Текст книги "Нелегал из Кенигсберга"

Автор книги: Николай Черкашин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Согласится ли она выйти за него замуж? А если снова наладятся отношения с Суровцевым? Ну, хорошо – поженились, а какой она дальше будет, эта семейная жизнь? А, чего тут гадать? Конечно, она будет восхитительно счастливой, ибо быть рядом с Ириной, любоваться ею, обнимать, вдыхать ее запах – это уже счастье. Но жить где? У бабы Ядзи? Квартира в Уручье служебная и после развода она наверняка останется за капитаном Суровцевым. А и шут с ней! Поначалу будем снимать, а там, может быть, и от редакции дадут. Только как к их браку отнесутся в редакции? Скажет чей-нибудь злой язык: «Развели тут, понимаешь, семейственность в идеологическом органе!» А то еще что-нибудь похуже пришьют – моральное разложение, политрук разбил крепкую семью советского командира. А, и пусть говорят! Все пересуды рано или поздно стихнут.

А кого на свадьбу пригласить?

Стоп-стоп, товарищ младший политрук! Что-то вас в заоблачные выси унесло. Еще совершенно неизвестно, как отнесется Ирина к предложению руки и сердца. Она ведь серьезная женщина, умница, да и к тому же постарше Сергея на два года… Впрочем, женщины всегда умнее мужчин в таких делах.

Будь, как будет! Главное, чтобы она была рядом, главное, что сегодняшнее утро наверняка повторится послезавтра!

От этой мысли радостно колотилось сердце… Идти в казарму совсем не хотелось. Разве что в город сходить? Пожалуй… До парка 1 Мая быстрым шагом можно было добраться за двадцать минут. Лобов отметился у дежурного по КПП в Северных воротах и вышел на Каштановую улицу. Будоражащие звуки духового оркестра, игравшего в парке, доносились к высоким валам крепости. «Эх, покружиться бы сейчас в вальсе с Ириной!..»

Глава седьмая
Таня и Зана – Танзана

Людмила Коробова вошла в комнату дочери. Зана, разобрав пневматический пистолет, аккуратно протирала его ружейным маслом.

«Какие же они разные получились? – подумала Людмила, вспомнив старшую дочь. 19-летняя Таня училась на втором курсе биофака в Минске и жила там в их столичной трехкомнатной квартире одна. Конечно же, от женихов у симпатичной девушки да еще генеральской дочери не было отбоя. Но отбой был. За отводом женихов следил специально обязанный к тому офицер-порученец. Именно он, старший лейтенант Копытов, встречал Таню на парадных ступенях университета и провожал домой. Он же сопровождал ее в кино и театры. Наказ отца был строг: «Пока не закончишь университет, никаких женихов и замужеств» И Таня скрепя сердце терпеливо следовала отцовскому завету. А вот Занке и отец – не указ! Ох уж эта страна Танзания, как называл отец строптивых дочерей.

– Сюзанна, я вчера вечером видела, как ты целовалась с Геной.

Младшая и ухом не повела:

– Я не целовалась, я долг отдавала.

– Какой еще долг?! – в ужасе всплеснула руками мать.

– Ну, мы пари с ним заключили, что если он собьет самолет, то я его поцелую.

– Ничего не поняла! Какой еще самолет?!

– В тире, мамуля, в тире… Там мишень такая самая трудная. У нее блямбочка маленькая-маленькая. Но если попадешь в нее, то самолетик поедет по тросику вниз, ударится носом о железяку и бабахнет – там у него в носу пистон есть. Никто еще не попадал. А Генка вчера – на спор – три раза попал.

– Ох, Зана, ты со своими пистонами и закидонами бабахнешь однажды не хуже этого самолета. Только я тебя целовать за это не буду.

– Мам, ну подумаешь – один разок… Ну, чего такого? Ты сама уже в пятнадцать лет замуж выскочила.

– Во-первых, не выскочила, а вышла. А во-вторых, не в пятнадцать, а в шестнадцать… А тебе пока еще только четырнадцать!

– Во-первых, не четырнадцать, а четырнадцать с половиной. А во-вторых, мамочка, я ловлю тебя на слове! Я через полтора года напомню тебе твои слова.

Девушка вставила затвор на место и спустила курок.

– Уж не за Гену ли ты собралась?

– Найду за кого! Только ты папе про вчерашнее не говори, а? Ну, пожалуйста!..

– Я еще подумаю – сказать или нет.

– Вот это правильно! Ты сначала подумай и… не говори.

– Ох, Занка-хитрованка, вся в бабушку! А теперь послушай меня серьезно. Есть еще одна важная причина, по которой не стоило бы целоваться с Геной. Три дня назад его отца арестовали как врага народа.

– Георгия Васильевича?!

– Именно его.

– Чушь какая-то! – возмутилась Занка. – Разве могут быть летчики врагами народа?! Лет-чи-ки!

– Органам виднее. Но я надеюсь, что там разберутся и его отпустят. А пока с Геной не стоит общаться.

– Ну почему, мамочка?!

– Зана, ты уже вполне взрослая, чтобы понимать такие вещи. Это может повредить твоему папе! Ты же не хочешь повредить папе?!

– Не хочу, конечно… Но так тоже нечестно: как целоваться – маленькая, а чуть что – сразу «ты уже вполне взрослая». Так вполне или не вполне?!

– Будь умничкой!

– Я всю жизнь умничка! Надоело!

– Зана, но ведь я тоже всю жизнь была умничкой… – вздохнула Людмила так, что дочь с удивлением на нее посмотрела.

* * *

В эту последнюю мирную субботу генерал Коробов заехал с утра в Брест, в штаб 28-го стрелкового корпуса.

«Вот тоже незадача, – рассуждал он по пути, – штаб корпуса – лишнее звено в системе управления. Не так уж много у меня дивизий, чтобы управлять ими через штаб корпуса. Армия сама росточком с корпус, хоть и усиленный. А поди ж ты: напрямую приказ не отдашь…»

Командир 28-го корпуса, коренастый круглолицый хоперский казак Василий Попов, встретил командующего у входа в трехэтажное с мансардным верхом здания, в котором располагался штаб корпуса.

– Ну, Степаныч, у тебя просто дворец по сравнению с нашей хижиной! – усмехнулся Коробов, оглядывая фасад весьма респектабельного здания на «шляхетской» улице старого Бреста. Здание штаба армии в Кобрине выглядело куда как скромно.

– Мир хижинам, война дворцам, товарищ командующий! – в тон Коробову отвечал комкор. Оба бывших прапорщика на германской, оба краскома по Гражданской войне (карьера Попова поначалу шла круче Коробовской) они были на короткой ноге.

– Похоже, что и в самом деле – война дворцам, – заметил Коробов, поднимаясь на второй этаж. – Дай воды глотнуть. Пыли наглотался.

– Может, чайку заварить?

– Воды. Чистой и холодной… Ну, чем порадуешь Василий Степанович? – спросил Коробов, когда они остались в кабинете наедине.

– Радовать особо нечем. В дивизиях все по плану. А вот соседи шевелятся, как шатуны в чащобе. Того и гляди, отколют номер!

– А вот пойдем и поглядим на наших соседей! – предложил Коробов. Они сели в машину и минут через семь уже въезжали в крепостные ворота. Дежурный по КПП выскочил, вытянулся и взял под козырек. Проскочили через трехарочные ворота и, свернув направо, миновали фасад монументальной двухэтажной казармы 333-го полка, перегораживающей западную часть цитадели мощным «покоем». Остановились перед выездом в Тереспольские ворота, здесь же вылезли, и Попов как военный хозяин Бреста и крепости повел начальственного гостя в сопровождении командиров полков в квадратную башню, возвышавшуюся над воротами и кольцевой казармой аж на четыре этажа. Шестиэтажную башню выстроили поляки и поставили в ней водонапорный бак. А под ним разместили комнатки-квартирки для смотрителя и обслуживающего персонала. Теперь в них ютились семьи командиров, и Коробов, поднимаясь наверх, споткнувшись о детский трехколесный велосипедик, чуть не наступил на чей-то таз с бельем.

– Немедленно уберите все с прохода! – цыкнул майор Гаврилов, командир 44-го полка, на женщину, испуганно выглянувшую из-за двери.

Попов первым забрался по железной лесенке на крышу башни, обнесенную металлической оградкой, за ним вылез и Коробов. Остальным сопровождающим лицам Попов сделал знак: «Подождите внизу!» С высоты башни открывался через Пограничный остров дальний вид на сопредельную сторону. Коробов поднял свой верный старенький «цейсс», хранимый еще с той, германской войны, и в окружье бинокля возникли острые звонницы тереспольских костелов. Совсем недавно предместье старого Бреста, Тересполь, оказалось отрезанным от города новой границей, равно как и три форта Брестской крепости остались на территории генерал-губернаторства. Теперь в одном из них стояла гаубичная батарея, а в бывшем пороховом складе другого размещался под мощным бетонным перекрытием штаб 45-й дивизии, которая вот уже три месяца готовилась к штурму города и цитадели. Знать это Коробову было не дано, так что пока он просматривал перспективу главной улицы, удивляясь ее безлюдности в субботний день. На то тоже была неведомая ему причина: командир дивизиона реактивных минометов «небельверфер» приказал выселить жителей местечка с улиц, прилегающих к позиции дивизиона, поэтому вся южная часть Тересполя временно опустела. Пусковые установки уже стояли на позициях под густой завесой маскировочных сетей. Коробов повел биноклем по горизонту, но ничего подозрительного в глаза не бросалось, кроме нескольких грузовиков, уходивших по проселку в окрестный лесок. Он повел биноклем ближе, и в окружье вплыли две наблюдательные вышки, стоявшие за старицей Буга. Высоченные – в четыре площадки – они венчались двускатными будками. Через узкие оконца смотрели на восток чьи-то острые глаза и мощные линзы. Коробов почти физически ощутил, как его сейчас рассматривают с той стороны и, может быть, фотографируют. Немая дуэль впереглядку, поединок биноклей: кто кого переглядит.

Это было как в страшном сне: на тебя надвигается поезд, а ты не можешь никуда убежать, руки и ноги действуют ужасающе медленно, и ясно уже – не успеть. Спасение только одно – вовремя проснуться. Но здесь-то все было наяву: надвигался отнюдь не паровоз, а мощнейшая германская танковая армада. А руки-ноги, то есть корпуса и дивизии, действовали пугающе медленно, непроворотливо… Взять хотя бы ту же 22-ю танковую дивизию, что стояла в Южном городке Бреста. Мало того, что она находилась под постоянным прицелом вражеских орудий, стоявших через близкую границу, так и вывести ее в исходный район было более чем не просто: надо было пересечь другие дороги, забитые войсковыми колоннами, а главное – станционное многопутье железной дороги.

И еще, как нарочно, полосу обороны 4-й армии удлинили в самый последний момент на 130 километров, передав под ответственность Коробова тот участок, который должна будет занять пока что не сформированная 13-я армия. Таким образом, фронт и без того неполной армии (фактически усиленного корпуса) растягивался до предела. И те, кто это спланировал, забыли простейшую истину: где тонко, там и рвется. Очень тонко было на этом кратчайшем пути на Москву…

Верховой ветерок приятно холодил разгоряченное лицо. Коробов стоял на верхотуре надвратной башни, не догадываясь, что взошел на олимп воинской славы своей 4-й армии. Именно здесь, в Крепости, и прежде всего в районе этой башни, – завтра же, а потом спустя еще несколько недель свершится главный воинский подвиг всей его армии, всего Западного фронта…

Возможно, подсознательно – весьма смутно – командарм ощущал, что это для него сейчас не просто удобный наблюдательный пост, а нечто иное, почти пьедестал, поэтому и не спешил спускаться вниз. Стоял и смотрел, обводя взглядом то западный берег, то небольшой крепостной архипелаг, упрятанный в зелени островов, сошедшихся на слиянии Муховца и Буга.

– Прошу разрешения, товарищ командующий!

На смотровую площадку поднялся начальник 17-го погранотряда майор Кузнецов.

– Товарищ командующий, разрешите доложить! Вверенный мне отряд несет службу в усиленном режиме. По данным наблюдения, немецкие войска продолжают наращивать свою концентрацию. В ряде мест отмечаются крупные скопления войсковой техники…

Командарм остановил его:

– Ты попроще излагай, своими словами. Что твои бойцы подметили нового?

– Мои бойцы подметили, что если раньше немецкие погранцы отвечали на наши приветствия, то теперь перестали. Вывод: либо это не погранцы контролируют границу, либо они резко на нас озлобились.

– А сам-то как думаешь?

– Думаю, что это армейские патрули, которые не знают обычаев границы. А пограничников с линии сняли.

– Ну, вот, вот это уже информация. Есть над чем подумать…

И все трое вскинули свои бинокли на запад.

Попов и Коробов стояли рядом… Жаль, никто не снял их в этот момент, поскольку оба стояли на пике своей судьбы. Коробов рассматривал эти дали в последний раз. А Попов еще вернется сюда спустя три года. Его войска будут освобождать в июле 1944-го и Брест, и Крепость, и всю Польшу. И если сейчас он недоумевает, почему не его поставили на 4-ю армию, а Коробова, у которого боевых заслуг намного меньше, чем у него, буденовского рубаки, то потом будет радоваться, что эта горькая чаша его миновала, что именно на Коробова обрушится карающий меч, а он еще станет и генерал-полковником, и Героем Советского Союза, и заместителем командующего фронтом. А потом тихо-мирно доживет в Москве до преклонных годов и будет с почестями погребен на главном советском пантеоне – на Новодевичьем кладбище. А у Коробова и могилы не будет… Но пока они стояли вместе на крыше Тереспольской башни и ждали недолгого уже судного дня.

Коробов первым опустил бинокль и отправился вниз. На третьем этаже генералов поджидала молодая женщина, которая столь неурочно выставила таз с бельем.

– Товарищ командующий, вы уж простите за беспорядок – сами видите в какой тесноте живем!

– В тесноте, да ведь не в обиде?

– Да на кого ж обижаться?! Мы тут дружно живем. А заходите к нам! У нас обед поспел. Вы же, наверное, голодные с дороги! А у нас борщ горячий, котлеты подошли!

Коробов усмехнулся, посмотрел на Попова:

– Ну, что, Степаныч, пойдем в гости?

– Ишь, бойкая какая? – удивился комкор. – А муж-то у тебя где?

– Муж мой старший лейтенант Трошкин на службе сейчас. Вот не знаю, придет ли к обеду…

– Вот так вот! – засмеялся Попов. – Муж на службе, а ты чужих мужиков зазываешь!

– Да какие ж вы чужие? – изумилась женщина. – Вы ж наши родные отцы-командиры!

– Улестила! – довольно покачал головой Коробов. – Идем, Степаныч, чуешь, как борщом-то пахнет? Снимем пробу. Посмотрим, чем тут наших командиров кормят.

– А хорошо мы их кормим! – сепетила молодайка. – Не жалуются. Вот сюда проходите. Вот тут можно и ручки помыть…

Никогда раньше Коробову не приходилось бывать в таких крошечных комнатках: три шага налево, три шага направо. На небольшом – почти вагонном столике – уместились две тарелки и кастрюля с ароматным красно-золотистым борщом.

– Может, по рюмочке примете? У меня есть! – заговорщицки предложила хозяйка.

– Ты что ж это, кума, высший комсостав спаиваешь?! – делано рассердился Попов.

– Сто лет не пей, а перед борщом хоть умри, но на чарку займи. Наливай! – распорядился Коробов.

– И то верно, – согласился Попов. – Ну, уж давай и ты тогда с нами, застрельщица!

Застрельщица и себе рюмку налила.

– За что пьем? – спросил командарм.

– А за то, чтоб войны не было! – тихо сказала женщина и осушила рюмку до дна.

На обратном пути Коробов подбросил Попова на улицу Леваневского в штаб корпуса. Прощаясь с ним, тихо сказал:

– Выводи войска из Крепости под любым предлогом. По роте, по батарее, но каждый день – в поля, на полигоны, в лагеря…

– Так у меня и так обе дивизии рассредоточены. В Крепости по батальону от полка осталось, не больше.

– И их выводи. Нечего им там делать. Пришли мне график вывода, я подпишу.

– Есть!

– Ну, бывай!

Обнялись и расстались. Навсегда.

Глава восьмая
«Эстонцы» действуют в Бресте

Заветную телеграмму привез на старом побитом велосипеде небритый дядя в темно-синей фуражке с молниями Наркомата связи. Ее принял сам Алекс. Расписался и тут же вскрыл бланк: «…Вызываю на переговорный пункт сегодня в 20 часов. Соня».

До начала действий оставалось шесть часов.

– Ну, наконец-то! – радостно вздохнул Синягин. – А то засиделись тут в гостях…

Все переоделись в военную форму НКВД. У молчаливых «эстонцев» были петлицы рядовых, Алекс сразу же стал «старшим лейтенантом» войск связи, а Синягин долго примерял перед карманным зеркальцем синеверхую фуражку с красным околышем. Проверил ребром ладони кокарду, то бишь красную звезду, по центру переносицы, сплюнул, снял фуражку, перекрестился на крест оконной рамы:

– С Богом!

Электростанция, снабжавшая Брест энергией, находилась в сорока километрах от города – в Кобрине. Добраться туда на мотоцикле можно было от силы за час. Алекс сел за руль, Синягин в коляску, а один из бойцов – рыжий – угнездился на заднем сиденье. Черноволосый «эстонец» открыл ворота двора и помахал им вслед. Синягин, придерживая на коленях полевую сумку с маленькой, но мощной миной, с любопытством разглядывал горожан. Так вот они какие – Советы. Впрочем, ничего советского в облике брестчан не было. Большей частью они были одеты в пиджаки и платья, кепи и шляпки еще с «польского часу». Не спеша, фланировали по плиточным тротуарам, наслаждаясь теплым субботним вечером. Среди них мелькали и фуражки военных, которых тоже было немало на улицах Бреста. Красноармейцы, уволенные до полуночи, держались по двое-трое, лузгали семечки, ели мороженое, зазывали девчат на танцплощадку.

Неширокая шоссейка, обсаженная по обе стороны аллеей лип, тополей и каштанов, быстро стелилась под переднее колесо мотоцикла. Благополучно проскочили Жабинку.

Алекс остановил мотоцикл у железных ворот электростанции. Все трое вошли в проходную. За оконцем сидел пожилой вохровец с красным лицом и седыми усами. Увидев военных, он привстал.

– Кто начальник караула? – строго вопросил его Алекс.

– Я начальник… – растерялся охранник. – Максим Демьянович Калещук.

– Значит так, Максим Демьянович, ввиду особого положения в приграничном районе электростанция как объект особой важности переходит под охрану НКВД. Ясно?

– Зрозумяло… А мы як же-шь?

– А вы сдавайте объект и по домам до понедельника. В понедельник ваше начальство даст вам новые объекты. Сколько людей на вахте?

– Да мы со Стефаном. Тольки Стефана я отпустил уже… – смущенно признался вохровец. – Приболел трохи.

– Ну, вот и хорошо. Передавайте товарищу капитану документы – и до понедельника свободны!

Дед засуетился, снял ремень с наганом и положил его в железный ящик, оттуда достал замызганную папку с документами – передал ее капитану. Распрощался и был таков.

Синягин пожал Алексу руку – все было сработано в самом лучшем виде. Теперь Алексу предстояло забрать оставшегося в доме второго бойца и ехать под Жабинку на линию связи. Им предстояло свалить дюжину телеграфных столбов и вырезать сотни метров проволоки. Город должен был остаться без связи и без электричества…

Синягин прошел в агрегатный зал электростанции. Здесь стоял истошный гул вращающегося металла. Латунный кожух генератора мелко сотрясался от напряженной работы – шел пик вечернего потребления электроэнергии – и точно так же била дрожь и Синягина: наконец-то пришел его час, его пик, наконец-то и он сможет сделать свой реальный вклад в дело победы над большевизмом! Он покосился на портрет Ленина, висевший над пультом: «Ну, ничего, сейчас ты слетишь оттуда, как дохлый таракан!» Дежурный инженер – тощий пожилой еврей с лицом, покрытым сетью глубоких морщин, – встревоженно поднялся навстречу капитану.

– Чем могу служить? – крикнул он, стараясь пересилить гул генератора.

– Капитан Травкин. НКВД, – сухо представился Синягин.

– Сменный инженер Лейбович.

– Товарищ сменный инженер, находились ли здесь сегодня посторонние лица?

– По-моему, никого посторонних не было, – неуверенно пожал плечами Лейбович, – только обслуживающий персонал.

– К нам поступили сведения, что на электростанции готовится диверсия.

– Ой, да не дай бог!

Втроем – вместе с пожилым электриком – они стали осматривать машинный зал.

– А это что за дверь? – толкнулся Синягин в закрытую подсобку.

– Чулан. Ветошь храним, инструменты…

– Откройте!

Пока рабочий бегал за ключами, а Лейбович осматривал пожарный щит, «капитан» открыл фидерную коробку и сунул туда «апфелькухен». «То, что надо! – одобрил он свой выбор. – Рванет фидер – станция обесточится минимум на сутки. А там…» А там ее введут в строй уже немецкие специалисты.

Тем временем открыли подсобку и, конечно же, ничего подозрительного в ней не нашли.

– Ладно! – сказал «капитан». – Будем надеяться, что предупреждение оказалось ложным. Работайте! В случае чего – позвоните мне по телефону. Запишите: 12–34.

Лейбович обрадованно кивнул и поспешил к своему пульту. Синягин посмотрел на часы: мина взорвется через тридцать минут… Он еще раз посмотрел на лысого вождя и с удовольствием представил, как портрет сметет взрывом.

* * *

Синягин шагал по привокзальной улице – к Брестскому вокзалу. Теперь он чувствовал себя намного уверенней: военная форма прикрывала его весьма надежно, как некая шапка-невидимка. Сине-красная фуражка НКВД вызывала у окружающих опасливое уважение. Вот высокий красноармеец в пилотке прошел мимо и четко козырнул. «Капитан» ответил. Но красноармейцы его не интересовали – он выискивал командиров, и желательно одиночных… Занял позицию у схода моста через привокзальные пути. Хорошее место – полутемное и почти безлюдное. Поодаль пивная будка. Возле нее два мужика набирали в бидончик пиво. Сейчас уйдут и вообще никого не останется.

Синягин прохаживался вдоль ступенек с видом человека, к которому опаздывает на свидание подруга. Он волновался, но это волнение было совсем иного рода. Душу его наполняло предощущение разгула мощной стихии, вроде землетрясения или цунами. Оно должно грянуть нынешней ночью. О нем никто здесь не подозревает. Но он-то знает – вот-вот нахлынет на город огромная огненная волна! Да что город – вся Россия будет подвергнута великому огненному очищению! Рухнет четвертьвековое иго большевизма. Это будет реванш за 20-й год. В 1918 году немцы не смогли помочь России сбросить наглых захватчиков государственной власти. Германия сама оказалась в подобной же беде. Но вот теперь свершится великая историческая справедливость: возродившаяся великая держава придет на помощь другой великой державе и это будет могучий дружеский союз на страх англо-саксам и всей мировой плутократии! Российский бык с рогами из крупповской стали сметет однажды всех своих наглых матадоров. Великая коррида начнется сегодня огненным ураганом. И он, Александр Синягин, потомок древнего дворянского рода – буревестник этого урагана. Как там у большевистского классика: «Буря! Пусть сильнее грянет буря!»

Там, дома, в берлинском пригороде Фронау, Синягин почитывал время от времени книги из Советской России. Ни одну из них он не смог осилить – претила фальшь, холопское воспевание режима. Лишь «Тихий Дон» был прочитан до конца. С его страниц веяло правдой былой жизни, да и написана книга была не на советском новоязе, а на хорошем русском языке…

О, погас свет! Фонари погасли, окна в домах – сработал «апфелькухен»! Главная часть его миссии была выполнена. Синягин поздравил себя с удачей. По такому поводу можно было выпить и кружку пива. Конечно, это жи-гу-лев-ское ни в какое сравнение не могло идти с лёвенброем, но все же слегка освежало, а главное, позволяло спокойно следить за переходным мостом. Продавщица в некогда белом фартуке, ворча по поводу внезапно отключившегося света, зажгла свечу, поставила ее в пустую пивную кружку и принялась подсчитывать дневную выручку.

Внимание – цель! По переходному мосту бежал военный с чемоданчиком. Возможно, в нем важные документы. Иначе чего ему так бежать? «Капитан» оставил недопитую кружку и двинулся к лестнице. По деревянным ступенькам схода торопливо грохотали сапоги. Лейтенант с артиллерийскими эмблемами.

– Товарищ лейтенант! Подойдите ко мне! – окликнул бегущего Синягин.

Лейтенант неохотно повиновался. Козырнул. Синягин скользнул взглядом по рукавам – нет ли золотистой звезды политсостава. Нет. Но все равно это был враг – красный командир.

– Ваши документы!

Артиллерист протянул удостоверение личности. «Капитан» небрежно перелистал его.

– Что в чемоданчике?

– Ничего особенного. Личные вещи.

– Покажите… Да не здесь! Пройдемте туда.

– А в чем дело, товарищ капитан?

– Вы что, не знаете, что с двадцати ноль-ноль в гарнизоне объявлен комендантский час?

– Да я только что с поезда. В часть опаздываю.

– Вы что – не видите, что в городе нет света? – грозно повысил голос «капитан» и зачем-то расстегнул полевую сумку. – Только что взорвали электростанцию.

Они отошли к опоре моста, где было еще темнее, чем у схода.

– Да не взрывал я электростанцию, товарищ капитан! – отшучивался лейтенант, присев у чемоданчика. Это была последняя шутка в его жизни. Острейшая финка с легким хрустом вошла под левую лопатку, и лейтенант, коротко всхлипнув, упал лицом вниз. «Капитан» обтер лезвие о подол его гимнастерки и спрятал финку в полевую сумку.

– Ну, вот и началось великое очищение… – прошептал Синягин. – Это вам за отца! Господи, милостив буди мне грешному…

Он оттащил убитого под мост – в самую темноту, забрал чемоданчик и быстро взбежал по ступенькам. Сейчас лучше всего перейти на другую сторону города. Железная дорога с ее широким привокзальным многопутьем разделяла Брест на две части: северную и более старую – южную. Синягин поспешил на южную, где располагалась Крепость и где проходила главная городская магистраль. Из старинного парка доносились звуки музыки. Несмотря на погасший свет там, на танцевальной площадке, играл духовой оркестр. «Дунайские волны» – любимый вальс отца. Это отец давал знать, что он принял сыновье отмщенье. «Надо же, – приятно удивился Синягин. – Комиссары не упразднили «царские вальсы». Он присел на скамейку – перевести дух. Положил на колени чемоданчик, но замок был заперт на ключик. Конечно, ничего не стоило взломать его финкой, но делать это на людях не стоило. Мимо проходили безмятежные парочки. Красноармейцы догуливали свои последние мирные часы. Синягин – в который раз в течение дня – ощутил свое всемогущество. Кто предупрежден, тот вооружен. А кто предупрежден да еще вооружен, да еще прикрыт «шапкой-невидимкой» – тот просто непобедим!

Это было сильное пьянящее чувство – собственной неуязвимости и безнаказанности. Сегодня и здесь я могу все, сегодня и здесь мне позволено все! Его слегка трясло от перевозбуждения. Он уже пролил первую вражескую кровь! Он уже нанес свои первые удары ненавистному врагу.

Конечно, это не очень укладывалось в рамки офицерской чести – бить противника в спину. Но ведь это бесчестный противник. Кому не известно, как коварны большевики в своих тайных расправах?! Как низко и подло похитили они генерала Кутепова! Или генерала Миллера… «Нет, с ними нужно только так, как они поступают с нами!» С этой мыслью Синягин встал и двинулся дальше в поисках новых подвигов. Сегодня день великого отмщения!

* * *

В трех километрах за Жабинкой, там, где телеграфная линия уходила в просеку перелеска, Алекс остановил мотоцикл. Он давно уже присмотрел это место. Было довольно темно. Но телеграфные столбы четко выделялись на фоне неба. Один из «эстонцев» вытащил из коляски свитую в кольцо двуручную пилу. Освобожденная сталь издала нежный певучий звук. Через минуту ее острые зубья впились в древесину столба. На все про все ушло не более четверти часа – и вот столб накренился, но не упал – завис на проводах. И только второй подпиленный столб – рухнул вместе с первым, оборвав сразу все телеграфные проволоки. Пока пилили третий столб, Алекс перекусывал монтерскими кусачками провода, свивал их в мотки и оттаскивал подальше от линии. Через час работы телеграфная линия стратегического значения Брест – Минск была вырезана на полкилометра…

* * *

Свет в Парке имени 1 Мая погас, но танцплощадку осветили с помощью луча кинопередвижки. Из будки киномеханика, где стучал мотор-генератор, направили свет на экран, повешенный на сук дерева. Это вызвало веселое замешательство среди танцующих, многие из которых, пользуясь темнотой, обнимали своих подруг слишком крепко.

Синягин насмешливо разглядывал этот «пролетарский дансинг», поставив чемоданчик на скамейку. «И они еще пытаются изображать танго! О, знали бы они, как красив этот танец, если делать правильные па! Ну, ничего, завтра немцы научат вас танцевать быстрый фокстрот!»

Глаза его остановились на стройной девушке с льняными локонами. Черное платье с овальным вырезом сидело на ней как на хорошей манекенщице. Она казалась нездешней. «Совершенно арийский тип!» – удивился Синягин и шагнул к незнакомке.

– Разрешите вас пригласить!

Девушка ответила полуулыбкой, и они вплыли в толпу танцующих. Едва «капитан» приобнял ее за талию, как ощутил сквозь шелк платья волнующий жар стана. От пышных волос шел аромат совершенно незнакомых – очень тонких и тоже волнующих духов. Он прижал девушку чуть сильнее, чем этого требовал танец, и девушка не отстранилась, почти прильнув к нему. И если бы не плотное сукно гимнастерки и портупея, он наверняка ощутил бы упругую мягкость ее груди. Он вел ее уверенно и красиво, как подобает знатоку аргентинского танго и венских вальсов. Его партнерша угадывала его движения и тут же следовала им.

– Вы хорошо танцуете! – заметил Синягин.

– Спасибо. Вы тоже ни разу не наступили мне на ногу.

О, да она еще умела иронизировать!

– Простите, а как ваше имя?

– Татьяна. Таня.

– А я Александр. Жаль, что не Евгений.

– Зато хорошо, что не Владимир.

– Пожалуй, вы правы. Не хотел бы я участи Ленского.

– Ну, она вам не грозит ни в коем случае!

– Вы уверены в этом?

– Конечно! Вы же военный, вы наверняка стреляете лучше, чем он.

– О, да! – усмехнулся польщенный Синягин. – И к тому же метаю нож.

– Какой вы опасный!

– Напротив, перед вами готовый телохранитель.

Синягин с наслаждением ощущал податливую мягкость девичьего тела. «Сегодня она будет моей – живой или мертвой! – уверил он себя. – Лучше, конечно, живой! Я возьму ее по праву победителя. Победители всегда брали женщин своих врагов. Альзо шпрах Заратустра!» Синягин с его голубыми глазами, тонким породистым носом и обходительными манерами имел у женщин успех. Сегодня же – взбудораженный шоколадом «Кола», а главное, заведенный своими боевыми успехами – он был в особом ударе. Только что пролитая кровь горячила не хуже кальвадоса. И этот жар красивого женского тела уже сводил его с ума… Толчок в плечо – и довольно сильный – вернул его в чувство. На них налетела веселая пара.

– Извините, не вписались в поворот! – улыбнулся ему парень с лейтенантскими «кубарями» на петлицах и золочеными танками. Взгляд Синягина скользнул по рукаву и наткнулся на золотистую звезду политсостава.

«Политрук! Комиссарская сволочь!» – «Капитан» едва удержался, чтобы не бросить эти слова в лицо. Однако удержался, но запомнил его в лицо и дальше не выпускал политрука из поля зрения.

– Он вас не ушиб? – осведомился он у Татьяны.