Текст книги "Остров живых"

Автор книги: Николай Берг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Еда. Крыса идет к еде, и ее шарашит током. В конце концов при повышении силы тока крыса предпочитает сдохнуть от голода, но не получать разрядов.

Вода. Тут силу тока надо увеличивать – от жажды крыса помирать соглашается только под более сильными разрядами. Потому как без воды крыса живет не дольше суток, обмен веществ у нее ураганный.

Детеныши. К своим новородкам крыса-мама прет, невзирая на любой ток. Плевать ей на ток, когда голодные детеныши пищат. Как пишут в романах, «только смерть могла остановить ее».

Понятно с приоритетами? Так вот, оказывается, что если сочетать этот эксперимент с известным вживлением в мозг, а точнее, в центр удовольствия электродов – крыса давит на клавишу и получает кайф, то такой кайфующей крысе похрену и еда, и питье, и детеныши. Ее ничего, кроме собственного кайфа, не интересует, и кайфует она аккурат до смерти, которая из-за пропажи интереса к жратве и питью наступает через сутки…

Вот я и вижу, что нам старательно вколачивают, что самое главное в жизни – это кайф… Крыса с детенышами и клавишей так перед глазами и стоит.

Вроде бы становится светлее. Или из-за фонарей на технике? И вроде бы уже глаз различает, что техника – зеленого цвета и даже детальки всякие. Или все же фары?

Народу становится еще больше – начвор обратно приехал.

Первым делом они сцепились с Ильясом. То нашему командиру не понравилось, что саперы утрюхали на коробочке, то что начвор увел самую мощную нашу единицу. А тут начвор нагло налагает лапу на большую часть благоприобретенной нами техники. Этого Ильяс вынести не может.

– Начвор, эти мукти бхукти [6]6
  Мукти бхукти – освобождение от материальных привязанностей ( хинди).


[Закрыть]здесь не проханже! Я тебе не девадаси! [7]7
  Девадаси – храмовая танцовщица ( хинди).


[Закрыть]Мне такие майтхуны [8]8
  Майтхуна – тантрический секс ( хинди).


[Закрыть]на хрен не нужны! Техника была брошена, мы ее взяли с боя при проведении этих… спасательных работ. А тут ты такой красивый нарисовался и говоришь, что нам хватит трех бэтээров, а на остальное лапу накладываешь?

Оппонент, оказывается, тоже не прост.

– Зато я не сурасундари [9]9
  Сурасундари– небесная дева ( хинди).


[Закрыть], а офицер. Есть приказ по Кронштадтской базе, а полномочия мои тебе от крепости известны, но можешь и уточниться. Поэтому не надо мне тут, – и начвор широко ухмыляется, – майтхуны показывать. Все четко и просто: на охотничью команду с прикомандированными – три бэтээра. И все. А то хитрый какой, нахапал полну попу огурцов и по-хинди говорит.

К нам подходят несколько прибывших с начвором мужиков. Заместитель коменданта Петропавловки Михайлова, медлительный, вальяжный, неторопливо выговаривает:

– Это тебе повезло, что их «старшой» в больницу попал. У того еще хлеще было, по принципу:

 
Сел паром на мели – три рубли.
Сняли паром с мели – три рубли.
Поели – попили – три рубли.
Итого: тридцать три рубли…
 

Начвор морщится:

– Я в курсе. С самого начала. Так вот – какие неясности?

– Дакаити [10]10
  Дакаити – разбой, грабеж ( хинди).


[Закрыть]просто откровенный! – продолжает Ильяс.

– Чья бы корова! Нам еще отмазываться от армеутов придется. Они почему-то эту технику своей числят. Да, к слову, я и «старшого» предупредил. И от него добро получено.

Ильяс пышет жаром. Но последнее его сломило, машет рукой.

– Не унывай, дружище, – задушевно произносит михайловский заместитель, – помни:

 
Судьба играет человеком,
Она изменщица всегда!
То вознесет его высоко,
То бросит в пропасть без стыда!
 

– Да ну тебя к Иблису, мораль мне читать, – машет рукой наш начальник.

– Ты не ругайся, ты детальки-то верни. И боекомплект попяченный.

– Какие детальки? Какой боекомплект? – искренне хлопает глазами Ильяс.

– Детальки такие – металлические, боекомплект опять же такой – металлический. Ты же, жук хитрый, вторую БМП разоружил, а?

– Не бросать же так было! И все равно, с какой стати мне вам все отдавать? – безнадежно топорщится Ильяс.

– С такой. Из чистой любезности. Вот, например, мы твою семью охраняем совершенно бесплатно. Или вот, например, поедешь ты на бэтээре мимо армейских, а они по тебе не пальнут. Неплохо, а?

Мне уже надоел торг, да и смысла в нем для меня лично нет. Ильяс, я надеюсь, выторгует все, что можно. Может, даже и что нельзя, но очень хочется. Другое дело, что сейчас явно будет решаться, что будем делать дальше, а это полезно знать из первых рук.

К беседе присоединяются еще несколько человек – и наших, и новоприбывших. В кучку камуфлированных айсбергом впихивается белая туша повара – вместо тощенькой девочки своей персоной явился.

Начвор обрывает торгованский спор:

– Все, закончили! Итак, для всех сообщаю следующее: ситуация сейчас критическая. Первая задача – учет находящихся здесь людей. Потому здесь, здесь, здесь и здесь, – он тыкает пальцем в схему, – будет вестись запись беженцев и выдача временных удостоверений. Один такой пункт будет у вас тут, в палатке медпункта. Всего территория делится на четыре сектора – по номерам, помимо директора завода (так решили назвать коменданта лагеря, чтоб без ассоциаций). Еще старшие по секторам. Наш сектор – второй, я назначен базой старшим второго сектора. – Он оглядывает нашу небольшую толпу, потом продолжает: – Второе. Из находящихся здесь людей выделять сразу тех, кто может оказать помощь – пока в хозяйственном плане, потом в охране, но после соответствующей проверки. В дальнейшем особо тщательно отбирать специалистов важных для нас профессий. Это понятно? Хорошо.

«Конечно, хорошо, – думаю я про себя. – Наконец-то какая-то ясность».

– Третье. Любое недовольство пресекать без соплей. За бандитизм, воровство, грабеж при неопровержимых уликах сразу к стенке. Смотреть за рикошетами и помнить, что некоторые стенки пулей прошибаются навылет. Четвертое. Выделить лиц подозрительных, скандальных, ленивых, бесполезных, короче говоря, тех, от кого будут проблемы и головная боль. Руководителям подразделений и начальникам патрулей дано право задержания. Вот здесь будет КПЗ. Пятое. В течение пары часов ожидается прибытие трех пожарных машин – в роли водовозок. Еду уже подвезли. Вопрос доставки с берега до лагеря решается, но не хватает грузчиков. Сейчас идут переговоры с армейскими, сделавшими на Таллинском свой опорный пункт – в магазинах. – Сердитый взгляд на надувшегося Ильяса. – Полагаю, что они оттуда подбросят еще что-нибудь, им проще – погрузчики есть. Если не будет чего-то особо гадкого, во второй половине дня с продовольствием проблема решится в целом. Шестое. Кухни сейчас разворачивают дополнительно – по паре кухонь на каждый сектор. Начальник кухонного отряда здесь?

Повар-толстяк недоуменно оглядывается, потом до него доходит, почему на него все уставились.

– Я, собственно, просто готовил и все, с помощником…

– В таком случае с назначением. Потом подойдете ко мне, после сбора. Продолжаю. Размещаться беженцы пока будут по остаточному принципу – где смог, там и пристроился. Вопросы?

– Помывку производить будем? – спрашивает одна из медсестер.

– Нет, нам просто не хватит воды. Пока только для питья есть. Даже умыться им нечем будет.

– Где туалеты? – уточняет вальяжный [11]11
  В первых частях цикла так определяют одного из замов коменданта Петропавловки. В данном случае он один из руководителей экспедиции.


[Закрыть].

– До захвата власти в лагере святошами уже были организованы сортиры «Мы» и «Жо». Так что там, если потребуется. Все-таки людей сильно поубавилось. Если понадобится, накопаем еще. Все равно вся территория как один большой вокзальный туалет пока.

– Почему сразу не раздать оружие тем, кто его может носить? Тут же вроде есть склад.

– Вопрос преждевременный. Враг хитер и коварен, как совершенно справедливо говорилось раньше. Оружие выдавать будем только после тщательной проверки. Инфильтрация публики в лагере врагом очень вероятна. Да и преступный элемент наличествует. Не для посторонних ушей – кроме нападения на доктора было еще минимум четыре таких происшествия с нашими людьми. В итоге у нас трое убитых и один легко раненный. Пропало два автомата. Вот и смотрите сами. В двух случаях нападавшие не ликвидированы. Так что имейте и это в виду.

– Кухне фургон необходим – для продуктов. Растащат ведь, – резонно замечает повар.

– Учтем. Только где тут фургоны возьмешь, искать надо.

Решаю, что пора влезть:

– Фургоны, тащ майор, есть совсем рядом, на АТЭП. Там много дальнобойщиков стоит. А идею разместить пункт переписи в медпункте считаю неудачной: у нас и так с утра толпа народа будет, пока в очередь построим – запаримся, а тут еще толпа на переписку…

– Вот кто к вам за лечением идет, пусть сначала регистрируется. Как в любой поликлинике: сначала очередь – регистратура, потом очередь – доктор. Медпункт у нас получается один, так что лучше всех хворых собрать тут.

– Есть угроза эпидемии, если их тут складировать. И указатели нужно развесить, что где находится, вообще информационное обеспечение… – начинаю перечислять я.

– Не учи ученого, съешь слона печеного. Это из уважения к вашей гуманной профессии пословицу изменил. Цените, – поворачивается ко мне начвор.

– Ценю. Вопрос остался.

– В печатне вовсю корячатся. И утром сюда журналюг пригоним. И бахил не дадим… Еще вопросы?

– Охрана как обеспечивается? – интересуется практичный Андрей.

– Внешняя – неплохо. И посты, и патрули, и опорные пункты уже работают. Внутри пока не контролируем толком, так что сегодняшний день решающий.

– Что с эвакуацией?

– Пока эвакуация запрещена. Рассказывать долго не буду, но без предварительной работы соответствующих наших работников с эвакуированными эвакуацию не проводить. Это приказ.

– С первой кучей народа в Кронштадт, похоже, въехали нежелательные элементы? – осеняет пулеметчика Серегу неожиданная догадка.

– Пока не имею права отвечать. Потом все доложат. Пока – бдительность и еще раз бдительность…

– Очень уж, знаете, это еще в старые времена надоело. А в итоге все просрали, извините, конечно, – бурчит повар.

Начвор вздыхает:

– Имели место перегибы на местах. Но говорю я как раз обоснованно. У нас три трупа за ночь. Это непозволительные потери. Все, прошу по местам. Где ваши водоносы устроились?

Повар объясняет, и начвор быстрым шагом с сопровождающими его лицами покидает наш медпункт.

– Я слышал, на вас напали? Наркоман? – уточняет пунктуальный повар.

– Да, вон валяется, – показываю рукой.

– Ага… Ну отзвуки той войны мы еще долго будем слышать, – кивает повар.

– Это вы о чем, Федор Викторович?

– Пока Китай остается нацией наркоманов, нам не стоит бояться того, что эта страна превратится в серьезную военную державу, так как эта привычка высасывает жизненную силу из китайцев… Так сказал британский консул в Китае Джефф Херст в тысяча восемьсот девяносто пятом году. Против Китая велись опиумные войны, против нас – героиновая, разница невелика. Производство зомби несколько иной модификации. Причем под флагом настоящей свободы. Не будь рабом государства, семьи и условностей, а будь рабом наркобарыги. Вот истинная свобода, черт бы их всех побрал. А скажите, поспать у вас часок в бронетехнике можно?

– Ильяс, как у нас с бронетехникой?

– БМП отдаем обе, МТЛБ – тоже пару, себе оставляем три бэтээра и маталыгу – под твоих раненых. А еще он дает соляру и боезапас плюс мирные отношения с армейскими. И еще по пустякам всякого рахат-лукума получим. Я – велик, могуч и силен и затмеваю собой Луну и Солнце!

– Причем одновременно!

– Ага! Видишь, вот он я, а Солнце с Луной – йок [12]12
  Й о к – нету ( татарск.).


[Закрыть].

– Ребята говорили, по кольцевой объездной уже не дают на гусеницах кататься. В трех местах жестко стопят.

– Да кто ж броню остановит, – удивляется Гаврош Демидов.

– Да другая броня, кто ж еще. С большим калибром. Но вообще это разумно…

– Ладно, потом махнем маталыгу на что-нибудь другое. Повару наш салам. Спать можно вон в той маталыжке, там как раз медсестрички дрыхнут. Вы смотрите, не обидьте их!

– Вон там? Отлично. А в плане обидеть – боитесь, что задавлю кого тушей, когда ворочаться начну? – опять уточняет повар.

– Нет, конечно. Ладно, проехали – замял вопрос Ильяс.

Санинструктор в палатке опять дремлет на стопке касок.

– Ишь, чего натеял, поросенок, – киваю я на него Андрею.

Андрей удивляется.

– Это я такую сидейку сделал. На ней и ногам отдых, и не разоспишься – как раз для дежурства. У нас так все время делали.

Упс… То есть – ой!

Вот, через столько лет – и оказалось, что чудак за немецким пулеметом просто имел над собой толкового фельдфебеля. Надо же…

А мне сейчас надо думать. Изо всей силы. Потому как скоро утро.

Ильяс на бронетранспортере укатывает опять же на поиск, взяв двух санинструкторов, заодно Вовка натаскивает небритого сапера по имени Васек – тот когда-то учился ездить на такой штуковине, но практики не было, а сейчас самое время освежить навык. Саперы вернулись довольные – по их мнению, все подозрительные участки и обнаруженные по схемкам минные поля ликвидированы. Где просто поснимали, где раздавили мины буксируемым корпусом БТР. Шустеры изолированы, ворота подозрительных цехов подперли всяким разным тяжелым, так что если нет особо поганых фугасов, то уже куда как легче.

У меня же особо похвастать нечем. Конечно, сам факт наличия медпункта и медиков уже здорово людям поднимает настроение в таких ситуациях, а уж если еще и пилюли какие-нибудь дают, так вообще праздник. С другой стороны, мне невозможно толком тут заниматься диагностикой. И с эвакуацией полный швах: этапность в лечении – главное на данный момент. И если заразные больные будут, то тогда все еще хуже.

– О, точно, я видел такие: шар-стулья японцы придумали, когда оказалось, что на обычных стульях старательные работники наживают остеохондроз, геморрой и прочие радости, – вспоминает начитанный Саша.

– И чем кончилось? – интересуется Андрей.

– А оказалось, что с остеохондрозом и геморроем справились, зато производительность труда упала. Японцы и решили, что уж лучше работник с остеохондрозом, чем такое…

Но мне сейчас надо судорожно вспоминать, что можно сделать в такой ситуации.

Когда человек думает, у него больше шансов выйти победителем.

Меня в пионерском возрасте очень поразил рассказ приглашенного к нам в класс ветерана. Сначала, как и положено всякому ветерану, он долго трендел эту отвратительную лабуду: «…развивая успех 10-й ордена Расула Гамзатова Поколено синеморе переходященской дивизии в направлении на Бирюлево-Товарное, 67-я ордена Переходящего Красного Знамени стрелковая армия заняла высоту 33,6 и т. д., и т. п.». То есть то, что так любят мемуаристы, и от чего тошнит любого нормального человека, а уж детей в особенности. (Кстати, я давно замечал, что ветераны стесняются рассказывать о себе, предпочитая рассказывать красивости в духе официальной пропаганды. За это надо сказать спасибо паскудам-пуристам из ГЛАВПУРа.) Итак, оттрендев свое с явным облегчением, ветеран собрался уходить, но тут я его спросил:

– А за что вам дали «За отвагу»?

(Мой дед мне говорил, что это была серьезная награда, сам он ее за форсирование Свири получил.)

Ну, ветеран мялся-мялся, потом рассказал, что его послали подавить огневую точку – пулемет в дзоте на горушке. Он до амбразуры ползком добрался, а дальше что делать – неясно. Видно, не слыхал про Матросова.

Немцы лупят очередями, а он лежит. И товарищи его по роте тоже лежат – головы не поднять. Гранату в амбразуру не сунешь – сделана амбразура грамотно, с отбивками. Из ППШ тоже с пулеметом не поспоришь.

Вот он и закинул шинелью амбразуру. Тут от шинели так клочья полетели, что он ее от греха пришпилил ножом и полез выше. Немцы сунулись было занавеску эту снять, но он им этого сделать не дал, так и лежал на крыше дзота и стрелял, пока наши не подоспели. Пулеметчику-то без разницы, что ему закрыло видимость – тело будущего Героя Советского Союза или драная шинель: если ему сектор обстрела закрыли глухо – мало от его пальбы толку.

Высотку взяли. Наградили солдата медалью, а старшина долго ему голову грыз за испорченную шинель.

Потом удалось махнуть у кого-то. С мертвецов старались не брать, была плохая примета, поэтому когда менялись, то произносилась ритуальная фраза: «Ты не думай, это с живого» (вариант отговорки: «Это моя собственная»). Ну так или нет, а примету обходили.

Фрицев в блиндаже оказалось всего несколько человек. Потом они так нагличать перестали, вставили им ума, уже прикрывали свои огневые точки с флангов.

Вот и мне тоже извернуться придется.

И с карантином что-то думать.

Коллеги говорили: ОРЗ пропали как класс, а вот дизентерия никуда не делась. Цветет бурно. Только у армейских, чей карантинный лагерь мы видали по дороге, таких больных несколько сотен. А это пустяк только для того, кто такого пациента вблизи не видал…

И будет у меня тут как в Ветлянке – станице, ставшей символом неразберихи, паники и смерти. Хотя тот же адмирал Федор Федорович Ушаков задолго до трагедии в Ветлянке самостоятельно отработал простые и четкие правила борьбы с эпидемией.

Когда чума началась в Херсоне, где как раз был кавторанг Ушаков, он свою команду разместил на берегу поартельно, в камышовых шалашах-палатках. Если в артели заболевал человек, его помещали отдельно – в шалаше на одну персону. Артель же расселяли по нескольким новосделанным шалашам, а общий, ставший заразным, сжигали. Таким образом больные изолировались и лечились (а не просто бросались, как в той же Ветлянке, где при осмотре больницы среди семидесяти трупов была обнаружена только одна полуживая казачка), здоровые не контактировали друг с другом, только внутри артели и бригады, а зачумленное жилье ликвидировалось. Тогда не знали, что разносчики болезни – блохи с зачумленных крыс, но крыс Ушаков тоже изводил, блюдя чистоту и на берегу. В итоге в его команде чума кончилась на четыре месяца раньше, чем у других, и потери оказались минимальны настолько, что никто в это не мог поверить.

Ладно, пока пугаться рано. Надо продрать глаза и подготовиться к наплыву пациентов.

Продрать глаза помогает то, что приносят воющего раненого.

– Что с ним? – спрашивает втаскивающих носилки мужиков братец.

– На мине подорвался! – чуть не хором отвечают носильщики.

Братец присвистывает. С трудом подавляю такое желание и с выражением гляжу на сидящего неподалеку сапера по прозвищу Крокодил. Тот багровеет и подскакивает к носилкам.

– Э-э-э-эмгм! – почему-то говорит сапер, глянув на раненого.

Странное вступление. Впрочем, и у братца физиономия выражает интересную гамму эмоций. Носилки ставят на пол. Оглядываю раненого. Мне тоже кажется несколько странным то, что я вижу.

А вижу я, что сапоги на сучащем мелко ногами солдапере целые. Совершенно. Рука, причем левая, окровавлена и перевязана довольно грамотно, и из кулька марлевого торчат три пальца.

– Он точно на мине подорвался? – спрашивает братец.

– Точно, – отвечает носильщик.

– Где было? Как получилось? – обретает дыхание Крокодил.

– Да там, где вы сегодня мины снимали, – отвечает переводящий дух носильщик.

Раненый, положенный к нашим ногам, продолжает плакать и скулить.

– Что, не все сняли? – допытывается сапер.

В палатку понабилось народу – старший сапер тоже тут, на его физиономии отпечатались складки рукава бушлата, спал видно.

– Нет. Этот малец уже снятую мину стал расковыривать. Вот его и тяпнуло.

– Йопперный театр! – с чувством облегчения произносит старший сапер.

– Согласный, – подтверждает Крокодил, и они выпирают животами лишних из палатки.

Подрыв странный – парню размололо ладонь, снесло два пальца и здорово повредило оставшиеся. Кровотечение незначительное, и, глянув на все это безобразие, заматываем искалеченную кисть обратно. Трачу еще ампулу промедола. Парень в полуобморочном состоянии, рассказать, что он там учудил со снятой миной, не может, да нам и дела нет. Эвакуировать надо.

Помня о нравоучениях начвора, прошу поднять ботана. Теряем время в уточнениях, наш ли это боец, кто командир и что скажут в Кронштадте.

Ревут моторы какой-то техники совсем рядом – к нам прибыли грузовики. Повара подняли, и он убег к кухням принимать продукты. Вот обратным рейсом они и раненого захватят на берег, а там уж какая-нибудь шаланда найдется. Сейчас между Кронштадтом и берегом постоянно курсируют не меньше двух десятков всяких посудин.

Перед тем как его уносят, строго предупреждаю носильщиков и самого бедолагу, чтоб ничего не пил по дороге.

Саша удивленно смотрит:

– Ты ж все время говоришь, что вода – всему голова. А тут такая кровопотеря!

– Пустяковая у него кровопотеря. Если же его напоишь, он после дачи наркоза вполне может блевануть. В стерильной операционной. Там это самое то будет. И если еще ухитрится оказаться без сознания и вдохнуть чуток своей блевоты – так после операции гарантированно будет воспаление легких. А парня и так бог обидел.

– Курить-то ему можно? – спрашивает носильщик.

– Да не очень-то… Лучше и без этого обойтись. От курева давление может подскочить – усилится кровотечение. Это тоже ни к чему. Вышибет тромбы. Повторное кровотечение будет.

– Ясно.

Сигаретку раненому таки дают и утаскивают наконец. Последнее, что вижу, – испуганные и заплаканные его глаза, глядящие с неверием на раскуроченную руку. Боюсь, что в лучшем случае сохранят ему указательный палец и половину большого. Если повезет, конечно.

– Вот кретин! – проницательно замечает братец.

– Ну у нас тоже всякое бывало, – возражаю ему, просто чтоб не уснуть.

– Противопехотки так ковырять и руки свои на выкид – этого не было!

– Доктор, вы портянки заматывать умеете? – перебивает наш разговор сапер Крокодил, зашедший в палатку вместе со своим начальником.

– Умею, а что?

– Ткань из Кронштадта привезли, рулонами, довольно много. Порезать ее тут возможность есть, только вот публика с портянками обращаться разучилась. Выходит, что знатоков – раз-два и обчелся.

– Дык у меня ж пациенты попрут.

– Ладно, но все равно вас учтем. Попросили прикинуть, сколько умеющих наберется. В базе-то тоже морячки, а они с портянками не дружат. Да газеты привезли, картонки. Сейчас тут пол застелют картонными коробками.

Вона как. Курсы повышения квалификации по намотке портянок. Прям раздел в «Космополитэн» – «18 причин, почему девушке стоит носить портянки на территории ремонтного завода» и «26 признаков того, что вы неправильно намотали портянки»…

Ладно, научим и портянки мотать, чего тут. И газеты в дело пойдут. У тех же немцев это было широко представлено. Если надо, то не вопрос.

К слову, немцы пришли сюда воевать в носках. Но уже в 1941 году появились инструкции, как мотать портянки. А зимой – как утепляться старыми газетами и опять же мотать портянки. Видал я эти инструкции…

И когда в Сталинград шли самолеты, в том числе с грузом старых газет, те, кто отправлял, не понимали зачем, думали, снабженцы с ума сошли, а вот те, кто сидел в «котле», понимали отлично. И набивали себе газеты под одежду, тепло сохраняя.

– Было дело, как раз когда на Малую Пискаревку отправили работать, тоже показывал на своем примере, как портянки мотают, – говорит братец.

– Лучше скажи, как додумались до Малой Пискаревки? Тут ведь тоже трупы хоронить надо ударными темпами, а то на запах набежит всякой твари, – спрашиваю я братца.

– Да просто. Собрали комиссию, поставили вопрос. Выбор был невелик: либо в воду, как у индусов; либо скормить кому попало, как у тибетцев; либо кремировать; либо ингумировать. Первые два способа не пошли вовсе – там в комиссии были ребята, которые в Индии полюбовались на красоты Ганга с недогорелыми мертвецами по берегам и водной глади…

– А, «Тарбар»! Небось обмен опытом?

– Да вроде, не спрашивал. По кремации этот ваш Хапенгуген [13]13
  Так подначивают Бистрема, упоминая фамилии других шведских офицеров времен Северной войны. Бистрем – потомок адъютанта генерала Горна, коменданта Нарвы.


[Закрыть]выступил толково – у него опыт оказался…

– Какой Хапенгуген?

– Соображаешь что-то совсем плохо. Ветеринар Бистрем, какой-какой… Ему довелось утилизировать павший скот, так что он в курсе был. Получилось, по его словам, что для кремации килограмма трупного материала понадобится два килограмма дров в лучшем случае. Посчитали. Поняли, что такое не катит никак, – ныне топливо в дефиците. Ну и стали копать рвы. Тут, я думаю, то же придется делать. Главное, не откопать какой газопровод сгоряча…

Мда, трупы убирать надо быстро. А тут еще и живые трупы по цехам. Да и вокруг вроде тоже ходят.

– А эти, итальянки-мортусы… Как у них вышло? – вспоминаю про эксперимент с итальянскими туристками.

– Четыре только стали работать, остальные пришли в ужас. В общем, кроме визга – никакой шерсти…

К нашей палатке уже подтягиваются ранние пташки – первые пациенты. Связываюсь с штабом. Просят подождать – к нам направлены писаря. Скоро будут.

Писаря являются через сорок минут. Мы уже приняли кучу народа, но просили не расходиться, потому как приказом по заводу кормить будут и выдавать паек и прочие радости жизни только зарегистрированным. Писарей двое – стервозного вида девка с кучей пирсинга в нижней губе и мягкая какая-то тетечка, робкая и боязливая даже внешне. У девки свирепый взгляд и выдающаяся вперед нижняя челюсть, что вместе с разноцветной фигней в губе делает ее страшно похожей на выловленную нами – мной и братцем – в одном озере Псковской области заслуженную щуку: у той тож три блесны в пасти как медали сверкали. Видимо, у братца проскакивает та же ассоциация, потому как он совершенно нелогично заявляет:

– У щук скоро нерест…

Девка злобно на него смотрит, он отвечает ей совершенно бараньим взглядом. Девка фыркает. Женским чутьем она полагает какой-то подвох, но не может понять какой. Это ее бесит.

– Нам нужен стол, стулья и охрана! – чеканит Щука.

– А мне массаж, педикюр, коктейль «Дайкири» и красивая негра с опахалом, – отвечает братец раньше, чем я успеваю открыть рот.

– Вы что себе позволяете?? – взвизгивает девка.

– Предаюсь несбыточным мечтаньям, как и вы, впрочем. Вы тут видите столы и стулья? – вежливо поясняет братец.

– Так обеспечьте! Вы обязаны! – упорствует в своем заблуждении Щука.

– Милая, мы обязаны оказать медпомощь в возможном объеме. А матобеспечением занимается база. Так что претензии туда. И работу вы должны были начать пораньше – людей кормить надо, а с регистрацией пока у вас никак!

– Не смейте мне хамить!

– Никто и не хамит. Это у вас, милая, воображение разыгралось.

– Извините, что вмешиваюсь в ваше воркование, но вы собираетесь заниматься регистрацией? – приходится лезть, куда не просят. Ох, неохота!

– Нам не приготовили рабочее место, я отказываюсь работать в таких условиях!

– Милая, вот вы еще повыдрючивайтесь, пока побольше публики здесь не соберется, потом публика начнет спрашивать, почему их не кормят, не дают одежу и так далее. Окажется, что без регистрации – вашей, заметьте, регистрации – им ничего не светит. Вы не опасаетесь, что вам банально начнут быть морду? Пардон за мой французский, вы думаете, что кого-то из тех, кто три дня на ногах простоял, бычит наличие у вас рабочего места? Вы, милая, начинайте работать как угодно, а то через час-другой тут будет бунт. И вас грохнут, и нам достанется. Так что будьте лапочкой – начинайте работать!

– Я требую, чтобы со мной не разговаривали в таком тоне!

– Слушайте, милая, мы не в бакалее, а вы не продавщица «вас много, а я одна»!

– Я потребую, чтоб с вами разобрались! Я при исполнении обязанностей!

– Слушай, сука тупая, или ты садись и работай, или вали отсюда к такой-то матери! Так понятно излагаю?

– Вы за это ответите! Я так этого не оставлю! Да вы не знаете, с кем связались, хамы!

Мне не остается ничего иного, чем трясти непроспавшегося ботана-связиста.

Утречко начинается славно.

Высказываю начвору все, что думаю на тему переписи населения двумя писарями, да еще и с таким настроем. В ответ получаю не менее жесткую отповедь. Лаемся минут пять, за это время народу набирается вокруг куда как много, то есть медпункт окружен практически толпой. Пока толпа еще молчит, но вот достаточно будет пары заводил… И мы не обойдемся без жесткой стрельбы.

– Короче говоря, тащ майор, либо вы регулируете перепись в удобной форме, либо я выгоняю эту дуру к чертовой матери и делаю все так, как подсказывает обстановка!

– Не забывайтесь! Руковожу сектором я.

– Так руководите, кто против. На данный момент у меня медпункт окружен толпой народа не меньше чем две сотни человек, кухни окружены еще большим количеством публики. А перепись еще даже не началась. При скорости переписи один человек в минуту (что будет еще очень славно), у нас тут все затянется на пять-шесть часов, и это в лучшем варианте. Все это время достаточно одного протестанта, и будет веселуха в полный рост.

– Так… У вас там бригада водоносов на виду?

– Точно так. Таскают воду. Уже принялись.

– Организуйте такую же команду писарей. Пообещайте доппитание. Выбирайте тех, кто по внешним признакам не относился к охране лагеря. Первыми переписать желающих убирать территорию и тех, кто согласится убирать трупы. Через час вам доставят инвентарь для работы. Людей добавлю насколько возможно. И организуйте людей в очереди. Главное, чтоб не толпой стояли. Девицу отправьте ко мне в штаб, очень жаль, что вы с ней не нашли общего языка – она работала в паспортном столе и дело знает. Все, действуйте, связь кончаю.

– Пипец нам, – горестно замечает братец, как раз уже занимающийся здоровенным не то фурункулом, не то уже и карбункулом у перекошенного от боли мужичка.

– Что так?

– Пойдем в сорок пять лет менять паспорта, нарвемся на эту Щуку – и все, кончена жизнь…

После двадцати минут ора и неразберихи наконец удается наладить хоть какое-то подобие организованного беспорядка. Первыми переписали водоносов, премировали каждого банкой сгущенки, у кого не было сменной одежды – выдали, что успели подбросить в самый удачный момент сумрачные грузчики из кронштадтских, и отправили к кухне. Дальше удалось разбить толпу на очереди, кучки и команды. Раздобыли столы, что-то приспособили под стулья. Появились добровольные помощники, начали наконец потихоньку организовывать ситуацию вокруг себя. Самое время дух перевести, ан некогда.

Привезли метлы, лопаты, носилки. Сгрузили. Тут уже за дело взялись саперы, а мне удалось вернуться к приему пациентов. Они теперь не просто так подходили, а показывали отпечатанные на шикарнейшей мелованной бумаге регистрационные удостоверения участников бизнес-конференции «Золотой шар». А там корявыми от холодрыги буквами карандашом вписаны фамилия, имя, отчество, год рождения и профессия. И отношение к военной службе в графе «Компания, должность». И в разномастных журналах – продублировано. Это, конечно, все филькина грамота, но хоть удастся представить общую картину. На обороте помечаем кратко диагноз. Там же будут отметки о выдаче продуктов и одежды…

Периодически происходят мелкие стычки и инциденты. Народ весь на нервах, так что ругани хватает. Особенно часто почему-то ругань возникает у столика переписи, стоящего через один от меня. Там писарчуком присланный в усиление из штаба какой-то крикливый самоуверенный мужик, непонятно зачем щеголяющий в бронежилете с вставленными туда пластинами. Вроде б обстрела не было и не ожидается. Вот и сейчас у этого стола свара нарастает до градуса кипения, и начинается банальная драка. Не было печали! Выхожу из палатки глянуть.