Текст книги "Нелегал из Кенигсберга"

Автор книги: Николай Черкашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Да ничего страшного!

– То ли пьяный, то ли наглый увалень. В любом случае его надо наказать.

– Александр, ради бога, не стоит!

Но Синягин уже оставил свою замечательную партнершу, тем более что танец закончился, и двинулся к младшему политруку. Тот стоял на обочине площадке и беззаботно любезничал со своей подругой.

– Прошу вас пройти со мной! – выдавил Синягин сквозь сжатые зубы. Лютая ненависть судорогой свела скулы. Он терял над собой контроль, но мозг охотника работал четко и ясно: «Завести его за кинобудку, а там…»

– Товарищ капитан, но я же извинился. Мы нечаянно вас задели. Нас тоже толкнули, – оправдывался танкист-политрук.

Синягин не слушал его, в висках билось одно: «Вот такое вот ражее комиссарье забивало отцу гвозди в плечи!» Едва они оказались в густой тени кинобудки, как «капитан», пропустив мимо ушей очередное «ну, простите нас великодушно», мертвой хваткой сдавил горло политрука. С наслаждением почувствовал, как хрустнули его хрящи под тренированными пальцами, как запульсировали его артерии. В «Бранденбурге» Синягин отрабатывал этот захват на гофрированном заправочном шланге, сжимая его так, что не просачивалась и капля воды. Политрук хрипел и дергался, пытался разнять руки-клещи. Куда там!

– Это тебе за отца, сволочь! – шипел «капитан». Еще минута – и все было бы кончено, но тут, как назло, из кинобудки выглянул механик и запричитал:

– Мужики, вы что?! Мужики, вы же военные! Да что вы из-за бабы сцепились! Да ты его щас задушишь! Слышь, да отпусти ты его!

Но Синягин только усилил хватку, торопясь как можно быстрее ускорить развязку. Эх, была бы третья рука, метнул бы он нож в этого защитничка!

– Эй, патрули! Милиция! Сюда! Сюда! – заорал киномеханик бабьим фальцетом. Из глубины аллеи затопали сапоги бегущих то ли солдат, то ли милиционеров, засвиристел свисток. Синягин швырнул обмякшее тело наземь и бросился через кусты сирени на параллельную аллею. Рановато было вступать в перестрелку со стражами порядка. Будь поменьше военного люда, он положил бы и этот патруль из своего верного вальтера. Но не время еще…

Помятый политрук с трудом поднялся с земли. В его планы тоже не входила встреча с патрулем, и он быстро исчез в ночной темени, растворившись в толпе.

Прибывший к месту происшествия патруль, не найдя участников драки, не стал утруждать себя поиском невесть кого в кромешной тьме…

– Александр! – услышал Синягин голос Татьяны. – Вы чемоданчик забыли!

«Капитан» давно справился со вспышкой ярости и был рад увидеть девушку снова.

– Спасибо! Не успел его толком наказать…

– Какой вы мстительный!

– Ну, знаете, нахалов надо учить. Иначе от них житья не будет… Хотел вас давеча спросить, как называются ваши духи?

– А что, не нравятся?

– Нравятся, и очень! Замечательный аромат!

– «Красная Москва».

– Ну и неправда… Первородное их название «Букет императрицы». Эти духи изобрел в Москве – еще до революции – один французский парфюмер…

Синягин с трудом удержался, чтобы не закончить мысль – «…а большевики взяли и переименовали, как это они привыкли делать».

– А вы что, жили до революции? – удивилась Татьяна.

– Ну, да. Целых девять лет.

– И помните эти духи?

– Мама всегда ими душилась.

– А я родилась при советской власти.

– И где же?

– В Москве. А сюда в гости к сестре приехала. У нее муж тут служит. А вы тоже здесь служите?

– Ну, да… Некоторым образом. А на какой улице живет ваша сестра?

– На Железнодорожной.

– О, да мы соседи! – искренне обрадовался Синягин. – Я вас провожу, нам по пути!

* * *

Лобов медленно приходил в себя. Он возвращался в Крепость, растирая передавленную шею. «Капитан этот – полный псих! Вот нарвался! Хорошо, что в комендатуру не загремел. А то пришла бы в редакцию весточка… В два счета из газеты бы выставили. И Макеев бы не помог… Ну, псих! Это ж надо так заводиться! Чуть не удушил, гад! Ну, да что с НКВД взять? Они там, наверное, все такие…» – припомнил он свой прошлогодний опыт общения с полковым особистом. Но даже этот пренеприятный случай не смог испортить ему впечатления от волшебного дня. Ирина!..

Лобов вернулся в казарму затемно, ткнулся в гостевую каморку. Финансист уже спал, выводя носовые рулады «симфонии Храповицкого». Сергей быстро разделся, уложил обмундирование на табуретку, как учили в сержантской «учебке», и наклонился к букету в банке – подышать жасмином. Затем блаженно вытянулся на свежей простыне, накрылся еще одной такой же с фиолетовым пятном казенного штампа и мгновенно уснул.

* * *

Железнодорожная улица была так же темна, как и весь город. «Апфелькухен» сработал надежно. Татьяна шла, взяв под руку своего провожатого.

– Спасибо вам! Без вас было бы страшно… Так темно. Не знаете, почему нет света?

– Говорят, на электростанции что-то замкнуло. – Синягин расстегнул полевую сумку, нащупал нож, а под ним – полплитки тонизирующего шоколада. – Как вы относитесь к шоколаду?

В ответ Татьяна шутливо пропела:

 
– Ой, девочка Надя,
Чего тебе надо?
Ничего не надо,
Кроме шоколада!
 

– Угощайтесь!

Татьяна отломила дольку и положила на язык:

– Какой вкусный! Это бабаевский?

Синягин не знал, что ответить. Он впервые слышал это слово.

– Возможно, – осторожно ответил он. – А вот, кстати, и мой дом! Три дня назад я получил здесь квартиру. Прошу почтить мое убогое пристанище.

– Ну, что вы?! Поздно уже…

– Но вы же уже почти дома! На пять минут заглянем – должны же вы знать, как живут красные командиры?

– Как живут красные командиры, я уже знаю: муж двоюродной сестры – тоже красный командир, он командует какими-то связистами.

– О, связь в бою решает все! Потеря связи – потеря управления. Он очень нужный специалист. Но мне будет грустно и обидно, если вы не почтите мой дом хотя бы кратковременным визитом.

– Ну, хорошо. Как вы и сказали – ровно на пять минут.

«Ой, девочка Таня, куда тебя тянет?..» – пропел про себя Синягин, распахивая калитку. Сердце бешено колотилось. В доме никого не было да и быть не могло. Алекс с ребятами на задании. Добыча сама шла в ловушку. «А может быть, она сама хочет этого? Возможно, «Кола» уже начала действовать…»

– Дайте мне руку! – попросила девушка. – Здесь такая темень!

– Вот вам моя рука! А если хотите, то и сердце в придачу!

– Какой вы щедрый!

«Капитан» снова открыл свою полевую сумку и извлек из нее фонарик. Луч света пробежался по ступенькам лестницы. Они поднялись на второй этаж, в бывшую спальню фотомастера.

«Тварь я дрожащая или право имею?» Этот вопрос Синягин решил для себя давно: право имею! Имею право на все!

– Ой, да как же вы здесь живете? – изумилась Таня. – Здесь же нет никакой мебели?

– Здесь есть кровать. А это самая главная мебель в доме холостяка, – Синягин выключил фонарик и крепко обнял девушку. Она попыталась оттолкнуть его, но сделать это было не так-то просто.

– Саша, не надо! Я вас очень прошу! Не надо этого делать…

Больше ее губы не произнесли ни слова. Они утонули в водовороте хищного – страстного – поцелуя…

Он ворвался в нее, как врывается орда в сломленный город.

Танатос и Эрос всегда рядом. Два часа назад Танатос забрал человека. Теперь Эрос возмещал его исчезновение. Пятна крови, оставшиеся на простыне, живо напомнили пятна другой крови – пролитой у моста. Кто мог подумать, что Таня окажется девушкой? Но это было именно так, и Синягин горделиво подумал, что это первая девушка в его жизни. Все остальные, которых он знал, растерявшие свое девичество невесть где и невесть с кем, были не в счет.

А потом Таня заплакала:

– Ну, вот теперь вы будете думать обо мне плохо, – безутешно всхлипывала она. – Только познакомились – и сразу в постель. Разве так бывает?

– Бывает… Сегодня как раз именно такой день… – потянулся за гимнастеркой «капитан».

– Самая обыкновенная суббота…

– Да, суббота. Но перед великим воскресением… Воскресением России.

– О чем вы?

– Танечка, только не плачь! Я обожаю тебя! Я никогда не стану думать о тебе плохо! Да это и невозможно!

Он проводил ее до дома, который оказался в каких-нибудь ста шагах. Крепко обнял ее в подворотне и отпустил.

Такого насыщенного дня в его жизни еще не было – он уже вступил в войну – и вступил в нее самым первым. И уже одержал первые победы. Отнял у кого-то жизнь. И быть может, уже зачал новую… А ведь не прошло еще и пяти часов. И что-то еще будет утром… Надо сделать передышку.

Он завалился на кровать, которая еще не остыла от бешеной страсти, и позволил себе расстегнуть только пуговицы воротничка и ослабить ремень, как разрешено отдыхать в карауле. Однако уснуть хотя бы на часок не удалось. Во дворе затарахтел мотоцикл, вернулся Алекс с двумя помощниками.

– Десять столбов спилили, полтора километра проволоки вырезали! – похвастался Алекс и припал к носику чайника. Пил долго и жадно. Чувствовалось, что все трое изрядно вымотались и перенервничали. Но настроение было приподнятым – дело сделали!

Глава девятая
Брестская побудка

В этот безмятежный для Лобова и многих других летний вечер в Бресте и в его окрестностях произошло множество странных и тревожных событий. На берегу Буга в селе Деревня-Боярская вдруг загорелась одиноко стоящая хата. Пограничники 11-й заставы занесли это событие в журнал наблюдений и усилили наряды. А через час на другом – германском – берегу Буга тоже загорелся дом.

Такая же история повторилась чуть позже за рекой Мухавец в деревне Пугачево. Там вспыхнула ближайшая к границе хата, стоявшая к тому же на возвышении. Ее соломенная крыша пылала как факел, видный на десять верст вокруг. Через полчаса на германском берегу Буга тоже вспыхнул дом. Командир 22-й танковой дивизии, стоявшей в Южном городке Бреста, генерал-майор Пуганов тут же позвонил в штаб армии и доложил полковнику Сандалову о странных, почти синхронных пожарах. Сандалов тотчас же заглянул в кабинет командарма и сообщил Коробову.

– И что это может быть? – спросил тот, как будто начальник штаба приготовил точный ответ.

– Похоже на сигнализацию, – пожал плечами Сандалов.

– От кого и кому? Много ли можно сообщить по такому каналу связи?

– У казаков и у древних греков был свой телеграфный язык из зажженных костров.

– У нас в полосе завелись древние греки? – усмехнулся Коробов. Но тут ему стало не до смеха. В кабинете стало темно. Свет погас во всем штабе 4-й армии. Дежурные по отделам чиркали спичками, зажигали керосиновые лампы. Коробов выглянул в окно: свет погас во всем Кобрине.

– Вот дела… Похоже на вредительство, если не сказать хуже.

Сандалов поднес огонек спички к желтому фитильку, накрыл его стеклянным колпаком.

Несмотря на поздний час в штабе армии собрались все начальники отделов, все замы по родам войск.

Гнетущую тишину взрезал звонок из Минска.

– Будьте готовы принять важную директиву, – строго предупредила трубка.

Но как принимать важный документ без пропавшего электричества, а значит, без линии связи никто не знал. На столе командующего горели три керосиновые лампы, которые едва развеивали ночной мрак в кабинете и которые вместе со скудным желтым светом излучали смутную тревогу.

В Бресте тоже погас свет, и дежурный по гарнизону принял по телефону чье-то паническое сообщение, что взорвана городская электростанция.

А в полночь, на Западном острове Крепости, в вольерах погранзаставы завыли овчарки. Завыли так, как обычно голосят все собаки в предчувствии близкой смерти хозяина или своей гибели. И ведь не обманывало их древнее собачье чутье, как не обманывало и лошадей, коротавших самую короткую ночь года на коновязях Северного острова. Артиллерийские битюги тревожно вскидывали головы, смотрели в небо, откуда скоро обрушится на них гибель, без нужды били копытами, беспричинно ржали, встряхивали расчесанными гривами… И некоторые люди тоже ощущали смутную тревогу в ту ночь, но подавляли ее усилием воли. Под самое утро забылись во сне даже самые чуткие и тревожные…

* * *

Тряхануло так, что Лобова сбросило с койки на пол. А через секунду с треском и звоном вылетела оконная рама, осыпав всех стеклянной крошкой и мелкими осколками.

Первая мысль: «Вот, дураки, артиллеристы ошиблись…» А может, землетрясение? Гроза? Такая сильная? Учения?..

Пока ошеломленный мозг перебирал варианты, финансист уже натягивал шаровары, вытряхивая из них стеклянные осколочки.

– Ну, вот и дождались, в мать, душу растак! – матерился Куроедов. – Подъем, политрук! Началось!

И тут дошло наконец: «Да это же немцы! Провокация! Вот повезло: отсниму такие кадры! Как по заказу – репортаж на первую полосу. Еще и «Красная звезда» перепечатает, а то и сама «Правда». Надо снимать немедленно!»

Сергей встряхнул засыпанную осколками оконного стекла гимнастерку. Из пустого оконного проема тянуло резкой химической гарью, которую все еще перебивал аромат жасмина. Но вскоре все забила густая кирпичная пыль. Ни о чем не думая, он быстро натягивал сапоги, не забыв вытряхнуть из них вездесущую стеклянную крошку. В коридоре кто-то орал «Рота в ружье!», кто-то истошно выл от нестерпимой боли. Где-то близко ударила пушка – гулко и жарко встрепенулся воздух.

Стрельба то разгоралась огненной россыпью, то затихала до редких одиночных выстрелов, И снова переходила в бешеную беспорядочную трескотню.

С фотоаппаратом на груди и с наганом в руке Лобов выскочил из казармы в грохот, в трескучую пальбу, в удушливый дым и густую кирпичную пыль. Посвистывали пули, но откуда они прилетали, понять было нельзя. А вот истошное конское ржанье неслось явно с Кобринского укрепления, где располагались коновязи артиллерийских битюгов. Перепуганные и раненые кони рвались с постромок, оглашая все вокруг душераздирающим предсмертным визгом.

В предутренней мгле, в пылевой завесе мелькали в клубах дыма полуодетые бойцы – кто в майках, кто в нательных рубахах, кто в гимнастерках… С оружием и без они бежали к выходу из цитадели – к призывно белеющим Трехарочным воротам. Сергей бросился в общий поток, выискивая сюжеты для снимков. Но снимать было нечего. Толпа бегущих полураздетых и большей частью безоружных красноармейцев никак не годилась для первополосного репортажа. Тем не менее, обернувшись и увидев волну мчащихся бойцов, он, не выпуская нагана из руки, сделал несколько снимков, выцеливая в кадры тех, кто бежал с винтовками. Поодаль рванул снаряд, и взрывной волной выбило из рук камеру, а самого фотографа швырнуло наземь. По счастью, ремешок «лейки» был накинут на шею, и далеко она не улетела, зато ударная волна саданула Лобова о груду битых кирпичей пребольно. Сергей с трудом поднялся и, прихрамывая, побежал дальше – к Трехарочным воротам. Все три их и без того нешироких прохода были плотно забиты людьми. Казалось, все живое пыталось выскочить из огненного кольца горящей цитадели, но легче было протащить трех верблюдов через три игольных ушка, чем эту толпу, обезумевших от внезапно налетевшей смерти, пропустить через арки массивных кирпичных ворот. Через них пытались проскочить перемешанные в одну орду стрелковые роты, артиллерийские дивизионы, бойцы разведбата, связисты, конвойщики, шофера автобата, хозяйственники и прочий военный люд – все, кого застигла в Крепости роковая ночь. Любой немецкий снаряд, любая мина без промаха находили свои жертвы. Осколки и пули впивались в спины, в плечи, головы, и мертвые мешали бежать живым. Вопили раненые, еще не потерявшие сознания от немыслимой боли, отчаянно матерились застрявшие в проходах, прижатые к стенам натиском толпы. Сергей видел, как у бежавшего впереди него старшины вдруг облилась кровью лысая голова, и он рухнул прямо ему под ноги. Лобов, споткнулся, присел и кто-то уже навалился на него сзади и, возможно, тем самым спас ему жизнь, сам о том уже не ведая, ибо принял между лопатками увесистый стальной осколок, летевший явно в Сергея. Лобов сбросил с себя тяжелое мертвеющее тело и отполз в сторону. Инстинкт самосохранения повелел ему держаться подальше от этого гиблого места, от этих ворот смерти, и он пополз влево – в сторону дымящей казармы цитадельного кольца. Ползком, ползком, а то и короткими перебежками добрался он до кирпичных стен, уже изрядно «исклеванных» осколками и пулями.

«Проберусь через казарму и выпрыгну через окна внешней стороны», – решил он. Но тут немцы обрушили такой шквал огня, что даже головы было не поднять, не то что встать и забраться в окно. Осколки с яростным фырканьем отскакивали от стен, и Сергей лежал, прикрыв камеру грудью, а голову руками. Наган он не выпустил и надеялся хоть немного заслонить череп сталью револьвера. Он тупо лежал, отсчитывая, быть может, последние секунды своей жизни…

Ирина! Какое счастье, что она не видит, как позорно распластался он по земле, не сделав еще ни одного выстрела по врагу. Эта мысль заставила его приподнять голову и увидеть зеленовато-серые фигурки бегущих по двору цитадели немцев. Они перемещались правильной цепью, почти не пригибаясь, ведя из автоматов огонь сходу.

Сергей перекатился в приямок полуподвального окна. Оттуда, как из окопчика, он стал стрелять из нагана. После третьего выстрела понял, что палит в белый свет и решил подпустить цепь поближе. И когда подпустил и увидел, какой великолепный кадр открывается ему снизу, достал фотоаппарат и стал ловить в видоискатель вражеских солдат. По счастью, он был здесь не один: из соседних и верхних окон защелкали хлесткие винтовочные выстрелы, а потом зашелся в длинной очереди станковый пулемет. Пехотинцы залегли, но отвечать на огонь не стали. Вместо них по казарме ударили минометы. Полуоглушенный от близкого взрыва, Сергей спрыгнул из цокольного окна в подвал. Там уже спасался от артогня какой-то народ. В полумраке малиново тлели огоньки папирос, кто-то в углу стонал, кто-то костерил немцев в Бога, душу, мать…

– Ну, гансы поганые, подлые твари, ох и расплатитесь вы, ядрена корень!

Там наверху уже рассвело, и из подвальных окон косо падали солнечные снопы, насыщенные густой пылью. Те, у кого было оружие, стоял в их проемах и изредка постреливал из винтовок в видимые только им одним цели. Те, у кого оружия не было, жались по углам и за подпорами, опасаясь залетных в окна осколков.

– Затянулась, однако, провокация… – заметил кто-то из полутьмы.

– Какая, на хрен, провокация! – возмутился другой голос. – Война это самая настоящая!

– Ну, ничего, наши к вечеру вернутся, покажут им кузькину мать!

«К вечеру?! – затосковал Сергей. – Ясное дело – Ирина его сегодня не дождется. И завтра, наверное, тоже. Как она там? Минск от границы далеко. Там должно быть тихо. Наверное, по радио все расскажут. Беспокоиться станет. За кого – за меня или за мужа? Или за обоих?» Ему очень хотелось, чтобы Ирина переживала только за него одного.

Пальба нарастала. И вдруг до Сергея дошло, что он уже двадцать раз мог быть убит, и никогда бы уже больше не обнял свою любимую, никогда бы не ощутил запаха ее волос, вкуса ее губ… Он даже подумать бы о ней не смог никогда и вообще ни о чем уже больше никогда не думал.

И тут ему – задним числом – по-настоящему стало страшно. Только чудом кусок рваного железа пока что не разворотил ему голову, не разорвал живот, не отрубил руку или ногу. Пока что – не отрубил, не разворотил, не разорвал, не рассек, не раздробил. Пока что. И может, через минуту-другую, через час-другой все это произойдет. Ведь это уже несомненно – настоящая война, и пощады никому не будет. Липкий подлый страх сковал все тело, парализовал руки и ноги. Лобов застыл в горестной позе приговоренного к смерти. Убьют, конечно же, убьют в этом мрачном подвале, ни за что ни про что, ни за понюшку табаку. Эх, точно вчерашний старшина напророчил: «…А на руках вмирае куренный… Ийде война, ийде война». Он вспомнил и своего толстого соседа-попутчика. Где-то он сейчас? Жив ли? Эх, уж лучше бы он вчера опоздал на поезд, лучше бы они оба опоздали! Тогда это казалось счастьем – успели! А поутру удача обернулась черной бедой…

Он вспомнил и финскую войну. На той недолгой, но жестокой войне тело его было прикрыто какой-никакой, но все же броней танка. Да и стрельбы такой не было, и плотность огня была другой. Здесь же все пули летели именно в него, в младшего политрука Сергея Лобова, и все мины падали рядом – так теперь казалось.

Громко вскрикнув, упал под окном босой боец в гимнастерке без ремня. Приклад винтовки остался торчать в амбразуре, и к нему тут же подскочил безоружный красноармеец, полуодетый, в ботинках без обмоток. Он вытащил из окна винтовку, открыл магазин – не густо: всего два патрона. Потом принялся шарить в карманах у убитого в надежде найти хоть одну обойму. Глядя на него, и Сергей проверил барабан нагана: в нем оставалось всего три патрона. Но в кармашке кобуры был небольшой запас, и Сергей, выбив эжектором стреляные гильзы, дозарядил револьвер.

Потом открыл футляр «лейки»: счетчик снятых кадров показывал «5». Значит, еще оставался 31 возможный снимок. Все запасные кассеты остались в гостевой комнате в «тревожном» чемоданчике. «Рохля! Надо было хоть пару кассет в сумку переложить! Ну, да что там, однако! Эту бы пленку успеть доснять. А как ее потом в редакцию переправить? Вопрос…» Вырвав из записной книжки листок, Сергей быстро написал: «В случае моей гибели прошу передать камеру и пленку в редакцию газеты «Красноармейская правда». Подумал и дописал: «Или гр. Ирине Суровцевой по адресу: Минск, ул. Чкалова, д. 20, квартира…»

Кто-то тяжело плюхнулся рядом с ним. Лобов поднял глаза:

– Самвел?!

– Я, я… Можешь не сомневаться…

Младший политрук, принимавший его вчера, был весь в черной гари, и без того смуглый он и вовсе теперь походил на негра.

– Это меня немцы какой-то гадостью подкоптили. С неба шарахнули – вроде бочки с мазутом. Горело все – даже кирпичи. До сих пор дышать трудно.

Сергей извлек из кармана брюк носовой платок.

– Оботрись.

– Спасибо… Идем со мной, там полковой комиссар политработников собирает.

Они двинулись через весь длинный подвал в самый дальний его угол. Там, среди пустых ящиков сидел и рвал какие-то бумаги человек с четырьмя шпалами в петлицах и золотистыми звездами на рукавах гимнастерки. Он поднял голову и Сергей сразу же узнал в нем того самого секретаря дивизионной парткомиссии, который жучил его в Пружанах. Но тот, по счастью, его уже не помнил. Как он тогда назвался? Елфимов! Точно – Елфимов.

– Молодцы ребята, что собрались! Больше из политсостава никого нет?

– Никого, – подтвердил Самвел, ожидая высоких указаний.

– Задача у нас одна: надо пробиться в Брест во что бы то ни стало! И мы это сделаем… Самвел, надеюсь, ты понимаешь, что если меня немцы захватят, это будет для них большой подарок? Можно только представить, как взвоет геббельсовская пропаганда… Мы не должны давать им такого шанса. Поэтому я принял решение переодеться в рядового красноармейца. Ты же наденешь мою гимнастерку и поведешь бойцов в контратаку. Они должны видеть, что рядом с ними целый полковой комиссар. Это их подбодрит. Понимаешь?

– Так точно. Понимаю.

– Тогда давай, действуй!

Елфимов быстро стянул с себя гимнастерку с многошпальными петлицами и протянул ее Самвелу. Тот немедленно переоблачился, приобретя вид более чем внушительный.

– Ну, быть тебе полковым, а то и бригадным комиссаром! – подбодрил его Елфимов. – Готовь бойцов к броску.

Самвел пошел собирать бойцов в атаку, Лобов было двинулся с ним, но его остановил властный голос:

– А вы, младший политрук, пока останьтесь. Как вас зовут?

– Сергей Лобов.

– Сережа, не в службу, а в дружбу: подстриги меня под Котовского. Вот ножницы.

Елфимов протянул ему портновские ножницы, невесть как попавшие в этот подвал.

– Стриги, не бойся! Мою прическу уже ничего не испортит.

Елфимов опустил голову, подставив под ножницы густые и черные как смоль волосы, хорошо постриженные под полубокс. Ножницы были тупые и стригли плохо, полковой комиссар все время морщился и дергался. «Как странно, – думал Сергей, прихватывая очередной клок елфимовских волос. – Знал бы он тогда, когда орал на меня в Пружанах, что именно я буду стричь его наголо? Жизнь тем и хороша, что никогда ничего наперед не знаешь – ни ужасного, ни прекрасного. И всегда есть надежда – как-нибудь обойдется…»

Новоявленный «красноармеец» провел по своей неровно стриженой голове ладонью и криво усмехнулся:

– Сойдет для сельской местности! Спасибо, Сережа.

Фальшь, с которой он произносил его имя, резала Лобову ухо. Как-то слишком быстро перешел полковой комиссар на панибратский лад. Слишком поспешно менял он свой облик.

Тем временем Самвел собрал большую группу людей, готовых идти на прорыв. Он хотел было доложить об этом Елфимову, но тот замахал рукой:

– Командуй, командуй сам!

Елфимов повертел в руках свой командирский ТТ. Такое оружие полагалось только командирам батальонов и выше.

– Сережа, раздобудь мне винтовку. А себе возьми это.

Лобов взял тяжеленный ТТ – его наган был легче – и пошел по подвалу искать винтовку. Но лишних винтовок не было. Многие вообще были без оружия. Сергей вернулся ни с чем. Однако у Елфимова уже была винтовка.

– Так, – наставлял он Самвела да и Сергея заодно, – на прорыв идем двумя группами. Первую поведешь ты, Самвел, а вторую ты – Сережа.

Лобов едва удержался, чтобы не отрезать: «У меня есть звание и фамилия!» Он только молча кивнул. Возглавить так возглавить, на это он готов.

– Как только артобстрел стихнет, сразу же и рванем, – посмотрел Елфимов на свои часы и наверняка подумал, что и хорошие московские часы его тоже могут выдать. Красноармейцам часы не полагаются. Так и есть. Он сунул часы Самвелу:

– Возьми на память!

Разошлись по своим группам. Они значительно выросли, желающих вырваться из каменного мешка подвала прибавилось.

Самвел выкрикивал слова с армянским акцентом:

– Первая группа идет за мной. Вторая, чуть позже, – за товарищем младшим политруком Лобовым. Всем приготовить оружие к бою. Никому не отставать! Раненых не подбирать. В плен не сдаваться!

Люди молча прислушивались к яростной канонаде. Наконец она приутихла и смолкла совсем.

– Первая группа – за мной! – скомандовал Самвел, выбираясь из подвала. Сергей наблюдал за броском из цокольного полуокна. Человек двадцать рванули за ряженым полковым комиссаром, не жалея сил. Им удалось пробежать с полсотни шагов, как из верхних окон полкового клуба, бывшего костела, ударили пулеметные очереди. Самвел упал первым. Рядом с ним распростерлись еще два бойца. Остальные, в том числе и Елфимов, бросились к воротам. Увы, навстречу им поднялась цепь автоматчиков. Они шли полукругом, отсекая обратный путь к подвалам. Только поднятые руки спасли красноармейцев от немедленного расстрела. Их увели в глубину ворот. Больше никого из них Лобов так и не увидел.

СУДЬБА:

Пленных, среди которых был и полковой комиссар Елфимов, отправили в Тересполь. Там кто-то из красноармейцев указал немцам на переодетого комиссара. Елфимова, следуя директиве ОКВ о пленных политработниках, расстреляли на месте.

На прорыв свою группу Лобов не повел. Это было бессмысленно, потому что немцы снова начали массированный артналет. Сергею от души было жалко Самвела. Это был первый знакомый ему человек, который погиб на его глазах…

Стены подвала, бетонный пол, да и сами кирпичные своды тяжело вздрагивали, когда снаряд попадал в стену казармы. Люди боязливо втягивали головы в плечи. Почти на всех лицах блуждала гримаса страха и уныния.

– Внимание! Я – капитан Суровцев! Всем, кто тут есть – подъем! – раздался резкий властный голос. – Кто у окон – оставаться на местах. Остальные – слушай мою команду: в три шеренги – становись!

Заслышав зычный командный голос, бойцы, укрывавшиеся в подвале, повскакивали и стали быстро строиться. Встали все, даже легкораненые. Всем казалось, что капитан, ворвавшийся в подземелье, скажет сейчас очень важное, обнадеживающее, спасительное… Сергей встал во вторую шеренгу.

Капитан Суровцев был без фуражки, но в портупее. Выйдя к строю, он обвел ряды цепким взглядом:

– Комсостав есть? Если есть – ко мне!

Вместе с Сергеем из строя вышел немолодой командир в серых галифе и некогда белой, перепачканной гарью и кирпичной пылью нательной рубахе.

– Майор Северьянов, – представился он.

– Младший политрук Лобов! – назвался Сергей. «Узнает или не узнает?» Ирина как-то приводила мужа в редакцию на майские праздники. Но знакомить ни с кем не стала. Разумеется, Суровцев его не узнал, хотя мог бы и запомнить того, кто так старательно снимал их на пленку. Впрочем, и остальных тоже – для стенгазеты.

– Младшие командиры есть?

Из строя вышли старшина – тот самый, с запорожскими усами, что пел песню про Буг, сержант-артиллерист и моряк с нашивками старшины 1-й статьи.

Оба вышедших повернулись лицом к строю, и руки фоторепортера невольно потянулись к камере. Разношерстные шеренги – кто в чем, в пилотках и без, фуражках и без, трое даже в касках-«халкинголках», один в суконной буденовке – являли собой все же внушительное воинское зрелище. С полусонных оглушенных лиц сползла маска тоски и страха. Они ждали команды и готовы были идти в бой по первому слову капитана. Косые лучи, бившие из подвальных полуокон, поблескивали на их звездочках, эмблемах, пуговицах. Кого тут только не было: и пехотинцы в своих малиновых петлицах, и чернопетличные артиллеристы, и трое в танковых комбинезонах, и несколько пограничников, и связисты и даже один моряк, не иначе как с Пинской речной флотилии.

– Первая шеренга – шаг вперед! Вторая – на месте. Третья – шаг назад! – командовал капитан Суровцев, не обращая внимания на вздрагивание бетонного пола и сыплющуюся со сводов кирпичную крошку. Артиллерия не унималась. – Первая шеренга – направо! Десять шагов вперед – шагом марш! Вторая шеренга – на месте! Третья – налево! Десять шагов – шагом марш! Стой!

Вся толпа военного люда, повинуясь командам, разбилась на три почти равные части. В каждой из них Сергей насчитал человек по двадцать.

– Первая шеренга – первый взвод! Вторая – второй взвод. Третья – третий взвод! – орал капитан, перекрывая грохот канонады. – Назначаю командиров взводов. Командир первого взвода: майор Северьянов. Командир второго взвода – младший политрук Лобов. Командир третьего взвода – старшина… Как фамилия?

– Старшина сверхсрочной службы Непийвода.

– Командир третьего взвода – старшина Непийвода! Объявляю порядок боевого заместительства. В случае моего выхода из строя – меня замещает майор Северьянов. Далее – младший политрук Лобов. Далее – старшина Непийвода. Командиры и сержанты – разойтись по взводам!

Весь боевой расчет занял чуть более семи минут. Капитан развел взводы по назначенным им секторам обороны и поставил задачи: кому прикрывать подступы к входу в подземелье, кому стоять у окон-амбразур, кому занять помещения первого этажа. Лобову достался левый фланг подземной обороны – четыре цокольных окна, возвышавшихся над землей на полметра.