Текст книги "Лагерь живых"

Автор книги: Николай Берг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Не знаю. Я как ее выпил, так только сердце стало колотиться, а радости никакой…

Коробка идет в омоновский БТР. Туда же на броню устраивают и поднятого манекена. Николаич успел снять с него и колпак и накладки на ладони и колени, вместо этого манекен щеголяет новенькой фуражкой, закрепленной под подбородком ремешком.

– Нехорошо своих бросать. Пусть сидит. Тылы охраняет.

– Я вам ММГ [41]41
  ММГ– макет массо-габаритный.


[Закрыть]«калаша» подарю, – хмыкает Николаич.

– Годится.

Когда возвращаемся, щекастый Дункан тут же улетучивается, вероятно, махать своим двуручем под руководством Павла Александровича. Остальные двое ментов напрашиваются квартироваться у нас.

Саша тихонько делится со мной подозрениями насчет того, что байка про Дункана вообще-то баянище, он уже видел в инете… Так же его гложут сомнения на тему того, что БТР якобы приплыл, а не приехал. Этому я тоже что-то не очень верю, хотя вообще-то этот агрегат плавает, и довольно шустро.

Я как-то раньше с омоновцами дел не имел и потому до недавнего времени считал их обычными тупыми гориллами, придатками к дубинкам, которые лупят всех подряд, кто под руку подвернется. Ну, как бы у кого в МВД есть мозги – те операми, следаками и врачами пашут, а вот ежели тока физическая мощь – то ОМОН.

И виденный сюжет в «ю-тубе» [42]42
  «Ю-туб»– сайт просмотра и размещения видеороликов.


[Закрыть], где жизнерадостный болван ударом в печень убил какого-то светловолосого парня, укрепил это впечатление.

Правда, меня сильно поколебало в таком убеждении то, что увидел в свое время в том же инете репортаж о марше «несогласных» у нас тут, в Питере, когда они перекрыли Невский. Я вообще не могу понять этих несогласных – что может быть общего у либералов, нацболов и пенсионеров? Это ж даже не конь с трепетным раком. И вот это почтенное собрание устроило дебош, для чего Невский и перекрыло, специально подставляясь под дубинки – несанкционировано было перекрывание основной магистрали в городе.

На первых же фото я с удивлением обнаружил подлеца, который пришел с маленьким ребенком на плечах. Являться в толпу с ребенком – уже опасно. Ну а если заведомо знаешь, что будет потасовка с дубинками и еще с каким весельем, – то втройне. Никто и не заметит, как мелкого затопчут.

Далее этот гад старательно оказывался в самой гуще. Тщательнейше подставлял детеныша в смешной и милой шапочке с ушами, как у медвежонка, под дубинки. Но ментовское зверье так и не ударило эту парочку ни разу. А кто-то ведь все снимал и снимал, наверное, чертыхаясь. Тогда, чтобы отработать деньги, подлец стал изображать страдания и боль, типа вот меня стукнули, но снять не успели. Вышло крайне убого, не то что Станиславский, даже я не поверил. Тем более детеныш сидел спокойно и с интересом за всем наблюдал. Хорошо, что этот урод был тупой как пробка и не догадался надрать детенышу задницу для достоверности. Вот в Европе ребята-эмигранты уже научились – как демонстрация, так страдающие и орущие дети выставляются на первый план.

И вот мы уже с час вместе, а омоновцы так драку и не затеяли. Мне кажется, и Саша озадачен тем же.

Худощавый замечает его взгляд и ухмыляется широчайшим образом:

– Удивляешься? Что у нас не волчачьи клыки и зрачок не вертикальный?

Саша, пойманный на горячем, смущается. Подозреваю, что ему так и хочется ляпнуть что-нибудь вроде: «И рога и борода! И ухи вразнос!», но парень воспитанный, и потому отвечает обтекаемо:

– Ну так репутация-то у вас соответствующая.

– Зато в ряде случаев и физического воздействия потому не требуется. Причем часто. Иначе, была бы у нас другая репутация, и потери бы были, и калечить бы пришлось всерьез. Человеку нужно кого-нибудь бояться, иначе человека закидывает.

Страх – лучший цивилизатор. Проверено. Особенно при жестком задержании.

– Ну есть же и другие вещи, делающие человека человеком?

– Есть. Но страх – самый результативный. Тем более нас же не в детские сады посылают.

– Ага, против пенсионеров… – ехидно отмечает Дарья.

– Хозяюшка, а вот хоть кого из пенсионеров тогда обидели? Когда зурабовские реформы начались?

– То есть перед нами ангелы?

– Этого я не говорил. Но разница есть – антифу [43]43
  Антифа– антифашисты.


[Закрыть]разогнать, чтоб Невский не перекрывали, или стариков ограничить. Толпа-то все равно толпа, сама себе опасна, но к разным и отношение разное.

– Опять-таки ангелы?

– Не. Люди, как и остальные. И должен доложить, что по сравнению с теми же американскими копами мы куда мягче действуем. Не потому, что ангелы. Да, воровства в милиции много – новые установки работают, но отношение к людям – пока еще то, советское. Это еще изжить не успели.

– Слушай, а вот ты зачем в ОМОН пошел?

– А чего не идти? Я здесь живу. Хочу, чтоб тут был порядок. Почему я должен это поручать кому другому? Другой свои порядки установит. Мне мои милее.

– А напарник твой?

– А он оружие любит.

– И как с порядком?

– Дык все в сравнении же познается. Верно? Если с точки зрения идеального общества – то это одно, а с точки зрения реальности – другое. Вы вторую гражданскую ведь застали?

– Это ты о чем?

– О «лихих девяностых», как игриво это время называли журналисты. Нормальная такая гражданская война получилась.

– Это через край хватануто. Где ж война-то?

– У нас тут. Сорок тысяч обнаруженных и зарегистрированных криминальных трупов в год – вполне себе военные потери. А сколько вообще не нашли? Химоружие в расчет не беру – там тоже еще та цифирь. И не один год такая развлекуха была, десяток лет…

– Так то ж бандитские разборки, криминал. А химоружие – это как?

– Ну, хозяюшка, а Петлюра, Махно – тож ведь бандитские разборки, а? Да и белые с красными друг друга бандитами величали. Просто такое количество убитого народа – это уже война. А уж Чечня, как там ни называй, гражданская война по всем признакам.

– А химоружие?

– Да наркота же. Уже сейчас от нее больше народу передохло, чем от всех ипритов с люизитами.

– Это да, – соглашается Дарья, пригорюнившись.

– Ну а сейчас что? – вмешивается Саша в разговор.

– А сейчас – третья гражданская… И пожалуй, что почище двух предыдущих будет…

– Лень, не морочь людям голову, – отрывается от кулинарной книжки маленький омоновец.

– Тебе хорошо, тебе вон наконец книжку дали, – обиженно отвечает худощавый.

Оба прыскают.

– О чем это вы? – настораживается Дарья, как всякая женщина, тонко чувствующая какую-то подкладку и недоговоренность во фразе.

– Гм. Это, хозяюшка, тоже баян.

– Тем более не понимаю.

– Так на компьютерном жаргоне называют анекдот с бородищей, – поясняет своей маме Саша очевидную вещь.

– И что за анекдот? Пошлый, наверное?

– Ну, немного…

– Рассказывайте, рассказывайте, раз начали.

– Гм. Не взыщите, если что, люди грубые, служивые, воспитание никакое… Короче говоря – дежурство. В полной боевой готовности. А выезда нет и нет. Сидим, ждем. Долго ждем. Должны нас послать – а не посылают. Запарились сидеть. Ну и поставили в видак… э-э-э… жестковатую эротику. Стоял там в комнате для личного состава телевизор и видак. Сидим – смотрим. Дело к кульминации идет, все актерам сопереживают, увлеклись, смотрят напряженно, а тут распахивается дверь и входит высокое начальство с командиром. Решили проверить боеготовность. Боец с пультиком-ленивкой отреагировал моментально и каналы переключил.

Высокое начальство посмотрело на кучу напряженно всматривающихся в экран мужиков и говорит тихо командиру: «Ты б им книжек каких дал, что ли…» Ну и вышли они. А на нас ржач напал. Боец-то переключил на другой канал, только там передач не было. Была сетка настройки. И вся орда в эту сетку настройки внимательнейше пялилась.

– Точно баян! – разочарованно говорит Саша.

– А ты что от служивых ждал? Любое военизированное образование склад бородатых анекдотов. Со времен Древнего Египта. Положено так.

В дверь просовывается голова Демидова.

– Доктор, на выход, пациент явился!

– Кто?

– А этот, пчеловод.

Спускаюсь на первый этаж.

Аккуратный скромный старичок азиатской внешности. Держится с достоинством, но немного скособочен. Здороваемся. Спрашиваю, что случилось.

Говорит практически без акцента. Но объяснить толком не может – голова болит, спина, спать нельзя. Раньше такое было? Было. Долго болело. Говорили, что лишай.

Глазки-то у него блестят, температурит явно. По пульсу – к тридцати восьми градусам товарища Цельсия… А со спиной что? Ну-ка посмотрим.

Везет мне все-таки последние дни, все как-то хрестоматийные проявления болезни попадаются. Так и тут, ломать голову с дифференциальным диагнозом нечего – от позвоночника по краю ребра кожа отекла полосой с неровными краями, даже на взгляд надута, резко покраснела, и по коже пузырьки с прозрачной жидкостью гирляндами…

– Опоясывающий герпес у вас.

– Эх, так не ко времени. Беда… Месяц в прошлый раз спать не мог.

Это да, не позавидуешь ему. И зудит, и болит, и проходит с трудом, потому как вирус после такой наглой выходки прячется обратно в нервные узлы и сидит там до следующего раза, когда организм ослабнет по какой причине. Выбить же вирусы из их убежищ невозможно. Вот у старика этого, переболевшего когда-то банальной ветряной оспой, с того детского времени вирусы так и ждали момента…

Так что разве что можно помочь организму расправиться с наглым десантом и загнать болезнь обратно. Долгая песня, пара недель минимум.

Сейчас могу намазать старичку пораженную зону мазью, а еще ему надо бы дать таблетки – они посильнее будут. Есть у нас такие – только они в медпункте. Можно бы старика послать, но, пожалуй, стоит сопроводить – в знак уважения за проделанную работу – комната наконец приобрела хоть немного жилой вид, да и стол складной удачно вышел. А еще не нравится мне, что медсестра Надежда хоть и в отряде, а вроде как и нет. Вот и ужинает она черт знает как. Не по-людски это.

Прошу старикана подождать и быстренько поднимаюсь – все-таки без автомата шастать не стоит, хотя знаю со слов и Андрея, и Николаича, что караульная и патрульная служба стараниями Охрименко и Михайлова отработана как минимум на твердую четверку и, в общем, в крепости безопасно.

– Что там стряслось? – спрашивает Николаич.

Ну, тут особо хранить врачебную тайну нечего – отвечаю.

– Заразно? – спрашивает Николаич.

– Для тех, кто ветрянкой не болел, – да, заразно.

– Получается так, что если я болел, то и у меня такая дрянь может быть?

– Получается так.

– Не было печали. А куда собрались?

– В медпункт, там есть, что ему нужно. Заодно посмотрим, что его бригада могла бы в медпункте сделать полезного.

– Правильный подход. Только «радиоухо» возьмите.

Спрашиваю Дарью, не осталось ли у нее чего вкусного.

– У меня вкусное всегда есть. Только вообще-то гордячка эта могла бы не заноситься и прийти. Ноги-то не отвалились бы, да?

– Это не гордость, – мрачно замечает Андрей, протирающий ветошкой детальки мелкой снайперки.

– А что же?

– Она, похоже, в Чечне жила, когда там свобода накатила. Не стоит ее дергать.

Дарья фыркает. Но уже как-то невоинственно.

Омоновцы переглядываются. Потом один спрашивает:

– А этот герпес – как на губах?

– Нет, вирусы разные.

– Хватит вам ерунду обсуждать, – вмешивается Дарья. И я получаю пару увесистых пластиковых коробок, замотанных в кусок ватина, чтобы тепло не терялось.

Мы уже практически подходим к медпункту, когда оттуда хлестко щелкает несколько пистолетных выстрелов. Сую пакет с едой опешившему старичку и дергаю к двери. Двое патрульных подоспевают практически одновременно. Значит, стрельба мне не померещилась.

Патруль тормозит мою прыть, и дальше я открываю дверь уже под их грамотным прикрытием. И ничего не понимаю.

На полу елозит голой задницей мужик со спущенными штанами. Кровищи так много, что не сразу понимаю, как он ранен. Одной рукой мужик держится за окровавленное лицо, другая плетью на полу в луже. Корячится мужик вяло – и я вижу, что у него прострелено колено и, возможно, еще пуля в животе, хотя и не поручусь.

Надежда, такая же белая, как надетый на нее халат, держит раненого на прицеле и даже не смотрит, кто тут в двери вломился. По возможности шустро огибаю стол и старательно отвожу пистолет в сторону и вверх. Сделать это непросто, мускулы у медсестрички напряжены до каменности, единственно, что пистолет на вытянутых руках. Это позволяет мне использовать методу старика Архимеда, повернув Надежду вокруг оси, давя именно на руки, держащие пистолет.

– Уже все, мы здесь, теперь все будет в порядке, спокойно, Надя, спокойно, коллега, а то рикошетами ребят покалечишь. Все, все уже прошло, все в порядке… – плету какую-то успокоительную фигню, главное, чтоб интонация была мягкой и пациентка расслабилась. Но ее не так просто уболтать.

– Не надо меня успокаивать, я в порядке, – жестко говорит она.

Но пистолет тем не менее смотрит стволом в потолок. Уже легче.

– Вы его перезарядили?

Удивленно смотрит на меня.

– Конечно.

Теперь ее окончательно отпускает, она словно встряхивается, прогоняя наваждение, и становится собой. Мне почему-то вспоминается мультфильм «Маугли», там, где Багира приходит в себя. Только вот непонятно, что тут за танец Каа был. А что ситуация непростая – ежу ясно.

– Что вы натворили, подлецы? Что, что вы тут вытворяете??? – Это орет какой-то незнакомый мне господин, распихавший стоящий в дверях народ. Видно, что он привык к подчинению окружающих, но вид валяющегося на полу выводит его из состояния господинности, и он брякается на коленки, нелепо хватая раненого за руку.

– Вызывай своих, – говорит мне старший патруля. И сам вызывает своего начальника.

К удивлению, я справляюсь с демонической коробочкой и в темпе докладаю Николаичу, что тут наблюдаю.

Господин на полу поднимает бешено оскаленное лицо, тычет в Надежду пальцем и буквально визжит:

– Ты убийца! Ты его просто расстреляла, сука! Тебе это с рук не сойдет! Ты ответишь!

Странное ощущение у меня от этого субъекта. Не могу понять почему. С одной стороны, лицо у него мужское, даже бы вроде и мужественное – грубой лепки, такое, с крупными чертами лица, но что-то есть в нем карикатурное, как в образах Райкина – и брови чересчур густые, и нос как-то слишком картошкой. Но держится самоуверенно, не отнимешь.

– Что вы все стоите! Человек кровью истекает!

Тут он прав на все сто, помощь оказать надо, и быстро. Прошу патрульных удалить лишних. Михайловские, не чинясь, выпихивают за двери всех набившихся в медпункт, в том числе и этого странного человека, хотя он бьется и орет. Слышно, как и там он орет на них.

– Я напортачила, мне и помощь оказывать, – уже достаточно спокойно, но очень странным голосом говорит Надежда.

К моему гигантскому удивлению, она начинает с того, что выхватывает из своей сумки жгут и, невзирая на слабое сопротивление раненого, накладывает на бедро. Это странно, при ранениях суставов кровотечение, как правило, минимальное. Вот откуда кровь действительно хлещет – так это из раны на лице. Пуля, на мой взгляд, влетела с левой стороны (маленькое входное отверстие на щеке), раздробив челюсть, и потом вместе с кусками кости и выбитыми зубами разодрала язык и противоположную щеку. Вот оттуда и льется. Раненый слабо пихает медсестру рукой, оставляя кровавые отпечатки на белом халате, но сестричка, не прерываясь, коротким тычком в пробитое пулей колено отправляет пациента в обморок.

– Вы не вполне успешно наложили жгут, – вполголоса говорю ей.

– Да? А по-моему, нормально.

– Накладывая жгут, вы передавили и мошонку заодно. Так не рекомендуют делать.

Она поворачивает голову – и я натурально пугаюсь. Такого бешеного взгляда, находящегося на грани безумия, я давно не видал.

– В данном случае это не только допустимо, но и рекомендовано.

– Надежда Николаевна, вы действительно в порядке?

– В полном, коллега. Не поверите – в совершенном порядке.

И, вытянув из корзинки под столом какие-то грязные тряпки и использованные чужие бинты, мотает их как попало, придавая умирающему – а я вижу, что пациент уже отходит – вид неряшливо сделанной мумии из трешевой фильмы.

За дверью короткий всплеск голосов, и в кабинетике появляются встревоженные Николаич и Андрей. И если Николаич ведет себя как положено, то Андрей меня удивляет не меньше Надежды. Ухмылочка на физиономии флегматичного снайпера вылезает такая злорадная и хищная, что пришлась бы впору любому вампиру, дорвавшемуся до бадьи со свежей кровушкой.

Вместе с ними врывается и товарищ умирающего. Он растрепан, явно прорывался силой.

– Сволочи, убийцы, быдло, скоты!

– Вы тут пока с товарищем побудьте, – говорит ему Николаич достаточно убедительно и кивает нам, однозначно требуя покинуть помещение.

Выходим. Андрей все так же скалится, чем вызывает внимательные взгляды патрулей.

– Милицию вызовите! Я видел, что здесь были менты, пусть делают свою работу, – кричит из-за двери господин.

– Обязательно! – отвечает «старшой» и тихо приказывает Надежде запереть дверь в медкабинет. Ключ дважды проворачивается в двери. И окошко в медпункте маленькое и зарешечено.

– Так. И что дальше будем делать? – спрашивает прибежавший Михайлов.

– Получается так, что разбираться в происшедшем.

– Странное тут какое-то происшедшее. – Михайлов смотрит подозрительно на Надежду с кровавыми отпечатками на халате.

– Давайте-ка пойдем в более подходящее место и там будем разбираться. А что скажет наша милиция?

– Ничего не скажет – это ваши проблемы, а мы не оперативники, не следователи, не прокуроры, и не наша работа тут что-то расследовать. Мы тут вообще в гостях, – резонно отвечает маленький омоновец в берете.

Его худощавый напарник тоже тут, при этом замечаю, что он посматривает в обратную сторону, видимо непроизвольно и привычно стараясь не оставлять тыл открытым. Ну да. Можно подумать, что он простреленных не видал.

– Надежда Николаевна, что там произошло?

Сестричка странно смотрит в лицо Николаичу и вдруг начинает плакать навзрыд. Как смертельно обиженная маленькая девочка.

Это сильно поражает всех, кто успел убедиться в ее железобетонном спокойствии за последнее время.

– Знаете, мне кажется, надо бы расследование отложить до завтра, – вмешиваюсь я.

– Получается так, что у нас тут нет специалистов – и опер, и судмедэксперт в Кронштадте остались.

Михайлов задумывается.

– А с чего это вы о судмедэкспертизе заговорили? Тот, со спущенными портками, еще жив?

– В судмедэкспертизу входит как составная часть работа с живыми клиентами. И по времени даже ее больше – всякие ссадины, синяки и шишки описывать. У меня вот только один случай и был, когда одна дама другой по морде мороженой курицей залепила, – брякаю я не совсем к месту.

– Ага. Значит, один судмедэксперт у нас есть. – Хваток Михайлов, хваток, ничего не скажешь.

– Ну, я вообще-то не специалист… – мямлю, понимая, что язык мой таки все же враг мой, и не зря человек пять лет учится говорить, а потом всю оставшуюся жизнь молчать.

– Диплом есть? Есть. Курс проходили? Проходили. Экзамен сдавали?

– Сдавал…

– И на сколько?

– Ну, на «отлично»…

– Вот и прекрасно. Всего-то несколько огнестрельных ранений. Это ж не с травмами после мороженой курицы разбираться. Теперь гости. Ребята, я понимаю, что вы ни разу не следователи, но какой-никакой опыт у вас ведь есть?

– Специфический. Очень специфический, – осторожно отвечает маленький.

– Но с огнестрелом-то встречались?

– Это да… Только что здесь разбирать? Это ж не на Кеннеди покушение – стрелял один человек, из ПМ. Так она и не отрицает, и свидетели есть. Что нужно-то?

Михайлов на секунду-другую задумывается.

– Нужно, чтоб у нас тут таких инцидентов не было. Уже один такой с колокольни стрелял. Мне нужно, чтоб тут было спокойно и безопасно. Без стрельбы. Без трупов.

– Это понятно. Только я так и не вижу, что тут разбирать. Отплачется она – сама и расскажет, что там было.

– Уверены?

– Не так чтоб уверен, женщины всякие фортели выкидывают. Может, это ее любовник был или там бывший муж. Что он там без штанов-то щеголял?

– Да вроде как нет у нее мужа…

– Ей к тридцатнику. Много вы о ней знаете?

Тут мне приходит в голову, что вообще-то о медсестре я не знаю толком ничего.

Похоже, что ровно такие же мысли приходят в голову и Николаичу. Только Андрей производит впечатление чего-то понимающего в ситуации.

– Можешь что сказать по делу? – спрашивает его маленький.

– Только с адвокатом, – неожиданно отвечает тот.

Маленький пристально смотрит на по-прежнему скалящего зубы снайпера.

– Ты, зема, улыбочку-то убери. Примерзла она у тебя.

– Неа. Не могу, извини, – все так же мерзко скалясь, отвечает Андрей.

– А что так? Это я тебе прямо скажу, смотреть на тебя, с этой улыбочкой, неприятно.

– Ага. Но пока не могу…

– Получается так, что медсестру я заберу к нам, – решает Николаич.

– Под вашу ответственность?

– Да.

– Ладно. Только чтоб она опять палить не стала. Что с раненым? Ему уход нужен?

– Нет, только покой, – отвечаю я и внутренне краснею. Честно говоря, дурацкая ситуация. С сестричкой мы знакомы всего ничего. Ну да, надежна в деле, имеет опыт военно-полевой медицины, умеет обращаться с оружием. И что это значит? Да ничего. Только то, что принимала участие в каких-то локальных конфликтах. А там и стороны разные, и люди разношерстные. И вытворялось там такое, что Стивену Кингу никакой фантазии не хватит. Тем более что от ребят ускользнул нюанс, который как раз мне покоя не дает. Для всех мужиков спущенные штаны – признак чего-то сексуального. А для меня скорее то, что пациент подготовился к внутрипопочной инъекции. Я ж, пока в педиатрии корячился, насмотрелся на задницы, причем такие, которые о сексуальной стороне никак не говорили. Видели ли когда-нибудь детские ягодицы, в которые проведено несколько полных курсов инъекций – от витаминов до антибиотиков? То еще душераздирающее зрелище.

А получил пациент полную обойму, причем хладнокровно выпущенную по ключевым точкам – в рот, чтоб не орал, в плечо, в колено, в живот. Как он еще после этого ухитрялся шевелиться – ума не приложу.

Может, он и впрямь ее, например, хотел изнасиловать прямо в кабинете, на столе?

Или действительно муж какой-никакой?

Тогда почему Андрей так выглядит, словно ему жутковатый, но долгожданный подарок сделали?

– Точно? – Михайлов чует мою неуверенность.

А откуда тут взяться уверенности? Да те же омоновцы, глянув на наложенный по мошонке жгут, приплюснувший яички к туго перетянутому бедру, при всем отсутствии у них следовательского образования не поверят ничему. Да, бывает такое, особенно у очень неопытных и невнимательных, когда, напугавшись до усрачки жутким фонтаном крови из бедренной артерии, одним махом прихватывают под жгут и мошонку. Но Надя не неопытный автолюбитель, кровотечения не было, да и на бедро не жгут кладут грамотные люди, а закрутку вертят… Вот окажется чертова Надька ревнивой сукой, а ее, скажем, бывший муж, невинной жертвой – так я буду прямым соучастником гадкого и тупого дела.

– Там же остался его друг. А кстати, кто это такие оба-двое? И пострадавший и этот… господинчик?

Михайлов стеклянно смотрит на меня.

– Из столицы. Весьма высокие гости. Перечислять титулы не берусь – там у меня их визитки лежат, так мелким текстом на две страницы… Как минимум европейского значения птицы…

Еще интересней.

– Вот знаете, – продолжает Михайлов, – больше всего я не люблю, когда делают из меня идиота. А сейчас такое ощущение, что если и не все, то некоторые здесь именно этим и занимаются.

– Если уж признаваться, – в тон ему отвечаю и я, – то ситуация непонятная, и идиотом тут я себя тоже чувствую.

– Не знаю, не знаю… Не пойму, в чем тут штука, но вообще-то при тяжелораненом доктор как-то уместнее там, чем тут, на площади. А вы стоите, словно в медпункте все как должно…

– Нечего мне там делать.

– С чего бы? Я вот слыхал, что при ранениях положено оказывать помощь. А ребята сказали, что перевязки наложены на фу-фу… Типа – отвяжись.

Черти глазастые. Хотя тут и образования не надо, видно, что халтура, да еще и нарочитая какая-то. И то, что бинты уже пользованные, заметить тож ума большого не надо.

– Чего молчим?

– Ну а что? Я ж сказал – чувствую себя идиотом.

Николаич с Андреем ушли, Надежду уведя с собой, а я тут с омоновцами да с комендачами – как рак на мели. Хорошо темно, да в ушанке, а то светились бы у меня уши малиновым светом…

– Почему помощь оказана халтурно?

– Почему-почему… да потому что безнадежник он. В лучшем случае до завтра дотянет, – ляпаю я.

– И потому вы там оставили второго? Запамятовали, где карантин находится? – Михайлов явно свирепеет.

Омоновцы пользуются случаем и ретируются по-английски.

Ситуация глупее не придумаешь. И что особенно противно в таком положении – прав Михайлов, будь он неладен, причем по всем пунктам. Набираю в легкие воздуха.

– Вы правы. Причем полностью. Я растерялся. Как скажете – так и будет. Командуйте, Петр Петрович.

– Тогда так – раненого в карантин, под присмотр, по протоколу. Тащите своими силами. И делаете это быстро. Прямо сейчас.

– Так этот второй вой поднимет!

– Ваши проблемы.

– Ну. Ладно.

Вызываю Сашу. Прошу взять напарника и прийти в медпункт.

Михайлов сопровождает меня. Смотрит нехорошо, разозлился, видно, мужик от непонятностей. Я бы и сам разозлился, только вот предмет для злости не определить. За неимением такового злюсь на самого себя.

Упираемся в запертую дверь. Подливается масло в огонь. Михайлов пыхтит, как паровоз, вот-вот тронется.

Вспоминаю, что ключ у Николаича.

И тут как раз какие-то жалобные причитания за дверью сменяются воплем.

– Доигрались, ребятки! Обернулся ваш безнадежник!

В медпункте грохочет и орет.

– Такую дверь без лома не вынесешь, старая работа, – замечает старший патруля.

На шум опять собирается куча народу. К счастью, поспевают Саша, Серега и Андрей. С ключом, слава богу.

Саша, встав на колено, открывает дверь. В медпункте – погром. Но московский гость оказался не так прост, сориентировался в обстановке и зажал обернувшегося дружка в угол столом, да еще и кушеткой сверху прищемил. Голосит не уставая, но кушетку держит твердо. Дружок, как и положено новообратившемуся, вяло машет целой рукой, но дотянуться не может.

– Давай. Того, что слева, – говорит Серега Андрею.

– С удовольствием, – почему-то отвечает тот и грохает одиночным.

Зомби с простреленной головой так и остается стоять, припертый в углу мебелью.

Голосящий затыкается после весьма увесистых плюх. Его уводят патрули.

– Завтра мне рапорт к планерке. Я знаю, что вы мне не подчинены напрямую, но настаиваю. Категорически настаиваю.

Михайлов поворачивается и уходит.

Публика потихоньку начинает рассасываться.

Стоим вчетвером. Потом запираем дверь и идем в салон. Говорить неохота.

Замечаю, что рядом с нами идет тот самый старичок-пчеловод.

– А вы что хотите?

– Вам некогда было. А обещали мазь и таблетки, – отвечает дедок.

И действительно…

Возвращаемся в медпункт. Пока пасечник косит глазами на хаос и вертикального зомбака за баррикадой, смазываю ему пораженную зону зовираксом. Потом пытаюсь вспомнить, где у Надежды лежат таблетки. К счастью, зона полок в боевых действиях не участвовала, а порядочек у медсестры – прусский. Потому нахожу таблетки без проблемы.

Объясняю деду, чтобы мазал пять раз в день, а таблетки принимал, как сказано в аннотации. На всякий случай читаю ее. И чтоб не лапами лез мазать, а ватку использовал на палочке – ну и чтоб выкидывал после применения. Еще даю ему валерьянку. Может, спать будет лучше, несмотря на боль и зуд.

Все. Теперь в салон.

– Весело тут у вас, – замечает маленький омоновец.

– Ну а у вас, что? Скучно?

– Тоже весело. Но не так. Мы там друг на друге сидим и спим по очереди, как в подводной лодке. Отсюда и веселье. А у вас тут жилищная проблема решена в целом.

– Солоно вам пришлось?

– Это – да, солоно. Кто ж знал, что раненых и укушенных изолировать надо по-другому. Работали, как положено при карантине.

– А что, вы и карантины обеспечиваете?

– Мы ж в любой бочке затычка. Когда медики сообщали о вспышке инфекции, так ОМОН туда в первую голову выезжал. Месяц назад оцепление обеспечивали на железной дороге, когда сообщили о вспышке карантинного заболевания. Два вагона с пассажирами в тупик тут же, и держали там, пока не разобрались, что это дизентерия. Это вы не знаете, а такое по стране постоянно происходит. Рутина. Тут у нас тоже с железной дороги началось, кстати. С Московского вокзала.

– Вот похоже, что эта жуть с Москвы пошла.

– Это не похоже, а точно. С Москвы. Мы на несколько часов отстали всего.

– Как это определялось-то?

– Так пока связь была – уточнили. Задним умом крепки…

Хлебаем чай. В воздухе, как топор, висит напряженность. После того как оценил ситуацию со стороны – мороз по коже. В двух словах – все плохо. Может быть, даже и еще хуже. Особо противно то, что в принципе я тут в начмедах, значит, отвечаю за персонал. Впору Охрименко вспомнить, тот недавно в такой же мешок попал. Только вот он лично не участвовал в стрельбе своего подчиненного и никак ему не способствовал, чего про меня не скажешь.

Поговорить бы с Николаичем – так он куда-то ухрял. Надежда внизу сидит, отплакалась и замкнулась в себе. Андрей к ней пошел, вроде как есть что сказать. И Дарья там же.

– Это, к слову, у меня тут фурункул образовался, – говорит маленький омоновец.

– Ну, надо полагать, предлагаешь мне его вскрыть?

– Ага. Струменты у тебя, надо полагать, в медпункте?

– Ну да.

– Так пошли?

– А до утра никак не потерпеть?

Маленький странно смотрит.

– Эта… Никак… Ага.

Делать нечего, плетусь обратно. Оба омоновца следом. Заходим в кабинетик, свет там так и горел.

– Ну. Показывай свой фурункул.

– Вот.

Продолжаю тупить. На предъявленной к осмотру руке есть пара гнойничков, но фурункулами их даже спьяну не назовешь. Смотрю на маленького вопросительно.

– Эта… Ты, что ли, Доктор, не высыпался неделю?

– Вроде высыпался… не пойму я тебя.

– Эта… начни с того, что намажь мне руку йодом. И налепи пластырь. А то я мнительный такой, что просто ужас.

– А потом?

– Суп с котом! Утром ваш комендант обязательно сюда припрется. Будет осматривать место происшествия. Нас будет спрашивать. Нам от вашего гарнизона много чего надо, значит, придется отвечать. Не доходит, почему он вам ночь цельную дал?

– Ну, он с нашим старшим в дружбанах. Оружием его выручали. Боеприпасами…

– Работали на него?

– И это было.

– По уму, он вас должен был бы взять под стражу немедля. Медсестру минимум.

– И расстрелять…

– Вполне возможно, что и расстрелять. Меньше бы удивился, чем тому шалтаю-болтаю, который видел. Ты-то в этой истории тоже куда как хреновато выглядишь. Откровенно признаюсь. Да и паренек ваш – этот, толстун – тоже хорош гусь. Лыбу с морды снять не может, цаца этакая…

Худощавый тем временем осматривает стенку, потом лезет за баррикаду к покойнику, возится там.