Текст книги "Дорога на Мачу-Пикчу"

Автор книги: Николай Дежнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

– Не могу судить, великий государь, относятся ли шахматы к разряду чудес!.. – начал я на удачу и тут же с радостью отметил, что Антипа расплылся от удовольствия.

Предложение мое было принято с энтузиазмом. Не успел я и глазом моргнуть, как нас с тетрархом уже разделял шахматный столик с искусно вырезанными из камня фигурами. Несчастный подкаблучник, думал я, наблюдая исподволь за противником, эта красивая стерва твоему величеству еще покажет! Очень скоро у тебя, как у пенсионеров, осталась одна в жизни отрада – сгонять во дворе по десяточке партийку, но и тут тебе не свезло. Хвастаться не буду, по мастерам не играл, но второй разряд в копилке моих спортивных достижений имеется.

С этим свойственным мне чувством жалости к людям я и сделал на правах гостя первый ход: е4. Ирод тут же ответил: е5. Рука моя сама потянулась к пешке: d4. Жадный Антипа пешку на «d» взял, на что и был расчет. Желая раздразнить его хищнический нрав, я двинул соседнюю пешку: с3. И ее, под одобрительный шепоток зрителей, Антипа срубил. Бедолага не знал, что так начинается разработанный в далеком будущем Северный гамбит, разыгрывая который его противник съел в свое время целую свору собак. Соболезнуя внутренне монарху, я перетащил белого слона на с4 и он без колебаний сцапал пешечку на «b» и зажал ее в потном кулаке. Посмотрел на меня с видом победителя.

В его ушах уже гремели фанфары, но тут мне пришлось венценосца немного огорчить. Минут через пять на доске нарисовался мат черным в три хода, но победа не входила в мои планы. Каждый сотрудник МИДа знает, что в туалет надо бегать не по нужде, а когда есть время, но только хороший дипломат никогда не загоняет противника в угол. Раненый зверь опасен, поэтому надо либо бить дважды, причем второй раз по крышке гроба, либо искать компромисс и договариваться.

На то, чтобы растерять преимущество, ушло с полчаса и все мое мастерство. Мирное окончание партии было отпраздновано добрым кубком эшкольского вина, а в качестве бонуса я получил проницательный взгляд асмонея. Вечер, как говорится, удался на славу, но я видел, что от меня все еще ждут чуда. Иродиада улыбалась, но посматривала в мою сторону так, будто не могла решить, четвертовать наглеца или без особых изысков повесить.

А что, если попробовать удивить присутствующих предсказанием? – прикидывал я, потягивая винцо, но ничего, кроме года начала Второй мировой, на ум не приходило. Такая подробность вряд ли могла заинтересовать царственных супругов. Никому нет дела до того, что будет через пятьдесят лет, а тут надо было ждать без малого два тысячелетия! До прихода виденного мною по пути сюда Аттилы они тоже не дотянут, – продолжил я свои молчаливые рассуждения, – да и не факт, что гунн с коллегами заглядывал в землю обетованную… Нерон с его поджогом Рима?.. Во всех смыслах теплее! Только черт его знает, когда именно безумец баловался спичками? Если память мне не изменяет, году в шестьдесят каком-то, а теперь на дворе тридцатый или около того. Тоже не близко!.. – мысль пришла неожиданно: – Надо под большим секретом сообщить, что Тиберия сменит Гай Калигула! Это сильный ход и ждать опять же недолго, но… Опасно! Могут от избытка политкорректности заподозрить в интригах и оскорблении величия…

Оставалось только закосить под астролога, однако и здесь имелась целая россыпь подводных камней, основным из которых была тройка в аттестате по астрономии, и та с натягом. Отношения со звездами у меня никогда не складывались, но и выбора не было.

– Позволь, великий государь, познакомить тебя и твоих гостей с разработанной мною системой построения гороскопов! – провозгласил я голосом, каким ведущий цирковых программ объявляет смертельный номер. Не хватало только бьющей по нервам барабанной дроби, но ее, по-видимому, отложили до момента когда меня с почестями пригласят на эшафот. – Жизнь человека, как известно, зависит от положения звезд в момент его рождения…

Моя жизнь зависела от моей находчивости. Умолкнув не без таинственности, я по-хозяйски вытащил из ножен ближайшего солдата кинжал. Мне помнилось, что игру астрологи ведут вокруг перечеркнутой прямыми линиями окружности, а знаков зодиака должно быть, как минимум, двенадцать, но ни их самих, ни последовательности их расположения я не знал. Это прибавило мне сил, когда я приналег на клинок и начал острым концом водить по лежавшему на краю подиума блюду.

Визг металла по стеклу достиг кресчендо, лицо Иродиады перекосилось и она сама завизжала так, что присутствующие попадали бы со стульев, если бы не возлежали на коврах.

– Прекратить!

Пламя светильников метнулось. Затянувшие было заунывную мелодию музыканты побросали инструменты. В наступившей зловещей тишине я протянул кинжал солдату. Ирод Антипа смотрел на меня с ненавистью. Забыв о солидарности шахматистов всего мира, он повернулся к жене и заговорил с ней о чем-то вполголоса. К ним присоединился подозванный царицей Бен – Бар. Эти трое – а лучше сказать двое – неплохо ладят, думал я, глядя, как на моих глазах решается моя судьба. Давид говорил о клубке змей, что ж, надо сказать спасибо хотя бы за то, что одна из этих гарпий необыкновенно хороша собой. Даже теперь, когда она физически источала яд, женщина манила к себе вызывающей красотой. Ее высокий лоб был чист, ноздри страстно раздувались. Тонкие черты лица удивительным образом гармонировали с огромными, пылающими гневом глазами. Когда наши взгляды встретились, мною овладело желание. Захотелось дать ей об этом понять, подмигнуть или еще как, но я слишком хорошо знал эту породу. Развлекать гостей, улыбаясь им с плахи, не входило в мои планы.

Прошла, наверное, вечность, прежде чем на губах Иродиады появилась язвительная улыбка, а Ирод Антипа кивнул согласно головой. Поклонившись царственной чете, Бен – Бар сошел с возвышения и поспешил ко мне. Облик его лучился добротой, сияющее лицо приятностью. Ласково подхватив под локоток, он отвел меня в сторону и доверительным тоном произнес:

– Не принимайте близко к сердцу, коллега! Пусть и в королевской мантии, быдло остается быдлом. Всем нам в этом мире приходится приспосабливаться. Им, видите ли, захотелось услышать, кого ты в этой жизни предал и что с этого поимел! – асмоней кинул в сторону подиума быстрый взгляд и едва заметно усмехнулся. – Приятно знать, что в мире водятся подлецы почище их самих! Но поговорить я хотел о другом. Мы с тобой реальные ребята и прекрасно понимаем, что идеалы и убеждения – слова из вокабуляра неудачников, а хороший оргазм давно вытеснил душевный восторг…

Бен – Бар приобнял меня дружески за плечи и увел подальше от пирующих к резным колоннам галереи.

– Есть маленькая проблема! Понимаешь, старик, достал Иоанн Иродиаду, не по-детски достал! Что ни день, обличает в блуде и кровосмесительстве, а кому это может понравиться? Простой вещи не понимает: для тех, кто при власти, законы не писаны… – коротко замолчал, нахмурился. – Только фенечка в том, что, хочешь – не хочешь, а с Предтечей приходится считаться! Он человек талантливый, чего стоит такой пиаровский ход, как крещения водой! Просто и убедительно, и, главное, ни копейки людям не стоит! Им ведь не объяснить, что от окунания в реку ничего, кроме хронического насморка, не схлопочешь. Каждому охота приобщиться к вере и, не парясь, обрести благодать!

Бен – Бар доверительно улыбнулся, как если бы был уверен, что я полностью разделяю его взгляды:

– В этой связи, старичок, у нас к тебе предложение. Поговори с Крестителем. Просто, по-свойски, как с нормальным малым. Успокой, пообещай, он же молодой парень, ему тоже жить хочется. Надоело, небось, мотаться по пустыне и жрать сушеную саранчу. Ты когда – нибудь пробовал акриды? Редкостная гадость!.. Скажи ему, мол, власть, какая ни на есть, вся от Бога, ее надо уважать. Если в духе взаимопонимания он согласится смягчить позицию, мы пойдем ему навстречу, дадим официальный статус пророка, обеспечим материально. Правительственные награды, звание святого, штат обслуги, включая смазливых секретарш и прикомандированных спичрайтеров, зачем самому надрываться… И ты, сам понимаешь, в накладе не останешься!

Слова асмонея удивили меня до крайности, едва ли не до немоты:

– Я-то здесь причем?! Я Иоанна первый раз в жизни вижу…

– Уже отрекаешься?.. Ну-ну! – констатировал Бен – Бар с ухмылочкой. – А впрочем, почему бы и нет? Если уж Петр – между прочим, апостол! – отречется в скором времени от Спасителя, то тебе, извини за каламбур, сам бог велел. Да и глубиной веры ты никогда, как мне кажется, не отличался. Верил, конечно, но больше для порядка, как если бы покупал страховку на случай Страшного суда… – потер между пальцами ткань моей хламиды. – Этот расшитый звездами балахончик мой человек приметил еще тогда, когда Иоанн направлялся в Енон! Я давно за тобой слежу и, честно говоря, ты всегда интересовал меня больше, чем этот кандидат в святые угодники… Не надо, не напрягайся, не стоит лишний раз фарисействовать! Кому, как ни нам с тобой, знать, что за каждым горлопаном и харизматиком стоят те, кто заставляет его плясать под свою дудку… – улыбка асмонея стала иезуитской. – А рядом с Иоанном, – произнес он нараспев, – ни-ко-го из кукловодов, кроме тебя, нет…

Возможно, Бен – Бар собирался еще что-то сказать, но, посмотрев в сторону пирующих, замер на полуслове. Выдохнул едва ли не со стоном:

– Соломея!..

Я обернулся. В освещенный десятками светильников центр зала вступала молодая девушка. Похожая лицом на Иродиаду, она превосходила мать щедростью форм. Глядя на нее, я вспомнил дядюшку Кро и в полной мере разделил тот восторг, с которым старый сластолюбец говорил о Махероне. Одетая, а правильнее сказать, раздетая, в полупрозрачные, развевающиеся вокруг стана одежды, танцовщица двигалась с грациозностью вышедшей на охоту пантеры. В ее огромных, как у матери, глазах играл отблеск адского огня.

Я все еще не мог оторвать от Соломеи взгляда, когда Бен – Бар приблизил ко мне раскрасневшееся лицо и прошептал:

– Завидую тебе, ведь эта молодая плоть станет частью твоей награды!

18

– Ну так как, ты нам поможешь? – асмоней с силой сжал мой локоть, я чувствовал щекой его дыхание. – Не переживай, такие вещи случаются каждый день! Тысячи людей жонглируют перед толпой принципами лишь для того, чтобы разменять их в подходящий момент на деньги. Так устроен мир, нет смысла изображать из себя невинность. Уверен, Креститель только того и ждет, чтобы ему сделали хорошее предложение…

Бен – Бар держал мою руку клещами, но я ее вырвал. С негодованием?.. Да, нет, вырвал и все тут! Какое мне дело до их разборок?

Асмоней понял меня по своему:

– Что ж, в таком случае пусть все идет, как идет, и каждый платит по своим счетам!

Между тем, музыканты уже коснулись струн и извлеченная из них музыка ничем не напоминала ту заунывную мелодию, что тянули они, когда я только появился в зале. Теперь в ее аккордах переливалась нега Востока, а задаваемый барабаном ритм, словно набиравший силу пульс, будоражил и подхлестывал воображение. Томные движения Соломеи были ленивы и тягучи, демонстрируя себя, она скользила по кругу и тончайшая кисея облегала изгибы ее дышавшего животной энергией тела. Позванивали на запястьях усыпанные драгоценными камнями браслеты, им вторили обнимавшие щиколотки золотые кольца. В облике девушки было нечто первобытное и волнующее, заставлявшее вспомнить о свободных нравах необузданного прошлого. Начав танец с нарочитой неохотой, она постепенно распалялась, жесты ее приобрели порывистость, позы стали вызывающими. Наслаждаясь каждым движением по-звериному гибкого и нежного существа, зрители млели от восторга, как вдруг Соломея взвилась в воздух и все, что казалось воплощением страсти и блуда, померкло на фоне взбунтовавшейся в экстазе плоти. Это была неистовая пляска чувства, сильнее которого могла быть только смерть… и я физически почувствовал, что именно смертью она и закончится.

Еще не успел стихнуть мелодичный звон кимвала, не успокоилось метавшееся тенями по стенам пламя факелов, а Ирод Антипа уже был на ногах. Глаза его горели, губы прыгали от возбуждения:

– Проси, проси, что хочешь, Соломея, все отдам!

Ступая по кошачьи мягко, девушка приблизилась. Грудь ее вздымалась, большие, яркие глаза смотрели, с прищуром:

– Все ли, Антипа?.. – произнесла она глубоким, грудным голосом, от которого у меня по коже побежали мурашки.

– Все, Саломея, жизнью клянусь! – воскликнул Ирод, не отводя от нее полного страсти взгляда.

Желая привлечь присутствующих в свидетели, девушка обвела гостей глазами, остановилась на мгновение на лице матери. Иродиада едва заметно кивнула. Пухлые губки Соломеи тронула обещавшая блаженство улыбка, взяв тяжелое серебряное блюдо, она ударила в него, как в бубен, и пошла, припевая, по кругу:

– Все, что захочу!.. Все, что захочу!..

Замерла напротив тетрарха:

– Голову Иоанна! Сейчас! На этом подносе!

В зале наступила мертвая тишина. Смолк гомон гостей, оборвалась наигрываемая музыкантами мелодия. Мир словно отшатнулся от Ирода. Он остался стоять один. Не желая того, люди ощутили на себе ледяное дыхание вечности. Одиночество тетрарха было сродни проклятью и это невозможно было не почувствовать.

Губы Ирода дрогнули, на них проступила жалкая улыбка:

– Но!..

– Ты поклялся жизнью, Антипа! – прошептала девушка так, что тихий голос ее был слышен в самом дальнем углу зала.

В поисках поддержки тетрарх обернулся и посмотрел на жену, но лицо Иродиады было непроницаемым. Разом поникнув и уменьшившись в росте, Антипа пошатнулся, но все же выдавил из себя:

– Палача!

Асмоней за моей спиной усмехнулся:

– Вот видишь, к чему привел твой отказ нам помочь! Вы, прекраснодушные, не желаете марать руки, а окружающие страдают…

В следующее мгновение он втолкнул меня в круг света факелов и, войдя в него сам, провозгласил:

– Постой, государь!

В глазах Ирода Антипы вспыхнула надежда, он повернулся к Бен – Бару. Согнувшись в глубоком поклоне, тот продолжал:

– Позволь, великий государь, отсечь голову Иоану Дорофейло! Услужив тебе, он выкажет свою лояльность трону…

Мое сознание помутилось, ноги подкосились и, если бы не железная хватка Бен – Бара, я рухнул бы на камни пола. Во рту стало сухо, как в пустыне Иудейской, голова наполнилась гулом. По залу между тем пробежала волна одобрительных возгласов.

Иродиада поднялась с подушек и встала рядом с мужем:

– Действительно, дорогой, зачем же медлить! Позволь нашему гостю оказать тебе эту маленькую услугу, тем более, что, по уверению Бен – Бара, у него в таких делах есть опыт…

Произнося эти слова, женщина улыбалась, но не Антипе, и даже не асмонею, а мне, и улыбка ее была тонкой, как бритва, и жалящей, как укус кобры. Перед глазами у меня все плыло. Из потерявшего четкость цветового пятна выступила Соломея и, заслонив собою мать, подала мне серебряный поднос. В другую руку Бен – Бар уже вкладывал обоюдоострый короткий меч. Приобняв дружески за плечи, повел меня к выходу из зала:

– Живописуя твои подвиги, я все несколько преувеличил, но, между нами говоря, ты ведь в жизни действительно шел по трупам! Пусть не буквально, пусть иносказательно, так лиха беда начало! От Предтечи ты уже отрекся, теперь дело за малым… – похлопал меня поощрительно по плечу. – Не парься, Глебаня, смотри на вещи проще! Все эти интеллигентские ужимки и чистоплюйство придуманы для оправдания неудачников… – по-отцовски заботливо заглянул в глаза. – Ну а если кишка окажется тонка, я приду тебе помочь!

Сквозь бойницу на галереи в зал заглядывала взошедшая над Махероном луна. Я смотрел на нее и думал, что пропал, совсем пропал. Нить жизни истончилась, но не в том было дело. Что значит такая малость, как сесть в лодку Харона, в сравнении с перспективой очутиться в вечности в компании Пилата! Он распял Христа, я отрубил голову Его Предтече: славные мы с Понтием ребята, незлобивые, а если что и напроказили, то исключительно под давлением сложившихся обстоятельств!

Бег моих диких мыслей прервал увесистый пинок под зад. Солдат не слишком церемонился, но повторять приглашение ему не пришлось, я уже спешил вниз по узкой лестнице. Выронил тяжелый поднос, он с грохотом заскакал по ее ступеням и, ударившись о камни пола, покатился по коридору.

Звук вернул меня к действительности, если этим лукавым словом можно назвать то, что со мной происходило. Свет факела выхватывал из темноты запертые на засов двери. Второй факел торчал из стены в том месте, где коридор делал резкий поворот. Шум пиршества сюда не долетал, в подземелье царила тишина. Чувства мои обострились до предела. Держа меч наготове, я двинулся неслышно вдоль камер. Все они, насколько можно было судить, стояли пустыми. Завернул с опаской за угол. В дальнем конце коридора виднелась уходившая вверх вторая лестница и рядом с ней бочка, скорее всего, с водой.

В первой же клети, куда я заглянул, сидел прикованный к стене человек. В падавшем из окошка под потолком свете луны я узнал Иоанна. Белый квадрат на каменном полу подполз к его ноге в старой, изношенной сандалии, Предтеча молился. Когда тяжелая дверь скрипнула, Креститель повернул поросшую буйным волосом голову и посмотрел в мою сторону. В глазах его не было ни страха, ни интереса, худое лицо оставалось спокойным:

– Ты пришел меня убить?

Если в голосе Иоанна и прозвучало недовольство, то лишь тем, что я помешал ему обращаться к Богу. Но и с этим Креститель готов был смириться:

– Что ж, делай быстрее, что задумал! Людям дается время совершить предначертанное, по его истечении пребывание среди живых лишено смысла. Мое время истекло. Я старался спрямить пути Господа, удалось ли это, судить Идущему за мной…

Ни манерой говорить, ни видом Иоанн не напоминал того одержимого, которого я видел на холме над Иорданом. Передо мной сидел усталый, погруженный в свои думы человек. Речь его была тиха, взгляд печален, но твердость, с которой он смотрел в глаза смерти, осталась не поколебленной.

Бросившись к Предтече, я упал перед ним на колени:

– Я пришел тебя освободить!

На сухих, растрескавшихся губах Иоанна появилась тихая улыбка:

– Зачем?.. Я крестил Иисуса, Он рассказал мне о том прекрасном и справедливом мире, в котором люди будут жить в радости и любви. Не будет ненависти и зла, не будет зависти и порока. Христос умолчал лишь о том, что для спасения человечества нужна искупительная жертва, но это знание живет во мне давно. А ты зачем-то хочешь меня спасти…

Я смотрел на Предтечу и сердце мое разрывалось от боли. Грех это, великий грех: проговориться слепому, что любимая его уродлива. Еще больший грех сказать идущему на смерть, что его жертва напрасна. И не только его, но и самого Иисуса, и всех тех, кто шел за Ним через века, с радостью кладя голову на плаху. Мир любви и справедливости так и не наступил! Что ни делали святые подвижники, человек остался жалким и эгоистичным животным, способным ради собственной выгоды извратить великое, опошлить светлое и растлить чистое. Две тысячи лет прошло – две тысячи! – а ничего не изменилось!

Не знаю, как Креститель догадался, может быть прочел в моих глазах, только смотрел он на меня с состраданием:

– Жаль мне тебя! Как ты можешь жить с таким неверием в сердце! Жертвы не бывают напрасными, они то горчичное зерно, из которого вырастает дерево осмысленной и радостной жизни. Господь милостив, он многое прощает человеку, ибо тот не ведает, что творит. Может быть не завтра, но люди обязательно оглянутся на дела свои и ужаснутся содеянному, и тогда души их наполнятся божественным светом!

Кто знает, может быть и правда наполнятся, только у тех, кто до этого доживет! Но спорить с Крестителем я не стал, какой из меня проповедник?

– Покайся, – продолжал Предтеча с доброй, все понимающей улыбкой на аскетическом лице, – у тебя начнется другая жизнь…

– Еще успею, – отмахнулся я, – исповедоваться никогда не поздно! Да и больно уж длинен список моих грехов…

– А мы никуда не торопимся, в царстве Всевышнего нас ждет вечность…

Иоанна ждет, тут вопроса нет, но на собственный счет у меня были большие сомнения. Уперевшись обеими ногами в стену, я попробовал выдернуть вмурованную в нее цепь, с таким же успехом можно было пытаться сдвинуть плечом собор Василия Блаженного. Вставил острие меча в железное звено и подналег всем весом, но и оно не поддалось. Креститель мне не помогал, но и не мешал, смотрел безучастно, беззвучно шевеля губами.

В поисках хоть какого-то инструмента я метнулся в коридор. Ничего подходящего под рукой не было… Замер… прислушался… Шаги! Кто-то шел по коридору.

Времени на раздумья не оставалось. Сжимая рукоять меча, я отпрянул к стене и вжался спиной в нишу для светильника. Человек приближался. Мысли мои путались, но одно я знал точно: убью! Наверное, такую же звериную ненависть я чувствовал, подпуская вплотную душманов. Лежал рядом с Димычем в засаде, нервы напряжены до предела, палец на спусковом крючке… Отгоняя видение, резко мотнул головой. Шаги тяжелые, но нет, не солдатские, не слышно цоканья подков. Вот они замерли – неизвестный подошел к повороту коридора – вот показался из-за угла…

Я преградил в прыжке ему дорогу. Метнулось пламя факела, черная тень отшатнулась, размазалась по стене. В расширившихся зрачках Бен – Бара отразился ужас. Защищаясь, он прикрыл лицо ладонью, попятился, но было поздно. Отведя согнутую в локте руку до предела, я выкинул ее вперед. Никогда не думал, что ощущение входящего в тело врага клинка приносит физическое удовлетворение. Меч проник в грудь легко, по самую рукоятку. Владевшая мною радость не имела ничего общего с человеческой, это было торжество победившего в смертельной схватке зверя.

Лицо асмонея превратилось в маску страдания. Взгляд потух, глазные яблоки выкатились из орбит. Как снимают с шампура шашлык, я отвел тело Бен – Бара назад и оно рухнуло к моим ногам. Все было кончено! Я ликовал, я готов был встретить долгожданную свободу, только… только за дверью камеры все так же сидел Иоанн Креститель, а пламя факела коптило низкий потолок.

Но, почему? – хотел крикнуть я, – ведь враг повержен! Ничто больше меня здесь не держит, ничто не мешает вернуться в оставленный мною мир! В полной растерянности я смотрел, как с острия меча капля за каплей скатывается кровь. Руки тряслись, я готов был разрыдаться, как вдруг из дальнего конца коридора до меня донесся звук шагов. Не доверяя асмонею, кто-то шел проверить, как мы с ним тут справляемся. Что ж, Бен – Бар сам сказал: лиха беда начало! Я вырвусь отсюда любой ценой, даже если мне придется перебить весь гарнизон Махерона.

Шаги приближались. Как загнанный в ловушку зверь, я отступил в нишу. Мыслей не было, какие, к черту, мысли, когда мир застит ненависть! Убивать, теперь я буду убивать каждого, кто встанет на моем пути! В круге света появилась плотная, приземистая фигура. Удивляясь себе, я ощутил в теле радость. Сейчас! Не теряя времени, отвел согнутую в локте руку и выступил из тени, острие клинка уперлось в грудь… в грудь Бен – Бара!

Асмоней замер и ждал, не делая ни малейшей попытки бежать или защищаться. Да и не асмоней вовсе, куда-то подевались бутафорские борода и головной платок, передо мной, кривя губы в улыбочке, стоял де Барбаро:

– Я был прав, убивать тебе не впервой! Хочешь еще потренироваться? Давай, мне не в лом…

Улыбка его перешла в наглую ухмылку, глаз ехидно прищурился. Я бросил быстрый взгляд на пол: ни тела, ни следов крови не было.

Де Барбаро, между тем, отвел руку с мечом в сторону и потрепал меня поощрительно по плечу:

– Далеко пойдешь! Говорили же тебе Карл и эта зубастая заготовка для портмоне, что я твое порождение, а ты зачем-то тычешь в меня железом! Меч, Глебаня, совсем не то оружие, чтобы со мной сражаться… И, пожалуйста, не делай из меня символ мирового зла, это глупо, я всего лишь порождение людей, и тебя в том числе. С внешним злом каждый дурак может бороться, ты попробуй победить зло в себе! Жизнь человеческая не черная и не белая, она серенькая, благородство и подлость ходят в ней под ручку и меняются местами так часто, что начинает рябить в глазах… – прогуливаясь, словно по бульвару, по коридору, де Барбаро заглянул в открытую дверь камеры. – А на Иоанна, я вижу, рука так и не поднялась! Что ж, давай займемся им вместе, а то Предтеча заждался! Если человек собрался принести себя в жертву, не следует ему мешать, сам же говорил: иллюзии надо беречь…

Я попятился.

– Куда же ты? Неужели, бежать?.. – улыбка де Барбаро стала едва ли не сочувственной. Он непонимающе развел руками: – Зачем?.. Разве от себя убежишь?..

Я повернулся и, выронив меч, бросился опрометью по коридору. Взлетел по лестнице. Распахнул дверь. Светила полная луна. Огромная, серебристо белая, она висела над крепостной стеной, заливая внутренний двор голубоватым светом. Тени предметов лежали черные, словно вырубленные из глыбы угля. Жара немного спала, со стороны далекого Средиземного моря прилетел освежающий ветерок. Где-то совсем близко заржала лошадь. Двигаясь по воровски бесшумно, я бросился к ней и отвязал повод. Все происходило, будто в ночном кошмаре. Вскочил в седло. От ворот крепости шла единственная дорога. Низко над головой висели мохнатые, южные звезды. Теплая ночь дышала запахами горьких трав. Конь летел не чуя под собой ног. Я обернулся. Башни Махерона стояли нарисованные жирной пастелью на фоне залитых серебром гор. Меня никто не преследовал.

Что происходило дальше, не помню. Мерно качаясь в седле, я впал в прострацию. Мне стало казаться, что я живу давно, так давно, что до мелочей знаю чувства и мысли всех приходивших в этот мир людей. Как океанские волны набегали их поколения на землю и, задержавшись на миг, откатывались в вечность. Пролетали столетия, сменяли друг друга эпохи, но ничего не происходило и, недоумевая о себе, человек все так же обращал свои мольбы к Господу. И вновь всходило солнце, и вставала безразличная к людским страданиям луна, и ветер с юга переходил в ветер с севера, и, по-волчьи завывая, возвращался на круги своя…

Почувствовав, что поводья отпущены, мой конь сбился на шаг, когда же я очнулся, он стоял у холма, с которого обращался к толпе Предтеча. Небо на востоке окрасилось золотом, звезды над Вифаварой померкли. Безоблачное утро обещало знойный день. Расседлав лошадь, я отпустил ее на волю. Мне хотелось верить, что этим я приближаю и свою свободу… Хотя, о каких надеждах можно было говорить в моем положении! В очередной раз все рухнуло, у меня не было больше сил выбираться из под обломков.

Переодевшись в тренировочный костюм, я присел на берег и закурил. Сигареты были дешевенькими, табак лез в рот, но душу грели. Дорогого стоит, думал я, глядя на мутные воды реки, когда о тебе позаботились, переступая порог преисподней! Иоанн сказал, что на свершение предначертанного человеку дается время… Что ж, Димка Ожогин отпущенное ему попусту не растратил… А я?.. Понять бы: чего так настойчиво добивается от меня судьба?.. Хорошо пророкам, им суетиться не надо, им с первых дней известно, куда грести. Это только нас, грешных, мотает по океану без руля и без ветрил, это мы, болезные, обдираемся в кровь о жизнь в поисках своей дороги…

Грустно мне было и тоскливо, но, бросив взгляд на Иордан, я не смог сдержать улыбку. Шут гороховый и на этот раз изображал из себя бревно… в местности, где деревья чахлые и наперечет. Когда это занятие ему надоело, дядюшка Кро высунул из воды морду и весьма двусмысленно поинтересовался:

– Ну и как?..

Я пожал плечами. Не видит, что ли, сижу, курю!

– Где это ты так долго пропадал?.. – продолжал аллигатор, вылезая на илистый берег.

Долго? Что значит «долго»?.. Получается, он рассчитывал увидеть меня раньше! Выходит, старый негодяй знал обо всем заранее и с самого начала не верил в успех предприятия!

– Знать, не знал, но догадывался… – хмыкнул дядюшка Кро, отвечая на мой немой вопрос. – Ты считаешь, будто я знаком с историей человечества в подробностях – это лестно, но не совсем соответствует истине. Такое несметное количество глупостей, не говоря уже о подлостях, окончательно расшатало бы мою нервную систему…

– И ничего мне не сказал!..

Горько бывает, когда тебя предает друг, горше некуда!

– А что я мог сказать? – огрызнулся крокодил. – Забраться в глубины прошлого – идея твоя! Когда я попытался выразить всего лишь тень сомнения, ты заткнул мне пасть. Помочь найти место для высадки?.. Помог! Что до де Барбаро, то поквитаться с ним ты намеревался сам… Какие претензии, Глебаня?.. И потом, не стоит забывать о чуде, даже если знаешь, что чудес не бывает! А вдруг у тебя получилось бы? Ведь как на свете все устроено: нет, нет, а потом возьмет и произойдет!

Замечание было справедливым, виноват я сам. Между тем в голосе дядюшки Кро проступили назидательные нотки:

– Де Барбаро бессмертен, потому что он продукт извращенной природы человека. Люди выпестовали его своими поступками, выкормили черными чувствами, но случается в жизни и такое, что человек поднимается над мерзостью бытия и тогда уже никто не способен его удержать! Кто-то называет этот миг счастьем, кто-то свободой…

Хмурое выражение морды крокодила неожиданно просветлело, он оживился:

– Между прочим, пока ты радовался прелестям Соломеи – по глазам вижу: тащился, как удав по негашеной извести! – я кое – что придумал…

От избытка энтузиазма крокодил приоткрыл пасть, смотрел на меня светло и по-детски лучезарно, но мой запас надежд уже иссяк. Я ему не верил:

– Хватит, Кро, угомонись! Ты настоящий друг, только уж больно выдумщик и враль…

Аллигатор презрительно фыркнул:

– Хамить, глядя в лицо тому, кто о тебе заботится – не самый лучший способ сказать спасибо!

Обиделся старик, обиделся по делу.

– Ладно, извини, так получилось! Я проиграл. Мой враг бессмертен, а другого способа вырваться отсюда, кроме как убить его, нет…

Выражение морды крокодила отражало всю гамму боровшихся в нем чувств. Победило великодушие. Подогреваемое нетерпением поделиться со мной планом новой авантюры. Глаза дядюшки Кро сияли, но к сути дела он приступил не сразу, начал издалека, решив растянуть, по возможности, удовольствие:

– Да-а… привык я к тебе, Глебаня, привык… – произнес аллигатор, пряча за медлительностью речи просившуюся наружу улыбку. – Старый друг, как хорошее вино, общением с ним надо наслаждаться. Не смотри на меня так, я имею в виду не тебя!.. Не хочется с тобой расставаться, очень не хочется, а, видно, придется. Будем надеяться, не надолго…

Только теперь, глядя на эту хитрую морду, я начал догадываться, что пройдоха прячет не только улыбку, но и нечто более существенное, возможно даже мысль, которая с бильярдным стуком бьется о его бронированную черепную коробку.