Текст книги "Лагерь живых"

Автор книги: Николай Берг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Если уж делаешь что – так делай хорошо. Все равно ж ты не стрелок сейчас!

Приходится бормотать все то, что опер предложил. Потихоньку втягиваюсь. Вообще-то я понимаю, что он прав. Так делают при всякой видеозаписи с места событий грамотные люди. А то потом смотришь – камера дрыгается, а снимающий верещит что-то среднее между «твоюжежмать!» и «божежмой!».

Чем ближе подходим, тем больше становится бронемашина. Наконец ее гробообразный бок занимает все поле видоискателя. Соответственно сообщаю видеокамере, что с левого бока БТР нет видимых повреждений, покрашен равномерно зеленой краской, номеров и условных обозначений не имеет.

Скашиваю взгляд на Диму – как он отреагирует на подначку? Но физиономия совершенно невозмутима. Вспоминаю, как он себя вел при осмотре места происшествия несколько часов назад, и понимаю, что зря тратил порох, потому как он сам ровно точно так же описывал бы машину. Также отмечаю, что бортовой люк закрыт, открыт только сверху – то ли мехвода, то ли командира.

Окликает Николаич. Просит аккуратно обойти агрегат кругом. Остальные собрались в шеренгу с кормы машины. Оружие давно приготовлено к бою, и стрелки – как взведенные пружины.

Уже втянулся, потому без внутреннего сопротивления отмечаю, что и носовая часть и правый борт также покрашены не в розовый или бирюзовый цвета, а как раз наоборот, все в тот же зеленый; что повреждений видимых не обнаруживаю; корма выглядит соответственно левому и правому бортам. Десантный люк и с правой стороны закрыт. Ствол башенного КПВТ задран почти вертикально. Внешне выглядит совершенно нормально.

По той же окружности, соблюдая более-менее безопасное расстояние, возвращаюсь к мужикам. Судя по всему, пока я ходил – тут уже распределили роли. Поэтому снимаю, комментируя, что две пары стрелков взяли на прицел десантные люки по бокам машины. Ну это-то и я понимаю – снаружи, скорее всего, у боевой машины их не откроешь без специального ключа, да и у «восьмидесятки» боковые люки наполовину откидываются так, чтобы прикрыть десантников от огня спереди этаким щитом, а вторая половина падает вниз и служит порогом-подножкой.

Трое лезут на крышу бронетранспортера. Николаич стучит по броне прикладом и громко орет:

– Эй! Есть кто живой внутри? Отзовись!

Продолжаю комментировать каждое телодвижение и поясняю камере, что старший группы стуком приклада по броне и голосом пытается войти в контакт с находящимися внутри БТР людьми. Ну типа вдруг мужики собрались на пикничок и сейчас там квасят, а мы мешаем…

После этого Серега ложится на броню и прикладывает к стылому железу ухо. Пожимает плечами, насколько это возможно в такой ситуации. Опять слушает. Встает.

Вся троица аккуратно держит на прицеле люки – и открытый, и закрытый впереди, и десантные верхние. Николаич что-то говорит Семен Семенычу. Тот забирает с брони лопату. Что делают там с лопатой, не вижу.

– Люки закрыты. Они сейчас предохраняются от того, что кто-нибудь изнутри вдруг распахнет на полный мах, – поясняет стоящий рядом Вовка.

Трое наверху продвигаются к башенке. Стопорятся.

– Ага, сейчас надо в люк смотреть, а черт его знает, что оттуда выскочить может, – поясняет Вовка.

– Володь, подгони-ка сюда ментовский УАЗ! – кричит сверху Николаич.

Мой сосед шустро припускает в сторону дороги. Пока он подъезжает, «старшой» еще несколько раз кричит свою текстовку, а Серега слушает, прижимаясь ухом к железу. Практически одновременно с подъехавшим УАЗом Серега уверенно говорит:

– Внутри есть шевеление! Шуршит кто-то.

Вовка подпирает задом УАЗа левый бортовой десантный люк. Теперь его не распахнешь.

Вылезает из машины. Под присмотром Николаича группа перестраивается.

– Володь, загляни в лобовое – посвети фонариком! Если кто в люк прыгнет – скатывайся на землю, и под прикрытие носа. Остальным внимание!

Подбираюсь поближе. Наш универсальный водитель вскарабкивается на БТР спереди и, подсвечивая себе фонариком, заглядывает через ветровые стекла в салон, благо бронезаслонки подняты в походное положение.

– Фонарик слабый. Не видно!

– Что, и водительское место не видно?

– Водительское пустое. На стекле есть брызги чего-то похожего на засохшую кровь.

Стоящий слева от Николаича Саша вынимает из кармана свой фонарик, но Николаич мотает головой. Тогда Саша вытягивает откуда-то с правого борта двуручную пилу, вешает на ручку фонарик и аккуратно начинает опускать в открытый люк эту конструкцию.

– Сека!! – орет Вовка, скатываясь с брони. – Идет!!!

Саша одновременно дергает пилу из люка, и пока она, взблескивая фонариком и певуче звеня, брякается на крышу, перехватывает со спины короткую помповушку из старых магазинных запасов.

Практически в это же время в люк высовывается что-то похожее на большую грушу, и получает со всех сторон и из всех стволов, аж ошметья летят.

Груша моментально скрывается в люке. Но я уверен, что по ней попали все, кто стрелял. А еще мне показалось, что это была странная, карикатурная, но определенно человеческая голова. Помнится, так французские ехидные карикатуристы изображали своего короля Луи Филиппа. Вроде как и не король, но всем ясно, что такое.

Саша тем временем подбирает пилу. Фонарик опять в люке.

– Ну что там у вас? – кричит из-под БТР Вовка.

– Неясно. Обстреляли – были попадания. Но смотреть все равно надо. Володя, глянь еще раз, аккуратно.

Вовка осторожно лезет к лобовым стеклам. Прикладывается.

– А завоняло ацетоном, – замечает он со своего наблюдательного пункта.

– Это-то и сами чуем. Ты что там видишь?

– Лежит какая-то туша на командирском кресле. Большая!

– На что похожа?

– Да пес ее знает. Саша, доверни пилу градусов на тридцать! Не так, наоборот!

– Что наблюдаешь?

– Еще доверни! Ниже! Стоп! Вот так держи!

– Не томи! Что там?

– Тетеха толстенная! Мертвая! Башка разбита в хлам. Зараза, она же всю сидушку изгадит!

– Еще что?

– Не пойму. Но вроде как больше там никого.

– Саша, дай-ка доворот – посвети в глубину.

– Чисто! Она одна тут была!

Дальше возникает небольшая заминка. Подхожу ближе, слышу, как опер говорит Николаичу:

– Эх, жаль, риального патсана потеряли. Так бы он тут был к месту!

И слышу, как в ответ «старшой» заявляет:

– Так я и пустил бы эту тупую обезьяну к пулеметам!

Понимаю, что кому-то надо лезть внутрь. Ясно, что это не очень охота делать, но придется.

Лезет сам Николаич. Через минуту из недр БТР гулко раздается:

– Там, наверху! Разблокируйте люки!

Вовка отгоняет на пару метров УАЗ, Семен Семеныч, пыхтя, выдергивает лопату. Люки один за другим начинают распахиваться.

– Доктор, давайте сюда с камерой!

Иду, прикидывая, что надо делать, чтоб снимать в темном салоне. Внутри не так уж и темно, серый пасмурный денек дает достаточно света, чтобы через открытые люки сделать хоть и темноватую, но внятную съемку. Воняет около машины изрядно: и ацетоном, и мертвечиной, и особым запахом подгнившей крови…

Я никогда раньше не заглядывал внутрь бронетехники, и разобраться сразу в скопище всяких прибамбасов и причиндалов достаточно трудно. Почему-то сразу заметны какие-то коричневатые мешки – один свисает сверху, из башенки, а еще такой же на спинке водительского сиденья. Понимаю, что оно водительское, по тому, что там автомобильный руль и приборная доска.

Зато глаз ухватывает то, что мне привычнее видеть – размашистые потеки бурой, засохшей уже несколько дней назад крови на покрашенных белых стенках, рваный мужской полуботинок, драные цветастые тряпки в подсохшем кровавом месиве, покрывающем пол БТР. Николаич тоскливо смотрит на подошву берца, только что выдернутую из этого киселя с ясно слышимым хлюпом, какие-то ярко-белые осколки костей и конечно же на здоровенную желтовато-синюшную тушу впереди, там, где сиденья водителя и командира.

– Погодите сюда пока лезть! Ботинки поберегите!

– А что делать?

– В УАЗе стопка полиэтиленовых пакетов из «Зеленой страны». Наденьте поверх!

А, точно как эрзац-бахилы.

– Дима, тащи веревку! Потолще! Доктор, несколько мешков сюда! И камеру отдайте кому-нибудь. Саша, умеешь снимать?

– Умею, чего тут хитрого.

– Возьми камеру и продолжай съемку!

– Для чего мешки? – не пойму я.

– Покойницу выволакивать будем. А мешки, чтоб с головы не текло на сидушки, когда потянем.

Понятно. Хотя по габаритам покойная килограммов на двести тянет, не меньше. Ну да УАЗом дернуть – лишь бы в люк бортовой пролезла. Если не пролезет – будет хуже, впрочем, в БТР и так уже все загажено.

Шурша бахилами, аккуратно лезу вперед. Да, голову раскроили залпом изрядно. Хорошо, догадался перчатки хозяйственные натянуть. Теперь, стараясь не слишком измазаться, собираю перепутанные лоскуты кожи, куски костей и мышц в пакет.

Мозговой череп, разнесенный почти вдрызг, и впрямь втрое, если не больше, уступает могучим челюстям. Челюсти в пакет запихнуть удается с трудом. Зубки мелкие, треугольные, мутно-белого цвета, очень непривычные на вид. И их действительно немало.

Вот поэтому и груша получилась. Вижу свисающее вбок маленькое, явно женское ухо с сережкой. Если бы этот упокоенный кадавр улыбнулся, то так широко, что мочки ушей в рот попали с серьгами вместе…

– Готово! Замотал голову!

– Принимай веревку! За щиколотку возьми!

Легко сказать, щиколотку-то сразу и не найдешь. Стопа изменилась сильно и стала похожа на собачью.

– Погодите, я сам узел завяжу.

Николаич возмущенно пыхтит, распуская мой дурацкий бантик и завязывая узел какого-то хитрого типа, что в грубых перчатках из черной резины делать непросто.

Конец веревки там снаружи уже привязали к УАЗу.

– Володя! Давай помалу! Доктор, сдвиньте в сторону сиденье стрелка, – тыкает пальцем «старшой» в приделанное к штанге из башенки простенькое металлическое креслице.

Складчатая рыхлая туша, похожая чем-то на моржовую, но раскрашенная в мерзкие цвета разложения, с черноватым сетчатым венозным рисунком, медленно скользит к выходу, сгребая собой с пола кровяное желе.

– Я, конечно, извиняюсь – но оно стоит того? – спрашиваю Николаича. – Вонища же здесь будет невиданная? Как бы мы машину ни мыли, все равно запах будет. А летом – ЕБЖ, как говорит наш сапер – тем более.

– Потерпим. Летом вонять будет везде. А новенький БТР с бортовым оружием и полным боекомплектом сейчас бесценен. Он нам не на танцульки ездить нужен.

– Ясно. Просто у меня приятель купил, было дело, по дешевке джип, в котором четыре рыбака угорели – ну и просидели внутри с декабря по май. Так даже полная смена всего не железного ничего не дала. Стальной остов – и тот шмонил нестерпимо. И мытье ничего не дало.

– Я в курсе. Но повторюсь – потерпим. Зато эту броню винтовочная пуля не берет. И пройдет агрегат везде… И проплывет. Что еще лучше. Семен Семеныч, лопату давайте!

Морф таки застревает боками в проеме. Действуя лопатой, как рычагом, Семен Семеныч вместе с Вовкой потихоньку-полегоньку, но выдергивают труп из БТР. После этого УАЗ оттаскивает тело в сторону метров на тридцать. Мне приходится идти к нему, пока Саша снимает, что это мы такое упокоили. Остается отснять челюсти. Рву мешки на голове кадавра, прутиком приподнимаю то, что было губами.

Все, вроде бы дело закончено. Можно ехать.

– А ты заметил, что на этой «зувемби» были стринги? – спрашивает меня Саша.

А ведь так и есть! Грязный шнурок и треугольнички пропитанной кровью ткани – точно стринги. Больше на теле нет никакой одежды.

– И смотри-ка, она коленками назад, как Семен Семеныч про кузнечиков пел.

– Это не коленка. Коленка вон, выше. Это у нее так ступни изменились. Наше крутое счастье, что она разожралась в замкнутом объеме, и габариты ей не дали из люка выбраться. Кинулась – и плечами застряла. А если бы проскочила – застряла бы брюхом. В животе тоже плечиста.

– А давно она обратилась?

– Судя по гнилостным изменениям – дня четыре, может, шесть назад.

– И почему делаешь такой вывод?

– Потемнение поверхностных вен, видишь, похожи на веточки черного цвета, просвечивают через кожу. Ткани приобрели зеленоватый оттенок, отчетливо наблюдается их вздутие, особенно лица, груди у нее тоже вздулись. А живот – еще нет. Так что минимум – дня три, максимум – дней шесть уже. Учитывая холодную погоду – скорее, дней шесть.

– Вы там закончили?

– Да.

– Тогда поехали!

За руль свежедобытого «броника» садится Володька – ездил он на таких. Люки он не закрывает. Николаич хочет возразить, но воздерживается. «Найденыш» становится за первым УАЗом, и мы трогаемся дальше.

Семен Семеныч вертит подозрительно носом, хоть я и оставил перчатки и бахилы в поле, пахнет от нас с Сашей ощутимо.

– Что, одежку выкидывать придется? – спрашиваю нашего драйвера.

– Ерунда, выветрится все отлично. А не выветрится – так закопаем.

– Не по чину одежу-то хоронить! Выкинем где по дороге, и все.

– Не хоронить, просто закопать на пару дней. Земля отлично запах берет на себя.

– Это вы откуда знаете?

– Бабушка рассказывала. Во время войны носить-то нечего было. Так у них один инвалид что делал. Как фронт от деревни ушел, так он одежку с мертвецов собирал, обувь тоже. Детишки снятое прикапывали, бабы потом стирали, сушили и продавали на станции. Сами-то не носили, а на той же станции покупали себе одежку.

– Так, наверное, и покупали тоже с мертвяков?

– Может, и так. Но когда сам не видал – так и ничего.

– А почему инвалид одежку собирал?

– Он с фронта пришел, а там сапером был. Кроме него по лесам шляться дурных не было. Пацаны сунулись пару раз – кишки на деревьях оказались. Фронт-то через деревню туда-обратно несколько раз катался, все вокруг в минах. И ставили их не на несмышленых мальчишек, а на грамотных мужиков, так что пацанята вляпывались только так…

– А с инвалидом что потом было?

– Умер лет через пять. Он не просто так инвалидом стал, его ж порвало железом страшно. Руки-ноги вроде и остались, а весь ливер дырявый. После войны таких калек много было, так они лет десять, самое большее, жили. Всей деревней хоронили, если б не он, нищета была бы дикая. А он и не только одежду таскал, после войны в лесу много добра было, – заканчивает рассказ Семен Семеныч.

– Ясненько.

– А что там в БТР-то случилось?

– Черт его знает. Только похоже, что водитель из машины все же выскочил и мотор заглушил. Иначе хрен бы мы на ней сегодня поехали. А так и соляра есть, и аккумулятор живой. Начнем чистить – понятно будет. Но одно ясно, что кости этот морф челюстями дробил влегкую. Причем и такие, как бедренная. Так что челюсти-то не слабее, чем у гиены, а то и посильнее будут.

– М-да. Обратно повезло.

– А что там сзади, Семен Семеныч? Никаких сидений не было. Где же десант-то сидит?

– Что, такие сплошные полати, что ли, были?

– Ага. Не сиденья.

– Так это сиденья, только разложенные в лежачие места. В БТР и спать можно. Сиденья разложил – и дрыхни.

– Значит, лежачих везли?

– Скорее всего.

Тащимся по лесу, деревья с обеих сторон дороги. Спрашиваю Сашу – сообщили ли в Кронштадт, что везем еще кучу больных и раненых? Оказывается, да, уже успели. Жмурюсь, представляя глубокую благодарность за такой мой ответ на приглашение посетить первый с момента катастрофы медицинский семинар.

Неожиданно над дорогой довольно низко пролетает маленький, словно игрушечный самолет.

– Кронштадтский?

– Нет, тут оба аэродрома удержали – и Левашово и Горская.

– Лихо!

– Да ничего особенно лихого. Какие-никакие, а вооруженные силы тут были, а населения мало. Рота в масштабе такого города, как Питер, не величина. А для Левашово – вполне себе сила. Пустынных мест тут много. Мы вот только что проехали мимо Северного кладбища – так по нынешним временам самое спокойное место, а с другой стороны – Северная свалка. Неоткуда тут толпам зомби браться.

– Ну и соседство!

– Так и на юге то же самое: и кладбище и свалка рядом, через дорогу буквально.

Жужжит «длинное ухо». «Старшой» просит принять влево и собраться тем, кто находился рядом с бронетранспортером и стрелял по морфу. Останавливаемся, вылезаем. Николаич настоятельно рекомендует всем, принимавшим участие в охоте, воздержаться по прибытии в Кронштадт от рассказов, что морф просто и банально не мог выбраться из своей консервной банки. Стоит рассказывать, как и было, – отлично скоординированная система взаимодействия и высокая боеготовность остановили атаку морфа в самом начале. И точка. Можем продолжать движение. Залезаем в машины, трогаемся.

Ну это понятно. В итоге команда отбила броневик в честном бою с не хилых размеров и кондиций морфом. Двести кило с зубами – это и в Африке двести кило с зубами.

– Жук у вас «старшой», – ухмыляется Семен Семеныч.

– Не без этого, – соглашается Саша. – А что вы за песню хотели исполнить?

– Про Отелло?

– Ага.

– Что ж – извольте, да не завянут ваши ухи:

 
Отелло, мавр венецианский,
Один домишко посещал.
Шекспир узнал про это дело
И водевильчик написал…
 

Мотивчик очень напоминает что-то знакомое. Ах да! Конечно! Это же «Когда б имел златые горы…».

– Бис. Браво, бис, – вежливо говорит Саша и тихо хлопает в ладоши. Присоединяюсь.

– Вот если Валерка оклемается, мы вам еще споем дуэтом. Как, Доктор, есть у Валерки такой шанс?

– Возможно. Нечего далеко ходить – Кутузову в голову дважды пули попадали. И вполне себе выжил и ума не растерял. А вы бы нам в команде здорово пригодились.

– Я понимаю. Но тут такое дело…

– Мы помним, – отвечает Саша. – Пока – «раб лампы».

– Вот именно. Вот байку мне одессит-дальнобойщик рассказал. По длинной, дикой, утомительной дороге шел человек с собакой. Шел он себе, шел, устал, собака тоже устала. Вдруг перед ним оазис! Прекрасные ворота; за оградой дворец, музыка, цветы, журчание ручья – словом, отдых. «Что это такое?» – спросил путешественник у привратника. «Это рай, ты уже умер, и теперь можешь войти и отдохнуть по-настоящему». – «А есть там вода?» – «Сколько угодно: чистые фонтаны, прохладные бассейны». – «А поесть дадут?» – «Все, что захочешь». – «Но со мной собака». – «Сожалею, с собаками нельзя. Ее придется оставить здесь, за воротами». И тогда путешественник пошел мимо. Через некоторое время дорога привела его на ферму. У ворот тоже сидел привратник. «Я хочу пить», – попросил путешественник. «Заходи, во дворе есть колодец». – «А моя собака?» – «Возле колодца увидишь поилку». – «А поесть?» – «Могу угостить тебя ужином». – «А собаке?» – «Найдется косточка». – «А что это за место?» – «Это рай». – «Как так? Привратник у дворца неподалеку сказал мне, что рай – там». – «Врет он все. Там ад». – «Как же вы в раю это терпите?» – «Это нам очень полезно. До рая доходят только те, кто не бросает своих друзей».

Некоторое время перевариваем. Наконец Саша спрашивает:

– А это про собак или вообще?

– Я так думаю – вообще. Про друзей.

– Ну а я лично думаю, что нынче далеко не все собаки – друзья.

– А некоторые друзья – собаки.

– Интересно еще что, собака – это оскорбление или похвала?

– Дык это то же, что разбираться – незваный гость хуже татарина или все же политкорректно – лучше татарина? – деликатно подводит черту Семен Семеныч.

– Ит ыз зэ квесчен! – сверкает познанием английского Саша.

– Вы меня поймите верно… – начинает опять объяснять Семен Семеныч.

– Понимаем. Пока ваш сын и друг лечатся в больнице, вы всей душой там. Но будем вам рады.

– Спасибо. Мне и самому бы интересно с вашей ордой поездить. Как мы сегодня вляпались глупо днем… Ваш-то жучище небось так бы не влетел…

– Кто знает. Но вообще он из тех, кто режет после семи отмерок.

– Я уже заметил. Ну, считай, – тьфу, тьфу, тьфу, – уже и прибыли почти.

Нас останавливают на весьма грамотно сделанном и прилично укрепленном блокпосту. Рядом заправка, тут же стоит пара похожих на нашего «найденыша» бронетранспортеров, но закамуфлированных и с бортовыми номерами, армейские грузовики и – чуток поодаль – три «маталыги» [10]10
  «Маталыга»– МТЛБ, многоцелевой тягач легко бронированный.


[Закрыть]с пулеметами в башнях. Упокоенных не видно, правда, неподалеку фырчит бодро работающий экскаватор – то ли ров роет, то ли братскую могилу.

Лейтенант подходит с вопросом: где старший колонны? Николаич уже рядом. Словно и не было этого кошмара, спокойные вопросы: состав колонны, цель прибытия, груз, наличие укушенных.

Оказывается, «мореманы» сообщили о колонне разведки из двух УАЗов и джипа «Чероки», но у нас колонна несколько разбухла, пока добирались. К лейтенанту подходят и сопровождающие.

Некоторое время идет разбирательство – кто, чего и зачем. Слышу, что лейтенант спрашивает о профессиях следующих с нами беженцев. Отмечаю, что Николаич бодро рапортует о театральных критиках, но умалчивает о ветеринаре. Лейтенант морщится и дает добро на проезд. Я-то уж думал, что нам еще десяток больных привинтят. Но тут, видимо, вояки и сами с усами, или просто отправляют заболевших в Кронштадт. Хотя здесь были лечебные учреждения, но в основном санатории.

Катимся уже по дамбе, поглядывая на стоящие по сторонам форты и батареи – островки с краснокирпичными сооружениями.

Первый серьезный блокпост моряков на довольно крупном острове. Опять же пара БТР-70 и, несколько неожиданно, грузовики с зенитками в кузовах. Зенитные автоматы малого калибра, 23-мм, но я представляю, как могут врезать такие установки. Впору поежиться. «Клешники» [11]11
  «Клешники»– матросы, в форму одежды которых входят брюки-клеш.


[Закрыть]обустроились с удобствами, натащив и бетонных блоков, и вагончиков для жилья. Причем сами по себе они установлены так, что создают внятное укрепление.

Опять те же вопросы. Тут санинструктор досматривает раненых и больных. Приходится вылезать и ходить вместе с ним.

Получаем добро на проезд от щеголеватого каплея. При этом замечаю, что писарюга старательно вколачивает фамилии и инициалы прибывших в допотопный ноутбук. Совсем как в те времена, когда сюда въезд был только по пропускам.

Наконец-то город. Уф!

С того раза, как мы тут работали, многое изменилось. Там, где мы едем, нет ни одного зомби. Зато патрули попадаются часто, причем и морские, и сухопутные, и состоящие из гражданских. Народу на улицах заметно больше, причем многие с оружием. В основном это маломощные, но удобные в городе пистолеты-пулеметы. Теперь я вижу, что город устоял.

УАЗ с Николаичем обгоняет и ведет колонну. На ближайшем перекрестке останавливает регулировщик комендантской службы. Связывается с блокпостом, потом пропускает нас дальше, предупредив, что беженцы должны зарегистрироваться в комендатуре не позднее полудня следующего дня. Там же карточки получать надо. Остальные приписываются к больнице и, соответственно, питаться там будут. Подозрительно оглядывает распахнутый настежь БТР, но вопросов не задает.

Вид больницы не изменился, но уже у входа не дежурит дядечка в грузовике с кунгом – вместо него стоит пара десятков разношерстных автомобилей. Ну да, серьезный кворум. Явно начальство.

Встаем рядом, сразу образовав хаотичный непорядок. То еще зрелище: неряшливо задекорированные сетками УАЗы, рядом шикарный «Чероки» с единственной, словно нарочитой пулевой дыркой в боковом стекле, тут же скромные машинки беженцев, забитые всяким добром под крыши, расхристанный БТР на фоне фуры, из-за которой высовывается инкассаторский броневичок, автобус – ну, в общем, воскресная ярмарка металлолома…

Отправляюсь в больницу – доложиться о прибытии и получить ЦУ. Вместо теток с автоматами вполне грамотный парный патруль. Правда, старший, скорее всего, уже отставник, а вот второй, пожалуй, десятиклассник. Но стоят грамотно, прикрывая друг друга и не мешая при этом. Даже повязки какие-то на рукавах. Не привычные красные с белой надписью «патруль», а что-то военно-морское.

Неожиданно для себя рапортую как-то чересчур по-военному. Надо с этого съезжать, а то, глядишь, привыкну.

Старший патруля смотрит в свои бумажки, кивает. Уточняю, что делать с ранеными. Оказывается, надо зайти к заведующей приемным отделением, оповестить ее, потом забрать кого из хирургов для выборочной сортировки, а главврачу передать списки раненых и больных с диагнозами. Так что мне аккуратно в актовый зал, перерыв будет через пятнадцать минут.

Выкатываюсь на улицу. У седого медбрата бумаги по раненым в порядке, и написано все четким печатным военно-писарским почерком. Загляденье. Даже указано, какое лечение проводилось. А вот у тех, кого подобрали первыми, бурелом после шторма. Единого списка нет, какие-то записульки, накорябанные разными почерками, да еще и медицинскими, словно для прокурора написанные, чтобы в случае чего неприятного можно было прочитать «левая рука» как «правая нога».

Озадачиваю санитара составлением единого списка по образцу. Чешет в репе. Потом лезет писать в автобус.

Ко мне подходит ветеринар Бистрем. Оказывается, очень хочет послушать то, что будет говориться на семинаре. Ну, вроде как по нынешним временам почти коллега, благо педиатров всегда с ветеринарами ехидно сравнивали – у тех и других пациенты не могут толком отвечать на вопросы.

Проходим мимо БТР. Из люка высовывается опухшая морда страдальца. Смотрит очень красноречиво.

– Помню я, сейчас уточню, где стоматология работает.

Когда уже захожу в двери, догоняет Николаич вместе с седым медбратом.

Патрульные выслушивают, кто откуда, и пропускают. Оказывается, указано – всех медиков пропускать. Николаич и Бистрем таким образом просачиваются, под мое поручительство. Как два медбрата.

Некоторое время теряем в фойе – там сидит дракон в виде бабки-санитарки. Известно, самые свирепые люди – это уборщицы и гардеробщицы. Тут она выполняет обе роли. Как часовой – строго, с достоинством. Мало того что мы оставляем верхнюю одежду, так и башмаки. Взамен нам выдают новехонькие, идиотских расцветок резиновые шлепанцы пляжного типа и застиранные, но чистые халаты…

М-да, сурово. Но справедливо – сейчас бахил на всех не напасешься, а грязь в клинике ни к чему.

Понимаю это, когда из актового зала нам навстречу выкатывается комендант Кронштадта каперанг Змиев собственной персоной в компании еще нескольких офицеров, у которых из-под халатов выглядывает форма. Ясно, перерыв, люди поползли ноги размять и покурить. Так вот на разминаемых ногах у всех, включая Змиева, резиновые шлепки, отчего гости чувствуют себя не в своей тарелке. Николаич подходит к каперангу, докладывает о прибытии, но делает это с легкой, почти неуловимой глазу развальцой, чуточку небрежно, с дерзинкой. Так себя ведут обычно представители привилегированных военных специальностей – те же десантеры, например. То есть формально все как положено, но с нюансами…

Змиев это замечает, но спускает на тормозах, разве что бровью повел. Предлагает дать самые важные для упоминания данные, рапорт о результатах представить в штаб через час после окончания семинара начальнику разведки. У него же оставить и видеоматериалы.

Николаич вкратце говорит о каннибалах, о Молосковицах и двух аэродромах. Попутно замечает о фуре с бананами и вроде как не охваченных ничьим вниманием магазинах в районе Таллинского.

Змиев кивает. Поворачивается к стоящему рядом офицеру, распоряжается насчет фуры. Потом смотрит на меня. Я не успеваю отвести глаза и слишком поздно меняю улыбочку на постную физиономию.

– Я уже распорядился о доставке сюда достойной сменной обуви. Так что еще раз вы меня таким клоуном не увидите.

И уже снова обращаясь к Николаичу:

– Напоследок хотел бы, чтобы вы разъяснили одну непонятность.

– Слушаю вас.

– Судя по отчету похоронных команд, собиравших тела с маршрута следования ваших машин-ловушек, получается цифра около указанных вами в рапорте шести тысяч человек.

– Не вижу ничего необъяснимого, мы рапорт не из пальца сосали. Сколько упокоили, столько и указали. А именно пять тысяч восемьсот восемьдесят девять.

– Это и удивляет. Я был уверен, что вы взяли цифру с изрядным походом.

– Нет, все подсчитывалось.

– Как?

– Очень просто. В основном наши стрелки не мажут. Нет такой привычки. Самая слабая подготовка была у медика. Тем более он все первое время срывался на очереди. Потому посчитали, сколько он выпустил патронов, исходя из известного числа отработанных магазинов, и поделили пополам. У остальных еще проще вышло. При каждом промахе патрон из кармана кидался стрелком в ватник посреди кузова. Соответственно из числа отстрелянных патронов было вычтено то количество, которое оказалось на ватниках. Его посчитать тоже было несложно – записывали и прикидывали во время остановок.

– Ловко…

– Погрешность имела место, разумеется, но незначительная.

– Спасибо. Хорошо придумано.

– Старались…

– Хорошо, еще поговорим по результатам разведки. Располагайтесь, тут полезные вещи рассказывают.

Покидаю своих спутников – надо раненых пристроить. Нахожу главную. Сообщаю, что привез еще двадцать семь больных и раненых. Особо отмечаю, что выбора у меня не было. Воспринимается это без восторга, но в то же время достаточно спокойно. После пары минут к раненым уже идет один из хирургов, инфекционистка и заведующий приемным отделением. Мне сообщается, что в конце дадут слово, потому надо подготовить сообщение о виденном сегодня минут на десять. Коллегам любопытно узнать об окружающей ситуации, а тут свежие новости. Успеваю попросить хирурга спровадить командира БТР к зубодерам, если таковые есть. Тот согласно кивает.

Бренчит колокольчик, перерыв закончился, поток втягивается в актовый зал. Оказывается, что кроме медиков тут же и военных полно. Не только Змиев с окружением.

И вроде как не только кронштадтские. Замечаю знакомые физии – мой братец и парни из МЧС, пробираюсь к ним.

– Много пропустил?

– Считай половину.

– Досадно. О чем была речь?

– Мужик по медицине катастроф толковал. Но у него брошюрки есть – так что можно потом получить будет, я договорился. И записал кое-что, так что не страшно. Хирург напомнил про правила сортировки. Толковый мужик, с боевым опытом – все так, как должно быть, с примерами.

– А что осталось?

– Про патологию катастроф сейчас, потом про биохимию зомби немного. Что-то у этой, из лаборатории, интересное было. Ну и напоследок – всякое разное.

Выступающий, крепкий мужичок с рукой на перевязи, начинает рассказывать о массовых нарушениях здоровья населения при катастрофах.

Сразу оговаривается, что речь идет о различных катастрофических ситуациях, каковые были раньше, разумеется, такого, что произошло сейчас, никто и представить себе не мог. Но тем не менее, как показывает опыт, принципиально по воздействию на население катастрофы не отличаются.

Первым делом рассказывает о психогениях – получается, что восемьдесят процентов людей в ситуации катастрофы страдают от острого реактивного состояния, что резко ухудшает и без того сложную обстановку, а то, что десять процентов из них доходят до психоза, усугубляет ее еще больше. При этом, разумеется, благие пожелания помещать таковых в специально оборудованные психоизоляторы или хотя бы привязывать к носилкам, остаются невыполнимыми.