Текст книги "Тайна любви"
Автор книги: Николай Гейнце
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)
V. Под венец
Граф Владимир Петрович Белавин был совершенно одинок.
Его отец и мать умерли, когда он был еще на первом курсе университета, и он на девятнадцатом году почувствовал себя самостоятельным и свободным.
Вышедши из университета со второго курса, он бросился в жизнь, в ту широкую петербургскую и заграничную жизнь, которую позволяли ему его средства и которая поглотила эти же средства.
Он последний в роде графов Белавиных, и хотя со стороны матери у него были в Петербурге родственные связи, но ввиду того, что его отец еще вскоре после свадьбы разошелся с родными своей жены, эти родственники знали о сыне враждебно относящегося к ним человека – некоторые только понаслышке, а некоторые по встречам в великосветских гостиных.
Да и гостиные эти не очень жаловал граф Владимир Петрович. Он принадлежал к так называемому веселящемуся Петербургу, и после будуаров французских актрис, балетных танцовщиц, «дам полусвета», невыносимо скучал в гостиных чопорных великосветских домов.
– Что я найду там: чопорных старушек и не менее чопорных девиц-недотрог, от которых веет нежными, чуть слышными духами и одуряющей скукой, или же бледные копии тех же актрис и кокоток в лице эмансипированных светских дам и девиц? Чего искать у них? Любви. Но ведь это все равно, что идти смотреть игру любительницы, неумело пародирующую знаменитую артистку, когда есть возможность наслаждаться игрой самой этой артистки.
Так рассуждал граф и делил свое время между товарищами-собутыльниками и «артистками любви» иностранными и доморощенными.
За последнее время в России завелись и такие.
Те мимолетные связи, для которых месяц-два составляют уже тяжелую, скучную вечность с этими «артистками любви», наполняли жизнь графа Белавина, и он несколько отрезвел только тогда, когда от сравнительно большого состояния, оставленного ему родителями, остались два-три десятка тысяч и заложенный в кредитном обществе и в частных руках дом на Литейной.
Наступил тот момент в жизни петербуржца «вивера», который Н.А. Некрасов определил строками:
Пуста душа и пуст карман:
Пора, пора жениться…
Последнею и самою продолжительною связью графа Владимира Петровича была связь с одною знаменитой петербургской танцовщицей, известной среди балетоманов под именем Маруси.
Они расстались друзьями.
Он без сожаления. Она вскоре утешенная, если не около сердца, то около кармана одного государственного старца финансиста и политико-эконома, ветхого днями, но юного чувством.
Супруга старца, купленная им когда-то за сходную цену у одного сговорчивого публициста, подняла шум, что только усилило страсть ее мужа и придало блеск и сенсацию любовной интриги государственного старца и балетной звезды.
Обсуждая выбор подарков своей невесты, граф с легким сердцем обратился к своему другу, как обыкновенно величают оставленных подруг, – Марусе за советом и помощью.
Караулов назвал бы это преступлением.
И он был бы почти прав.
Это было профанацией.
О дивная тайна супружеского ложа, о святая чистота молодых новобрачных, вы были заранее осквернены!
С мелодичным, но в данном случае, казавшимся для всякого честного человека, наглым смехом выбирала Маруся вместе с графом подарки для его невесты.
– Вот брюссельские кружева… Они великолепны… Но они предназначены, увы, для того, чтобы похоронить твое сердце… – приговаривала она. – Хорошо еще, что брак – могила, из которой можно воскреснуть, но только не для того, чтобы возвратиться к жене…
– Кто знает эту чудную брошь она, быть может, наденет тогда, когда изменит тебе в первый раз.
– Замолчи… – не выдержал даже Владимир Петрович и нахмурил брови.
– Ха, ха, ха… – покатывалась Маруся, – ты имеешь вид будто сейчас бросишься меня бить… Слуга покорная… Я этого не хочу… Не я ведь напросилась бегать с тобой по магазинам, ты сам пришел ко мне и просил меня помочь тебе… Если тебе неприятно, что я смеюсь… я пойду домой… Покупай все сам… Не плакать же мне оттого, что тебе пришла охота жениться… Были средства и ты позволял себе быть холостым… Истратился… – женись… Я смеюсь всегда над всем и ни тебе, и ни твоей будущей супруге мне это запретить.
Что мог он возражать на это?
Не сам ли он был виноват? Не сам ли он, посвятив «жрицу земной любви» в тайну своей любви к невесте, оказал последней неуважение.
Какое же уважение он мог требовать к ней от Маруси – этой звезды балета и веселящегося Петербурга.
Время летело.
В доме графа уже была готова роскошная квартира. Все было отделано заново. Ни одной вещи не было перенесено из его холостой квартиры.
Ему казалось, что все эти вещи загрязнены его прошлою жизнью.
Подействовал ли данный ему Марусей урок, или же вообще он пришел к решению перемениться, только после отпразднованного им за день до свадьбы мальчишника, на который собрался весь веселящийся Петербург обоего пола, он искренно простился навсегда со своею холостой, беспутной жизнью.
Пир происходил в холостой квартире и длился всю ночь. Многие заснули, где сидели, на диване, креслах и даже на полу.
Когда, наконец, поздним утром квартира опустела, граф Белавин с неподдельным отвращением произнес:
– И это называется жизнью!..
В тот же день он приказал позвать маклаков, продал им за бесценок всю обстановку и даже рассчитал щедро лакея, лишь бы не оставалось никаких воспоминаний об омерзительном прошлом.
С чистой душой и добрыми намерениями он приготовился идти к алтарю.
Наконец… наступил назначенный день.
Венчание происходило в церкви Пажеского корпуса, и по странной игре случая невесту ввел в церковь тот самый государственный старец, у кармана которого нашла себе утешение балетная Маруся после разрыва с графом Белавиным.
Блестящая свадьба привлекла весь петербургский свет, к которому по рождению принадлежал жених, привлекла из любопытства, тем более, что происходила в сентябре, в глухое время петербургского сезона.
На разосланные приглашения как со стороны графа Белавина, так и со стороны Ольги Ивановны Зуевой, откликнулись все, кто видел графа хотя мельком в своей гостиной и кто знал покойного Тихона Захаровича.
Роскошные туалеты дам, блестящие гвардейские мундиры, изящные фраки золотой петербургской молодежи и сановных лиц, украшенные звездами, все это, освещенное зажженными люстрами, представляло грандиозную картину.
Невеста, сияющая молодостью и красотою, в серебристом белом платье, с флер-д'оранжем на голове и груди, с великолепными солитерами в ушах, единственной надетой на ней драгоценностью, но драгоценностью, стоящей целого состояния, произвела на всех неотразимое впечатление.
Жених красавец-граф также, как и его будущая подруга жизни, с несколько взволнованным, побледневшим лицом представлял достойную ей пару.
Шепот восторга присутствующих сопровождал их шествие к поставленному среди церкви аналою.
По окончании венчанья все блестящее общество перешло в великолепные залы этого бывшего канцлерского дома, где ливрейные лакеи разносили шампанское, фрукты и конфекты.
Началось поздравление молодых и пожелания им счастливой жизни.
Эти пожелания и поздравления были в данном случае в большинстве искренними, так как «дивная парочка», как выразился один из присутствующих сановников, действительно привлекала к себе сердца. Конкордия Васильевна, казалось, была создана для того, чтобы жить в лучах счастья, и нагнать тень на это прелестное личико было бы преступлением, решиться на которое мог только очень испорченный человек.
Не таким казался граф, хотя его прошлое – это знали все – не было безукоризнено. Но кто не отдавал дань юности? Кто не был в молодых годах мотыльком, летящим на яркое пламя доступной женщины?
Граф Белавин не выглядел опалившим себе крылья.
Его восторженный взгляд, покоившийся на молодой жене, красноречиво говорил о любви – какая это была любовь, немногие задавались таким вопросом.
Они видели взаимность чувств и на этом строили предположение о будущем счастье молодых супругов.
Его им они искренно желали.
«Государственный старец», приветствуя молодых, сказал несколько слов о том, что брак есть граница между двумя странами – страной юношеских увлечений, и страной – семейных добродетелей и поздравил графа с переездом через эту границу.
Его дебелая супруга, чересчур обнажившая свои увядающие прелести, не утерпела и довольно громко и ядовито заметила:
– «Врачу, исцелися сам».
Из церкви молодые уехали к себе, в сопровождении немногих лиц, чтобы переодеться, и в тот же вечер курьерский поезд варшавской железной дороги мчал их за границу.
Молодой супруг вез свою молодую жену в Италию, страну, как бы созданную для влюбленных и воспетую в этом смысле поэтами всех времен и народов.
Граф окружил свою жену такою ласковою заботливостью, таким вниманием влюбленного, что она вполне оценила ту взаимную любовь, которая усугубляет прелести этой волшебной страны.
Впрочем, открывшийся этой девушке-ребенку новый горизонт вначале омрачился тучами, которые, впрочем, скоро рассеялись.
Молодые приехали в Геную, и в этом-то городе Конкордия Васильевна в одно прекрасное утро проснулась женщиной.
Ей показалось, что само солнце, которое огненным снопом своих лучей врывалось в ее комнату, есть светило вероломства и лжи.
В ее душе появилось вдруг ужасное отвращение к действительности. Иллюзии, которыми она жила, были разбиты.
Краска стыда невольно заливала ее щеки, и она негодовала на себя за то, что попалась, как казалось ей, в расставленные ей гнусные тенета.
Она чувствовала себя опутанной ими и билась как птичка.
О если бы она могла, как бы сильно она возненавидела человека, который так рано и так жестоко уничтожил ее мечты и грезы.
Он был тут же, около нее, и, казалось ей, смотрел на нее с торжеством победителя.
Победителей не судят.
Она любила своего победителя и простила ему.
Тучи рассеялись, но воспоминание о них осталось в ее душе. Она любила и покорилась своей участи, только покорилась.
Несмотря на пресыщение любовью в банальном значении этого слова, и, может быть, именно вследствие этого пресыщения, близость очаровательной жены-ребенка, чувство собственности над ней, мутило ум графа – он думал лишь о себе, не понимая, что эгоизм в деле любви наказывается отсутствием восторга взаимного наслаждения, восторга, который делает обладание женщиной действительным апофеозом любви.
Единственное первенство женщины, за которое должны стоять все мужчины, это первенство в наслаждении, первенство в любви.
Если женщина в ней только подчиняется, то теряет всю свою прелесть. К сожалению, немногие мужчины понимают это.
Это причина большинства несчастных браков и связей.
Молодая графиня, повторяем, подчинилась тому, чему не смела не подчиниться. Она примирилась с мыслью, что то, что с ней случилось вначале, будет случаться до конца.
О святая простота честной женщины, которая думает, что, отдаваясь, она исполняет свои обязанности… и только!
Сколько в этом жизненной трагедии!
Как гнусно это подчинение чувственности без чувства!
Честная женщина верит, что это называется браком.
Какая профанация таинства!
Граф повез свою жену из Генуи в Венецию, из Венеции в Неаполь.
В течение месяца он был в каком-то очаровании страсти, он расточал ласки своей молодой жене, не замечая, что ответные ласки этой женщины-ребенка были ласками рабыни.
Театры, концерты, музеи, великолепные картины природы, удобство путешествия, комфорт отелей, маленькие подарки сюрпризом, в Турине – фарфор, в Генуе – филигранные вещи, в Неаполе – жемчуг и кораллы, в Венеции – бриллианты – все было к услугам молодой женщины, чтобы медовый месяц показался ей фантасмагорией.
Он не дал ей только одного – жизни женщины.
Рабски отдающаяся молодая жена представляла для него лишь лакомое блюдо, которое он смаковал с восторгом гастронома, но которое вскоре приелось ему.
Уже во Флоренции он почувствовал некоторого рода пресыщение.
Всегда кроткая, покорная, безответная, всецело принадлежащая ему, его жена начала казаться ему слишком однообразною.
Его порой выводило из себя одно и то же выражение нежности в ее голубых, прекрасных глазах.
Он чувствовал себя полновластным господином этого прелестного существа, возбуждавшего всеобщий восторг даже в стране красивых женщин – в Италии, и это самое чувство безграничной собственности не только не уменьшало достоинства вещи – она была именно его вещью – но почти сводило их к нулю.
К концу третьей недели он не выдержал.
Его обуяла скука по Петербургу.
VI. Первая жизненная грязь
Если бы граф Белавин был психолог, он обвинил бы себя в непостоянстве.
Но он не был им.
А потому ему казалось, что виновата во всем окружающая обстановка. Он находил Италию утомительной. Ее статуи, ее картины, ее монументы, даже ее небо – все, казалось, наводило на него скуку.
Он внезапно, без приготовлений объявил, что на другой день они едут в Россию.
В это время они уже вторично были в Риме.
– Я готова! – улыбнулась нежно Конкордия Васильевна, и положила свои руки на плечи мужа, протянула свои губки для поцелуя.
На другой день они действительно уехали.
Квартира на Литейной была уже давно готова.
Великолепно отделанная и меблированная, за порядком в которой присматривала Ольга Ивановна Зуева, квартира не носила на себе отпечатка нежилого помещения и приняла в свои гостеприимные объятия молодых супругов.
На дворе стоял конец декабря – полный разгар сезона.
После нескольких дней отдыха они сделали визиты.
Вокруг молодых супругов тотчас образовалось кольцо светских франтов, молодых, старых и не имеющих возраста, живущих состоянием прошлого, в кредит, в проблематической надежде на состояние будущего, в форме приданого или наследства.
Они закружились вокруг молодой, очаровательной графини Конкордии, как мотыльки у огня. Комплименты, букеты, всевозможные маленькие услуги – все было пущено в ход этими паразитами чужого счастья, чтобы похитить у новобрачного его жену, это признанное петербургским светом чудо красоты.
Наивность молодой графини послужила ей лучшим щитом, нежели даже тонкая дипломатия света.
Все стрелы колчана Амура притуплялись об ее мраморное равнодушие.
Она для всех имела одну и ту же приветливую улыбку.
Никто не мог похвастаться оказанным ему предпочтением.
Поклонники мало-помалу ретировались.
Одни из боязни показаться смешными, другие от утомления осады без результата.
Мнения мужчин о графине Белавиной разделились: одни говорили, что она глупа, другие, что холодно-расчетлива.
Все вообще ее прозвали «красивой куколкой».
Граф Владимир Петрович оценил эту твердость своей жены.
– Однако она им всем подала карету, в которую они садились с преглупыми лицами… – смеялся он.
– Им не удалось отплатить мне за прошлое – несчастным супружеством… – думал он, потирая руки.
Уверенность в безраздельной любви сделала его самонадеянным.
Есть прелесть в любви женщины, которая очаровывает всех и перед которой все тщетно расточают соблазны.
Спустя некоторое время, он открыто стал торжествовать победу над ухаживателями за своей женой, смеясь над ними в глаза и за глаза.
Отступившие не остались в долгу.
«Если кто не заслуживает счастья иметь такую жену, то это именно это животное – Белавин… – говорили одни».
«Ба, да он еще рано затрубил победу… Подождем… Может вмешаться дьявол… – заявляли другие».
«И вмешается… Помяните мое слово, – утверждали третьи».
Граф Владимир между тем продолжал казаться до неприличия, как утверждали иные, счастливым, и публично ухаживал за своей женой.
Что было совершенно неправдоподобно, так это то, что это продолжалось уже три месяца. За эти три месяца граф был всего два раза среди своих холостых друзей, но не провел ни одной ночи вне дома.
Даже балетная Маруся, не слишком верная, по необходимости, как объясняла она своим, – государственному старцу клялась своею честью, что не видала три месяца графа Владимира.
Эти три месяца были тремя столетиями в жизни светского человека.
Но чаша счастья графа переполнилась.
Он снова почувствовал утомление.
Он стал зевать от счастья.
Это дурной признак в любви, особенно в любви супружеской.
Граф предложил своей жене новое путешествие.
Без возражения, с обычным своим спокойствием графиня Конкордия согласилась.
Это безусловное послушание взбесило графа Владимира Петровича.
Он желал бы встретить лучше резкий бесповоротный отказ, чем эту надоевшую ему покорность.
– Нет, теперь ехать невозможно… Наступает концертный сезон, смешно не успевши приехать, снова скакать куда-то… Я не хочу быть смешным… – заявил он таким раздражительным тоном, точно поездку предложил не он, а графиня.
Последняя посмотрела на него несколько удивленно:
– Так останемся в Петербурге.
– Конечно, останемся.
– Я не имею ничего против.
– Мне бы интересно знать, против чего ты была бы против… – заметил он, с чуть заметной усмешкой.
Графиня ничего не ответила.
Супруги разошлись по своим комнатам.
– Жена – ангел! Ангел – это дух… Брак как мой – цепь из цветов… Но увы, и дух, и цветы бывают подчас очень тяжелы… – размышлял граф.
Он решил несколько изменить свою жизнь и ввести свою жену в круг своих прежних друзей. Ему понравилась оригинальная мысль – присутствия супружеской пары в среде веселящегося Петербурга.
Он предложил ей быть его товарищем.
Это ее несколько удивило, но неопытная молодая женщина всецело доверилась своему мужу, вполне уверенная, что граф знает петербургское общество лучше, чем она, и введет ее в приличный круг.
Супруги начали развлекаться.
Царство оперетки и шансонетки, угар пикников, разухабистые песни цыган и разных интернациональных хоров, спертый воздух отдельных кабинетов – вот мир, который открылся перед ними, мир, привычный для графа и вначале только любопытный для графини.
Эта атмосфера действует одуряюще и, быть может, Конкордия Васильевна постепенно бы втянулась в эту жизнь бессонных ночей, постоянного разгула, где, по выражению современного романса: «за стаканом пьют стакан, в голове туман, туман».
Сколько молодых женских жизней гибнет под звуки разухабистой цыганской песни, бессмысленной, но всегда наглой шансонетки, звон стаканов и растлевающей атмосферы «первоклассных кабачков».
Первые шаги этих жертв заманчивых оргий робки и нерешительны, затем идет постепенно засасывание этой тиной, и очень скоро молодая женщина, нервы которой достаточно притупились для эстетических наслаждений, требует все более и более эксцентричных удовольствий, и из нее делается изящная, соблазнительная на вид, но глубоко развращенная «жрица веселья», представительница веселящегося Петербурга.
Она напоминает собою упавший с дерева прекрасный по наружности плод со сгнившей сердцевиной.
Но, к счастью, для графини Белавиной ее муж оказался таким же плохим руководителем своей жены в петербургском полусвете, как и в первых месяцах ее замужества в заграничном уединении и в «свете».
Он не сумел показать ей все наслаждение этой увлекательной для юности жизни с казового конца.
Он не понимал, что яд надо давать в сладких пилюлях, в малых дозах, чтобы приручить к нему здоровый организм, иначе он вызовет тошноту.
Это и случилось с молодой графиней.
Она смотрела наивными глазами на окружающее ее неприкрытое бесстыдство, даже начала улыбаться ему, как вдруг ей внезапно было нанесено страшное оскорбление, и глаза ее открылись.
Однажды после спектакля в Малом театре супруги отправились ужинать вдвоем в отдельный кабинет одного из модных французских ресторанов.
Граф Владимир Петрович, усиленно залив обед, был сильно навеселе. Шампанское за ужином усилило опьянение.
Он вышел пройтись по общей зале ресторана, оставив дверь кабинета полуоткрытой.
Не прошло десяти-пятнадцати минут, как в кабинет смелой, привычной походкой вошла одетая в бальное платье красивая, хотя сильно ремонтированная женщина с большими наивными темно-синими глазами, с пепельными волосами, мелкие завитки которых спускались на лоб.
Она вошла и села на только что покинутое графом кресло.
Графиня удивленно оглядела непрошеную посетительницу.
Внезапность ее появления и развязность, с которой она уселась, поразили Конкордию Васильевну.
– Граф, ваш муж, совсем пьян… – начала незнакомка, – и лезет ко мне. Я бы лично против этого ничего не имела, так как это значило бы только вспомнить прошлое, что для всякой женщины легче, нежели начинать сначала. Но у меня явилась мысль, сделав счастливым сегодня графа, осчастливить еще одного человека.
Пепельная блондинка фамильярно подмигнула графине.
– Что вам здесь угодно?.. Я вас не понимаю… – опомнилась наконец та.
– Князь Девлетов обворожен вами, и я взялась это ему устроить… А за что берется Маруся – она делает… Да и почему, если ваш муж меняет вас на меня, то вам…
– Замолчите… Подите вон!.. – вскочила, наконец, поняв ее, графиня.
– Ого! Как хотите, так я беру графа… – встала балетная Маруся – это была она – и вышла из кабинета.
Конкордия Васильевна стояла несколько мгновений как бы в каком-то оцепенении, затем быстро надела шляпку и бросилась из кабинета по коридору к выходу.
Лицо ее носило выражение такой несвойственной ей строгости и решимости, что лакеи не посмели остановить ее.
Швейцар накинул на нее ротонду и Конкордия Васильевна, выскочивши на улицу, бросилась в сани первого попавшегося ей извозчика и приказала ему ехать домой.
Несмотря на теплый мех ротонды и оттепель на дворе, графиня Белавина вся дрожала от непрерывного внутреннего озноба.
Возвратившись домой, она прямо прошла к себе в спальню и имела мужество позволить себя раздеть горничной, не выдав при ней своего волнения.
Когда та удалилась, Конкордия Васильевна вскочила с постели, босая побежала к двери, заперла ее на ключ и только тогда, вернувшись на кровать, упала ничком в подушки и глухо зарыдала.
Всю ночь она не осушала глаз.
Никогда не видавшая не только горя, но малейшего огорчения графиня Конкордия считала себя окончательно сраженной обрушившимся на нее несчастьем.
Несчастье, впрочем, действительно было велико.
Созданный ею кумир, в лице ее мужа, вдруг внезапно упал с своего пьедестала и валялся, разбитый вдребезги, в грязи.
Чувство любви – любви, освященной клятвою перед алтарем Бога, было безжалостно поругано.
Он сам, этот человек, ее муж, толкнул ее в омут, где первая встречная женщина считала себя вправе нанести ей жестокое оскорбление.
Это оскорбление именно и усугублялось тем, что было нанесено без желания оскорбить – женщина, предложившая ей позор и преступление, не находила этот поступок ни позорным, ни преступным и считала ее, графиню Конкордию, способной согласиться на ее предложение.
Это ли не ужас!
Позор, преступление считается до того обычным среди того общества, в которое ввел ее муж, что самые гнусные предложения в этом смысле делаются с наивной улыбкой, превращающейся в не менее наивное недоумение в случае отказа.
Перед духовным взором Конкордии Васильевны неотступно стояло наивное выражение хорошенького личика балетной Маруси, предлагавшей ей заменить мужа любовником.
Марусе казалось это так просто.
Сколько ужаса в этой простоте.
Все это проносилось в разгоряченном мозгу графини Конкордии, который жгла, как раскаленная капля свинца, одна страшная мысль, что в это положение поставил, в это общество ввел ее никто другой, как ее муж.
Ужели он сам, своими руками хотел разбить свое счастье, развратить собственную жену?
Это было чудовищно!
Молодая женщина с ужасом старалась отогнать от себя эту мысль, а между тем все, ею пережитое, виденное, слышанное и лишь теперь в эту бессонную ночь передуманное, говорило, что это так.
В то время, когда уже довольно позднее, но сумрачное петербургское утро пробилось сквозь опущенные гардины спальни молодой женщины и осветило ее лежащею на кровати с открытыми опухшими от слез, отяжелевшими от бессонной ночи глазами, граф Владимир Петрович только что уснул у себя в кабинете тем тяжелым сном кутившего всю ночь человека, которым сама природа отмщает человеку за насилие над собою дозволенными излишествами.
Когда он проснулся, был уже второй час дня.
Подняв с подушки свою отяжелевшую голову, граф обвел вокруг себя посоловелыми глазами и начал с усилием припоминать происшествия минувшей ночи.
Он чувствовал себя совершенно разбитым физически, и к этой усталости тела с наплывом воспоминаний присоединилось нравственное утомление.
Воспоминания были не полны и отрывочны, но в общем он сознавал лишь одно, что он в первый раз изменил своей жене.
Но куда девалась его жена? Он не нашел ее, вернувшись в кабинет. Положим, он задержался довольно долго в веселой компании. Но она могла подождать. Она – его жена.
Он припоминал, что он тотчас хотел ехать домой, но Маруся так мило просила его остаться… Он был очень пьян и позволил себя уговорить, она его раззадорила тем, что сказала, что жена его бросила, а он бежит за ней просить прощения.
Он остался и потерял власть над собой.
Им овладела Маруся.
Но куда девалась его жена?
