Текст книги "Сон «Святого Петра»"

Автор книги: Николай Черкашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Кладбище за Михайловским равелином

В Севастополь они добирались на роскошном «Икарусе».

– Странное дело, – рассуждал вслух Алексей Сергеевич, – никогда бы не подумал, что можно испытывать симпатию к человеку, который держит твоего сына в неволе…

– Это закон его держит в неволе, а не я, – мягко поправила его Оксана Петровна. – В конце концов дело Вадима Шулейко мог вести кто-нибудь другой…

– Нет уж, лучше вы! – спохватился Шулейко.

– Надеетесь на поблажку?

– Отнюдь… Интересно, у вас кто – мальчик, девочка?

– Детей нет, хотя замужем была!

– Муж не выдержал вашей работы?

– Может быть. Работа и в самом деле не женская. То есть не для замужней женщины.

– Тогда почему вы за нее держитесь?

– Интересная, живая, творческая… Почти такая, как у вас, – улыбнулась Оксана Петровна.

– Как у меня? – удивился Шулейко.

– Вы исследователь, я следователь… Корень общий.

– В самом деле… Если вам будут нужны эксперты по морской фауне, можете рассчитывать на меня.

– Спасибо. Непременно воспользуюсь вашей помощью… Кстати, кто-нибудь из ученых сейчас занимается этими иеро– или, как их там правильно – инфразвуками?

– Недавно начали заниматься… Михайлов был одним из тех, кто, как принято говорить, намного опередил свое время. У физиков руки долго не доходили до акустики «звуков тишины». Ультразвук хорошо изучен и широко применяется в науке, в технике, в медицине. Причем, заметьте, человек в природе редко имеет дело со сверхвысокими частотами… А вот сверхнизкие частоты… Мы в них живем от рождения… Теперь начинают понимать, что многие болезни века, особенно сердечно-сосудистые, вызываются неслышимыми звуками, идущими от вибрирующих машин, мостов, домов, городов… Любое живое тело окружено инфразвуковым ореолом. Если его смять, нарушить, подавить или, напротив, усилить, с нами что-то произойдет. Что именно – это никем еще не изучено. Но тем не менее… Мы мечемся, сходим с ума, страдаем. Мы чего-то боимся порой беспричинно, нас гнетет страх – откуда, почему? Мы не знаем. Тягостно на душе, и все тут. А все дело, быть может, в том, что инфразвуковое загрязнение наших городов так же опасно для психики, как и заражение воды, почвы, воздуха – для тела. Вот к чему подступался Михайлов! Пусть интуитивно, на ощупь, слепо. Но он был первым! И беда в том, что то, что он узнал, открыл, он навсегда унес с собой.

– Навсегда ли?! – усомнилась Оксана Петровна.

– Вот это мы сейчас и выясним, – сказал Шулейко, входя в подъезд уже знакомого дома.

Трехсердов на сей раз оказался гораздо приветливей. Он предложил пройти в комнату и даже отправился на кухню ставить чайник. Все это Шулейко отнес на счет обаяния своей спутницы, ибо визит с дамой совсем не то, что вторжение нежданного гостя. От взгляда Алексея Сергеевича не укрылась и знакомая ему рында, снятая с мусоровоза и водруженная на подоконник, надо полагать, вскоре после тогдашнего разговора.

– Это вам крупно повезло, – громогласно объяснял хозяин из кухни, – вы меня дома застали. Я вообще-то на ночную рыбалку собрался… Что пить будете: чай, кофе?

– Чай, если можно.

– Сейчас сварганим. Хозяйка моя к дочери уехала… Так что перейдем на самообслугу… Значит, вас батька мой интересует? Мать, конечно, мне о нем говорила, но так, в общих чертах… Время, сами знаете, какое было. Я вам так скажу – лучше иметь язву желудка, чем отца – царского офицера. Меня со второго курса автодорожного поперли: почему в анкете не указал, что из семьи дворян?! А какое там дворянство? Отец в морях сгинул, мать до гроба медсестрой в тубдиспансере. Вот и пришлось всю жизнь «баранку» крутить… Так что немного я вам расскажут

– А в каком году умерла Надежда Георгиевна? – спросила Оксана Петровна, помогая расставлять на столе чашки.

– Дай Бог памяти, – призадумался Трехсердов, – в тридцать первом… Точно так. Отчим, то есть Дмитрий Михайлович, вернулся с Соловков в двадцать девятом, мы его схоронили в тридцатом, а через год и матушку вместе с ним положили. Жили мы тогда на Северной стороне, как, значит, нас из Фороса с «буржуйской дачи» попросили. Вот мы и сняли по дешевке полхибары на Северной у Михайловской батареи, рядом с кладбищем. На нем всех своих и закопал.

– Вы не припомните, – осторожно начал Шулейко, – была у вашей матушки такая вещица… Вроде серебряного свистка, что ли…

– Странно тогда люди жили, – усмехнулся Трехсердов. – Золото у них отбирали – не плакали, а над какими-то хреновниками, извиняюсь, дрожали… Вот тот же свисток взять. Ну, на кой ляд покойнице свисток?! С того света свистеть?! Так умирала, только о том и просила, чтоб его в гроб ей положили… Ну, положил… Дмитрий Михайлович тоже учудил. Запаял он в стекло такую штуку от старинного магнитофона, на которую голос свой

записал…

– Звуковой валик фонографа! – уточнил Шулейко.

– Во-во, валик этот запаял и велел с собой похоронить. Мол, наступят такие времена, когда Академия наук этот валик достанет и он с него как бы научное сообщение сделает, которое всю науку перевернет. Ну и достали, только не академики, а пацаны. Повадились они могилы разрывать. Ордена добывают, крестики, всякое такое, что найдут. Моих тоже копнули. В прошлое родительское воскресение пришел: все разворочено, раскручено, подрыто. И ни с кого не спросишь. Пошел в милицию, а мне говорят: кладбище бесхозное, ни на чьем балансе не значится. Через год и вовсе бульдозерами заровняют, школу будут строить. Эх, одно слово – дурократы! Я извиняюсь…

– Помолчали.

– Хорошо, что вы рынду к себе взяли, – обронил Шулейко, чтобы прервать тягостную паузу.

– Да, насчет этой рынды, – оживился Трехсердов. – В прошлый раз я вам динаму крутнул. Ни в какой Карантинке я ее не находил. Просто, с лодки снял, чтоб в походе, значит, случайно не звякнула. Для звукомаскировки. Так она у нас всю войну дома и простояла. Как память. Ну а потом я ее на машину пристроил. На счастье, что ли. Вроде помогала. В аварию ни разу не попал… Да вы чай-то пейте. Остыл.

Из дома Трехсердова вышли затемно.

– Провожать меня не надо, – предупредила Оксана Петровна. – И приходить ко мне на работу тоже… Не сердитесь и поймите: есть служебная этика, а я все время ее из-за вас нарушаю…

– Вы нарушаете ее не из-за меня, а из-за гражданина Михайлова, командира «Святого Петра»…

– Я же просила вас не сердиться… Вот когда я сдам в суд дело Вадима, мне будет, много проще с вами общаться… Сегодня пятница?

– Завтра суббота.

– Послезавтра в скверике у Петропавловской церкви собирается черный рынок коллекционеров. Там частенько всплывает то, что добывают гробокопатели. Есть у меня на примете один парнишка. Попробую с ним поговорить. Не вешайте нос! Еще не все потеряно!

Интервью с «Могильным червем»

Воскресным утром Алексей Сергеевич достал из почтового ящика конверт с двумя переплетенными свадебными кольцами. Третий помощник с «Профессора Шведе» Георгий Диденко и Зоя Зайцева, теперь уже тоже Диденко, приглашали Шулейко на свадьбу, которая должна была состояться на борту «Фрегата» ровно через неделю. В приглашение была вложена вырезка из какого-то англоязычного журнала. Алексей Сергеевич перевел отчерченный абзац, тут же, у почтового ящика:

«Проблема связи погруженных подводных лодок с берегом по-прежнему остается актуальной во всех флотах мира. Как известно, только сверхдлинные радиоволны способны проникать из воздушной среды в водную, и то лишь на небольшую глубину. Поэтому атомаринам приходится подвсплывать, выпуская буксируемые антенны, что значительно снижает скрытность плавания подводных ракетоносцев. Инфразвуковые волны с их огромной проникающей способностью позволяют передавать командирам субмарин приказы и информацию практически на любых глубинах. Опыты профессора Майкла Эльбенау по созданию инфразвуковых каналов подводной связи имеют важное стратегическое значение».

Шулейко тут же позвонил Покровскому и прочитал ему заметку.

– Я не думаю, что это тот самый Эльбенау, – сказал Георгий Александрович после некоторого раздумья. – Тот ни бельмеса не смыслил в физике… Может быть, его сын? Скорее всего однофамилец.

Наскоро позавтракав, Алексей Сергеевич отправился к Петропавловской церкви, выстроенной в виде многостолпного эллинского храма. Он поднимался по улице-лестнице вместе с толпой экскурсантов. Девушка-гид, не теряя времени, поясняла на ходу:

– …Вход в храм украшали мраморные статуи святых Петра и Павла в натуральную величину. Это были копии статуй известного скульптора Торвальдсена, созданные в Италии из знаменитого каррарского мрамора. Так как все скульптурные работы для Севастополя выполнял тогда Фердинандо Пеличчио, то, вероятно, и эти копии сделаны им. К сожалению, они безнадежно утрачены…

Ухо Алексея Сергеевича выхватило из рассказа только «Святой Петр», и он посчитал это добрым предзнаменованием.

В тенистом скверике храма раскинулось великое торжище филателистов, нумизматов, филокартистов, фалеристов и всех прочих коллекционеров. На скамьях и ступенях, между колонн и на галереях, всюду, где только можно было примоститься, поблескивали на южном солнце значки, монеты, медали, кляссеры, набитые диковинными марками… Планшеты с орденами, старинными посткартами, этикетками и бог знает чем еще были развешаны даже на кустах, выставлены на складных треногах, а то и просто разложены на коленях. Здесь менялись и торговались, восторгались и сомневались, уточняли, спорили, витийствовали знатоки, сокрушая дилетантов. У Шулейко зарябило в глазах, как на восточном базаре.

– Алексей Сергеевич! – окликнул его женский голос. Оксана Петровна махала ему рукой с подиума храма. – Хорошо, что вы пришли! Идемте скорей…

– Куда?

– Во «Фрегат»! Он там… Объясню все по дороге… Его зовут Рудик. Он проходил у меня по одному делу свидетелем… Это настоящий «могильный пират», ас, хотя ему нет и восемнадцати… Он «работал» на многих кладбищах, в том числе и на Михайловском… У вас деньги с собой какие-нибудь есть?

– Десятка.

– Впрочем, это неважно… Вы – покупатель. Коллекционируете старинную утварь: утюги, колокольчики, ступки-пестики, в том числе и свистки… Вы меня поняли?

– Все, кроме орденов и знаков.

– Да. О них и не заикайтесь. Иначе он сразу вас раскусит. В орденах он дока, каких свет не видывал.

«Могильный пират» – благообразный паренек в голубой «иерихонке» с пластмассовым значком «У нас в колхозе СПИДа нет» потягивал за стойкой бара коктейль. Оксана Петровна поманила его за свободный столик, и Рудик пересел к ним со своим бокалом.

– Серебряный свисток? – удивленно переспросил он. – Лично мне не попадался.

– А кому попадался? Кому мог попасться?

– Я знаю кому? Я уже год как на другом объекте копаю… На Михайловское перед майскими гастролеры из Еревана наведывались. Ну, мы их турнули. Может, им попался? Ну, я у наших спрошу. А на сколько она, свистулька-то эта, потянет?

– Полтинник устроит? – спросил Шулейко.

– Грузинскую народную загадку знаете? – усмехнулся Рудик. – Зелененькая, шуршит, а не деньги? Вот это как раз ваши пятьдесят рублей.

– Но это ж не орден все-таки, свисток.

– История не имеет цены.

– Тут ты прав. Стольник годится?

– Уже дело. Будем искать.

Рудик был весел и словоохотлив. Судя по всему, сорвал в базарный день хороший куш. Алексей Сергеевич поглядывал на него с брезгливым любопытством.

– Послушай, – не удержался он от вопроса, – и не страшно тебе по ночам в могилах рыться?

Рудик снисходительно усмехнулся:

– Я по ночам теперь редко работаю. Сейчас практически любую могилу днем взять можно… А потом чего страшного? Покойники не кусаются. А все остальное – опиум для народа.

– Все равно неприятно: кости, черепа… – Историю в белых перчатках не делают. Это еще Маркс утверждал.

– А ты что же… Историю делаешь? – изумился Шулейко.

– Работаю на историю, – поправил его Рудик. – Я, если хотите, археолог на хозрасчете. Люди по недомыслию, по предрассудкам и прочим причинам вместе с покойниками хоронят ценные вещи, которые не должны пропасть, истлеть, – знаки, ордена, кортики, ладанки… Зачем всему этому пропадать? Это в музеях должно быть, в коллекциях… Вот я и спасаю.

– Гм, – озадачился слегка Алексей Сергеевич. Меньше всего он ожидал столь наглой уверенности в правоте мародерства.

– Смотрите сами, – напирал Рудик. – Приехал бульдозер и заровнял старые могилы под стройплощадку… Ну, как на той же Северной, как на итальянском, английском немецком кладбищах… И кого это греет, что все регалии ушли в землю с концами?! А так – вот оно, – Рудик вытащил из кармана восьмиугольную звезду Святого Станислава, – лучами на солнце сверкает!

– Кладбища сносить – это, конечно, варварство, – не выдержала Оксана Петровна. – Но и могилы потрошить – занятие для подонков.

– Из-ви-ни-те! – искренне обиделся Рудик. – Не по адресу. Это строители потрошат. Вываливают все в отвал, и лови болты. Я с гробу оставляю все как было. Прах не тревожу. Сниму то, что покойнику не нужно, и все. И даже зарою за собой.

– Ну, хорошо, – попробовал Шулейко зайти с другой стороны. – Представь, что ты приходишь на могилу, а в ней кто-то покопался. Каково тебе будет?

– К моим могилам никто не приходит. Я советских не трогаю. Во-первых, там все равно ничего нет. Во-вторых, кодекс мы чтим! Ну а те, кто до революции похоронен, так это большей частью представители эксплуататорских классов: попы, жандармы, чиновники, царские офицеры. У них это все равно бы в революцию реквизировали, да только не успели – они раньше померли.

Шулейко набрал было воздуха, чтобы выпалить: «Да ведь и среди них были честные и достойные люди!», но вовремя уловил в голосе Рудика откровенную насмешку. В следующую секунду он понял – и это дошло до него со сладостным ужасом, – что уже ничто, никакие внутренние призывы к благоразумию и терпимости, к пониманию обстоятельств не удержат его правую руку, которая уже выхватила у Рудика ордена Станислава, сжала до рези в пальцах и с размаху что было сил – впечатала восьмиконечную звезду в лоб «могильного пирата». Столик кувыркнулся, зазвенели бокалы, взвизгнули девицы. Бармен сунул в губы свисток и залился милицейской трелью.

Мелодия старой шарманки

На третьи сутки двухнедельного заключения в камеру Шулейко заглянула Оксана Петровна.

– Ну вот, – вздохнула она, выкладывая на столик пакет с горячими «караимками», – опять я использую служебное положение в личных целях. Пора увольнять.

– Что делать, – буркнул Алексей Сергеевич, – если у вас такие кретинские законы. Можно сколько угодно грабить мертвых, но стоит только сказать, что это плохо, как …

– Сказать! – назидательно перебила Оксана Петровна – А не распускать руки. Надо уметь спорить и владеть своими нервами. Впрочем, я вас совсем не осуждаю…

Она вдруг рассмеялась.

– Сына выпустили, так тут же сел отец. Кто из вас яблоня, а кто яблоко?

– Как! Вадима отпустили?! Он не виновен?

– Считайте, что он отделался легким испугом. И порядочным штрафом. Теперь его черед учить папу уму-разуму… Позвонил мне Покровский и сказал, что чертежами Михайлова Стеша, оказывается, оклеила стены во время ремонта. Она призналась ему в этом незадолго до смерти.

– Что же он столько молчал?

– Я его тоже об этом спросила. А он говорит: «Представьте, что к вам в дом приходит полоумный старик и уговаривает вас содрать со стен обои, потому что под ними – чертежи гения. Что бы вы ему сказали?» Он сам узнал об этом недавно.

– Так надо же немедленно ехать! – вскочил Шулейко.

– Вот я и договорилась, – невесело усмехнулась Оксана Петровна, – что вы будете работать там на погрузке строительного мусора. Дом Михайлова – в зоне реконструкции жилого квартала…

– Стой! – заорал Шулейко, выскакивая из милицейской машины. Экскаватор занес свою чугунную гирю над куском последней стены михайловского дома. По грудам обломков он пробрался к стене и стал срывать с нее многослойные наросты обоев.

– Чего, клад, что ли, ищешь? – поинтересовался чумазый экскаваторщик, насмешливо глядя, как осторожно отделяет Шулейко пожелтевшие бумажные пласты.

– Клад! – уверенно отвечал Алексей Сергеевич. Наконец он добрался до нужного слоя. В его руках

оказался обрывок старого чертежа.

– Есть! – радостно закричал он пробиравшейся через завал Оксане Петровне. – Нашел!

– Да, это его рука, – сказала она, разглядывая трепещущий на ветру клочок бумаги.

Шулейко с тоской обвел глазами развалины. Оксана Петровна еще пыталась извлечь из мусора куски обоев. Но было ясно, что чертежи инфрагенератора утрачены. Навсегда.

– Ладно, граждане, – распорядился экскаваторщик, – не мешайте работать!

Чугунная гиря с размаху ударила в остаток стены. Кирпичная пыль взвилась над руинами дома.

Превеликое усердие, с которым Шулейко разбирал останки дома Михайлова, вознаградилось лишь тем, что вместо четырнадцати определенных судом суток его отпустили на седьмые. Домой он унес ворох обойных обрывков. Весь вечер, вдвоем с Вадимом они отмачивали их в ванной, осторожно отделяя клочки Михайловских чертежей. Увы, фрагменты были слишком разрозненны, чтобы дать хоть какое-то представление о Михайловском иерофоне.

Зато утро преподнесло Алексею Сергеевичу приятный сюрприз. Щелкнув замком на требовательный звонок, он даже попятился от неожиданности. В дверях стояла Оксана Петровна, облаченная в платье-«сафари» с крошечным букетиком лаванды, вставленным в одну из петелек декоративного патронташа.

– Я за вами! – улыбнулась она. – Там внизу ждет Трехсердов. Едем к его дочери. У нее сохранились какие-то бумаги Надежды Георгиевны.

– Вадима взять можно?

– Конечно.

Серые «Жигули» неслись по улицам Севастополя.

– Нинка у меня толковая, – рассказывал за рулем Павел Николаевич. – В Госстрахе работает. Она все хотела эти бумажки в музей снести. Потом жалко стало. Там такие письма про любовь закручены, в романе не прочтешь… Ну, фотографии старые на картонках – само собой.

– А чертежи, расчеты не попадались? – спросил Шулейко с надеждой.

– А черт его знает. Оно мне надо? Нинка там разбирала. Счас посмотрим. Она во-он в том доме живет…

Нина Павловна, женщина лет сорока, в халате и бигудях, вытащила из чулана стремянку и подставила к антресоли.

– Может быть, я достану?! – предложил свои услуги Шулейко.

– Ой, что вы, тут черт, ногу сломит! – весело отмахнулась от его помощи хозяйка. – Тут только я сама разберусь… Подальше положишь, поближе возьмешь… – приговаривала она, с грохотом раздвигая на антресоли роликовые коньки, старую лампу, тазик для варенья.

– Мам, ты что ищешь? – крикнула из кухни дочь-старшеклассница.

– Да портфель с дедушкиными бумагами… Ты его не видела?

– Видела.

– Как где? Ты же сама, мне велела очистить антресоли от хлама. Ну, я и очистила. Видишь, как просторно стало.

– Неужели выбросила?

– Не выбросила, а сдала на макулатуру… Мам, ну чего ты так… Мне трех килограммов на «Французскую волчицу» не хватало…

– Валечка, милая… Что же ты наделала?

– Ну ты же сама ругалась: теснота теснот, утюг приткнуть некуда. Сама же собиралась их выбросить!

– Да не выбросить, а в музей снести. Тут вмешался Павел Николаевич:

– Стоп! Когда ты их сдала в макулатуру?

– Позавчера пятница была? – спросила Валя. – Значит, позавчера.

– Вот что, – распорядился Трехсердов. – Надо на склад смотаться. Может, вывезти еще не успели. Поехали! Тут недалеко.

Монблан из старых газет, книг, журналов… Шулейко, Павел Николаевич, его дочь и Валя, утопая по колено в бумагах, перебирали связки макулатуры.

Из-под ног Шулейко вывалилась картонная коробка. Из нее посыпались письма, тетради, фотокарточки…

– Кажется, нашел! – радостно закричал он. Нина Павловна бросилась к нему, выхватила у него из-под ног несколько писем, глянула на конверты и разочарованно бросила в кучу.

– Нет, это чьи-то другие…

У подножия бумажной горы работал прессовальный автомат. Парень в джинсовой куртке бросал в него пухлые пачки бумаг, и из машины вылетали плотно сбитые брикеты.

Хрксь, хрясь, хрясь! – лязгал мощный пресс.

– Чего ищете? – полюбопытствовал парень. – Документы что ль потеряли?

– Документы, – тяжело вздохнул Шулейко.

– Пиши пропало! – махнул рукой парень. – Вчера три самосвала вывезли…

– А что это вы по воскресеньям работаете? – невесело спросил Шулейко, глядя, как машина пожирает очередную порцию старых бумаг.

– Хозрасчет у нас, – пояснил парень. – Вот и вкалываем.

Автомат работал без остановки. Вокруг него собрались все, кто искал архив командира «Святого Петра». Усталые, они понуро смотрели на четкую работу машины.

– Павел Николаевич, – Оксана Петровна первой нарушила тягостное молчание. – Но ведь у вас же оставалась труба – корнет-а-пистон… Где она?

– Да-да! – вспомнил Трехсердов. – Была такая. Это мы найдем! Она, знаете ли, не шибко фурычила. Сколько ни дуй – все сипит, шипит. В общем, отдал я ее одному мастеру. Золотые руки! У него не пропадет. Будьте-нате!

– Он далеко живет? – спросил Шулейко.

– Да в Камышовой… Тут четверть часа езды. Сгоняем в два счета!

Серые «Жигули» вырулили на главную магистраль…

Мастер по ремонту духовых музыкальных инструментов – старый лысый бородач – поднялся навстречу гостям из-за рабочего стола, заваленного инструментами и деталями труб, заставленного флаконами с кислотами, коробочками с припоями…

– Готово! Готово! – откликнулся он на приветствие Павла Николаевича. – Вот он ваш заказ. Получайте!

Мастер снял с полки сияющий корнет и исполнил на нем звонкий пассаж.

– Ну, вот видите! – расплылся в улыбке Трехсердов. – А вы переживали. Я ж говорил – не пропадет! Держите!

Шулейко растерянно повертел инструмент, заглянул в раструб…

– Здесь должна была быть такая приставка в виде сурдинки… В ней-то весь фокус!

– Была, была! – подтвердил мастер. – Я голову сломал, что за штуковина такая? Разобрал – там улитка медная, хитро закручена… В общем, пустил я ее на ремонт вот этого агрегата.

Мастер выкатил из угла старинную шарманку и закрутил ручку. Мелодия грустного вальса «Дунайские волны» – того самого, под который старший лейтенант Михайлов увозил когда-то в Форос юную Наденьку – зазвучала в мастерской… Мастер крутил ручку, улыбался и не мог понять, почему его гости не улыбаются ему в ответ…

По Приморскому бульвару, лавируя среди прохожих, мчался на колесной доске парень в шортах и пятнистой защитной куртке – Вадим Шулейко. К поясу его был прикреплен плэйер, от которого убегал проводок к крохотным наушникам.

Он гнал свою доску под музыку иеророка, слышимую лишь только ему одному. Он выписывал крутые виражи, огибая людей, словно деревья в лесу.

Никто не знал, куда он мчался на своем зыбком снаряде. Да и знал ли он сам? В ушах у него грохотало – «Хон! Хон! Хон!..»