Текст книги "Сон «Святого Петра»"

Автор книги: Николай Черкашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Николай Черкашин
Сон «Святого Петра»
Повесть

Часть первая. Голос моря

Мертвец в истлевшем кителе

Эта история начиналась дважды; первый раз в 1914 году – в Севастополе, и второй – в 198…-м в лагуне одного из Сейшельских островов. Мы же поведем свой рассказ с того самого дня 198… года, когда научно-исследовательское судно «Профессор Шведе» под флагом Академии наук СССР бросило свой якорь в бухте острова Коамору.

День этот начался для кандидата биологических наук Алексея Сергеевича Шулейко весьма обычно: в судовой ихтиологической лаборатории он препарировал тушу тунца. Делал это под насмешливым взглядом приятеля – плотного блондина в кремовой рубашке с короткими рукавами и погончиками третьего помощника капитана. Тот сидел на столике с микроскопом и с аппетитом обдирал воблу.

– Тебе бы шеф-поваром работать, – изрек помощник, глядя, как ловко извлекает внутренности Шулейко. – Любой бы ресторан тебя взял. А ты на что талант переводишь? На очередную диссертацию: «Влияние тропиков на блох и клопиков»?

Шулейко и в самом деле меньше всего походил сейчас на «остепененного» кандидата наук: рослый, моложавый, в шортах и майке-тельняшке, он вполне мог сойти за судового кока.

Молодой ихтиолог молча извлек плавательный пузырь и залюбовался им, точно нашел жемчужину.

– Знаешь ли ты, что это? – торжественно вопросил Шулейко.

– Знаю! – чиркнул зажигалкой помощник капитана. – Давай сюда. На спичке поджаришь – во какая закусь!

– Это один из шедевров природы! – постарался не заметить насмешки Шулейко. – Идеальный приемник инфразвуковых волн. Никакая электроника не предскажет тебе за сутки цунами или землетрясения. А рыбы улавливают инфразвуковые сигналы плавательным пузырем и уходят из опасного района… Когда ты жаришь на спичке вот этот инфразвуковой приемник, ты уподобляешься дикарю, который колет кокосовый орех микроскопом.

– Прости нас неумытых. Где уж нам от сохи…

И вдруг третий помощник соскочил со столика и с нарочитой почтительностью встал навытяжку. По трапу в лабораторию спускалась стройная светловолосая женщина голубом бикини.

– Зоечка, – взмолился он, – вы хоть и знойная звезда советской этнографии, но нельзя же так травмировать мужскую психику! В храм науки без халата вход запрещен.

Звезда советской этнографии, не удостоив Диденко вниманием, протянула Шулейко листок из блокнота.

– Алексей Сергеевич, вы бы не могли определить тип рыбы по рисунку? Он очень условный, но все же…

Шулейко взглянул на изображение рыбы, сделанное толстым фломастером.

– Гм… Откуда у вас это?

– Это рыбацкий тотем. Здешние рыбаки поклоняются океанскому божеству Луана-дари. Я попросила жреца островитян изобразить, как они представляют себе Луана-дари, и он набросал мне вот это.

Шулейко с интересом вглядывался в рисунок:

– Какой мощный спинной плавник… Напоминает тунцовых. Но форма хвоста явно как у китообразных.

– Луана-дари приносит счастье в рыбной ловле, – пояснила Зоя. – Бог-рыба, как уверяет жрец, много лет назад покинул морские глубины и с тех пор живет на острове – в соседней бухте. Он лежит на берегу и принимает почести… Вот бы взглянуть на него одним глазочком!

– Да тут и двумя стоило бы посмотреть… Если это и в самом деле некое морское животное, выброшенное штормом… Точнее, мумифицированный труп животного. А ты говоришь «клопики в тропиках»… Эх ты, Гоша…

– Поздравляю с открытием еще одного лох-несского чудовища! – отпарировал третий помощник. – Спиртовать где будем – здесь или в балластной цистерне?

– На Крещатике. В ресторане «Метро»… Зоя, ваш жрец не говорил о размерах этого Луана-дари? Хотя бы приблизительно. Какой он? Такой? Такой? – распахивал и сводил руки Шулейко.

– В длину – шагов пятьдесят.

– Хороша зверюшечка… Скорее всего на остров выбросило финвала – сельдяного кита… Гоша, ты можешь уговорить капитана спустить катер? Слетаем мигом – туда и обратно.

– Ну, если наука просит, – многозначительно посмотрел на Зою Диденко. – Попробую… Как далеко отсюда эта ваша Несси?

– Вон за тем мысом, – показала Зоя.

– Три мили туда, три обратно… – прикинул третий помощник. – За час управимся… Но чем рассчитываться будете не знаю… Соляр нонче вздорожал.

– Да, но вы учтите, бухта священная, – предупредила этнографиня, – и чтобы не оскорблять чувства аборигенов, лучше было бы наведаться туда ночью.

– Обожаю ночные прогулки, – оживился Диденко. – «Поедем, красотка, кататься. Давно я тебя поджидал…»

С пением он и направился на капитанский мостик…

Темной тропической ночью моторный баркас с экспедиционного судна «Профессор Шведе» вошел в священную бухту Луана-дари. У штурвала стоял Диденко. Зоя и Шулейко вглядывались из кокпита в едва различимый берег. Третий помощник сбавил обороты, и баркас ткнулся в песок.

Посвечивая фонариками, все трое двинулись к туше гигантской рыбины, черневшей на песчаном пляже, окруженном густыми мангровыми зарослями.

– Луана-дари! – шепнула Зоя.

– Если аборигены ее охраняют, – вполголоса заметил Диденко, – то на завтрак этой милой рыбке они завтра поднесут три хорошие отбивные…

Огромное тело рыбацкого божества было украшено гирляндами из орхидей, панцирями морских черепах, связками бананов, кокосовых орехов…

Из-за горизонта медленно всплыл бугристый шар луны. Капище осветилось, и Шулейко, предвкушавший открытие нового вида китообразных, с изумлением вдруг обнаружил, что из брюха священного Луана-дари торчит ржавый, грешной вал и что бока его украшают ровные ряды заклепок, а вместо спинного плавника вздымается боевая рубка с узкими прорезями иллюминаторов.

– Подводная лодка! – вырвалось у Шулейко.

– Подводная лодка в степях Украины! – добавил Диденко и покачал головой. Он первым вскарабкался на корпус, подал руку Зое, затем помог влезть ихтиологу. Вдвоем – моряк и ученый – с огромным усилием провернули маховик на крышке входного рубочного люка, подняли медный литой кругляк. Направив лучи фонарей в горловину люка, они увидели, что в боевой рубке сидел, привалившись спиной к стволу перископа, иссохший труп человека в истлевшем кителе. Рука мертвеца с четырьмя чуть различимыми нашивками на остатках обшлагов прижимала к груди планшетку из растрескавшейся кожи. Диденко снял с головы фуражку.

– Ребята, быстрее! – торопила их снизу Зоя. Она стояла позади рубки и тревожно вглядывалась в заросли. – Кажется, сюда идут…

Шулейко быстро спустился по трапу в рубку, выдернув из рук покойника планшетку, опустил крышку, и все трое^: скатились с борта лодки в песок. Баркас покинул священную бухту Луана-дари. В каюте «Профессора Шведе» Шулейко попробовал открыть планшетку. Пересохшая кожа развалилась, как скорлупа, и на стол выпала общая тетрадь с большими буквами «IEP», тисненными на черной клеенчатой обложке. Такие тетради выпускались в начале века специально для моряков-подводников – чтобы всплывали, если лодка погибнет. Шулейко осторожно раскрыл дневник, отчего обложка тут же отвалилась. Пинцетом перевернул ломкую страницу и стал читать.

Храм на скале

1914 год. Севастополь доживал последнее мирное лето. Матросы на ялах состязались в гребле. На Приморском бульваре духовой оркестр Штаба Командующего флотом Черного моря играл вальс «Майский сон». Офицеры в белых кителях фланировали вдоль бульваров с дамами в ажурных летних шляпках. Солнце сияло на кресте Владимирского собора, дробилось в зеркальной меди труб, золоте погон, в бриллиантах серег и ожерелий… Город старался забыть о своем военном ремесле. Город старался быть южным курортом, не более того…

Старший лейтенант Николай Михайлов – офицер лет тридцати с аккуратной русой бородкой помог грациозной волоокой девушке сесть в фаэтон.

– На Ипатьеву дачу! – приказал он извозчику и обернулся к спутнице: – Вот увидите, Надежда Георгиевна, брат будет искренне рад нашему появлению. Он доктор, и к тому же в большой моде. К нему из Киева, Москвы и даже Петербурга едут. Дмитрий практикует таласотерапию – лечение морем. Да-да, представьте себе: море – лучший лекарь! Нервы, мигрени, астмы и прочие городские болезни море развеивает, как ветер туман… Поживете с недельку и сами убедитесь в этом.

Николай и Надежда Георгиевна пробирались меж прибрежных камней по неровной тропе. Глухо шумел прибой. – В этом вечном биении волн, уверяю вас, – придерживал локоть девушки и говорил Михайлов, – не меньше смысла, чем в нашей людской суете. Море – существо живое: оно дышит, пульсирует, сердится, ласкается, гневается… Наконец, оно неравнодушно к прекрасному. Недаром носовые фигуры старинных парусников делали в виде красавиц.

Две деревянные резные нимфы поддерживали балкончик двухэтажной дачи приват-доцента медицины Дмитрия Михайлова. Легкое ажурное строение утопало в зелени кипарисов.

Веранду с видом на море заливало летнее солнце. За овальным столом весело обедали Надежда Георгиевна, настоятель форосского храма отец Досифей и оба брата – моряк и врач.

Приват-доцент – молодой, но уже полнеющий мужчина в белом пиджаке и пикейном жилете – привстал из-за стола, погрозил вилкой в распахнутое окно веранды и крикнул:

– Активнее, господа, активнее!

Там в мелководном бассейне приседали, вздымая брызги, две тучные купчихи в полосатых купальниках с рюшечками и оборками. Вместе с ними сгонял жир и толстяк, придерживающий на лысине кок начесанных из-за ушей волос. Все трое не сводили глаз с гипсовых фигур нагой Психеи и Амура, служивших им немым укором.

Отец Досифей, могучий бородач с крестом на орденской ленте, с благодушной укоризной пожурил Михайлова-моряка:

– Хоть бы в день венчания отложили свои опыты!..

– Ну, как можно отказаться от эксперимента, когда он, собственно, и есть мой главный свадебный подарок?! – воскликнул Дмитрий. – Видите ли, Наденька, отец Досифей, сам в прошлом моряк и даже портартурец, любезно разрешил нам установить в храме аппаратуру. Конечно, не без риска для своего положения… Но мы, кажется, ни разу не подвели его. Все опыты мы проводим по ночам… Это наша общая тайна… Дело в том, что церковь стоит высоко на скале и обращена к морю так, что ее своды, словно огромная каменная раковина, вбирают в себя неслышимые нами звуки…

Все невольно посмотрели туда, где на обрывистом утесе белели апсиды форосского храма.

– Да, да, у моря есть свой голос, – прервал его Николай. – Он начинает звучать, когда ветер проносится над волнами. Получается своего рода огромный орган, который за сотни и тысячи миль предупреждает, к примеру, дельфинов или чаек о приближении шторма, непогоды. Наши уши, увы, слишком несовершенный инструмент, чтобы слышать эту «мелодию». Но вот наше тело, грудь, сердце, череп – все это внимает голосу моря… Впрочем, тут уж судить не мне, а господину приват-доценту, – кивнул Николай на брата.

– Николай прав. Но я не владею столь живым слогом. Боюсь, Надежде Георгиевне и без того наскучили все эти разговоры об опытах, экспериментах, аппаратах…

– Нет, нет! Продолжайте!.. Мне очень интересно. В самом деле!

– Тогда прошу подняться на второй этаж…

В просторном солярии стояли шесть плетеных оттоманов! На них лежали спящие люди: две пожилые особы, совсем юная девушка, два бородача и паренек лет семнадцати. – Можете разговаривать громко, – разрешил доктор. – К сожалению, вы их не разбудите. Вот эта женщина спит уже четвертый год, девушка – второй… Молодой человек рискует состариться не просыпаясь… Летаргический сон подобен смерти при жизни… Глубинные неврозы. Механизм этих явлений пока еще недоступен науке. Но мы с братом надеемся все же пробудить этих несчастных, вернуть их к жизни. У нас могущественный союзник – море. Надо только найти с ним общий язык…

Дальнейшие пояснения доктор давал по пути в храм на скале.

Все четверо с трудом взбирались по узкой крутой тропе. Порывистый ветер трепал их одежды. Надежда придерживала подол длинного платья, и точно так же, невольно копируя ее, придерживал отец Досифей свою рясу. Братья, глядя на них, не смогли удержаться от улыбки.

– Так вот, – продолжил приват-доцент, – поскольку мы, люди, эволюционно вышли из моря и даже носим в своей крови его солевой состав, то, как бы далеко ни расселялись по суше, сохранили со своим пращуром – Океаном – биологическую связь. Наши сосуды, сердце и прежде всего нервы, психика – очень отзывчивы на голос моря.

– Но почему же мы не слышим его? – спросила Надежда – невеста Михайлова.

– Да потому что море говорит с нами на очень низких частотах. Представьте себе орган, у которого басовый регистр сделали таким высоким и длинным, что вместо ревущего баса не слышен не только могучий рев, гул, а просто остается лишь ощущение тягостной тревоги. Вот это и будет неслышимый, но реально воздействующий на вас иерозвук.

– Мы назвали его так, – перебил брата старший лейтенант, – в честь легендарной иерихонской трубы, от звука которой рушились стены крепостей.

– В сильные бури иерозвук распространяется далеко от моря. Он проникает сквозь самые толстые стены и, неслышимый, заставляет людей, казалось бы, беспричинно тосковать, беспокоиться, слабых душой сводит с ума, а то и вовсе заставляет наложить на себя руки. И это не предположение, а статистика фактов.

– Глас моря – глас божий, – назидательно вставил свое слово Досифей. – Море сиречь ипостась Господа, и потому оно разумно карает грешников…

Он достал из-под рясы связку ключей и стал открывать дверь в трапезную.

– Погодка что надо, – сказал Михайлов, оглядывая быстро несущиеся облака, которые едва не цеплялись за крест храма. – Море со стороны Босфора расходилось. Иерозвук нынче пойдет мощный.

Братья вынесли из церковного амбара два больших улиткообразных медных раструба и установили их в трапезной, направив аппараты на алтарь.

Смеркалось. Отец Досифей возжег лампады и свечи.

Приват-доцент вместе с братом настраивал аппаратуру и кое-что по ходу дела пояснял Надежде Георгиевне:

– У этого храма необычная акустика. Мастера придали сводам пропорции морских раковин-волют, и потому он, как огромное параболическое зеркало, ловит иерозвук и даже фокусирует его. Фокус находится вон там…

Дмитрий Николаевич показал на алтарь, где отец Досифей, влезший на стремянку, зажигал лампады перед образами.

– Я бы хотела ощутить иерозвук на себе! – воскликнула девушка.

– Увы, женщина не имеет права вступать в алтарь, – развел руками приват-доцент. – Отец Досифей не допустит такого святотатства. Он и так чересчур к нам благоволит. Правда, не без пользы для себя. Если иерозвук пробудит наших больных, а мы на это очень рассчитываем, то, сами представляете, какая слава пойдет о храме. Чудодейственное исцеление со всеми вытекающими отсюда приятными для причта последствиями.

Ветер глухо гудел под сводом церковного купола. Офицер вращал маховички, медленно наводя раструбы на нужную точку. К ушам его шли слуховые трубки.

– Что это за аппарат? – почему-то шепотом спросила Надежда Георгиевна.

– Это детище Николая: усилитель иерозвука… Видите, как колеблется пламя свечей? Это не от сквозняка.

Отец Досифей зажигал последние лампады, как вдруг они погасли, погасли все – разом, а священник выронил из рук пальник, схватился за грудь, застонал и рухнул со стремянки на каменный пол церкви.

Все бросились к нему. Но едва они приблизились к распростертому телу, как лица всех троих исказила гримаса невыносимой боли.

– Аппарат! – прохрипел приват-доцент. – Выключи его… Убери… Сбей настройку!

Михайлов едва смог добраться до своей установки и перевести раструбы в нейтральное положение. Отец Досифей был мертв. Дмитрий Николаевич отчаянно давил ему на грудь, пытаясь оживить остановившееся сердце. Тщетно.

Глухо выл ветер под сводами-волютами форосского храма…

Зал военно-морского суда. На скамье подсудимых Николай Николаевич Михайлов. Судья зачитывает приговор.

…Военно-морской суд Севастопольского гарнизона признал бывшего старшего лейтенанта Российского императорского флота Николая Николаевича Михайлова, дворянина Киевской губернии, вероисповедания православного, тридцати лет от роду, виновным в непреднамеренном умерщвлении настоятеля Крестовоздвиженского храма отца Досифея, в миру Гименеева Александра Никодимовича, вследствие преступной неосторожности в проведении физических опытов. И на основании статей сто… первой… семнадцатой Свода законов Российской империи приговорил к лишению чина и всех сословных привилегий с отдачей в арестантские роты сроком на семь лет.

Рокоманы

«Профессор Шведе» густым ревом тифона приветствовал тех, кто пришел встречать моряков и ученых из длительной экспедиции. На причальной стенке Морского вокзала играл духовой оркестр. Цветы, объятия, поцелуи…

И только Шулейко был мрачен. Сестра встретила его с заплаканными глазами.

– Я тебе говорила – не уезжай!.. Не справиться мне с ними обоими. Парни в таком сложном возрасте. Как сердце чуяло…

– Да говори толком, что случилось?!

– То и случилось, что случилось… Вадим влип в историю. И Лешку моего втянул, – всхлипнула сестра. – Оба под следствием сидят. Судить будут…

Слезы полились рекой.

Шулейко рванулся на стоянку такси, придерживая на плече легкую дорожную сумку.

В машине сестра, прикладывая платочек к глазам, выговаривала брату:

– Тебе давно надо было жениться… Светы нет, тут ничего не поделаешь… Живые о живых должны думать. – Парню семнадцатый год, а ты по морям все болтаешься.

– Хватит об этом!

– Нет, ты должен что-нибудь сделать! – настаивала сестра. – Лешку они все равно отпустят, он несовершеннолетний. А вот Вадим… Вспомни, два года назад он упал с мопеда. У мальчика была черепно-мозговая травма.

– Да какая там травма?! Шишку набил…

– Нет, травма! Самая настоящая травма: Она теперь сказывается на его психике. Мальчик рассеян, плохо спит, вспыльчив. Ты должен сходить к судебному все ему объяснить…

Шулейко хранил угрюмое молчание.

– Ну, пойми!. – умоляюще воскликнула сестра – Мальчику на следующий год в институт… – Перестань называть его мальчиком!..

– Хорошо. Подумай сам: куда он сможет поступить с судимостью? Хочешь, чтобы он попал в ПТУ?

– Сначала он пойдет в армию.

– Ты хочешь, чтобы его услали в Афганистан?! – ужаснулась сестра.

– Куда бы его ни послали, он должен стать человеком, – отрезал Алексей Сергеевич.

Судебно-медицинский эксперт, ровесник Шулейко, усталый, с мешками под глазами, нервно поигрывал блестящим никелированным молоточком.

– Я не обнаружил никаких следов черепно-мозговой травмы. Возможно, был ушиб. Но он никак не сказывается на психическом здоровье вашего сына, – втолковывал врач Алексею Сергеевичу. – Вадим Шулейко совершенно вменяем… Скажу вам честно: мне глубоко противна его выходка. Старый заслуженный скульптор подарил городу свои работы. В кои-то веки у нас придумали что-то оригинальное – Ретро-сад… Я дважды ходил туда с женой… Замечательно! Духовой оркестр играет старинные вальсы, фокстроты. Кинозал повторного фильма… Парусник-ресторан, в меню – старинные блюда… И вдруг такое хулиганство! Даже не хулиганство, а настоящий вандализм!

– Я согласен с вами, Леонид Леонидович… – тяжело вздохнул Шулейко. – Но вы не хуже меня знаете, что у каждого общественного, как и у антиобщественного явления, есть свои глубинные корни… Вы «Покаяние» смотрели?

– Нет. Еще не успел.

– Жаль. Прекрасный фильм. Может быть, вам после него стали бы яснее мотивы поведения Вадима?

– Какие там, к черту, мотивы! – вспылил эксперт. – Там один мотив – рок! Рок-музыка. Вадим и его компания – самые настоящие рокоманы. Наслушались, обалдели и пошли крушить… Хорошо еще, вместо людей им попались статуи… Я скажу вам, как врач… Впрочем, вы и сами биолог… Уж вы-то меня должны понять. Этот «кайф», который ловит молодежь от тяжелого рока, связан с образованием в крови эндофинов – морфиноподобных веществ удовольствия. Таким образом, рок оказывает не только психологическое, но и биохимическое воздействие на человека. Как алкоголь, как героин… С юридической точки зрения неважно, отчего эти парни пришли в раж – от стакана водки, укола иглой или от рок-балдения. Важны последствия этого экстатического состояния. Вы любите рок?

– Нет. Для меня рок – это не музыка. Музыка, как любой вид искусства, призвана возвышать, облагораживать, очищать. Машинные же ритмы рока отупляют, низводят до уровня роботов… Нет, нет… Это не музыка.

– Странно, что вы не сумели втолковать все это своему сыну!

– Тут нет ничего странного! Уверен, что и Вадиму, и его друзьям «тяжелый металл» чего-чего, а уж эстетического удовольствия не доставляет. Просто они бравируют тем, что слушают иную музыку, чем мы, носят иную одежду, чем мы, и даже говорить стараются не так, как мы…

– За что же это мы так провинились перед ними?

– Думаю, что каждое старшее поколение виновно перед теми, кого оно вводит в этот весьма несовершенный мир, а степень его несовершенства возрастает век от века, теперь же, наверное, и год от года…

– По вашей логике, восемнадцатый век во сто раз совершеннее нашего времени?!

– Я не связываю совершенство века лишь со скоростью удовлетворения наших потребностей. Степень несовершенства мира растет вместе с прогрессом орудий смерти, оружия массового уничтожения. Для вас, врача, как и для меня, биолога, это должно быть очевидным.

– Ну что ж… Допустим.

– Так вот, молодежь и не может нам простить того, что мы вызвали ее к жизни в такой мир, где эта жизнь в любой день, в любой час может прерваться… И это чувство тревоги, несовершенства, обиды, естественно, переносится на нас – старших, которые, как им кажется, придумали этот мир и управляют им совершенно по-идиотски. Им невдомек, что мы сами его получили в наследство таким. А раз ничего не успели в нем исправить, перестроить, то мы и виноваты. Но ведь мы действительно перед ними виноваты! Подумайте: их наследство, которое они получат от нас, куда тяжелее того, что мы приняли от отцов, – бинарные газы, «звездные войны», СПИД, наркотики, Чернобыль…

– Простите меня, но вы рассуждаете, как пятнадцатилетний подросток.

– Совершенно верно! Я привел вам аргументы своего сына. Три года назад он швырнул камень в лобовое стекло грузовика, за которым торчал портрет Сталина… Знаете, из старых «Огоньков» вырезают и наклеивают на стеклах. Почему-то это модно среди чистильщиков обуви и грузовых шоферов… Так вот у нас был серьезный разговор с сыном. Я понял, что все положительные деяния Сталина растворились для молодежи в понятии «массовые репрессии». Чем дальше от 37-го, тем труднее все это понять и объяснить… Вадим мне сказал: папа, пока не наказаны те, кто творил беззакония, не может быть и речи о социальной справедливости в нашей стране!

– Но швырянием камней в стекла грузовика и приемами карате социальную справедливость не установишь!..

– Я согласен. А вот для пятнадцатилетних мир – без полутонов.

– Что они знают о тонах и полутонах?! – вскричал Леонид Леонидович. – Когда мне было пятнадцать лет, у меня были арестованы отец и мама – по «делу врачей». Я же не пошел бить стекла и крушить монументы?!

– А зря. Я бы пошел, – тихо сказал Шулейко.

– Ну, в таком случае нам говорить не о чем. И сын ваш – яблоко от яблони.

Шулейко постучал в дверь с табличкой «Следователь» и, не дожидаясь разрешения войти, переступил порог. За канцелярским столом писала что-то молодая женщина в милицейской тужурке. Красивые пышные волосы падали на лейтенантские погончики.

– Можно? – робко осведомился Шулейко.

– Давайте вашу повестку, потребовала женщина, не поднимая головы.

– Простите, я без повестки… Следователь подняла глаза от бумаг.

– Я отец Вадима Шулейко. Мне сказали, вы ведете его дело…

– Извините, я не могу уделить вам времени. Я вас не вызывала. Ко мне сейчас придет свидетель. Мне надо подготовиться… Извините.

– Но как же так? Я же его отец… Я тоже свидетель, если хотите… Я могу рассказать вам о нем гораздо больше, чем любой свидетель.

– И все-таки вам лучше обратиться к адвокату. Для него ваша характеристика сына будет во сто крат важнее…

– А для вас? Вы же должны знать личность своего подсудимого… Нет, обвиняемого. Или как там у вас?

– Подследственного.

– Да-да, вот именно. Под-след-ствен-но-го…

– Хорошо. Что вы хотите сказать? Только коротко. В двух словах, пожалуйста.

– В двух не смогу… Я только что вернулся из экспедиции. Почти год не был дома. И вдруг такая новость…

– Почему новость? У вашего сына уже был привод в милицию.

– Да. Вы правы. Он разбил стекло машины с портретом Сталина.

– Это не меняет сути дела. Он совершил правонарушение, нанес материальный ущерб…

– Материальный ущерб возмещен.

– Не все можно возместить деньгами…

– Согласен… Вы знаете, я вас немножко боюсь… когда не имел дел с милицией, кроме прописки… Но не могу сказать вам самое главное… Вот шел сюда, было ясно. По крайней мере знал с чего начать.

– Выпейте воды.

– Спасибо… Скажите, что ему грозит?

– В драке пострадал сотрудник милиции. Я должна выяснить, кто его ударил. Если это ваш сын, то его ждут исправительно-трудовые работы…

– Простите, как вас зовут?

– Оксана Петровна.

– Оксана Петровна, наверное, у вас есть дети?

– Нет. Но это к делу не относится.

– Да-да… Конечно… Я вижу, мое время вышло. Не буду вас отвлекать. Не буду давить вам на психику. Следователь должен работать непредвзято… Наверно, мне в самом деле надо поговорить с адвокатом…

– Хотите поговорить с сыном?

– Да, конечно! Если это возможно.

Комната свиданий следственного изолятора. Решетки на окнах. За столом двое: юнец лет семнадцати и Алексей Сергеевич.

– Скажи, зачем ты это сделал? – с тяжелым вздохом спросил Шулейко.

Сын смотрел прямо и жестко, он не прятал глаз.

– Понимаешь, папа… Мы уничтожили пошлость… То, что они выставили под маркой «ретро», – это пережитки эпохи культа. Это не имеет право на существование.

Алексей Сергеевич вспылил:

– Кто тебе дал право это решать, щенок?!

– А по-моему, это мое естественное право – решать, что такое хорошо и что такое плохо, – спокойно возразил Вадим. – И потом, если я щенок, то кто тогда ты, отец щенка?

– Ладно, оставь это… Тебе не понравились эти скульптуры. Пусть так. Но ведь тебя с дружками никто не звал в этот парк. Он создан для людей иного поколения, рассчитан на их восприятие, на их вкусы, на их память…

– Да мы бы и не пошли туда… Что там делать? Просто у тамошнего причала стоит эта плавдискотека «Фрегат». Там выступает всемирно известная рок-группа «Иерихон», суперметалл… Ну, да тебе все равно… Понимаешь… Ну, как тебе объяснить… Там сверхсовременность, ритмы будущего, и вдруг выходишь и вляпываешься в эту махровую пошлость… Девушка с веслом, юноша с ракеткой… Обидно стало за город. Если хочешь – за Отечество… Вспышка такая была… У нас все каратисты… «Кия!»… Мы ведь не кувалдами били. Ладонями вот, ногами…

– Ты был трезв?

– Да. Мы все были трезвы. Пили безалкогольные коктейли типа «Слеза комсомолки» и «Радость старца»… Там сейчас ничего другого нет… Правда, от музыки прибалдели. Видимо, разрядка нужна была.

– Что ж, хорошо разрядились, мальчики… Скажи мне честно: ты ударил милиционера?

– Нет.

– Слава Богу! Камень с сердца…

– Но они-то думают, что я…

– Ничего, разберутся… Раз не ты, уже легче. Я тебе верю. Это главное. А кто его ударил?

– Не видел. Темно было. Знаю только, что не Лешка. Он пацан еще… Он со мной рядом был. Все побежали… Ну а мы не спешили. Вот нас и зацапали.

– Дурень стоеросовый! Оболдуй! Зацапали, не спешили! – Будешь ругаться, попрошу, чтоб меня увели в камеру.

– Ладно, я тебе дома все скажу… Дома, слышишь?! Я думаю, ты скоро вернешься. Ну а теперь дай обниму. Хоть бы с приездом поздравил, черт…

Они обнялись.

– С приездом, папа!

Шулейко встретил Оксану Петровну, заметно повеселев.

– Это не он! – радостно сообщил Алексей Сергеевич. – Я ему верю… Рано или поздно это выяснится. Вы сами в этом убедитесь!

– Посмотрим, посмотрим… Не все так просто, как вам кажется.

– Но я-то знаю точно! Теперь дело времени.

– Дело времени и доказательств.

– Будут, будут доказательства! Все. Ухожу. Не смею больше мешать. Спасибо вам!

Шулейко заглянул в дорожную сумку, извлек оттуда раковину-крылорог.

– Вот из тропических морей. Сам достал. Пожалуйста, возьмите на память. – Ради Бога, заберите обратно!

– Почему?!

– Во-первых, это может быть расценено как попытка подкупа должностного лица. Во-вторых…

Тут Оксана Петровна впервые за весь разговор улыбнулась.

– Во-вторых, я страшно боюсь всякой морской нечисти – медузы, улитки, ракушки… Это не по мне. Уберите!

– Хорошо. Я подарю ее вам, когда Вадим вернется домой.

Шулейко положил раковину в сумку и наткнулся на пакет с дневником Михайлова.

– Вот еще какое дело! – достал он дневник. – Посоветуйте, кто сможет разъединить листы слипшегося дневника? Это очень интересный человеческий документ. Я смог прочитать только половину…

И Шулейко рассказал историю находки.

Оксана Петровна осторожно взяла находку в руки.

– Можете оставить его мне. Я покажу нашим криминалистам.