Текст книги "Медиум"

Автор книги: Николай Буянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

– Я вообще-то студент второго курса.

– О Боже! И что вы изучаете? Классическую литературу?

– Приборы точной механики в политехническом.

Алла собралась было съязвить, но Алёнка величественно, как королева, отняла трубку.

– Это я, Валер. Как дела? Можно сходить, дома у меня сейчас ураган. А, не бери в голову. Жди, скоро выйду.

«Абсолютно мой профиль, – подумала Алла, глядя сбоку на дочь. – Политехнический! Бог ты мой! Единственная польза – это, кажется, он уговорил Алену заняться'всерьез английским. Мне это оказалось не под силу. Сейчас она болтает уже получше их „тичера“ – очкастой мымры, лет сто назад окончившей вечернее отделение пединститута».

«Валера!» – Алла хмыкнула. Хорошо еще, что дочь не влюблена в этого мальчишку. По всему видно, не влюблена. Мелковат. Девочка красавицей растет и умницей. У неё должна быть другая дорога. Вот только гимнастика… Ну да утрясется.

Глава 7
ДРУГ ДОМА

Игорь Иванович сидел за письменным столом и смотрел в одну точку, которая располагалась на гладкой стене перед ним. Ему не было нужды заглядывать в альбом с фотографиями на столе, он и так знал их наизусть – каждый штришок. На всех в разных ракурсах была запечатлена ксилограмма с несколькими сотнями значков. То, что Алёнка обозвала фолиантом.

Ключ к письменам был достаточно сложен. Игорь Иванович продвигался медленно, шаг за шагом, будто нащупывая нить во тьме (расхожий оборот, но точнее придумать невозможно). И чем дальше он шел, тем непонятнее становились ощущения, вызываемые неизвестно чем – или кем? Это трудно было объяснить словами. Он попытался как-то раз. не жене, конечно, они уже целую вечность говорили на разных языках, а, как ни странно, «другу дома». Вообще-то он имел на это право – как человек, который привез документ из экспедиции.

– Я не хочу об этом, – упрямо сказал Георгий.

– Почему? Боишься, донесу в медкомиссию, и тебя не пустят больше на раскопки?

– Да ну тебя. Я не сумасшедший, говорю сразу.

– Естественно. Твои галлюцинации там, на Тибете, можно объяснить сотней причин. Вы не акклиматизировались, высокогорье, усталость после переезда, ну и так далее. Никто тебя ни в чем не обвиняет.

Гоги поморщился. Конечно, Колесников был кругом прав. Он помнил тот внезапный обморок на развалинах монастыря. Помнил и те непонятные картины, возникшие в сознании…

– Власти дали на все про все драконовские сроки. Те власти, я имею в виду. Эти к срокам отнеслись индифферентно, но валюты не дали, мы обходились своей. Оплатили шерпов – и адью.

– А что у тебя были за видения? – перебил Игорь Иванович.

Георгий нахмурился, вспоминая.

– Да ерунда какая-то. Собаки…

– Собаки?

– Да. Огромные, свирепые, вроде среднеазиатских овчарок, только крупнее.

– Это могли быть тибетские волкодавы…

– Нет. Опять ты меня ловишь! Я тебе сто раз объяснял, это вымершая порода. Возможно, таких собак вообще никогда не было, кроме как в легендах…

– А еще? – взмолился Колесников.

– Я помню, они набросились на какого-то монаха… Или послушника. По крайней мере, ему было не больше восемнадцати. Я испугался.

– Кого? Собак?

– Не знаю. Не помню. Страх был какой-то бес причинный, непонятный… Будто воздух пропитался чем-то таким… Да ну, ерунда это все, – оборвал Гоги сам себя. – Лучше скажи, как продвигается расшифровка.

Игорь Иванович пошелестел фотографиями на столе.

– Определенно – древнее наречие, очень редкое, было в ходу у некоторых народностей на севере Тибета.

– Монастырь, который мы раскапывали, был построен в честь святого Сакьямуни, Грядущего Будды. Это может быть его жизнеописание.

– Ну нет. Скорее похоже на текст бонского Канджура.

– Что, бонский священный текст – в буддистском монастыре? Очень уж завирально.

Игорь Иванович только пожал плечами. Идея, мол, и правда сумасшедшая, но мы-то с тобой ученые, собаку съели в таких делах. Если я говорю о бонском тексте, значит, так оно и есть.

– Наши эксперты датируют находку IX-XI веками. Тебе это ни о чем не говорит?

– Ну как же. То, что я успел прочитать, ясно указывает на эпоху: правление династии Лангдармы, точнее, Лангдармы Третьего. Тебе крупно повезло, по-моему, таких находок в мире одна-две.

Георгий бросил взгляд на Колесникова и почувствовал укол зависти. Ну да, он раскопал документ, привез его, да, за такую находку стоящий археолог отдаст половину жизни… Но кто к кому пришел на поклон? Профессор Начкебия! Автор громадных, на разворот журналов, статей с фотографиями в буржуйских изданиях, участник известных всему миру экспедиций в Гималаи и на Тибет.

Колесников будто прочел мысли собеседника и тяжело вздохнул.

– Напрасно ты так. Каждый идет своей дорогой, моя ничуть не лучше и не хуже твоей. Ты ведь нашел ксилограмму, а мог бы пройти мимо и не заметить. Не комплексуй. Тем более что…

– Что? – мрачно спросил Георгий.

Игорь Иванович кивнул на фотографии.

– Это не священный текст и не жизнеописание Сакьямуни. Насколько я успел разобраться, это своего рода… э… Судебный отчет.

Он пожевал губами.

– Буддистского монаха обвиняют в совершении убийства,

– Там упоминается его возраст? – вдруг спросил Гоги.

Колесников на секунду задумался.

– Ну, если допустить, что к тому времени в Лхассе был уже утвержден лунный китайский календарь (а этого мы точно не знаем), то можно предположить, что монаху было около двадцати лет… Плюс-минут два года. А ты думаешь, что видел именно его, когда потерял сознание?

– Бред! – взорвался Гоги с чисто кавказским темпераментом. – Все бред! Я атеист и материалист! У меня по истории КПСС в институте была пятерка, не то что у тебя, болвана! Мы не акклиматизировались, была жара под тридцать, потом мы переместились на высокогорье. Резкий перепад давления и температуры. А в блуждающих духов я не верю, хоть тресни.

Игорь Иванович досмотрел на Георгия и тихо произнес:

– Дело в том, что у меня с некоторых пор тоже начались видения. И в них – тот же самый монах…

– И тоже с собаками? – ехидно спросил Гоги.

– Нет, собак не было. Я помню дворец в большом городе. Я уверен, что это был дворец Потала в Лхассе, столице Тибета. Позже я даже нашел его описание у Николая Рериха. Он приезжал в Лхассу в 1922 году, в сентябре, и он утверждает, что основные постройки были реставрированы так, как они выглядели при жизни Лангдармы.

Георгий задумчиво запустил пальцы себе в бороду. Он всегда делал так, когда был чем-то озадачен. А так как с возрастом он не утерял эту мальчишескую и очень важную для ученого способность удивляться и радоваться открытиям, то и – борода его в отличии от волос на голове все время курчавилась.

– Значит, древняя легенда имеет под собой реальную основу, – сказал он. – Я имею в виду убийство Лангдармы. Танец Черной Шапки… Тогда я знаю, как звали того монаха.

– Да. В тексте упоминается его имя. Чонг-по. Но самое главное даже не это. Мне кажется, что это ошибка.

– Ты хочешь сказать, что я раскопал подделку? – возмутился Георгий.

– Нет, – отмахнулся Колесников. – Ксилограмма подлинная, в этом нет сомнений. Я имею в виду другое. Я почти уверен: этот монах – не убийца. Кто-то •его, говоря по-современному, подставил.

Мостовая была покрыта старым булыжником и сначала полого, затем все круче скатывалась к реке, к старому деревянному причалу, которым, конечно, сто лет как никто не пользовался.

Алёнка сама не заметила, как попала на эту улицу. Вернее, в эту часть города. Шла-шла, не разбирая асфальтовой дороги, мимо стандартных серо-панельных девятиэтажек, и вдруг асфальт с бетоном кончился.

Дома здесь в большинстве были двухэтажные: нижний – каменный, верхний – деревянный, с резными наличниками на окнах, похожими на огромные, навсегда застывшие снежинки, и двускатными коричневыми крышами. Там, на крышах, разогретых солнцем, нежились кошки, свесив вниз передние лапы, и, сощурившись, наблюдали за прохожими. В одном окне с геранью Алёнка заметила толстую неряшливую тетку и фыркнула. Тетка её по-деревенски откровенно разглядывала. Алёнка показала язык и рассмеялась, вспомнив, что на ней – мини-юбка и бежевая маечка с иностранной надписью и большим вырезом. В центре, в «цивилизации» (мамино выражение) такой наряд выглядел бы естественно, а тут… Не столица. Эх, сесть бы сейчас на скорый, рвануть бы туда, в толчею, шум, гам. Забыть, хоть ненадолго, о семейных скандалах (так и видится: мама с раскрасневшимся в истерике, злым лицом, отец пытается что-то робко возразить, но его ставят на место одним движением бровей), о самодовольном тренере-гимнасте Диме. «Что я в нем нашла, дура? Физиономия слащавая, усики как у Гитлера над безвольным подбородком…»

«– А где ты живешь?

– Тут, неподалеку. Две остановки.

– Ты меня никогда к себе не приглашал, А я жуть какая любопытная. Все придумываю себе твою квартиру. Наверно, этакая романтическая берлога. Медвежья шкура на полу, кубки в шкафах… Да? А ружье у тебя на стене висит?

– Не выдумывай. Зачем мне ружье?

– Так ты меня приглашаешь?

Он виновато вздохнул.

– Извини, Ленок, сегодня никак. Вовку надо забрать из садика.

Сердце скакнуло. «Вот ведь, – подумала, – какой он! Сына один воспитывает. Заботится, ночей не спит. Дома, конечно, кавардак, поэтому и не приглашает, стесняется. Значит, так. Перво-наперво сделаю уборку, сварю борш (путь к сердцу мужчины…). Вот блин, как же его варят-то, борщ этот? Ну ладно, пожарю картошку, тоже сойдет».

– А твоя жена, мама Вовки, она что… Умерла? Прости, пожалуйста.

– Типун тебе, – удивился Дмитрий. – Жива-здорова, слава Богу.

– Значит, ушла от вас? Ну, раз ты в садик, а не она…

– Валя сегодня в парикмахерской. Очередь заняла и позвонила мне, что не успевает.

Тренькнуло девичье сердце и разбилось.

– А она… Знает про нас?

– Ничего не знает, – резко сказал Дима. – И, я надеюсь, ты болтать не будешь.

– Ты не говорил, что женат.

– Так что холост, тоже не говорил. Мы с тобой вообще этой темы не касались».

Она помотала головой, словно отгоняя назойливую муху. Вот еще, переживать из-за всякого. В мужчине главное – не мышцы. И уж точно не умение сносно вертеться на перекладине… А что главное – она и сама не знала. Деньги? Коттедж, иномарка? Не хочется так думать (пусть обзывают старорежимной дурой). Дело… Это может быть. Настоящее дело, не перепродажа шоколадок и «памперсов», а такое, чтобы захватывало целиком, без остатка. Как у папы. С одним дополнением: чтобы это приносило доход – и дом, и счет в банке, и иномарка…

Она ощутила на себе взгляд неожиданно, будто шла по льду и вдруг с треском провалилась в полынью. Одному было лет двадцать пять – бритый качок с золотозубой ухмылкой и наколкой на левом запястье. Косит под уголовника. Второй был чуть помоложе и похлипче, но видно, что Хозяин. Несмотря на жару, одет в модный малиновый пиджак, черные замшевые брюки, белую рубашку с воротником-стоечкой. Лицо чуть вытянуто книзу, словно морковка, глаза прячутся за традиционными черными очками в золотой оправе.

Он сидел в роскошном сером «мерее», свесив ноги на тротуар. Распахнутая дверца услужливо загораживала Алёнке дорогу. .

– В такой глуши, – лениво проговорил Хозяйчик (так она его окрестила), – и такое прелестное создание. Ну и куда мы без мамки?

Алёнка попыталась обойти машину, но наткнулась на улыбающегося качка.

– Вам чего? – глупо спросила она.

– Да ничего. Ехали мимо, увидели девочку, решили малость покатать. Ну и ещё кое-что. Как, не против?

– Против. Я домой иду.

«Боже! – пронеслось в голове, – как глупо. Наверно, она выглядит полной идиоткой – в греческих босоножках, майке с надписью, короткой юбочке (папка именует её широким ремнем). Закричать? Алёнка оглянулась. Улица была пустая, только в самом её конце ковылял какой-то хлипкий мужичок в клетчатой рубашке. Даже тетка в окне исчезла и шторку за собой задвинула, чтобы ни щелочки: не дай Бог попадешь в свидетели…

– Ну, дом может и подождать, – улыбнулся тот, в «мерее». – А вот я уже истосковался. Ты сколько в час берешь?

– Я не проститутка.

– Да что ты? – удивился он. – А выглядишь точно профессионалкой. .

– Отвяжитесь.

– Еще и грубит. Миша, как она на твой вкус?

– Худа больно. На диете, что ли?

– А по мне – в самый раз. Давай-ка её в машину.

Тут тебе и иномарка, запоздало подумала она, и кофе и какао с чаем. Голова сразу сделалась пустой и звонкой, как колокол, ноги предательски обмякли. Сил хватило, только чтобы отскочить, когда качок протянул руку. Вроде бы она отскочила далеко, но рука с наколкой вдруг волшебным образом вытянулась и схватила за плечо.

– Отпусти! – истерично взвизгнула она.

– В самом деле, ребятки, – вдруг послышался сзади спокойный голос. – Молодые, здоровые… Мускулы вон какие, а связались с девчонкой.

За спиной у Миши стоял тот дядя в клетчатой рубашке и, судя по всему, нисколечко не боялся. «Это он зря, – отрешенно подумала Алёнка. – И мне не поможет, и сам… Мышц никаких, росточек ниже среднего. Куда полез?»

– Топай, педик, – сверкнул качок золотым зубом. – И здоровье береги, а то могу испортить. Ах, сука! – заорал он, держась за укушенный палец.

Алёнка, чуть не потеряв пару зубов, почувствовала свободу и рванулась в сторону. И тут же нога зацепилась за какой-то выступающий камень. Алёнка по инерции пролетела несколько метров вперед и растянулась на мостовой. «Догонит! – пронеслось в голове. – Коленка, ободранная в кровь, будто плескалась в кипятке. Не убежать… Она со стоном повернулась (смерть надо встречать в лицо) и увидела „качка“.

Тот почему-то стоял на коленях, уткнувшись лицом в багажник «мерса», и ловил ртом воздух, будто пойманная рыба. Хозяйчик в малиновом пиджаке дернулся было из машины, но «клетчатый» дядя вдруг сделал в воздухе красивый шпагат, припечатав ногой серебристую дверцу.

– Сидеть! – коротко приказал он, а «новорусс» вдруг скривил губы и заплакал, сморщив лицо.

– Ми-ишка! – провыл он в полный голос. – Мишка, гад! Слышишь? Убивают меня!

Правая рука его была в крови (прищемило дверцей), а левой он судорожно пытался вытащить из «бардачка» плоский маленький пистолет. Подождав, пока он справится с этой хитрой задачей и как следует прицелится (Алёнка в ужасе зажмурилась), «клетчатый» неуловимым движением, не глядя, отобрал оружие и присел рядом с ней.

– Ты в порядке?

– Коленка, – прошептала она, косясь на машину.

– Ну, это ничего. Ты же гимнастка. Промоем, перевяжем. Будешь как новенькая.

Сзади завозились, но неопасно: Хозяйчик, поскуливая, нянчил придавленную руку, телохранитель Миша сонно мотнул бритой головой и снова уткнулся в багажник. Алёнка неуверенно улыбнулась и увидела на лице спасителя ответную улыбку.

– Вы кто? – спросила она. – Спецназ какой-нибудь?

Глава 8
САНАТОРИЙ (продолжение)

Время бежало со скоростью курьерского поезда. Туровский нервно потер ладонью лоб. Если сейчас, сию минуту не вычислить убийцу, все пойдет прахом. Ляхов, следователь прокуратуры, высказал мысль, что от заказчика, который, можно сказать, известен, легко можно выйти и на исполнителя, и, если таковой окажется, на посредника. Но кто именно заказчик, Ляхов не знал (его счастье), а Туровскому стоило только прикрыть глаза…

– Женщины? Убийство? Прямо Стивен Кинг, роман ужасов… Сергей Павлович, в самом деле, за кого вы меня принимаете?

– За того, кто вы есть, Олег Германович. За преступника.

– Я бизнесмен. Бизнесмен до мозга костей. Мое желание – делать деньги. Потом вкладывать их в дело, получать ещё большие деньги, снова вкладывать… Как круговорот воды в природе. Помните небось картинку из учебника?

У Воронова было открытое хорошее лицо с высоким интеллигентным лбом мыслителя, добрые карие глаза и спокойная улыбка: (Ломброзо: «Теория взаимосвязи характерных черт внешности человека и его преступных наклонностей». Если бы старик взглянул на Воронова, повесился бы от огорчения.)

– Это придумано задолго до нашего рождения, гражданин следователь. Не нам и отменять. Везде, во всем мире самыми прибыльными считаются две веши: наркотики и оружие. С наркотиками, правда, сейчас сложности: рынок наводнен, высокая конкуренция, ну и так далее. И потом, встает нравственная проблема. Потребители наркоты – это совсем ребятишки, так сказать, юные неокрепшие души. Зря ухмыляетесь, я говорю совершенно искренне.

– А оружие?

Воронов вздохнул, будто сокрушаясь от неделикатности собеседника.

– Оружие… Тоже большой вред, кто спорит. Но я, что ли, виноват? Я развязал гражданскую войну? Я туда посылаю наших ребят, вчерашних школьников, воевать с профессионалами?

– Однако расстреливают этих пацанов из ваших автоматов, вашими патронами.

– Ну хватит! – Лицо собеседника вдруг стало злым. Он резко чиркнул себя ладонью по горлу и прошипел: – Вот где ваша демагогия! Расстреливают? Так на то и война. Одни хотят какой-то идиотской целостности, которой никогда не будет, другие мечтают укрыться за своим забором… И те и другие заботятся о благе народа! О единстве! О процветании! Кто из них вспомнил хоть раз о тех пацанах? Никто. Почему же я должен заботиться о них в ущерб своим интересам? Я – Воронов Олег Германович – не лезу в политику, не прикидываюсь святым… Я хочу одного: делать бабки. Вот так, вульгарно, чтобы даже такому, как ты, стало понятно. Просят у меня оружие – пожалуйста. Завтра понадобится партия нильских крокодилов – нет проблем. Только платите.

Лицо расширялось, увеличиваясь в размерах, и каким-то образом теряло четкость, будто уходя со света в сумерки. Скоро даже и лица не стало, только темное колышущееся облако с двумя белыми пятнами глаз… И толстые шевелящиеся губы.

– И ты мне хоть всю комнату нашпигуй диктофонами, не поможет. Ты меня прихватил по чистой случайности. Каприз природы. Знаешь, я даже рад этому, очень уж хочется увидеть тебя, когда ты приползешь сюда с извинениями… Ну на что ты рассчитывал, козел? Что девочка расколется и даст показания на суде? Она была полностью в моей власти, запомни. Я приказал убрать её только из опасения, что она наболтает что-нибудь по глупости.

– Не по глупости, – возразил Туровский. – Я все же открыл ей глаза на тебя.

Он торжествующе улыбнулся.

– И знаешь, она была сильным человеком, потому что собиралась плюнуть тебе в физиономию. Так что её душу ты все-таки не получишь.

– Гадина! – прошипело лицо. – Ты никогда меня не достанешь. Всю жизнь будешь уродоваться, а не достанешь. Свидетелей больше нет. И суда не будет.

– Будет, – успокоил его Туровский. – Не сейчас, так завтра. Послезавтра… Тамара все же дала показания. Пусть не официальные, но у меня теперь есть нить. Я знаю, с кем, когда и где у тебя были встречи, имена твоих компаньонов, структуры, которые оплачивали твои операции.

– А доказательства? Девочка много знала… Это мой промах, признаю. Но ведь её нет! Нет ее! HET! И убийцу ты не установил!

– Установлю, – прошептал Туровский. – Обязательно.

Его кто-то осторожно тронул за плечо. Лицо-облако мгновенно исчезло.

– Что с вами?

Он глубоко вздохнул, возвращаясь в реальность.

– Все нормально. Просто задумался.

Ляхов внимательно посмотрел ему в глаза.

– Вы все-таки неважно выглядите.

Они устроились на подоконнике у открытого окна, оказавшись совсем близко друг к другу. Август. Жары уже не было, солнце грело ласково, и слабый ветерок шевелил кое-где начавшие желтеть листья.

Светлана слышала скрип двери. Дверь в номере убитых открывается бесшумно. У оперативников дверь издает тонкий короткий визг. Остается номер девятнадцать, мать и дочь Кларовы, и номер четыре на первом этаже, Колесников и Козаков.

– Оперативников вы исключаете полностью? – спросил Ляхов. – Извините.

– Да ничего.

– И все же… Девочка могла ошибиться, напутать. Насочинять, в конце концов. Дети есть дети. Глупо строить целую версию на таком шатком основании. Да и не основание это вовсе…

– Другого все равно нет. Девочке я верю, она вполне здравомыслящее создание. И потом, она играет на флейте, у неё развитый слух.

Отблеск мысли… Туровский прикрыл глаза, стараясь вернуть ощущение. Но мелькнувшая было догадка была до такой степени сумасшедшей, что сознание отмахнулось, как от надоедливой мухи.

Известный прием любой мафии: взятие заложников. Борис Анченко был влюблен в Наташу, телохранительницу Тамары. Слабая, совсем ничтожная вероятность того, что она могла открыть ему дверь, существует… Но на чем тогда прихватили Бориса? Причем прихватили быстро, он узнал о своем задании только накануне… Кто мог оказаться для него заложником?

Туровский почувствовал отчаяние. Анченко слишком явно лез на глаза. Оперативник такого класса, как он, хотя бы попытался инсценировать взлом двери, следы борьбы… Наемнику скрываться незачем: исполнил дело, не заходя в номер, развернулся – и до свидания! Какая ему разница, кого начнут подозревать после его исчезновения? Да… Да, все так. Но убийца явно пытался бросить тень на Бориса. Значит, киллер ещё в санатории. Чужие на территории на появлялись, их бы сразу усекли: народу мало, не Золотые пески…

– Так вы со следователем кореша? – усмехнулся грузный Козаков.

– Друзья детства.

– Сюрприз, признаться… Не ожидал!

Колесников улыбнулся.

– Вообще-то он меня частенько колотил: Как заметит: «Колобок, Колобок, я тебя съем!» Меня во дворе все колотили, кому не лень. Но уж от него в три раза больше доставалось. Помню, недалеко от нашего дома был небольшой спортзал. Днем там тренировались баскетболисты, а вечером он пустовал. И какой-то человек открыл там секцию боевых единоборств. Это было ещё до запрета. Сережка, конечно, тут же записался.

– А что за единоборства? Карате?

– Нет. Не помню… Что-то вьетнамское. Тут мне совсем житья не стало. «Колобок, а мы сегодня новый прием изучили. Сейчас тебе покажу». Тренировался на мне, так сказать. А потом с ним вдруг что-то произошло. Он как-то очень быстро повзрослел. Сразу. Перестал задираться, демонстрировать свою силу. Словно осознал что-то важное для себя. Я думаю, что на него повлиял его тренер.

«Колобок, Колобок, мы тебя съедим!»

Он даже не думал убегать. Разве убежишь? Ромка Севрюнов по прозвищу Севрюга, старше любого из мальчишек во дворе года на три, стоял посреди тротуара, руки в карманах широченных штанов, длинные спутанные волосы падают на прыщавый лоб.

– Сейчас спросит: «Ну, чего вы пристаете?» – ухмыльнулся он и мигнул своему адъютанту Сашке Лисицину из девятой квартиры. Тот понятливо хихикнул, обошел Игорька сзади и чувствительно пнул под коленку. Коленка была голой, мама, как на грех, с утра обрядила его в дурацкие голубые шортики с помочами. Он и без того бы упал, ноги были ватными от страха и обреченности. Маленький и одинокий перед двумя беспощадными врагами, он изо всех сил пытался не зареветь в полный голос. И очки-предатели все время норовили сползти с мокрого носа…

– Ну чего вы, – в самом деле прошептал он. – Я же вам ничего не сделал.

– Ромка, он нам ничего не делал! – радостно завопил адъютант Сашка. – Даже не бил со вчерашнего дня! Правда?

– Ага. У меня вон и синяк стал проходить. Колобок, ты видишь мой синяк?

– Что вы, – выдавил из себя Игорек, понимая, что дальше будет хуже. – Какой синяк?

– Не видит! – объявил приговор Ромка. – Это, наверно, потому, что очки слабоваты. А давай меняться! Ты мне – очки (скрюченные пальцы метнулись вперед, и очки с Игорева носа переместились в чужой карман), я тебе – подзатыльник (бац!). Если мало, могу даже два (бац-бац!).

– Не надо, – слабо всхлипнул Игорек. – Ну пожалуйста!

– Как не надо? – удивился Ромка. – А чего же ты хочешь?

– Только скажи, – хихикнул Сашка. – Вмиг нарисуем. Рожу, например, начистим. Правда, Ром?

– А твою-то рожу удобнее будет чистить.

Игорек вдруг увидел рядом с собой Сережку Туровского.

– Почему? – наивно спросил Сашка-адъютант.

– А она шире. – И Сергей коротко, как-то незаметно со стороны врезал Лисицйну в острый подбородок. Тот, резко дернув головой, опрокинулся на землю и затих.

– Ну прям кино! – восхитился Игорек, ещё не смея верить в свое спасение. Сергей очень недобро посмотрел на Севрюгу, и тот будто съежился под этим взглядом.

– Офонарел, да? – очень неуверенно сказал Ромка. – На людей бросаешься. Вот как щас дам!

– Давай, – спокойно ответил Серега. – Я не против. Ты и я, один на один. Никто не помешает. Игорек отдохнет пока, ага?

– Ага, – радостно проговорил Игорек.

– Ну так как? – И Сергей сделал шаг вперед.

И Ромка, грозный страшный Ромка-Севрюга, попятился и вдруг заорал истошным голосом:

– Ма-а-ма!!! Чего они ко мне лезут!

Вспоминая, Игорь Иванович улыбнулся.

– Мать этого Ромки, злющая крикливая баба (продавщицей работала в гастрономе), тут же побежала жаловаться Сережкиным родителям. Смех! Севрюга, красный как рак, упирается, а она его за руку за собой тащит. В качестве вещественного доказательства.

– И что, здорово влетело? – спросил Козаков. – Мой батя мне бы всыпал по первое число.

– Нет, Сергею повезло с родителями. Разобрались что к чему, не стали наказывать. Они ему верили: Сережка никогда не врал. Помню, как-то раз он разбил мячом чужое окно. Никто ничего не видел, его даже не заподозрили. А он сам пришел и признался. Тут уж попало будь здоров! И чистосердечное признание срок не скостило. Я потом все допытывался: зачем сказал? Знаете, что он ответил? «Боюсь. Вдруг в следующий раз кто-то разобьет окно, а подумают на меня. Я скажу: я не разбивал, а мне ответят: прошлый раз ты тоже отказывался, а оказалось, что ты…»

Двойной подбородок Козакова колыхнулся.

– Это на что ты намекаешь? Чтобы я признался твоему следователю?

– В чем? – спокойно спросил Колесников.

– В том, что я не ночевал сегодня в своем номере.