижу себя в "оппель-капитане", но вот беда, у меня конный обоз. Небольшое несоответствие в скоростях получится, господин генерал. Я окажусь вместе с войсками фюрера на Урале, а подчиненный обоз где-нибудь в Бобруйске.

– Но я могу вам выделить несколько грузовиков. У меня их много. Из сотни разбитых собрать пять – семь штук пустяк.

– С радостью бы, но боюсь бомбежек, господин генерал, – быстро нашелся Гуляйбабка. – Колонна машин – это весьма блестящая мишень. Не так ли я говорю, господин генерал?

– Да, вы правы, – качнул седой головой генерал. – Как это русские говорят: "Тише едешь – дальше будешь". Гм-м. Ну а что, если я дам вам новый дом? Нет, что я... Целый особняк с фруктовым садом, речкою и чудесным видом на Полесье?

– Особняк над речкою и тем более с видом на Полесье – лучшего б я и не хотел, господин генерал.

– Ну так возьмите. Я подарю вам его сейчас же.

– Взял бы. С величайшей радостью, но я так спешу, так спешу на Урал, господин генерал. У меня ведь там отцовский особняк. И тоже над речкою, с чудесным видом. Помню, выйдешь на балкончик, и вся Европа, вся Азия вот как тут. На ладони.

Генерал обернулся к адъютанту, который так и не успел надеть на своего подопечного мундир и теперь бережно держал его па руке:

– Курт! Мундир.

Адъютант пулей подлетел к генералу, протянул мундир с тремя Железными крестами. Старик, торопясь, путаясь в пуговицах, бляхах, снял вздрагивающими, жилисто-высохшими руками один из крестов и протянул его Гуляйбабке:

– За спасение сына офицера доблестной германской армии. Хайль Гитлер!

– Зиг хайль! – вытянул руку Гуляйбабка, чуть не коснувшись генеральского носа.

– И прошу вас в дом. К столу, господа! К столу!!

– Папа! Да обрати ж внимание на мою невесту. Ты о ней совсем забыл.

Генерал обернулся и только тут увидел довольно-таки милую, кругленькую и довольно-таки бледную девушку в коротком, легком платьице, обнажавшем, как заметил генерал, весьма недурственные ножки.

– Ах, милая! – спохватясь, воскликнул он. – Как ты бледна, бедняжка. Скорее в дом. Примешь ванну, поешь, отдохнешь...

И он, подхватив под руки Марту и Гуляйбабку, повел их в чей-то чужой особняк, как в свой собственный. Адъютант и офицеры штаба тыла поспешили распахнуть ворота особняка для солдат охраны Гуляйбабки.

9. ВИЗИТ К ГЕБИТСКОМИССАРУ

На второй день личный представитель президента в сопровождении заведующего протокольным отделом Чистоквасенко, помощника президента по свадебным и гробовым вопросам Цаплина, начальника личной охраны Воловича и священника отца Ахтыро-Волынского нанес визит гебитскомиссару Волынской округи.

Предполагалось, что визит займет минут десять – пятнадцать. К этому были готовы. Однако жизнь внесла свои коррективы. Гебитскомиссар срочно уезжал расследовать убийство офицера гебитскомиссариата и, любезно извинившись, принимал, что называется, на колесах – на лужайке особняка, сидя в своем шикарном лимузине.

– О вашей организации мне уже доложили, – говорил он, приоткрыв дверцу и спустив на ступеньку ногу в лакированном сапоге. – Ваша программа отвечает интересам фюрера. Лично я ее одобряю. В наведении нового порядка нам помощь нужна. Мы привезли с собой и бургомистров, и старост, и полицаев, но их не хватает.

Гуляйбабка, слушавший гебитскомиссара без головного убора, склонив голову на плечо, благодарно поклонился.

– Я весьма тронут вашей высокой оценкой, господин гебитскомиссар, и немедленно сообщу об этом господину президенту.

Гебитскомиссар пропустил эти слова мимо ушей. Президент какого-то созданного разбитыми русскими БЕИПСА для него вовсе ничего не значил. У него есть свой "президент" – гауляйтер Украины Эрих Кох. О нем он в эту минуту и подумал.

– Я доложу о вашей организации господину гауляйтеру. Думаю, что он будет благосклонен. У вас все, господа?

– С вашего разрешения, господин гебитскомиссар, только один вопрос.

– Пожалуйста. Слушаю.

Гуляйбабка раскрыл блокнот и приготовил авторучку.

– Не смогли бы вы, господин гебитскомиссар, назвать нам несколько преуспевающих старост и бургомистров. Мы намерены широко распространить их опыт.

– О-о! Это лестно, – улыбнулся во все круглое красное, как бурак, лицо гебитскомиссар. – Русские любят распространять опыт. Это у вас традиция. Я охотно ее поддержу. Какие места вы намерены посетить?

– Ось перемещения БЕИПСА Луцк – Костополь – Новоград-Волынский.

Гебитскомиссар озадаченно почесал седеющий, низко стриженный затылок, помял двойной, чисто выбритый подбородок.

– На этом маршруте новый порядок пока не так прочен. Только что рожденные местные власти сильно тревожит выходящий из окружения красный сброд. Но и там вы кое-что найдете для распространения. Рекомендую вам прежде всего заехать к старосте Подгорыни господину Песику. Господин Песик – находка для Германии. Деловит. Изворотлив. Пунктуален в исполнении приказов. Он обладает блестящим нюхом. От него не упрячется ни одна яма. Я возбудил ходатайство о награждении господина Песика Железным крестом.

– Рад буду познакомиться с такой выдающейся личностью, – поклонился Гуляйбабка, занося под номер один фамилию Песика.

– Далее на вашем пути будет староста села Горчаковцы господин Гнида. Но к нему можно не заезжать. У него неудачи. Третье подкрепление послали. Впрочем, если хотите отведать местной водки, загляните. Господин Гнида на редкость гостеприимный человек.

– Если позволит время, заглянем, господин гебитскомиссар.

– Могу порекомендовать вам еще господина Изюму.

– А что у него... чем он...

– Семейство господина Изюмы – образец уникальной преданности германским властям. Кстати, передайте мой поклон его очаровательным дочкам.

– Непременно передам, господин гебитскомиссар. Это для меня будет хороший предлог для визита.

Гебитскомиссар взглянул на черный квадратик швейцарских часов:

– В моем распоряжении... еще три с половиной минуты.

– Воспользовавшись этим, позволю себе, господин гебитскомиссар, задать вам еще вопросик. Не могли бы вы назвать место, где во всем блеске засверкала новая западная культура?

– Езжайте к господину Гиблову. Это где-то там, – махнул рукой на восток гебитскомиссар. – За Горынью. До полного блеска, разумеется, еще далеко, на это нужно время, но многое вы уже увидите в отшлифованных гранях. Там уже открыты тюрьма, публичный дом, кабак... И заслуга в этом прежде всего господина Гиблова, которого мы привезли с собой. Это культурнейший человек, старый полковник белой гвардии.

– Благодарю вас, – поклонился Гуляйбабка, – я постараюсь побывать у господина Гиблова и смею вас заверить: БЕИПСА все сделает, чтоб опыт его стал достоянием всей отсталой России.

– Германия оценит это. Хайль Гитлер! – выкинул руку гебитскомиссар.

– Зиг хайль! – ответил личный представитель президента.

Машина гебитскомиссара мягко зашуршала по мокрой, недавно политой лужайке. Вслед за ней тронулся открытый джип с четырьмя автоматчиками наготове. Выехав из ворот имения, гебитскомиссар оглянулся. Сердце его окатил восторг. Посланцы БЕИПСА, рожденного на подопечной гебитскомиссару территории, все еще стояли по команде "смирно", и руки их возносились в зенит.

"Нет, в России мне определенно сыплется манна с неба, – подумал гебитскомиссар. – Комендатуры и бургомистраты создал в пять дней. Тюрьмы и концлагеря подготовил. Устрашающие приказы: разослал. Вербовку молодых рабочих в Германию начал и уже первый эшелон отправил. Списки подрывных элементов составил. Облаву на партизан провел... И вот новая блестящая победа! Сам бог ее подсунул. Создано благотворительное общество! Эрих Кох будет в восторге! Это же прямое воплощение директивы доктора Геббельса "О крайней важности привлечения в поддержку рейха всех политических течений". А если слух о БЕИПСА дойдет до фюрера? Да если фюрер скажет об этом в своей речи? Что тогда?! О гебитскомиссар Волыни! Ты воистину рожден в счастливой сорочке!

10. ЗАВТРАК У ШТУРМБАНФЮРЕРА ПОППЕ

В то же утро в честь личного представителя президента и его спутников шеф гестапо штурмбанфюрер Поппе дал в своей резиденции завтрак.

На завтраке со стороны высокого гостя присутствовали все те же лица: помощник президента по свадебным и гробовым вопросам Цаплин, заведующий протокольным отделом Чистоквасенко, начальник личной охраны господин Волович и священник отец Ахтыро-Волынский.

Со стороны шефа гестапо – супруга господина Поппе госпожа Берта Поппе, переводчик майор Хут и две овчарки – сука Гретхен и кобель Курт.

Нет необходимости описывать взаимные приветствия, происходящие в просторном, светлом зале, устланном ков-рамп и украшенном дорогими картинами. Они стандартны. Стоит подчеркнуть лишь, что каждый из гостей был обнюхан кобелем Куртом и смерян с ног до головы взглядом штурмбанфюрера.

Хозяин остался доволен гостями. Ему понравилась их подчеркнутая вежливость, их безукоризненно отглаженная, сшитая по-европейски одежда и особенно карманы, из которых ничего не торчало и не выпирало. Он лично сам показал гостям "приобретенные" им в России дорогие картины, сообщил, сколько предположительно марок каждая из них стоит, поделился своей мечтой.

– Когда кончится война и весь мир будет разгромлен, я мечтаю открыть свою картинную галерею, – сказал он. – Мной уже собрана коллекция в Голландии, в Дании, во Франции, в Польше. И вот теперь начали поступать русские экспонаты.

– И много вы собрали мировых шедевров, гер штурмбанфюрер? поинтересовался Гуляйбабка, идя рядом с грузным, толстым, как ступа, хозяином.

– О да! Собрано уже около двухсот картин. Но было бы гораздо больше, если бы не антигерманская пропаганда. Нас сразу же оклеветали, будто мы грабим. Результат не замедлил сказаться. Картины и всякие ценности от нас стали прятать. Но мы не грабим. Мы спасаем искусство.

Штурмбанфюрер остановился, повернулся спиной к гостям и, наклонясь, задрал мундир:

– Взгляните на спину. Она вся в красных пятнах и рубцах. Видите?

– Да, да, гер штурмбанфюрер, – подтвердили гости.

– А теперь обратите внимание на мою щеку, – опустив мундир и повернувшись, сказал Поппе. – На ней тоже пятно. И все это по одной причине: спасал французское искусство. Наш самолет случайно задел музей департамента, и он на моих глазах загорелся. Мог ли я – гуманный человек – стоять и смотреть, как огонь пожирает бессмертные творения Рафаэля или Франсуа? Не мог. Я кинулся в развалины и, рискуя жизнью, спас три картины. Теперь они в моей коллекции. Я бы мог привести вам еще примеры подобного, но... – Поппе кивнул на двери соседней комнаты, где стояла супруга. – Нас приглашают к столу. Прошу, господа!

К штурмбанфюреру подошел с небольшой, но очень нарядной иконкой отец Ахтыро-Волынский:

– Дозвольте преподнести вам от всех молящихся во здравие фюрера сей скромный дар – иконку распятия Иисуса Христа в золотой оправе, а також пожелать вам и вашему чадо благолепия и бытия во плоти, – и осенил штурмбанфюрера крестом.

Переводчик тут же перевел сказанное священником.

Поппе отвесил поклон:

– Весьма тронут. Зер гут, зер гут!

Гуляйбабка меж тем подошел к супруге штурмбанфюрера и торжественно преподнес ей извлеченную из портфеля черную лохматую собачонку.

– Чистокровная болонка, – сказал он, поклонившись. – В знак любви и уважения.

– О какая прелесть! Какая милая собачка! – восхитилась супруга штурмбанфюрера, заглядывая подарку под хвост. – Как ее звать? Кобелек или сука?

– Кобель, мадам. Самый настоящий, по кличке "Кайзер".

– О-о! Какое восхитительное имя. Курт! Курт! Смотри, какой подарок. Мне Кайзера подарили. Ах какая изящная мордочка! А хвостик! Ах!

Штурмбанфюрер посмотрел на собачонку и, не найдя в ней ничего приметного, подумал: "Кому нужен этот паршивый песик? Вот если бы преподнесли жареного гусака, да начиненного яблоками! Это было бы великолепно!" Жареный гусак мечта штурмбанфюрера.

Супруга словно догадалась, о чем подумал муж, и воскликнула:

– Ах, да! Я же знаю твою слабость. Гуси. Жареные гуси с яблоками!

Гуляйбабка не знал об этой слабости штурмбанфюрера. Он бы непременно достал гусака. Теперь же в его руках была собачка. Обученная им собачка. И он поспешил представить ее во всем блеске.

– Умнейшая собака, имею честь доложить, – продолжал Гуляйбабка. – Обладает незаурядным, я бы сказал, феноменальным даром.

– И что же она умеет?

– О фрау! Она отлично произносит "хайль!" и составляет из букв "Дранх Ост". Вот смотрите.

Гуляйбабка вытащил из кармана восемь букв, размером с игральные карты, и в беспорядке рассыпал их по полу. Собачка, взвизгнув, тут же соскочила с рук супруги штурмбанфюрера.

– Кайзер, "Дранх Ост"! – приказал Гуляйбабка. Собачка обнюхала буквы и быстро сложила "Трах носд".

– Тубо! Искать.

Кайзер, виновато повизгивая, обнюхивая буквы, заметался взад и вперед, меняя то одну букву, то другую, но каждый раз, когда работа подходила к концу, раздавалось:

"Тубо! Искать".

– Извините, мадам. Кайзер сегодня не в ударе. "Дранх Ост" не получается. Кобелек, вполне естественно, волнуется. Незнакомая обстановка. Чужие люди. Попробуем лучше "хайль".

И, едва лишь было произнесено это слово, собачонка вскочила на задние лапки и, вытянув правую переднюю, звонко гавкнула: "Хав!" Супруга штурмбанфюрера восторженно захлопала в ладоши, а собачонка, услышав опять:

"Хайль!", опять вытянулась на задних лапках, вскинула переднюю и тявкнула: "Хав!"

Забава с собачонкой, в которую также вовлекся и штурмбанфюрер, продолжалась минут пять – десять. Но всему приходит конец. Пришел и этому. Хозяин и хозяйка особняка пригласили гостей в столовую.

Деловая часть завтрака началась с тоста. Штурмбанфюрер Поппе любезно поблагодарил гостей за прибытие на завтрак и предложил выпить прежде всего за фюрера.

– Хох фюреру! – воскликнул он, не спуская глаз с гостей, поднявшихся с рюмками коньяка за маленьким, шириной с доску, столом.

– Хох! – взметнул рюмку Гуляйбабка. Мягко улыбнувшись, он чокнулся вначале с хозяйкой, затем с хозяином.

Гости выпили все до дна. Поппе мысленно толкнул в их "лузу" еще один шар и поспешил выставить на бильярдное поле "психоиспытаний" другой. Лениво пожевав кусочек сыра, он пополнил невыпитую рюмку и снова встал:

– Господа! Я рад вам сообщить только что полученную радостную новость. Доблестные войска фюрера одержали еще одну блестящую победу. Сегодня на рассвете они вступили в Смоленск. "Смоленские ворота" распахнуты, господа! Выпьем же за падение Смоленска.

– Во здравие воинства! – опрокинул стопку отец Ахтыро-Волынский и поднял другую: – За отдавших богу душу у райских ворот!

– За ворота, гер штурмбанфюрер! – произнес по-немецки Гуляйбабка. – За те самые ворота, которые я в детстве когда-то проезжал. Взятие "смоленских порот", господин штурмбанфюрер, это, как вы имели честь заметить, блестящая победа фюрера. В России говорят: "Кто вошел в ворота, тот уже во дворе". Если мне не изменяет память, от "смоленских ворот" до Урала – рукой подать.

– О-о! Вы неправы, господин Гуляйбабка, – возразил Поппе. – После Смоленска будет Москва. А уж после Москвы... до Урала пустяк.

– Да, конечно. Сколько время прошло! Ведь тетушка везла меня с Урала за границу тридцать лет назад, когда мне грезилась еще соска.

– Ваш отец, как мне доложили, был на Урале, кажется, заводчиком? – спросил Поппе, разливая гостям французский коньяк.

– Совершенно верно, гер штурмбанфюрер. Он держал завод по производству гвоздей и подков.

– Откуда вы знаете наш язык?

– Мой отец, гер штурмбанфюрер, выходец из осевших в России немцев. Я же окончил уральский пединститут и преподавал немецкий язык.

– Охотно верю, но позвольте: почему у вас не немецкая, а украинская фамилия – Гуляйбабка? Извините, что задал столь высокому гостю такой вопрос.

– Нет, нет, что вы, гер штурмбанфюрер, – поспешил разъяснить личный представитель президента. – Благодарю за откровенность. Это очень кстати. "Дух откровенности и взаимопонимания, – как сказал наш президент, – это тот самый фундамент, на котором мы и должны строить свои взаимоотношения с вами". Но к делу. Моя истинная отцовская фамилия Бебке, а Гуляйбабка – это ширма от органов ОГПУ. Не имей ее, вы сами понимаете, что могло быть со мной.

Поппе кинул в "лузу" Гуляйбабки третий шар и выставил под трудным углом четвертый.

– Извините, каким чудом вы оказались здесь, в Западной Украине? Вы только что сами сказали: тридцать лет, как уехали с Урала. Тетушка вас за границу увезла.

– Позвольте заметить, гер штурмбанфюрер, тут вы допустили маленькую неточность. Я сказал "везла", а не "увезла". А это, как сами понимаете, большая разница. Мы дважды пытались пересечь границу. Одному мерзавцу дали полную шкатулку золота. Но он оказался чекистом, и нас сцапали. Тетушку расстреляли как контрабандистку, а меня сдали в детколонию.

– Какая наглость! – вздохнула Берта. – За свое золото и расстреляли. Когда мой супруг убивает за идеи, это я понимаю. За это не жалко. Но за свое золото? Кошмар! – Госпожа Поппе закрыла лицо руками. На пальцах у нее сверкнули золотые кольца.

– Не огорчайтесь, мадам, – поспешил успокоить супругу штурмбанфюрера высокий гость. – Я за тетушку отомстил.

– О, да! Я слыхала. Мы от вас в восторге, – заговорила с жаром супруга Поппе. – Вы истинный герой. Вы спасли немецкого офицера. Вы достойны большой награды. Не так ли?

Поппе согласно кивнул и толкнул в "лузу" гостя четвертый шар. Осталось "разыграть" еще семь.

– Я хотел бы, господин Гуляйбабка, поближе познакомиться с вашей свитой. Если вы не возражаете, то я позволю себе через моего переводчика кое-что у них спросить. Ведь мы друзья, не правда ли? А долг друга все знать о друге.

– Будьте любезны. Мои спутники к вашим услугам. С первым вопросом переводчик обратился к помощнику президента по свадебным и гробовым вопросам:

– Господин помощник, что вы думайт делайт на ост фронта?

– Разумеется, венчать и хоронить, – ответил Цаплин, уныло глядя на переводчика. – И поминать.

– Я просил бы уточнить: кого?

– Разумеется, мертвых,

– Благодарю вас. Вопросов к вам нет, – склонил лысину переводчик и, глянув в свой блокнотик, подошел к Воловичу – начальнику охраны личного представителя президента:

– Штурмбанфюрер выражает свое искреннее восхищение солдатами охраны, которыми вы имеете честь командовать. Он интересуется, где вы их набрали. Кто они?

– Все взломщики, отлично владеющие ломами, – без запинки ответил Волович.

– Есть ли среди них красноармейцы?

– Вы изволите шутить, – нахмурился Волович. – Красноармейцы, как известно, стриженые, а у моих солдат охраны бороды по пояс.

Штурмбанфюрер не стал "доигрывать" шаров: сомнения рассеялись. Свита господина Гуляйбабки подозрений не вызывает. И все же... все же на душе у штурмбанфюрера было неспокойно. Черт знает, что у этих русских на уме?

Пауза затянулась. Гуляйбабка поспешил прервать ее. Он поднялся с бокалом шампанского, заговорил:

– Господин штурмбанфюрер! Мадам Поппе! Господа! Позвольте мне поднять этот тост за здоровье президента "Благотворительного единения" и всех членов его славной организации! Смею вас заверить, господин штурмбанфюрер, что наш президент не пожалеет сил для расширения помощи фюреру в рамках БЕИПСА. Он день и ночь думает о вас. Ярким подтверждением тому его личное послание и медаль БЕ первой степени, которой он вас награждает.

О лесть! Чудная, дьявольская лесть! Ты подкупала царей и королей, ты превращала дураков и бездарей в умнейших, ты, как утюг портного, разглаживала складки на хмурых, разъяренных лицах, ты поднимала в небо немощно-бескрылых; и не один из таких, вознесясь в небеса, обольщенный тобой, забывал про матушку-землю, по которой ходил, и хватал за бороду бога и говорил: "А что, владыка?.. Ведь не ты бог, а я. Не на тебя молятся люди, а на меня. Не о тебе говорят так приятно, а обо мне. Значит, кто-то ошибся, что вознес на небо тебя. Мое тут место. Мое!!!"

Что для штурмбанфюрера какая-то медаль БЕ какого-то русского "Благотворительного единения", когда на груди два Железных креста? Что ему слова какого-то чужого человека, когда ласкала речь самого фюрера. Но... Лесть и тут все же свершила свое. Штурмбанфюрер был счастлив и, стоя с лентой на шее, на которой висела большая, с тарелку, медаль, думал теперь об одном: как бы поскорее донести гауляйтеру в Ровно о БЕИПСА и еще о том, как бы с этой важной информацией его не обскакал пронырливый гебитскомиссар.

– Я неотложно рассмотрю просьбу вашего президента о предоставлении вам пропусков, – сказал он Гуляйбабке на прощание. – Задержка будет день-два чисто формальная. Я жду бланки аусвайс из ставки господина Эриха Коха.

Штурмбанфюрер схитрил. Бланки удостоверений у него лежали в сейфе. Однако заполнять их фамилиями не прощупанных до конца представителей БЕИПСА он пока не торопился. Закрывшись в служебном кабинете, штурмбанфюрер сел за стол и сочинил срочную телеграмму:

"Владимир-Волынск тчк начальнику отдела СД тчк прошу вас весьма срочно проверить и сообщить создавалось ли Хмельках Благотворительное общество оказанию помощи войскам рейха тчк шеф гестапо города Луцка штурмбанфюрер Поппе".

Написав это и поставив точку, штурмбанфюрер удовлетворенно потер руки:

– Прекрасная идейка! День ожиданий – и орех будет раскушен.

11. ГЕНЕРАЛ ФОН ШПИЦ ПОПАДАЕТ В ТЯЖКОЕ ЗАТРУДНЕНИЕ

Преданность рейху, храбрость, проявленная при спасении сына Вилли, безукоризненная деликатность, свежесть ума, находчивость и многое другое, подмеченное мудрым глазом, покорили старого генерала Шпица, и он проникся к русскому парню – личному представителю президента БЕИПСА – особым уважением. Мало того, он стал доверительно советоваться с ним.