Текст книги "Жертвы Ялты"

Автор книги: Николай Толстой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 42 страниц)

Из всей власовской армии остались только Власов, Буняченко и еще несколько офицеров. В тот же день – 12 мая – в 2 часа дня от замка в Шлюссельбурге отъехало несколько машин. Донахью тепло распрощался с Власовым, открыто посетовав, что тот не воспользовался предложенной ему возможностью скрыться. В колонне было 8 грузовиков, её сопровождал американский автомобиль. Но ехали они недолго. Километра через полтора путь им преградила замаскированная машина. Пленники увидели, что во главе колонны пристроился мрачный грузовик с красной звездой на борту. Из кузова выпрыгнули двое – батальонный комиссар Красной армии Якушев и бывший капитан РОА Кучинский, которого угрозами заставили опознать своих бывших командиров. Подойдя к первому грузовику, заглянули внутрь – там сидел Буняченко. Якушев приказал ему выйти, но тот заявил, что он пленник американцев и едет к их высшему командованию, а потому выйти отказывается. Якушев, понимая, что американцы следят за ним, проворчал что-то и пошел дальше, тем более что Кучинский не опознал бывшего командира 1-й дивизии РОА. Они продолжали обход, заглядывая по очереди во все грузовики. Генерал Власов сидел в последнем – Якушев узнал бы его даже без помощи Кучинского. Оружия у руководителей РОА не было, так что сопротивляться они не могли. Власов, сопровождаемый лейтенантом Ресслером, вместе с Якушевым и Кучинским дошел до машины, в которой сидел американский офицер. Ресслер немного говорил по-английски, и Власов потребовал через него, чтобы ему, как пленнику американцев, позволили проехать беспрепятственно. Американец безучастно выслушал переводчика и ничего не ответил: то ли не понял, то ли сделал вид, что не понял.

Оценив ситуацию, комиссар Якушев вытащил пистолет. Власов тут же распахнул шинель и предложил комиссару застрелить его, на что Якушев ответил: «Тебя не я буду судить, а товарищ Сталин!» В этот момент на одном из американских грузовиков заработал двигатель, машина резко развернулась и с дикой скоростью помчалась назад по дороге. Много лет спустя Ресслер вспоминал, как в ту минуту у него мелькнула надежда, что этот грузовик успеет доехать до Шлюссельбурга и обратно и привезет на выручку капитана Донахью. Но в мае 1945 надежды быстро вспыхивали и так же быстро гасли – Якушеву удалось без всяких помех усадить Власова и Ресслера в грузовик, и их повезли мимо Шлюссельбурга, вдоль полей, где братались советские и американские солдаты, и высадили в штабе корпуса советских войск, где за праздничным столом союзники праздновали победу над нацизмом.

Якушев отправился в штаб и вскоре вернулся с сияющим от радости советским полковником, который потребовал от Власова подписать официальный документ о сдаче РОА в плен. Власов отказался, объяснив, что РОА больше не существует.

Дальнейшая судьба этого человека, с которым были связаны надежды многих русских, долгое время оставалась тайной. Капитан Донахью, узнав о похищении Власова в лесу, выслал несколько поисковых партий в разных направлениях, но все было напрасно *683. Даже месяц спустя представители ВКЭСС докладывали, что «местонахождение Власова и Жиленкова неизвестно» *684, а государственный секретарь США Грю заявил, что в случае, если они будут пойманы, их следует выдать Советам *685. Лишь через год американцы сообщили, что Власов был передан Красной армии. Но даже это сообщение, умышленно или нет, было неточным. В нем говорилось, что Власов «был передан Советам чехословацкими властями после ареста в Праге 5 мая 1945 года» *686.

Впоследствии было установлено, что после ареста Власова доставили во фронтовую штаб-квартиру СМЕРШа около Дрездена, там его допросили и затем самолетом отвезли в Москву *687. 12 августа 1946 года московское радио передало сообщение, в котором впервые после ареста Власова упоминалось его имя:

На днях Военная Коллегия Верховного Суда СССР рассмотрела дело по обвинению Власова А.А., Малышкина В.Ф., Жиленкова Г.Н., Трухина Ф.И., Закутного Д.Б., Благовещенского И.А., Меандрова В.И., Буняченко С.К., Зверева Г.А., Корбукова В.Д. и Шатова Н.И. в измене Родине и в том, что они, будучи агентами германской разведки, проводили активную шпионско-диверсионную и террористическую деятельность против Советского Союза, т. е. в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 58–1 «Б», 58–8, 58–9, 58–10 и 58–11 УК РСФСР. Все обвиняемые признали себя виновными в предъявленных им обвинениях.

В соответствии с пунктом 1 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 года, Военная Коллегия Верховного Суда СССР приговорила обвиняемых Власова, Малышкина, Жиленкова, Трухина, Закутного, Благовещенского, Меандрова, Буняченко, Зверева, Корбукова и Шатова к смертной казни через повешение. Приговор приведен в исполнение.

Все названные в этом сообщении, за исключением Трухина, Зверева, Благовещенского и Власова, были переданы Сталину американскими военными властями при обстоятельствах, которые в некоторых случаях так и остались тайной. В частности, непонятно, почему репатриация ряда важных лиц была отложена более чем на год *688. Так, по утверждению профессора Оберлендера, Мальцева до передачи советским властям в мае 1946 года перевезли сначала в Бельгию, а затем – в США. Относительно Мальцева имелся специальный приказ за подписью генерала Паттона (американцев интересовала военная информация, которой располагал бывший советский офицер). Кроме того, в пленных могла быть заинтересована американская разведка. По крайней мере один русский генерал, избежавший репатриации, рассказал мне, что после интернирования в нейтральном Лихтенштейне его навещал не кто иной, как Аллен Даллес, работавший тогда в Швейцарии *689.

Цитированное выше коммюнике в течение 27 лет оставалось единственным в СССР и за его пределами источником информации о судьбе Власова. В начале 1973 года в советском юридическом журнале «Советское государство и право» впервые появился отчет о суде над Власовым – возможно, вследствие того, что именно в это время КГБ обнаружил существование «Архипелага ГУЛага» А. Солженицына, в котором сочувственно говорится о судьбе Власова и его последователей. Главная цель статьи, написанной в очень резком тоне, была убедить читателя, что Власов несомненно был предателем и врагом советского народа *690. Она начинается с утверждения, что Власов отказался от реальной возможности спасти свою 2-ю ударную армию на Волховском фронте в июне 1942 года и умышленно выбрал плен. Здесь не место подробно опровергать это обвинение, но во всех авторитетных источниках неизменно говорится об отважном и упорном сопротивлении Власова. Он попал в окружение вследствие ошибок Сталина при планировании наступления под Харьковом и при создавшихся обстоятельствах не мог спасти свою армию *691.

Основная часть статьи состоит из ожесточенных нападок на РОА и её руководителей, которыми, как утверждает автор, двигали исключительно самые низкие мотивы. Он, впрочем, признает:

На следствии и в ходе судебного процесса Власов упорно отрицал и всячески уходил от ответственности за организацию шпионажа, диверсий и террористических актов в тылу советской армии, а также отрицал свое непосредственное участие в расправе над антифашистами в лагерях военнопленных и в частях «РОА». Тут его приходилось изобличать показаниями других обвиняемых, свидетелей, очными ставками и вещественными доказательствами.

Эти сведения о судебных заседаниях представляют несомненный интерес. В другом месте мы читаем:

Заявляя… о своих переговорах с Крёгером и Радецким, Власов вставал в позу «крупного политического деятеля»: да, я, дескать, вел вооруженную борьбу с советской властью и призывал к повстанческой деятельности в тылу советской армии. Я хотел использовать помощь СС и СД для подготовки организаторов вооруженной борьбы с Советами на территории СССР, но подготовкой шпионов и диверсантов для гитлеровцев я не занимался.

Не знаю, – говорил Власов, – может быть, мои подчиненные и делали что-нибудь в этом направлении, но без моего ведома *692.

Наконец, удалив явно появившиеся при «редактуре» резкие инвективы в адрес членов КОНР, мы получим, быть может, подлинный отрывок из заключительного слова Власова:

Я успел сформировать… армию для борьбы с советским государством. Я сражался с Красной армией. Безусловно, я вел самую активную борьбу с советской властью и несу за это полную ответственность.

С последней фразой согласится, пожалуй, всякий русский – каковы бы ни были его убеждения. Со времени окончания гражданской войны и до сегодняшнего дня Андрей Власов – единственный русский, который вел открытую политическую и военную борьбу на русской земле против советского режима. Оценка роли РОА грядущими поколениями будет зависеть от судьбы самой России.

13. Массовые репатриации в Италии, Германии и Норвегии

Вопреки инспирированным или просто слухам, ходившим в те годы, никто из казаков никогда не воевал против англичан или американцев. Но одно «русское» формирование действительно сражалось в Италии, в составе армий Кессельринга и фон Фиттингофа, – это была 162-я Тюркская дивизия, сформированная из жителей Кавказа и Средней Азии, которые либо оказались в немецком плену, либо бежали на Запад после Сталинградской битвы. Летом 1944 года, после обучения в Силезии, дивизия была отправлена на итальянский фронт и, потерпев вначале несколько поражений, впоследствии прекрасно проявила себя в странной войне, развернувшейся на итальянском фронте, где калмыки из среднеазиатских степей воевали против американских японцев *693.

По мере постепенного продвижения кампании на север Италии многие солдаты дивизии сдались союзникам добровольно либо были взяты в плен. На протяжении 1944 года таких пленных перевозили пароходом в Египет, а затем переправляли в СССР через Ближний Восток. Но весной 1945 года появилась возможность использовать более прямой путь – через Дарданеллы и Черное море, и 22 марта группа из 1657 бывших солдат дивизии отплыла в Одессу из Таранто, где находился большой лагерь для советских пленных и освобожденных союзниками советских граждан, под началом советской репатриационной миссии генерала Судакова. По прибытии в лагерь солдатам выдавали английскую форму, снабжали палатками и едой, в остальном же они были предоставлены самим себе и развлекались как могли, например, устроили самодеятельный театр, где можно было увидеть в великолепном исполнении киргизские пьесы и сванские танцы или послушать осетинский хор. Но 22 марта большинство обитателей лагеря поднялись по шаткому трапу на борт английского судна «Арава». С палубы за ними наблюдали майор Грамасов из советской репатриационной комиссии и капитан Деннис Хиллс, старший офицер английской охраны, говоривший по-русски.

Хиллс вспоминает, что пленные шли на судно вполне охотно *694, заминка возникла лишь однажды, и то, как объяснили Хиллсу, просто потому, что один из репатриантов был пьян. Вскоре все были на борту, и «Арава» вышла в море. Лишь когда корабль пересек Эгейское море и шел через Дарданеллы, некоторые начали выказывать смутное недовольство, волноваться, не зная, что ждет их на родине. Хиллса засыпали вопросами. Многие говорили, что воевали в антифашистских партизанских отрядах. Их жалобы были робкими, хотя и горькими. Но большинство – люди малообразованные, а то и вовсе неграмотные – с чисто восточным фатализмом ждали неизбежного. Хиллсу их страхи казались преувеличенными: ведь, судя по тому, что он читал и слышал о СССР в последние четыре года, правительство этой страны считало делом своей жизни свержение деспотии и осуществление демократических свобод, и он живо представлял себе, с каким почетом встретит родина вернувшихся солдат.

Но на мрачной одесской набережной – ставшей для многих противоположным берегом Стикса – прибытие английского судна было встречено молчанием и равнодушием, а советская комиссия по встрече военнопленных состояла из канонерской лодки, которая проводила их в гавань. Первые два дня судном вообще никто не интересовался. Наконец, на третий день началась высадка. Майор Грамасов сверял по списку имя каждого, покидавшего корабль. На набережной они построились и строем ушли, а Деннис Хиллс, которому изрядно наскучила жизнь на борту «Аравы», получив пропуск, ринулся в опустевший порт.

На площади он наткнулся на своих подопечных: стоя под гигантскими портретами Сталина, они выслушали речь какого-то партийного оратора, потом строем ушли. От прохожих, шнырявших по площади в надежде раздобыть курево, Хиллс узнал, что военнопленных отправляют в специальный концентрационный лагерь за городом. Потом он не раз встречался с русскими на Западе, но это первое знакомство с Советским Союзом на многое открыло ему глаза.

Когда «Арава» пустилась в обратный путь, на её борту находились освобожденные из немецких лагерей французы, которых корабль доставил в Марсель. Здесь на борт поднялись 1950 русских из близлежащего лагеря *695, и «Арава» снова направилась на восток. Но Деннис Хиллс сошел в Таранто и в Одессе больше не бывал. Весь этот эпизод оставил у него крайне неприятное впечатление. Кстати, переводчиком на судне был эмигрант, с детства живший в Италии, но в Одессе советские его похитили, и никто его больше не видел.

Основной состав Тюркской дивизии сдался в плен в районе Падуи после капитуляции немецкой армии в Италии в мае. Союзные офицеры не раз возмущались тем, что эти не немецкие солдаты рейха воевали до последнего, и этот довод часто приводился для оправдания сурового обращения с пленными *696. В действительности некоторые дезертировали до окончания боев, а тот факт, что многие в отчаянии продолжали воевать, не удивителен. Они знали, что ждет их, если они сдадутся. Один из солдат дивизии, азербайджанец, за несколько месяцев до описываемых событий попал в плен к американцам, был отправлен в СССР через Ближний Восток и оказался в лагере в Сибири, откуда его вскоре послали на фронт, в штрафной батальон. Штрафные роты занимались в основном очисткой минных полей: в опасные места высылались под автоматными дулами группы, одна за другой очищавшие поле от мин ценой собственной жизни. Азербайджанец, о котором мы рассказываем, ухитрился ускользнуть от охраны и пересечь линию фронта. После допроса ему позволили присоединиться к его прежней дивизии, воевавшей в Италии. Там он рассказал о случившемся с ним, чем, естественно, отбил у своих однополчан желание перебегать к союзникам *697.

После сдачи в плен солдат 162-й Тюркской дивизии перевезли поездом в Таранто, и через несколько недель они отправились на корабле в Одессу. Это путешествие уже не было таким безоблачным, как то, что описывал Деннис Хиллс. Перед отправлением один мулла сжег себя в знак протеста против репатриации, многие утопились в Черном море, предпочтя смерть исправительно-трудовому лагерю *698; некоторым помешали покончить с собой – в их числе был врач-азербайджанец, оказавшийся впоследствии в лагере на Воркуте *699. Все бойцы дивизии получили по 20 лет. Большинство попало на самые трудные и опасные работы по расчистке затопленных немцами донецких угольных шахт. Об этом Деннис Хиллс узнал в 1948–49 годах от допрашиваемых им по долгу службы немецких военнопленных, вернувшихся на Запад.

Но были и такие, кто не попал ни на Воркуту, ни в Донбасс. Осенью 1945 года Хиллсу было поручено сопровождать группу русских военнопленных, выписанных из военного госпиталя в Удине в северной Италии. Госпиталь был «очень мрачным местом», там лежали в основном тяжелораненые, подорвавшиеся на минах, у большинства были ампутированы конечности, от многих, страдавших раком или туберкулезом, исходил неприятный запах. Относительно этих несчастных была достигнута договоренность с советской миссией: Советы настаивали, чтобы госпиталь был им передан целиком, со всем оборудованием, но англичане твердо стояли на своем, и Советам досталось то, чего они, судя по всему, домогались в последнюю очередь, – одни раненые.

Раненым была предоставлена возможность выбрать, возвращаться на родину или нет. Они решили вернуться – наверное, считая, что дома за ними будет лучший уход. В санитарном поезде их перевезли в советскую оккупационную зону Австрии. Отстояв в Земмеринге локомотив, который Советы, как у них было принято, попытались захватить, англичане довезли своих подопечных до австро-венгерской границы. Там несчастным страдальцам пришлось целые сутки промучиться в ожидании советских представителей, а когда те наконец появились, выяснилось, что разгрузка начнется только после того, как капитан Хиллс подпишет документ, удостоверяющий дурное обращение англичан с ранеными. Это требование рассмешило Хиллса, и он прямо сказал советским представителям, что они сами, задержав свой приход на сутки, виноваты в ухудшении состояния раненых. Впрочем, вслед за тем он их удивил. Не скрывая презрения к служакам идеологии, не способной существовать без подобных обманов, жестоких и в то же время явно рассчитанных на дураков, он преспокойно подписал обвинительный документ. Раненых сгрузили на телеги, запряженные лошадьми. Многие были без сознания. С теми, у кого не было конечностей, не церемонились: эти обрубки бросали вповалку, одних на других. Погрузка кончилась, телеги потащились в гору, и несчастные жертвы порочного круга борьбы между схожими идеологиями – национал-социализмом и социализмом в одной отдельно взятой стране – скрылись из поля зрения Хиллса.

Впрочем, не всегда репатриация проходила по плану. В лагере в Аверсе, под Неаполем, находилось 800 чеченцев, ингушей и других советских мусульман. Комендантом лагеря был полковник артиллерии Чарлз Финдлей. Вскоре после дня победы пришел приказ доставить этих советских граждан в Легхорн для отправки их домой советской репатриационной комиссией. В поезде пленных сопровождали два офицера – американец и англичанин Джордж Хартман, бывший белоэмигрант; от него и получены эти сведения. Полковник Финдлей, человек и по наружности, и по характеру недюжинный, с явным неудовольствием воспринял поставленную перед ним задачу и выполнил её совсем не так, как предполагали в военном министерстве, тем более в МИДе. Правда, в Легхорн поезд прибыл по расписанию, но оттуда на всех парах пошел назад. В Неаполе пленных быстро погрузили на корабль, направлявшийся в Египет, где бывшие советские граждане были переданы под защиту короля Фарука.

Король Фарук, муфтий Иерусалимский, секретариат Арабской лиги и другие мусульманские руководители, пытаясь помочь оказавшимся в опасности единоверцам, решили, что каждая арабская страна примет определенное число советских мусульман. Через много лет после войны Деннису Хиллсу стало известно, что группа из 100 кабардинцев, которых он при проверке гражданства спас от выдачи в СССР во время операции «Восточный ветер» (май 1947 года), попала в Дамаск и живет там до сих пор. Точная цифра спасенных неизвестна, но в 1946 году на Западе находилось предположительно около 80 тысяч мусульман, и непохоже, чтобы их насильно репатриировали *700.

Уже в начале мая 1945 года было решено «в принципе принять предложение Вышинского о перевозке пленных по суше». 22 мая представители советского высшего командования, с одной стороны, ВКЭСС и штаб-квартиры союзных войск, с другой, встретились в Галле *701и подписали соглашение, в котором говорилось:

Все бывшие военнопленные и граждане СССР, освобожденные союзными силами, и все бывшие военнопленные и граждане союзных держав, освобожденные Красной армией, будут переданы через передовые линии каждой армии представителям соответствующих армий с каждой стороны.

Далее перечислялись приемно-передаточные пункты и подчеркивалось: «Выдача должна начаться через 24 часа после подписания этого документа…».

Еще до соглашения советским властям было передано около 20 тысяч человек *702. Бывший капитан Красной армии вспоминает, как американцы выдали Советам через Эльбу 3 тысячи человек из лагеря в Плавене. 14 мая за пленными прибыла «огромная колонна студебеккеров». Никакого сопротивления или организованного протеста не было: лагерь находился в руках «партийного комитета» *703. Бежать, судя по всему, удалось только этому капитану.

Подписание Галльского соглашения придало процессу ускорение. К 4 июля в советскую зону Германии было передано не менее полутора миллионов русских *704. Вряд ли нам когда-нибудь станет доподлинно известно, сколько из них возвращалось добровольно, сколько было принуждено к этому и насколько союзные офицеры были в курсе желаний репатриируемых. Но из свидетельств участников этих операций складывается довольно стройная картина. Русские напоминали людей, вышедших на яркий солнечный свет после заточения в пещере. Ошарашенные и сбитые с толку, они покорно шли, куда их вели. Времени для раздумий не было, а рассказы о том, что ждет их на родине, до них пока не дошли.

В середине апреля 1945 года американская армия передала лагерь для русских перемещенных лиц в Гисене в распоряжение генерал-майора Бевина Вильсона, работавшего для Международной Комиссии помощи беженцам (МКПБ). Его воспоминания о жизни обитателей лагеря нисколько не напоминают рассказы тех, кто описывает страх или жестокость. В бараках жило около 5 тысяч человек, и почти все они дружно занимались разграблением окрестных деревень, активно участвовали в операциях черного рынка, пели, танцевали и вообще всячески развлекались. Вильсон пишет:

Мы обнаружили, что на 4439 человек имелось всего 1789 коек, и, разумеется, спальное место, предназначенное для одного, делили двое, особенно после обеда, когда все бараки занимались тем, что французы определяют словом «l'amour». Те же, кому не нашлось пары, спали на перевернутых буфетах, или составленных вместе столах, или же прямо на полу.

Впрочем, и здесь, как почти повсюду, где собирались русские, многие предпочитали любви – выпивку, но её нелегко было достать. Вильсон вспоминает:

До открытия столовой, где давали пиво, невозможно было раздобыть какие-либо напитки. В первые дни после нашего прибытия 12 перемещенных лиц умерли ночью: они по ошибке выпили хлороформ, приняв его за спиртное. Их похоронили на территории лагеря.

Имелись и другие развлечения, менее опасные, например, «каледонский рынок».

В один прекрасный день на городскую площадь явились двое – один был переодет медведем, другой изображал поводыря. Медведь лапал всех случившихся поблизости женщин и вообще выглядел очень натурально, так что маленькие дети поначалу испугались, но потом привыкли и радостно бежали за ним.

Наконец пришло время им возвращаться в Россию. На американских десятитонках их доставили на железнодорожную ветку в лесу и посадили на поезд. 6 июня отбыла последняя группа. Все они, по воспоминаниям генерала, возвращались охотно. Впрочем, в отличие от генерала Вильсона, они вряд ли представляли себе, что ждет их на родине *705.

Через несколько недель после дня победы границы восточной и западной оккупационных зон в Германии и Австрии были пересмотрены. 29 июня американский генерал Клей встретился в своем штабе с маршалом Жуковым для обсуждения деталей соглашения.

Маршал Жуков поднял вопрос о советских гражданах – бывших пленных – ныне перемещенных лицах… [Он] потребовал, чтобы лагеря сохранились в том виде, в каком есть, с целью передачи их Советам… Советы предлагают, чтобы американцы приняли и переправили всех перемещенных лиц, кроме русских… Генерал Клей сказал, что американцы позволят остаться тем, кто не желает уезжать, но русских брать не будут, разве что случится ошибка, которую можно будет потом исправить *706.

Это был удобный способ сбыть с рук большое количество русских, не используя и без того скудные транспортные средства. О том, как соглашение проводилось в жизнь, рассказал капитан Н.Ф. Чоунер, отвечавший за один из таких лагерей. Лагерь находился в Мекленбурге, и среди его обитателей было 2 тысячи русских. На Чоунера они произвели впечатление простых, неприхотливых людей. Но он знал, что уготовило им советское правительство, так как еще до продвижения в этот район советских войск из лагеря увезли несколько групп русских. Их сопровождал знакомый Чоунеру офицер. Он рассказал затем, что еще до того, как поезд с русскими пленными прибыл в район расположения Красной армии, он был окружен вооруженной охраной, и пленных (почти все они были вывезены немцами на принудительные работы) увели в соседний лес. Вскоре оттуда послышалась стрельба, не смолкавшая в течение нескольких минут. И основательно поредевшая колонна вышла из леса. А на границе между зонами висели приветственные плакаты, и оркестр играл веселые мелодии.

Вскоре после этого стало известно, что 4 июля район займет Красная армия. За несколько дней до этого в лагерь явились люди в штатском (несомненно, сотрудники СМЕРШа) и начали принимать дела. Показательно, что одним из первых пострадал от их недовольства некий активист, назначивший себя в лагере «комиссаром». Он постоянно превозносил советский режим и уговаривал обитателей лагеря вернуться на родину, но ничего не помогло: первую ночь пути на родину он провел среди своих соотечественников во рву. Его дальнейшая судьба нам неизвестна.

Среди перемещенных лиц, людей по большей части малообразованных, выделялся русский инженер, вывезенный немцами вместе с женой. Понимая, что после репатриации их с женой сразу разлучат и отправят в разные лагеря, он умолял англичан разрешить ему и жене присоединиться к группе нерусских пленных, уходившей вместе с английскими войсками. Чоунеру очень хотелось помочь этому симпатичному человеку, но приказ не давал ему такой возможности, и инженеру пришлось разделить участь прочих обитателей лагеря. О судьбе таких, как он, сведения отсутствуют, однако один из офицеров, коллег Чоунера, покидавший лагерь в числе последних, вспоминает, что новоприбывшие комиссары в это самое время уже руководили возведением огромных виселиц. Виселицы были весьма подходящим символом коммунистической власти, и предназначались отнюдь не для украшения. А вот бывшие жители прибалтийских республик, оккупированных СССР, не подлежали репатриации, и капитан Чоунер специально проследил за тем, чтобы их своевременно вывезли из лагеря *707.

Для Верховного командования союзных войск наличие такого огромного числа русских представляло большую проблем) и не только потому, что их надлежало кормить и обеспечивать крышей над головой. В воспоминаниях о первых месяцах мира неизменно повторяются рассказы о повальном пьянстве, о насилиях и грабежах, которыми занимались освобожденные русские. Около русского поселения русских рабочих, например, была зверски изнасилована и изуродована дочка фермера, – и таких историй было немало *708.

Британским и американским военным, занимавшимся репатриацией, последняя должна была казаться единственным способом управиться с этой дикой ордой. Да и что другое могли предложить союзники? Многие понимали, что жить в Советском Союзе трудно, даже страшно. Но как было не прийти к выводу, что таких людей способен держать в узде только жесткий режим! С друге стороны, лишь немногие русские решительно отказывались возвращаться. Вероятно, многие догадывались о том, что ждет их в СССР, но уж слишком были они замордованы, слишком привыкли к тому, что их все время куда-то гонят, награждая вместо объяснений ударами и пинками, и поэтому не представляли себе, что могут чего-то добиться протестами. Нередко сами обстоятельства отбытия этих русских подтверждали их неизбывное варварство. Генерал Вильсон и другие очевидцы вспоминают:

Обычно перед отъездом из лагеря русские [перемещенные лица] все крушили… явно находя особое удовольствие в ломке мебели, автомашин, порче электроприборов, битье окон и вообще уничтожении всего, что легко и с большим шумом поддавалось уничтожению.

Вильсон объясняет эту страсть к разрушению ненавистью ко всему немецкому. Однако нам представляется более правдоподобным объяснение поляка, длительное время соседствовавшего в камере на Лубянке с русским. Поляка поразило отсутствие у его соседа инстинкта собственности и уважения к вещам, непригодным для немедленного употребления. Это в какой-то степени может объяснить, почему советская армия разрушает все на своем пути. Солдаты просто не отдают себе отчета в ценности плодов труда поколений и не понимают, что, уничтожая такие вещи, наносят непоправимый вред цивилизации. Эта варварская точка зрения дает им большие преимущества в войне. *709.

Точно в таких же словах еще Геродот мог бы описать какое-нибудь дикое племя гиперборейцев.

Варвары ли в России установили режим или режим породил и воспитал варваров – особый вопрос. Как бы там ни было, но большинство английских и американских офицеров с облегчением воспринимали отъезд своих необузданных подопечных, нимало не задумываясь над их дальнейшей судьбой. Сомнения и раздумья возникли после первых, проведенных в спешке, майско-июньских операций. Число перемещенных лиц значительно сократилось, а сопротивление репатриации стало более открытым – быть может, потому, что каким-то образом просочилась информация о судьбе репатриированных, а может, напоследок остались те, кто был особенно тверд в решении не возвращаться. До сих пор случаи открытого сопротивления среди перемещенных лиц были относительно редки. Полковник Верной МакТукин, в мае 1945 года назначенный штабным офицером в американскую 94-ю пехотную дивизию и отвечавший, помимо прочего, за 55 тысяч русских перемещенных лиц, вспоминает, что большинство возвращалось на родину добровольно и в мае 1945 года американским солдатам не пришлось применять силу *710.

В соглашении, заключенном Клеем и Жуковым 20 июня, оговаривалось, что в районах, подлежащих передаче в советскую зону оккупации, советские граждане остаются в местах пребывания; помимо этого, в советскую зону будет переведен новый контингент перемещенных лиц, находившихся западнее. Артиллерийский офицер Джеффри Данн руководил «перевозкой русских… в Магдебург, тогда еще входивший в британскую зону; там их разместили в лагере, где им предстояло дожидаться передачи этого района советским властям по окончательном уточнении границ оккупационных зон» *711. Всего союзники перевели в район, ставший 4 июля советской оккупационной зоной, 165 тысяч таких советских граждан, и через 10 дней утроба советского государства поглотила их. Всего к этому времени союзными войсками было выдано 1584 тысячи человек, и число выдаваемых ежедневно становилось все меньше и меньше *712. В то же самое время союзные офицеры стали замечать, что некоторые репатрианты не желают возвращаться. Вот что пишет английский лейтенант Майкл Бейли: