Текст книги "Нелегал из Кенигсберга"

Автор книги: Николай Черкашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Как бы там ни было, надо готовить запасной аэродром».

На случай провала был предусмотрен вариант «Зонтик». В случае явной угрозы ареста Лунь должен был взять заготовленный комплект новых документов на имя Вилли Лейтцнера, владельца фотоателье в Мюнхене, и, сбивая слежку, следовать окольными путями в Мюнхен, где был предусмотрен запасной канал связи с Центром. Но вариант «Зонтик» на случай ухода от своих не годился…

Прошла неделя мучительных раздумий и сомнений. Новый шеф объявился сам. Он приехал в магазин в субботнее утро. Лунь как раз стоял за прилавком. Точнее, сидел в старинном венецианском кресле. Востроносый посетитель в тирольской шляпе, в сером клетчатом костюме, совершенно невзрачный, долго расспрашивал его об открытках с видами английских городов, вдруг неожиданно произнес пароль:

– Мне сказали, что у вас есть хорошая копия картины Бёклина «Остров мертвых»?

Лунь вздрогнул и почему-то похолодел. Он встал и внимательно посмотрел на незнакомца. Тот ждал фразы-отзыва.

– Вас не обманули, – ответил он с полупоклоном. – Но, к сожалению, это не авторская копия. Следуйте за мной, я покажу вам свое сокровище.

Они спустились в полуподвальную подсобку, где и в самом деле висела не ахти какая копия картины знаменитого швейцарца.

– Давайте знакомиться, – протянул руку посетитель. Лунь пожал холодную жесткую ладонь. – Я ваш новый руководитель. Можете называть меня Петером.

– Чай, кофе, пиво?

– Нет, спасибо. У меня мало времени. Спешу передать вам хорошую новость: Центр высоко ценит ваши материалы и присвоил вам звание «майора». От души поздравляю вас.

– Служу трудовому народу! – шепотом произнес Лунь, и оба рассмеялись.

– Ну, большую звезду надо обмыть! – хозяин дома достал из тумбы стола початую бутылку французского коньяка.

Петер внимательно следил за его приготовлениями.

– Вас повысили не только в звании, но и в должности. Так что собирайтесь в Москву, вас ждет новая работа.

Лунь попытался поймать взгляд собеседника. Но Петер отвел его в сторону, изучая копию «Острова мертвых».

– И как скоро надо выезжать? – спросил Лунь, едва ворочая одеревеневшим языком.

– Вот ответ настоящего офицера! – похлопал его по плечу шеф. – Да хоть завтра! Я буду лично прикрывать ваш отъезд до самой границы.

– Спасибо. Но мне надо немного времени, чтобы завершить дела. Законсервировать свою агентуру. Подготовить здешнее окружение…

– Сколько вам нужно?

– Дней пять как минимум.

– Постарайтесь уложиться в три дня. В Центре не любят ждать, сами понимаете… Ну, давайте за вашу звезду! Пусть она будет для вас и счастливой, и путеводной!

Оба пропустили по глотку божественного напитка. «Когда я теперь еще попробую такую вещь? – с привычной грустью подумал Лунь. – На Лубянке вряд ли поднесут…»

– Вы, кажется, не рады своим переменам? – испытывающе вперил в него взгляд Петер.

– Всегда тревожно начинать все заново. Я здесь врос в обстановку. Стал настоящим кёнигбюргером. И вдруг такой поворот. А вдруг не справлюсь?

– Справитесь. Мы в вас верим!

– Кстати, а как там Орлан на новом месте?

– С ним все в порядке.

– Он ничего мне не передавал? На словах?

– Нет. Мы с ним почти не виделись…

Глаза Петера снова скользнули по «Острову мертвых»:

– Мрачноватая вещица! Говорят, подлинник висит в кабинете фюрера?

– Смотря что считать подлинником. Бёклин сделал семь авторских повторений.

– О, я смотрю вы стали настоящим искусствоведом.

– В штатском, – уточнил Лунь, и оба снова широко улыбнулись. Новоиспеченный майор долил рюмки: «А может быть, не так все страшно? Может быть, и в самом деле уйду на повышение? Не зря же звание присвоили?»

– Кстати, в кабинете у Владимира Ильича Ленина эта картина появилась намного раньше! – заметил Лунь, рассматривая «Остров мертвых», как будто видел его впервые.

– Вот как?! Не знал! – удивился гость.

– Считают, что в этой картине Бёклин выразил предчувствие мировой войны. Хотя написал он ее лет за двадцать до начала всеобщей бойни. – Лунь сделал многозначительную паузу и тут же попытался застать врасплох своего собеседника: – А Клара остается здесь?

– Да.

– Тогда надо будет объяснить соседям мое исчезновение. Мы поссорились? Разошлись? Развелись?

Петер несколько замешкался:

– Да, что-нибудь в этом роде… Но это уже не ваши заботы. Ваша забота – побыстрее собраться и появиться на вокзале в тот день и час, когда я скажу. Мы едем поездом. На вас заготовлены новые документы. Вы пересекаете границу как коммерсант из Киля Отто Крайзер. Документы в полном порядке. Не волнуйтесь. Кстати, пригласите Клару, мне надо тоже с ней поговорить.

Но Клара оказалась легкой на помине: в амбюшуре переговорной трубы раздался ее голос:

– Уго, тебя к телефону! Молодая дама!

Петер подмигнул – бери быстрее трубку! Лунь поднялся в торговый зал. Он был готов услышать кого угодно, но только не Вейгу. Но это была она!

– Как вы добрались тогда до Кёнигсберга?

– Спасибо. К сожалению, без приключений.

– Ну, тогда я привезу вам их из Клайпеды. Завтра приезжаю по делам в Каралявичюс. Вы обещали показать город.

Все немецкие города она называла по-литовски. Смелая женщина!

– Да, обещал… – замешкался Лунь. – Но дело в том, что и я уезжаю. И, к сожалению, надолго. Сборы в дорогу…

– Жаль. Искренне жаль…

В ее голосе прозвучало непритворное сожаление.

– А впрочем, я найду время, чтобы показать вам Кёниг, столицу марципанов! Где и во сколько вас завтра найти?

– Я приезжаю утренним автобусом. Думаю, где-то около одиннадцати у железнодорожного вокзала.

– Да, да – Зюйдбанхоф! Я вас там встречу!

* * *

Перед поездкой на Зюйдбанхоф Лунь открыл сейф и достал оттуда всю месячную выручку магазина. Она была невелика, но на хороший ресторан, цветы и подарки вполне хватало.

Лучший цветочный магазин находился на Берлинерштрассе. Он долго выбирал цветы: остановился на аустомах и герберах.

В портфеле у него лежала старинная венецианская плакетка с изображением наложенных друг на друга масок Баута (это он, Лунь, лицедей) и Венецианской Дамы (это Вейга) – так надо было понимать эту символику.

Лунь припарковал свой «рено» на вокзальной площади так, чтобы был виден двор автобусной станции. Накрапывал дождик. Но день обещал быть погожим. Лунь не смог припомнить, когда ноябрь был таким солнечным и теплым, как этот – ноябрь 1939 года. Он включил радиоприемник – новомодную новинку века. Собственно, из-за этого приемничка он и купил весьма неновый «рено». С началом войны власти объявили о сдаче всех домашних радиоаппаратов. Но об автомобильных приемниках в распоряжении ничего не было сказано. Так что у Луня была пока возможность прослушивать эфир, хотя бы в самой ближней зоне. Правда, на взморье, где-нибудь в районе Раушена, можно было поймать и английское вещание. Вероятно, в ближайшее время объявят о мобилизации личного автотранспорта. Но это уже никак не могло волновать Луня…

Голос диктора сообщал:

«Вчера состоялась официальная церемония ввода в Литву советских войск, которая носила чисто символический характер, поскольку советские войска уже находятся в Вильно, ставшим Вильнюсом с 20 сентября нынешнего года…

Герой рейха капитан-лейтенант Гюнтер Прин, потопивший английский линкор «Ройял Оук», прибыл в Берлин для…».

Лунь не дослушал про героя рейха – прибыл мемельский автобус. И первой из него вышла Вейга. Перетянутая широким поясом в талии она походила издали на букву «Х». На голове у нее была темно-синяя шляпка в виде бабочки со сложенными крыльями. «Как же трудно быть женщиной! – подумал Лунь. – К каким ухищрениям надо прибегать, чтобы привлечь внимание нашего брата!» Впрочем, Вейга могла задержать на себе мужской взгляд даже в сером халате.

– Ваш наряд, как всегда, выше всяких восхищений! – улыбнулся ей Лунь.

– Спасибо! Главное, что это не купленное, а самой придуманное и самой сделанное.

– Слов нет!

– Ну, я же вам рассказывала – у нас швейная фирма. Я не только веду бухгалтерию, но и сама еще что-то рисую, творю… Куда мы поедем?

– Начнем аd ovo, как говорили римляне, от яйца.

– А что, Кёнигсберг построили римляне?

– Нет, основал город чешский король. Отсюда и название – Королевская гора, Кёнигсберг.

– По-польски Крулевец. По-литовски – Каралявичюс, – продолжила экскурс Вейга. – Так что же будет яйцом?

– Ну, разумеется, Домский собор.

Конечно же, знакомиться со столицей Пруссии надо было от подножия этого величественного храма. Они поспели к началу мессы. Молились за победу германского оружия над врагами. Вейга хотела уйти, но тут заиграл орган.

Первый мощный аккорд сотряс своды зала и заставил умолкнуть вся и все. Это был властный призыв к отрешению от всего земного и бренного. Через короткое затишье на прихожан обрушился мощный поток ликующе-гневных, смиренно-восторженных пассажей. Право, такую музыку нужно было слушать стоя, благоговейно склонив голову.

Чистые нежные звуки вплетались в грозный и торжественный рык басов. Жалобные наигрыши пастушек исчезали под выкликами архангельских труб, созывающих на Страшный суд.

Орган неистовствовал, извергая все мыслимые и немыслимые гаммы звуков – от свирельных переливов до хриплого рева тубы мирум.

Сквозь клики боевых труб робко пробивались нежные пасторали. На жалобный хор покаянных голосов обрушивались раскаты праведного гнева… Лунь застыл у пилона. Это была прелюдия к его возвращению в Москву. Ему показалось, что его сейчас отпевают заживо, ибо там, где он скоро окажется, ничего подобного он не услышит… Там будет другая музыка. Если будет…

Они вышли из собора потрясенные, молчаливые. Ноги сами собой привели их к могиле Канта, пристроенной к западной стене храма.

По разводному мостику они перешли с острова Кнайпхоф в Фишдорф, Рыбную деревню, над которой возвышалась старая мельница, превращенная в кафе. Именно на этой мельнице Вейга с удовольствием выпила кофе после долгой дороги. И конечно же, с марципанами. Лунь вручил ей бронзовую плакетку с венецианскими масками. Она с интересом разглядывала подарок.

– Что означают эти маски?

– Это вы и я.

– Разве я в маске?

– Конечно. Все люди в масках. И только в редких случаях они вешают их на гвоздик. Иногда – на спинку кровати.

– Вся наша жизнь – карнавал?

– Конечно. Иногда озорной и веселый. Чаще – грустный и даже трагичный.

– Так, значит, вы меня видите в маске Венецианской дамы?

– Нет, в маске Мемельской дамы.

– А вы сейчас в какой маске?

– Наверное, в маске Баута, если следовать этой вещице…

Лунь любил Кёнигсберг – один из самых красивых, богатых и умных центров Европы. Ему он нравился даже больше, чем общепризнанная красавица Вена или гонорливая Варшава.

Он не столько показывал город, сколько прощался с ним, впитавшем в себя дух моря и тайны алхимиков, идеи Канта и великолепные органные мессы. Да, конечно, был тут замешан и кичливый барабанный бой прусского воинства и «орднунг» гитлеровских чиновников. Но истинный первозданный Кёнигсберг был выше всего наносного, новодельного…

Лунь прощался с Кёнигом, как по-домашнему называли его старожилы, и Вейга – одним своим присутствием – помогла сделать это прощание элегическим, красивым, незабываемым.

Последнее, с чем Лунь распрощался с большим сожалением, был его испытанный верный «рено», оснащенный радиоприемником. Но такова была воля Москвы, переданная ему резидентом. И такова была доля разведчика: ни к чему и ни к кому не прикипать сердцем в чужой стране.

* * *

И вот этот день настал… Утром Лунь обошел весь дом. Он привык к нему настолько, что даже возникла иллюзия, будто это его родной дом, и теперь надо было прощаться с ним навсегда. Собственно, хроническое прощание с людьми, вещами, жизнью – это одна из издержек профессии разведчика…

В нижнем кабинете он открыл свой сейф, переложил из него в карманы пиджака – запасной паспорт, пачку крупных кредиток и золотой медальончик, в который он уже успел вставить портрет Вейги.

Прощание с Кларой вышло сухим и деловым. Возможно, она тоже догадалась, для чего вызывают в Москву ее напарника. Возможно, по-женски почувствовала, что в жизни Луня появилась некая роковая дама…

– Надеюсь, ты скоро вернешься, – не то спросила, не то утвердила она.

– Мне бы тоже не хотелось никаких особых перемен, – Лунь поцеловал ее в любимое место – в шею под узел волос. Все-таки и к ней он за столько лет успел привыкнуть.

На вокзал он отправился на трамвае. Петер встретил его за стойкой в пивном буфете. Он был одет в серый дорожный костюм, рядом на стойке лежал красивый кожаный портфель.

– Значит, так! – предупредил он. – Мы едем в одном вагоне, но в разных купе. В случае чего – ты не знаешь меня, я не знаю тебя. До пересечения границы мы не общаемся!

Этот инструктаж привел Луня в унылое недоумение: в чем же тогда будет заключаться его прикрытие?

– Садись первым. Я за тобой, – из голоса Петера исчезли прежние нотки предупредительности, дружелюбности. Теперь он отдавал команды. И попробуй ослушаться. Он не прикрывал, он конвоировал своего подопечного. В вагоне поезда это ощущение окрепло и превратилось в убеждение. Да, его майора Северьянова, решили вычистить из военной разведки. За что? Да мало ли за что? За не рабоче-крестьянское происхождение. За то, что был офицером императорской армии. Уже этого вполне достаточно, чтобы вызвать недоверие. Но ведь он никогда не скрывал, указывал во всех анкетах, что родители его из служащих, что в Первую мировую воевал в чине подпоручика. И столько лет ему доверяли ответственные задания, и он ни одного не провалил, и награждали орденами и досрочными званиями. Почему тогда эти биографические обстоятельства никого не смущали, а теперь смутили? Да и в них ли дело? Если убрали Орлана, если его – не дай бог – назвали врагом народа, значит, уберут и все его окружение. Вот и все. И к бабке не ходи! Значит, и его, Луня, тоже уберут! Как пособника врага народа, который состоял с ним не просто в служебных отношениях, но и в давних дружеских. Такое не простят!

Чем ближе подходил поезд к границе, тем больше Лунь укреплялся в этой мысли. Он попытался представить себе, чтобы сказал бы ему сейчас Орлан, если бы сидел сейчас в этом же купе – напротив, вместо пожилой дамы, похожей на учительницу математики. Перед глазами возникла саркастическая улыбка друга: «Я же тебе все объяснил! И код предупреждения тебе передал. Ты же понял, что со мной беда, и все равно едешь, как баран на заклание! Никто с тобой в Москве не станет чикаться. Никто не станет копаться в твоей родословной, как никто не станет изучать твои заслуги. Тебя даже в Москву не повезут, перехватят где-нибудь в Вильно, отвезут на военную базу, допросят для порядка и шлепнут в ближайшем лесочке. И никто не узнает, где могилка твоя…»

Это была любимая припевка Орлана, человека отнюдь не мрачного, а совсем напротив – большого охотника до женщин и прочих радостей жизни.

В Шталлупенене, последней германской станции, у Луня еще был шанс покинуть поезд. Пограничники не сразу входили в вагон. В течение пяти минут еще можно было выйти из вагона или войти в него. Потом наступал режим пограничной зоны. Лунь сидел в оцепенении. Он не в силах был сдвинуться, точно его загипнотизировали. Попробовал бы он выйти сейчас, как за ним сразу же отправился бы и Петер, его конвоир. Тем более что идти пришлось бы мимо распахнутого купе Петера.

Ну, вот и эти спасительные минуты истекли: проводник строго предупредил, чтобы все оставались в купе – выход в коридор вагона, а тем более на перрон запрещен.

– Дамы и господа! Сейчас придет пограничный контроль. Приготовьте, пожалуйста, паспорта!

Лунь проверил свой паспорт. Он лежал в левом внутреннем кармане пиджака. Пожилая дама, сидевшая напротив, вспомнила, что она оставила документы в чемодане, и, извинительно улыбаясь, попросила Луня достать ее чемодан с верхней полки. Лунь встал, приподнял довольно увесистый чемодан. Чтобы поудобнее его перехватить, он навалился грудью на край полки, и тут что-то хрустнуло у него в груди, точнее, на груди. Сняв чемодан, он с ужасом обнаружил, что раздавил авторучку – свой любимый «паркер» – и по сорочке расплывалось безобразное чернильное пятно.

– Простите, меня, ради бога! Это все из-за меня! – причитала пожилая дама. – Боже, какой ужас! Это же чернила! Они так плохо отстирываются. Но я знаю рецепт! У меня муж – аптекарь и он сам придумал препарат, – тараторила она. – Я вам сейчас его напишу.

Чернильное пятно проступило и сквозь ткань дорогого пиджака. Пиджак безнадежно погиб. «А, – усмехнулся про себя Лунь, – снявши голову по пиджаку не плачут». Но все же еще надо будет как-то добираться до Москвы. Ничего, это уже забота конвоира. Орлан же обещал, что дальше Вильно он не уедет.

– Ваши паспорта! – В проеме купе выросла массивная фигура пограничника в полном боевом снаряжении и даже с автоматом по случаю военного времени. Лунь обреченно протянул свой новехонький паспорт. Но что это? Он тоже был в чернилах! Пограничник брезгливо развернул его:

– Ваш паспорт испорчен. Он считается недействительным. Я не могу пропустить вас через границу!

Пожилая дама в ужасе прикрыла рот и сочувственно смотрела на услужливого попутчика. И тут Лунь понял, что это спасение!

– Я могу поговорить с вашим начальником? – спросил он, тщательно скрывая нотки радости.

– Можете. Но только это ничего не изменит. Вам нужно переоформить новый паспорт. Забирайте свои вещи!

Лунь подхватил чемоданчик, распрощался с попутчиками и покинул вагон в сопровождении рослого и воинственного гренцвахтера. Проходя мимо купе Петера, он перехватил его испуганный взгляд. Но тот, верный своему напутствию – ты не знаешь меня, я не знаю тебя – остался на своем месте.

Из вагона Лунь вышел, как из тюремной камеры – на свободу! И осеннее солнце засияло по-иному, и ноябрьский листопад, покрывавший черепичную крышу вокзала кленовым золотом, показался небесной благодатью, а раскатистое карканье станционных ворон – самыми нежными звуками на свете.

Он прошел мимо окна, к которому приник его конвоир, и слегка развел руками – я тут ни при чем, не по своей воле! Петер тут же отпрянул от стекла. Пусть теперь гадает: то ли паспорт неправильно оформлен, то ли это провал и его подопечного ведут в гестапо. Ах, как замечательно все получилось! Как по заказу! Спасибо «паркеру», спасибо этой пожилой даме – наверное, терзается сейчас, что из-за нее сняли с поезда пассажира. «Данке шён, либе фрау!» Теперь ищи ветра в поле! Лунь ощутил бешеный прилив жажды жизни, немедленной деятельности. Надо тотчас возвращаться в Кёнигсберг и уж, конечно же, не в свой особнячок в Обертайхе, а на Литовский вал, на конспиративную квартиру… А там… Там разберемся что к чему и как жить дальше.

Поезд тронулся, увозя незадачливого конвоира. Ох, и влетит ему от начальства – не смог доставить врага народа!

В вокзальную погранкомендатуру Лунь решил не ходить. Сказал пограничнику:

– Вы, наверное, правы. Надо переоформить паспорт.

Он хотел уйти, но его остановили.

– Не спешите, – сказал пограничник. – Надо составить протокол. Но это не отнимет много времени.

Все формальности и в самом деле заняли не больше четверти часа. Лунь подписал пункт, что не имеет претензий к погранслужбе, что все убытки за прерванную поездку относит на свой счет и обязуется в ближайшее время переоформить испорченный паспорт. Лейтенант с зелеными выпушками на погонах, сочувственно посмотрел на чернильное пятно, проступившее на груди пиджака, и отпустил его с миром.

Лунь достал из чемоданчика плащ и прикрыл все еще влажную кляксу.

Ближайший поезд на Кёнигсберг уходил через полчаса. Можно было скрасить время в буфете за кружкой пива и, конечно же, продумать все шаги на ближайшие дни. Первое: не объявляться Кларе. Второе: проникнуть в дом, когда ее не будет, забрать все нужные вещи и оставить следы грубого обыска. Она, конечно же, донесет в Центр и это будет еще одним доказательством, что Лунь находится под серьезным колпаком у контрразведки. Конечно же, Клара запаникует и уйдет на «запасной аэродром». Но это уже ее проблемы. Все равно агентурная сеть разгромлена благодаря сверхбдительным – или как их еще назвать – товарищам из Москвы. Проникнуть в дом надо тогда, когда Клара будет в бассейне. В бассейн она ходит по вторникам и субботам. Завтра суббота. Сегодня он переночует на Литовском валу, а завтра нагрянет на Гендельштрассе. В спешке отъезда он не оставил ей ключей от своего сейфа. В сейфе помимо всего прочего хранились браунинг, а главное – торговая выручка за месяц, которую он не успел сдать в банк и деньги за проданный «рено». Дубликаты ключей от дома Клара забрала себе. Но проникнуть в дом, в цокольный этаж, а потом в свой нижний кабинет он сможет и без ключей. Вариант незаметного выхода (как и входа) был давно продуман и не раз осуществлен на практике.

Все это он проделал, дождавшись, когда Клара выйдет из дома. Со сноровкой бывалого «медвежатника» обчистил свой сейф, забрав пистолет и деньги. Затем расшвырял все вещи по кабинету, сбросил с полок книги… Пусть гадают, кто это сделал – тайная полиция или домушники. Напоследок взял с собой чемодан с личными вещами, упаковав в него еще и несколько самых ценных антикварных раритетов. В последний раз посмотрел на «Остров мертвых» и покинул дом через тайный лаз.

Ночь благополучно провел в конспиративной квартире на Литовском валу. Проснулся рано, сделал зарядку, приготовил легкий завтрак, и все это не прерывая раздумий – как жить и что делать в новом подполье.

Он еще раз изучил свой запасной – на случай провала – паспорт.

«Теперь я не Уго Шведер, теперь я Уго Швальбе!» Он стоял перед зеркалом и повторял до тошноты «Уго Швальбе… Я – Уго Швальбе». Хорошо, что имя оставалось прежним. Так был задумано специально. На имени легче проколоться, чем на фамилии. Мало ли кто мог окликнуть его по старому имени…

Первым делом он отправился в спортивный магазин и купил легкий мотоцикл DKW черного цвета. Мотоциклы еще продавали, но без колясок. Слава богу, вермахт еще не наложил свою лапу на двухколесный транспорт.

Новый паспорт был благополучно опробован в полицейском отделении при регистрации мотоцикла. Никаких лишних вопросов, никаких придирок. Теперь у него были свои колеса, и это во многом упрощало его положение. Надо было «рвать когти» из Кёнигсберга. Но куда?

Прежде чем решить эту проблему, он заехал пообедать в придорожный гаштет. За сосисками с тушеной капустой развернул «Балтишер Беобахтер».

Малозаметное убористое объявление в нижнем углу последней газетной страницы обещало такую же малозаметную убористую жизнь: «Мемельскому городскому кладбищу требуется фотограф». Лунь сразу же взял его на заметку и на другой день, переночевав на второй конспиративной квартире – на Гендельштрассе, был уже в Мемеле.

Директор кладбища – отставной ротмистр рейхсвера, подтянутый, несмотря на годы, – с усами колечками по моде начала века – принял соискателя незавидной должности весьма любезно. Первым делом он показал ему фотолабораторию. Она находилась здесь же, на первом этаже двухэтажной кирхоподобной конторы. Глухой темный чуланчик два на два метра сообщался с комнаткой фотографа на два метра длиннее лаборатории со стрельчатым оконцем в торце и отдельным входом во двор. В каморке стояла железная кушетка, по всей вероятности, из кладбищенского морга. Впритык к ней стоял стол, а впритык к столу шкафчик-картоньер, изрядно источенный шешелем. Над ним висел фотопортрет кайзера Вильгельма в шлеме.

– Это мой друг снимал! – с гордостью пояснил директор. – Он был очень хорошим фотографом, но пил… Мы с ним в одном полку служили… Теперь вот, где работал, там и упокоился.

– Он здесь и жил?

– Да. У него никого не было… Итак, жалованье здесь небольшое. Но я готов оформить вас еще и как ночного сторожа, если вы будете здесь жить. К тому же вы можете подрабатывать и в роддоме, как это делал мой друг.

Лунь поблагодарил директора и согласился на все его предложения. Это было идеальное место, чтобы надежно залечь на дно. К тому же бесплатное жилье да еще с отдельным входом.

Первым делом он купил подушку, одеяло и постельное белье. Тюфяк был оставлен ему в наследство предшественником. Обедать ходил в «Сфинкс» – небольшой гаштет рядом с кладбищем. Нехитрый завтрак и еще более простой ужин готовил сам: бутерброд с сыром, кофе из термоса. В лаборатории стояла электроплитка для подогрева растворов; на ней Лунь иногда отваривал картошку или жарил омлеты. Надо было отчаянно экономить, чтобы продержаться на более чем скромном жалованье кладбищенского фотографа. С сентября резко вздорожали бензин, фотопленка, а также все фотохимикаты.

Работы было немного, хотя с началом войны люди стали умирать чаще. Два-три раза в день распахивались кладбищенские ворота, принимая очередной катафалк, запряженный парой вороных тракенов. Однако к услугам фотографа прибегали не все. Одни приходили со своими фотоаппаратами, другие экономили марки, третьи просто не хотели увековечивать печальное событие. Но все же съемка была, а вместе с ней и небольшой приработок, которого вполне хватало на дешевые обеды в «Сфинксе»: неизменный гороховый суп, шницель по-венски и кружка пива.

На счету в Дойчебанке лежала некая сумма, но это был стратегический резерв. Лунь опасался, что с ходом войны банковские счеты заморозят, но все же деньги не снимал, так как обращение в банк могло нарушить его конспирацию. Кто знает, какие поручения относительно личности вкладчика могли получить банковские клерки?

* * *

В самый адвент на кладбище привезли хоронить пожилую женщину, хозяйку большого хлебного магазина. Пригласили фотографа. Лунь снимал погребальную церемонию, пока из стайки родственников его не окликнула некая дама в черном пальто. Вейга! Это ее тетушку предавали сейчас земле. Лунь сдержанно кивнул и продолжил работу. Когда же все было закончено, подошел к Вейге с полупоклоном:

– Примите мои соболезнования…

– Благодарю! Вот уж никак не ожидала увидеть вас в Мемеле, да еще здесь! – взволнованно воскликнула Вейга, ловя любопытствующие взгляды родственников.

– Честно говоря, и я вас тоже.

Они ушли в тень большого католического склепа.

– Почему вы мне ни разу не позвонили? – спрашивала его Вейга. – Вы на меня за что-то обиделись?

– Ну, как вы могли такое подумать?!

– Тут можно все что угодно подумать…

– Понимаю… Но вы позволите мне объяснить мою ситуацию? Давайте посидим завтра в нашем кафе?

– Хорошо. Жду вас после работы. В семь вечера – «У Регины».

К этому свиданию Лунь готовился очень старательно: отутюжил лучший свой костюм, купил новый галстук и успел заглянуть к парикмахеру, который подровнял ему усы и бородку.

Вейга пришла точно в семь. Лунь встал из-за столика, занятого загодя, и помог ей сбросить заснеженную шубейку с песцовым воротником.

– Что-нибудь к кофе? – предложил Лунь.

Вейга отрицательно покачала головой. Она грела замерзшие щеки.

– Ну вы же после работы? – настаивал Лунь. – И к тому же промерзли. По наперсточку коньячка?

– Если только коньячка. За нашу неожиданную встречу. Вас так трудно было узнать – вы зачем-то обзавелись бородкой.

– Если не идет – сбрею!

– Не надо. Пожалуй, с ней вы солиднее. Только зачем она вам?

«Чтобы затруднить поиск ищейкам из гестапо и бывшим коллегам из Разведупра», – усмехнулся про себя Лунь. Вот ответь ей так, совершенно честно – никогда не поверит. Но у него был приготовлен другой ответ:

– Это знак начала новой жизни. Я начал новую жизнь с абсолютного нуля.

– Что случилось? Почему? – воскликнула Вейга с непритворной тревогой.

Лунь выдержал паузу, в течение которой попытался прикурить в духе киногероя, но не нашел в портсигаре ни одной сигареты. Впрочем, волнение, которое должен был передать этот жест, вышло весьма натуральным. Ведь все, что он пока говорил, было чистой правдой. А дальше пошла тщательно продуманная легенда:

– Я давно собирался развестись с женой и наконец это сделал. Магазин принадлежал ей, и она по-прежнему им владеет. Мне же пришлось продать машину, чтобы набрать некую сумму для нового жизненного старта. К сожалению, две профессии, которыми я владею, оказались почти невостребованными в сегодняшней Германии. Вот я и нашел на первых порах работу кладбищенского фотографа. Нашел по объявлению в газете…

– Если бы вы позвонили мне, я помогла бы найти вам более интересную и, может быть, более доходную работу…

– Милая Вейга, спасибо! Но разве у вас мало других забот, чтобы взваливать на плечи и мои проблемы? Я мужчина, и я сам всего добьюсь.

– Пусть будет так… Но мы могли бы просто общаться безо всяких деловых отношений. У нас было такое необычное знакомство. Оно так замечательно продолжилось в Кёнигсберге… И вдруг вы пропали. Я не знала, что и подумать. Винила во всем себя – что-то не то сказала, что-то не то сделала…

– Право, вам не стоит терзаться по этому поводу! Ваше поведение безупречно! И у нас действительно было замечательное знакомство. Я много о вас думал…

– И что же вам мешало набрать телефонный номер?

– Вы позволите мне сказать правду? И при этом не обидеться?

– Ну, конечно!

– Видите ли, даже самое простое общение с красивой женщиной требует некоторых средств – цветы, кафе, такси, рестораны…

– Боже, какая чушь! – рассердилась Вейга. – Мне совершенно не требуются никакие такси и рестораны! Мне просто интересно с вами разговаривать. Даже безо всякого кофе! Как замечательно мы гуляли тогда по штранду…

– И все-таки не обошлось без кофе «У Регины»! – улыбнулся Лунь. – Но дело, конечно же, не в кофе. Постарайтесь понять мужскую психологию: финансовая несостоятельность для нас сродни физической импотенции. Для мужчины унизительно ощущать пустоту своего кошелька. Я бы, несомненно, вам позвонил… Позвонил бы сразу, как только почувствовал себя на высоте некоторого положения.

– Оставим этот разговор! Для меня мужская психология всегда была темным лесом. Но раз уж романтические, да нет, просто дружеские отношения вы примеряете к кошельку, тогда переходим на деловую почву. Нашей фирме нужен буклет для рекламы своих платьев и костюмов. Вы бы взялись сделать фотографии наших моделей?

– Да. Но только в одном случае.

– В каком?

– Если позировать мне в ваших нарядах будете вы.

Вейга рассмеялась:

– Хорошо! Сделка состоялась! Завтра жду вас на съемку. Если вы потеряли мой адрес, вот вам еще одна визитка.

* * *

Наутро Лунь примчался на мотоцикле в переулок Шнайдергассе. Он привез с собой кофр сразу с двумя камерами «Цейсс-икона» и любимую «лейку». Вейга встретила его в ошеломительно красивом костюме. Для съемки выбрали кабинет хозяйки фирмы – просторный и довольно светлый. Хозяйка – пышногрудая вдова клайпедского брандмейстера, особа экспансивная и отчаянно молодящаяся – тоже захотела демонстрировать фирменные наряды, и по очереди с Вейгой, удалялась в комнатку отдыха, ставшую импровизированной костюмерной. Лунь снял около сотни кадров и отправился в лабораторию. Конечно же, Вейга просто блистала в любом из нарядов. Она обладала незаурядным фотообаянием. Но и хозяйка ателье тоже осталась довольной своими портретами. Именно она выписала фотографу весьма приличный гонорар, который ему выплатила Вейга, исполнявшая по совместительству обязанности кассира.