Текст книги "История альбигойцев и их времени (часть вторая)"

Автор книги: Николай Осокин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Это обещание вызвало в большинстве восторг, но в не которых зародило сомнение. К числу последних принадлежал граф Амори де Крюн. Он резко заметил, что Тулуза изобилует защитниками, что только голодом и жаждой можно принудить столицу к сдаче. За такое сомнение кардинал тут же сделал ему строгое внушение и в виде епитимьи наложил на него однодневный пост: граф был осужден на хлеб и на воду. Крюн был не из покорных и не трусливых католиков, он резко протестовал против образа действий легата.

– Никто и ничто не дает вам права лишать кого-либо наследия предков. Если бы я дома знал ваши тайные умыслы, то никогда ни я, ни мои люди не были бы здесь.

Монфор вмешался в спор. Он, со своей стороны, напомнил графу о необходимости безусловного повиновения легату.

– Этим вы покажете свою преданность Церкви, – добавил он.

Но расчеты Монфора не сбылись. Его снаряд с греческим огнем был подбит удачными выстрелами из тулузской катапульты. Большая часть прислуги, которая была при снаряде, погибла. Монфор привык к неудачам и уже не смущался их, его характер окончательно закалился. Он велел исправить машину и изобретал новые средства сжечь город. Над машиной работало множество воинов. На этом громадном орудии, а уже не на личной храбрости, основывались последние надежды Монфора. Он предчувствовал, что события принимают роковой для него характер.

– Клянусь вам, – сказал он однажды епископу Фулькону, – клянусь Святой Девой, что я или возьму Тулузу через восемь дней, или погибну при ее штурме (35).

И в Тулузе сознавали, что решительный час наступает. Повреждения, сделанные в укреплениях, быстро заделывались; строились новые. Члены капитула на своих плечах носили кирпичи и камни, необходимые для построек: дамы, девушки и дети, распевая кансоны и баллады, также принимали посильное участие в работе. На них летели камни и снаряды из лагеря крестоносцев, но все они уже привыкли к опасности. Многие из них погибали на стенах, но гражданам не приходила и мысль о возможности сдачи. Напрасно предполагать, что осажденными руководили альбигойские интересы, – большинство южных баронов, рыцарей и их воинов оставалось католиками. Они не отказывали в повиновении папе, но не забывали, что в прелатах, особенно французских, имеют непримиримых врагов; они верили, что Бог дает «мудрость, смелость, умение следовать по пути правды и средства поразить чужеземцев, которые пришли для завоевания и для того, чтобы погасить свет, уничтожить куртуазность и с нею доблести рыцарские».

Когда был созван совет для окончательных распоряжений, то в него вместе с баронами были приглашены консулы, все члены магистрата и даже многие буржуа. Здесь собравшиеся были вдохновлены речью того же доктора Бернара, к которому не раз в трудные для себя времена город обращался за советом.

– Вы идите первые на орудие Монфора, – говорил он баронам, – а мы будем следовать за вами. Или умрем вместе, или победим. Лучше честная смерть, чем позорная жизнь.

Провансальские бароны отвечали громким криком восторга. Они дали обещание биться, по обычаю предков, вместе с гражданами, так как всегда куртуазность и Тулуза были неразлучны. Решено было ночью спуститься со стел по лестницам в неприятельский лагерь, овладеть машинами Монфора и сжечь их.

Это предположение было исполнено на заре двадцать пятого июня 1218 года. В то же время, в другом направлении, со стороны Мюрэ, с целью отвлечь внимание неприятеля, также было решено произвести вылазку (36).

Лагерь крестоносцев спал крепким сном. Священники пели раннюю мессу; Монфор уже проснулся и слушал обедню. Вдруг послышались крики: «Тулуза или смерть!» Они становились громче и громче. Им стали вторить дру гие: «Монфор, Монфор!» Битва загорелась в двух противоположных местах, но главные силы тулузцев были со средоточены за палисадами, вблизи зажигательного снаряда. Здесь их позиция была почти неприступна; из-за палисадов они поражали врага меткими выстрелами и шаг за шагом подвигались вперед, намереваясь завладеть машиной. Этим отрядом командовал граф де Фуа. Не сколько далее, по той же линии, на плато Монтолье, шла отчаянная кавалерийская схватка. Не прошло и часа, как земля была покрыта трупами и окровавленными членами; закованные в железо всадники уже изнемогали от жары и усталости. В густых рядах провансальцев виднелось множество арагонских и каталонских знаков. Рога и трубы не умолкали. Сам Раймонд Тулузский руководил боем и ободрял рыцарей собственным примером. Обе стороны дрались с одинаковой храбростью, и ни одна не поддави лась. Но чему удивлялись французы, так это отсутствию своего вождя. Гораздо хуже для них шло дело около машины– спасти ее от огня не было возможности, увезти также; ее защитники были покрыты ранами.

Между тем Симон Монфор не появлялся. К нему бы послан оруженосец, он нашел его в церкви; обедня епь продолжалась, хотя крики сражавшихся и трубные звуки достигали до молящихся. Взволнованный оруженосец сообщил вождю о неблагоприятном ходе битвы и просил его скорее прибыть на место сражения. Но Монфор оставался невозмутим:

– Ты видишь, что я стою у Святых Тайн. Прежде чем уйти, я должен вкусить этот залог искупления.

Не успел он произнести этих слов, как вбежал другой вестник.

– Спешите, граф, – сказал он, – битва стала опасной. Нашим не устоять.

– Я не выйду отсюда, пока не увижу моего Искупителя, – повторил Монфор с таким же благоговейным спокойствием. Наконец Святые Дары были вынесены. Симон преклонил колена и произнес, простирая руки к небу: – Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу твоему с миром. – Он приобщился и воскликнул: – Идем, и, если надо, умрем за Него, как Он умер за нас (37).

Между тем по его приказанию со всех сторон прибывали резервные отряды, еще не участвовавшие в битве. Появление вождя во главе их придало последние силы уже расстроенным французам. Стремительно ударил Монфор на графа Тулузского; провансальцы стали отступать под прикрытие своих укреплений. Натиск свежей конницы был подобен урагану, который сметал со своего пути всех сопротивляющихся.

Тулузцы, не успевшие пробраться через мост, падали в овраги; все плато было очищено. За рыцарями спешили пилигримы со своими посохами; они думали, что крестоносцы уже ворвались в Тулузу. Действительно, Монфор рассчитывал на полное торжество. Он перестроил свои ряды.

– Еще один натиск, воины Христа, и Тулуза наша! – воскликнул он и отдал приказ овладеть укреплением.

В этот момент тулузцы успели оправиться от страха. Их пехота подбежала к своим камнеметным машинам, заняла снова палисады, виноградники и встретила нападавших градом камней и стрел.

Гюи, брат Симона, находившийся впереди, был ранен в бок стрелой. Симон поспешил к нему. Он не видел, что встал прямо под машиной, которая осыпала французов камнями. Один камень ударил ему в голову с такой силой, что пробил его шлем и почти раздробил череп (38). Вождь упал мертвый, весь черный. Два рыцаря поспешили прикрыть его лицо платком. Последним конвульсивным движением умирающий ударил себя два раза в грудь и испустил дух.

Скрыть смерть Монфора было невозможно. Лишь только его труп понесли с места боя, как между рядами французов стало распространяться страшное волнение. Нападавшие забыли, что стоят под враждебным городом, что почти достигают цели долгой борьбы, и бросились бежать, преследуемые выстрелами.

Скоро в лагере французов услышали вопли и плач. Таково было влияние этого человека на крестоносцев, что все дело всегда держалось им одним. Теперь, когда его не стало, то первое время никто и не думал о Тулузе, как будто столица была нужна ему одному. Во французском рыцарстве и в толпах пилигримов проливались слезы Зато радость и крики торжества царили между тулузцами Монфора видели, когда целили в него, – он стоял как раз под стеной; он упал, его унесли, и сомневаться в его смерти было невозможно. С понятной быстротой распро странилась такая желанная весть по всей столице. Все горожане торжествовали, что он умер. Но благородный Раймонд Тулузский, как истинный рыцарь, не выказал такой радости; он всегда чтил в Симоне твердость, спо собности, храбрость и все качества, которые приличе ствуют государю (39).

В Тулузе, где имя Монфора вызывало такой ужас, о нем сохранилась память в народной песне. Она воспеваем смерть волка, убитого в долине Монтолье. Свирепого вождя крестоносцев предание уподобило хищному зверю. Под аккомпанемент рожков народ повторяет припев: «Монфор умер; да здравствует славная Тулуза, могучий город, честь и доблесть восстанут, Монфора нет». В городе Кастельно дарри пастухи еще и теперь наигрывают этот марш в день городского праздника, как бы отгоняя тем самым страшное воспоминание.

Старший сын Симона, граф Амори, по предложению кардинала-легата был провозглашен вождем крестового ополчения. Епископ Фулькон, все французские бароны и рыцари разделяли мнение легата и обещали молодому наследнику защищать и оберегать земли, которыми владел его отец. Кастеляны и бароны принесли ему феодальную присягу. Кардинал благословил его на подвиги отца. Знали также, что папа не откажет признать его во всех отцовских правах.

Но если всякий из присутствовавших понял, что смертью Симона половина дела уже проиграна, то были в католическом мире люди, которые шли дальше и полагали, что все дело Римской Церкви посрамлено, что ересь восторжествовала со смертью Симона, который сделал Церкви столько добра благодаря своей отваге.

Святой Доминик жил тогда в монастыре. Заснув после долгого бдения, он за несколько дней до смерти Монфора видел во сне, как роскошное дерево, покрывавшее землю своими ветвями, усыпанное поющими птицами, пало вдруг от одного удара и разбило все, что укрывалось под его тенью. По словам легенды, Доминик тогда же стал предсказывать скорую кончину Симона. Но фанатичный дух его не унывал. Доминик считал себя призванным продолжать дело, за которое погиб вождь крестоносцев. Ему слышался во сне и наяву голос, взывавший как с неба: «Иди и учи».

Слабость власти Амори Монфора

Молодой Монфор считался отважным рыцарем, но никогда не выделялся военными способностями. Он был известен как человек мягкого и доброго характера, и в этом он составлял полную противоположность своему знаменитому отцу. Ему недоставало того воздействия силой духа, которое производил покойный Симон на рыцарство и на крестоносцев.

Воспитание Амори получил исключительно военное, но оно состояло лишь в физических упражнениях; постоянное наблюдение сурового отца не давало ему встать на ноги, развиться, действовать самостоятельно. Оттого он казался каким-то забитым, покорным советам других и рабом людей энергичных. Он не был способен возвыситься над событиями силой духа, подчинить их себе, и, понятно, обстоятельства нуждались не в таком человеке.

Первое известие, которое он получил с поля битвы, только приняв командование, было для него неприятным. Лагерь крестоносцев против предместья Сен-Субра подвергся нападению тулузцев уже через несколько часов после того, как штурм Монфора был отбит. Крестоносцы, напуганные известием о смерти вождя, бежали, победа восставших была легкая, поскольку рыцарей в тот момент в лагере почти не было; лагерь был взят и разграблен. Множество пленных воинов и пилигримов было приведено в Тулузу, богатые палатки со всем имуществом и оружием достались победителям.

Гордому французскому рыцарству пришлось впервые переговариваться с еретиками о выкупе пленных; тулузцы разбогатели в этот несчастный для крестоносцев день. Амори решил поправить беду решительным нападением на Тулузу. Он торжественно поклялся, что возьмет непокорную столицу и примерно накажет ее. Он торопился, чтобы не дать времени крестоносцам разойтись. Но это уже не первый штурм, громкие приготовления к которому могли бы испугать горожан. Были заготовлены повозки, наполненные доверху соломой, валежником, засохшей лозой; эти повозки подвезли к самым укреплениям и подожгли хворост в надежде, что пламя перекинется в город. Но тулузцы видели все: в то время, когда воины сделали вылазку против крестоносцев, горожане с бочками воды бросились тушить пламя и бить людей, охранявших тележки.

В той же долине Монтолье, которая пропиталась кровью французов и тулузцев, произошла новая битва, которая, по словам летописцев, превосходила кровопролитием все прежние. Кончилось тем, что крестоносцы отступили, а провансальцы вернулись в город с пленниками и добычей40. Это было месяц спустя после смерти Симона Монфора.

Постоянство неудач придало смелости искренне высказаться самому влиятельному лицу в лагере крестоносцев. Пои Монфор, один из братьев Симона, мог не бояться, что его уличат в трусости или предательстве. Он кровью не раз доказал свою преданность делу Церкви. Теперь он видел, что крестоносцы, эти «лукавые отступники», большими отрядами покидают лагерь, что счастье придало столько бодрости осажденным, что они сами начинают теснить французов. Поэтому он откровенно предложил рыцарям снять осаду и вернуться в более благоприятное время с новой армией. Амори оказал некоторое сопротивление, но многие бароны поддержали Гюи, решительно заявив, что постоянные непогоды, недостаток припасов (окрестная страна была опустошена), наконец, невозможность одолеть возрастающего численностью неприятеля, не позволяют им оставаться больше возле Тулузы и что они разойдутся по домам, несмотря ни на что (41).

Увещевания епископа и легата не помогли. Амори должен был уступить. В день Святого Иакова лагерь стал быстро сниматься, бараки и другие строения были подожжены. Унылые крестоносцы потянулись от стен города Тулузы, забрав все, что смогли; удаляясь, они зажгли Нарбоннский замок. Амори взял с собой то, что являлось самым дорогим для него, – он вез тело своего погибшего отца.

Он привез его в Каркассон, а оттуда отправил во Францию. Здесь, вблизи родового замка Монфоров, и монастыре, мирно покоится тело Симона Монфора, этого божьего бича Юга, покрывшего кровью и пеплом благословенные долины Лангедока и Прованса. Над готической гробницей сделано его горельефное изображение с сложенными руками пред алтарем. В Каркассоне, где напрасно отыскивали его могилу, Людовик Святой и его преемники заказывали ежедневные мессы на поминание души Монфора, как бы желая почтить тем самым его кровавые дела.

По прибытии в Каркассон легат стал увещевать Амори не терять бодрости духа, он предложил ему занять гарнизонами некоторые важные пункты. Тогда же епископ Фулькон был отправлен ко двору французского короля просить его прибыть в мае следующего года в Лангедок со всеми войсками, чтобы отомстить за смерть Симона Монфора. Извещая папу о несчастье, легат просил его святейшество о новой крестовой проповеди против еретиков.

Рим никогда не отчаивался в неудачах. Упорная и величавая политика пап, преследуя одну и ту же цель, не поддавалась и при более важных несчастьях. Легат действовал энергично. Он беспощадно отстранял всякую мысль о переговорах. Когда граф Сакс предложил ему помириться с Раймондом Тулузским, кардинал с волнением ответил:

– Прежде чем входить в переговоры с Тулузой, надо содрать кожу с живых тулузцев, отомстив за смерть графа Монфора (42).

Граф Сакс после этого разговора оставил войско.

Но Тулуза не думала ограничиться одной обороной, давая опомниться неприятелям, Раймонд Юный пошел следом за ним, а граф Комминг выступил в другом направлении с целью отвоевать свои владения. И тот и другой преуспели в своих целях. Граф Комминг возвратил себе все, что хотел, француз Жори, который сидел в его синьории от имени Монфора, был взят в плен и убит. А Раймонд занял Кастельнодарри, наполненный альбигойцами, и гнал перед собой мелкие французские гарнизоны.

Амори поспешно собрал свои силы и осадил Кастельнодарри, но в одной из схваток потерял брата Гюи и отступил.

К весне 1219 года Раймонд владел большей частью своих родовых синьорий и деятельно готовился к весенней борьбе. Он теперь смело мог сразиться с Амори Монфором, поскольку граф де Фуа и другие бароны разрознили и ослабили силы крестоносцев. Но Раймонд опасался вмешательства французского короля.

Его опасения оправдались. Филипп Август, всегда державшийся выжидательной политики, понял, что час его торжества приближается. Крестоносцы обессилены, фигура Монфора как независимого государя на Юге, успевшего собрать под свою руку мелкие владения, больше не пугала его. Теперь можно было, отстранив фанатиков креста, самому воспользоваться плодами их трудов, их крови. Редкий государь представлял собой такой прозаический контраст идеальным устремлениям века, как Филипп II Французский. Он в этом смысле опередил свое время. Расширение владений короны каким бы то ни было способом было его заветной целью.

Со стороны Рима напрасно было бы ожидать протеста. Гонорий III не отличался ни энергией, ни особыми дарованиями. В свою бытность кардиналом он приобрел известность как хороший финансист. Родом из римской патрицианской фамилии Сабелли, он со времени Целестина III заведовал хозяйством курии. Он привел в порядок папский бюджет и издал его в 1192 году под названием «Liber censuum Ecclesiae Romanae» (Книга имущества Римской Церкви); тогда он был еще простым каноником. Получив титул кардинала Ченчио, он стал трудиться над церемониалом римского двора (43). Папой он был избран не за особые таланты, а за угодливость конклаву и кроткий характер. Он не принес на папский престол никакой новой мысли, и для него было довольно, если бы он оказался в силах поддерживать начинания предшественников. Он видел, что Церковь на Юге погибает и что она может возродиться только при условии, что сильный французский король поднимет там свое знамя. Понятно, что последний будет действовать в личных интересах, характер Августа в Риме был хорошо известен. Но он по крайней мере подавит ересь и возвратит заблудших к истинной вере.

В ожидании вооруженного вмешательства французского короля Гонорий рассчитывал на успех убеждения. Братство проповедников, основанное Домиником, соответствовало такому назначению. За полтора года до описываемого события, когда альбигойство едва решалось поднимать голову, папа так писал приору и проповедникам святого Романа:

«Полные огня милосердия, вы распространите ту небесную благодать, которая утешит неиспорченные сердца и оживит страждущих в вере. Как добрые врачи, вы внушайте им поучение, которое предохранит от гибели и посеет между ними Слово Божие силой святого спасительного красноречия... Непобедимые воины Христовы вы смело несете щит веры и шлем спасения, не опасаясь тех, кто умерщвляют тело, великодушно обращаясь к вра гам веры со словом Божиим, проникающим глубже, чем самый острый меч. Но так как конец борьбы венчает дело и только постоянство собирает плоды всех добродетелей, то мы просим и увещеваем вашу любовь этим апостоль ским посланием во искупление ваших грехов распространять Евангелие неусыпно и во всякое время, дабы исполнить достойно долг священства. И если на этом пути вы встретите какие-либо неудачи, то не только переносите стойко, но радуйтесь и торжествуйте с Апостолом, так как удостоитесь тем выносить бесчестие за имя Иисусово. Ибо эти легкие и короткие огорчения ведут к неиссякаемому источнику славы, с которым несравнимы бедствия нашего времени» (44).

Возлагая большие надежды на Доминика, Гонорий III тогда же воздал ему и его братству особые почести и собственно для него учредил постоянный сан «магистр святых небес». Права этого сановника были обширны. Он стал папским авторитетом в богословии; он был верховным цензором сочинений, которые писались в Риме, и всех богословских трактатов; только он мог возводить в докторскую степень, и только по его указанию могли произноситься проповеди в присутствии папы. Эта должность присвоена исключительно братьям-проповедникам. Из этого факта, конечно, нельзя заключить об инквизиторском характере ордвна. Скорее подобное направление можно видеть в словах, сказанных Домиником при расставании с братьями и сестрами монастыря Прулль. Тут присутствовали окрестные прелаты, многие крестоносцы и сам Монфор. После обедни Доминик произнес слово на текст: «И есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами ради Царства Небесного» [8]8
  Евангелие от Матфея XIX, 12.


[Закрыть] ^. Расставаясь со своими братьями, Доминик говорил им о необходимости неустанной борьбы с ересью, и, обращаясь к толпе народа, в которой, как он полагал, было немало альбигойцев, он призывал их к скорому покаянию. Взывая еще раз к своим питомцам по духу, он заключил:

– Я создал ваше братство, я питал вас молоком поучения, но я возлюблю вас лишь за труды и опасности, которым вы подвергнетесь при служении. Никто из вас да не презрит этот орден благочестия, и никто да не уклонится от торжества борьбы. Не людям, а Богу вы посвящаете ваши души, вы воюете во имя творца всех. Ваша борьба такова, что тот выйдет из нее победоноснее, кто больше претерпит. Спешите, братия мои, прежде всего к стезе бессмертия (45).

Действительно, мирное создание Доминика стало облекаться воинственным характером, сообразно ходу политических событий на Юге. В дни неудач для крестоносцев Доминик как бы на себе хотел вынести дело Церкви.

В тот самый год, когда при папском дворе был учрежден особый сан для Доминика, его же именем было осенено новое, уже церковное воинствующее братство – этот орден прямо назвался воинством Иисуса Христа (ordo militiae Jesu Christi) и предназначался для создания и упрочения Северной Церкви и для борьбы с «ливонцами, варварами, русскими и другими неверными» [9]9
  Имеется в виду орден меченосцев, официально именовавшийся «Братьями Христова воинства», основанный еще в 1202 году и освященный Гонорием именем Доминика (что, впрочем, особенно не отразилось на его истории).


[Закрыть] ^. Из этого видно, как в короткое время забыли в Риме планы и расчеты Иннокентия III и его понимание дел на Востоке Европы. Ордену была присвоена белая одежда с черным крестом.

Но тем не менее основная деятельность Доминика была направлена на словесное убеждение. С этой целью он в не удачный для крестоносцев год с удивительной быстротой основывает свои монастыри. С посохом в руке, принужденный оставить Юг, где стало усиливаться влияние ерети ков, он задался мыслью учредить свои общества в столицах Запада. Три города тогда властвовали над Европой: Рим, Болонья и Париж. Рим – своим первосвященником, Болонья – своей школой права, Париж – своими профессорами В этих трех городах были основаны центры ордена. Перед отправлением в Италию Доминик располагал только шее тнадцатью проповедниками разных национальностей: двое остались в пруллианском монастыре, двое в тулузском Сен Романе, семеро, и между ними Матвей Французский, н Париже, в монастыре Святого Иакова, четверо были на значены в Испанию. С одним только Стефаном из Меца отправился Доминик в Рим и основал там монастырь и честь святого Сикста.

Через три года в Риме насчитывалось более ста братье и проповедников. Отсюда поклонники Доминика распрост ранились по Германии и Польше. Известно также, что Бо лонья, куда прибыл Доминик без всяких спутников, была долгое время главным центром ордена. Ее доминикански н монастырь стал богатейшим и многочисленнейшим; там, как известно, Доминик завещал похоронить себя.

Узнав о смерти Монфора, Доминик опять совершил путешествие в Тулузу, по обыкновению пешком, босом, с сумой на плечах, подпоясанный веревкой. Обувь он надевал, только входя в города и селения. Оба монасты ря, пруллианский и Святого Романа, он нашел в совер шенной безопасности благодаря надзору духовенства, а не епископа, как полагают биографы Доминика; известно, что Фулькон был в лагере крестоносцев и что ему, как изгнаннику, нельзя было показываться в Тулузе. Если такому неукротимому проповеднику, каков был Доминик, можно было свободно проживать в Тулузе зимой 1218 года, во время торжества патриотической и альбигойской партии, то можно судить, как слабела пропаганда ереси и с ней численность сектантов. Но тем не менее Доминик весьма недолго прожил в Тулузе. В конце того же 1218 года мы встречаем его уже в Испании, где он основал столь прославившиеся впоследствии своим диким фанатизмом монастыри в Сеговии и Мадриде. Оттуда он предпринял странствие в Париж. Здесь его не мог не обрадовать быстрый рост монастыря якобитов.

Пребывание в Париже знаменитого подвижника, наполнившего Запад славой своей жизни, оказало влияние на политику французского короля. В Париже Доминик выбрал нескольких учеников для проповеди и тем положил основание прочим монастырям во Франции. Кто пошел в Реймс, кто в Мец, в Пуатье, в Орлеан. Тулузец Петр Челлани был отправлен в Лимож. Узнав о поражении Амори Монфора, Доминик не решился возвращаться в Италию через Тулузу. Вероятно, альбигойцы стали смущать и тревожить его. Обратное путешествие его в Италию с немногими спутниками было продолжительно; погода была холодная и сырая, он шел около полугода, питаясь милостыней и останавливаясь на ночлег в монастырях или чаще под открытым небом. Он спал не раздеваясь, острые камни и скалы язвили до крови его ноги, реки и ручьи странники переходили вброд. Больной Доминик не позволял себе вкушать мяса и питался всю тяжелую дорогу кореньями и плодами. За всякое подаяние странники благодарили с умилением, становясь на колена.

Враг всякой собственности и роскоши, Доминик, придя в Болонью, с негодованием узнал о том, что тамошнему монастырю подарены большие земли. Он собственными руками разорвал дарственный документ. Даже в церквях он не терпел богатого убранства и не допускал ни серебряных, ни золотых сосудов. В то время, когда западная Европа покрывалась сетью его монастырей, нельзя было предполагать, что орден радикально изменит свой характер и назначение, почти тотчас после смерти своего знаменитого основателя. Ересь могла бы быть побеждена одним примером самоотвержения сподвижников Доминика без костров и тюрем инквизиции. Из болонского монастыря Доминик наблюдал с напряженным участием за ходом дел в Лангедоке, куда влекло его все, что еще только привязывало к жизни.

Но историческое значение альбигойства носило не один только церковный характер. Если для Доминика оно представлялось заблуждением, которое следует уничтожить примером и убеждением, то, для французского короля оно являлось не чем иным, как средством выгодно увеличить в благоприятный момент владения короны...

Филипп Август, не желая принимать непосредственного участия в походе на еретиков, не препятствовал попытать счастья своему сыну. Но, по обыкновению, он вое пользовался сбором доли доходов с церковных имущестк, разрешенным папой. Король и его сын принц Луи уже получили папские послания от тринадцатого августа 1218 года. в которых Гонорий III убеждал их поднять крест на альбигойцев. Он обещал полное отпущение грехов принцу и всем тем, кто примет участие в походе (46).

Напрасно Раймонд VI употреблял все усилия, чтобы остановить поход и уничтожить королевскую инвеституру на имя Монфора. С ним даже не вступали в переговоры, как видно из папского послания от пятнадцатого мая 1219 года.

До Парижа доходили слухи, что провансальцы действительно становятся опасными. Вильгельм Красивый, принц оранский, друг Монфора, отправился в поход на Авиньон, который признал власть Раймонда Тулузского. Вильгельму не посчастливилось – он был разбит и взят в плен: с него живого авиньонцы содрали кожу, а тело изрубили и куски. Соседняя раса, видимо, питала самые ненавистные чувства к французам. Кроме того, сам французский принп хотел попытать военного счастья. Под знамена Людовика с разрешения короля собрались графы Бретонский и Сен Поль, архиепископ Оша, двадцать французских епископов, тридцать три барона, шестьдесят рыцарей и десять тысяч стрелков, кроме того, было, может быть, столько же копейщиков и разного сброда, шедшего будто бы с благочестивой целью. Летописец насчитывает в этой армии двадцать пять тысяч человек (47), но строевой силы было наполовину меньше. Людовик направился через Аквитанию Дорогой он отнял у англичан Ла-Рошель. В Аженуа под стенами замка Марманд, он соединился с Амори Монфором Здесь крепко засели альбигойские бароны, поджидая помощь от молодого Раймонда.

Один Амори со своим ничтожным отрядом долго бы возился с этой крепостью, но огромная королевская армия быстро решила дело: наружные укрепления были взяты в первый же день. Ночью осажденные вошли в переговоры и просили сохранения жизни и имущества. Но прими отверг эти условия, требуя безусловной сдачи и грозя истреблением города. Осажденные принуждены были согласиться. С поникшими головами, под стражей явились провансальские пленники перед богатой ставкой королевского сына. Их положение было весьма неловкое. Надо заметить, что незадолго перед тем Амори узнал, что под Басьежем, после поражения французов, Раймонд Юный распорядился повесить одного из пленных, барона Сегюрэ, а других держит в Нарбоннском замке (48). Об этом событии папа извещал всю Европу особыми посланиями, взывая к мести. На такой же виселице могли оказаться и провансальцы: граф Сентул и его товарищи.

Интересно проследить по свидетельствам современников эту первую сцену встречи северян и южан после победы. Пленные увидели принца во всем блеске. Он сидел на шелковых подушках и играл своей золотой перчаткой. Вокруг него находились бароны и прелаты. Епископ Сента прервал молчание, обращаясь к принцу. Именем Церкви, которой его христианнейший отец считался покровителем, он просил его немедленно повесить еретиков без всякого суда.

– Марманд наполнен еретиками, их также следует истребить огнем и мечом, – взывал епископ. – Они вдвойне преступники – и против Церкви, и против своего государя Амори, и потому их следует всех предать позорной смерти.

Эта кровожадная речь вызвала резкий протест со стороны графа Сен-Поля:

– Вы говорите слишком резко, государь епископ. Если принц поступит согласно вашему совету, то Франция будет навсегда обесчещена.

Его поддержал граф Бретонский. Людовику, видимо, хотелось поступить, как следует верному крестоносцу, и оправдать на первых же порах ожидания папы.

– Я, господа, послан сюда Церковью, потому не могу забывать ее. Этот граф боролся с Церковью, как и сам Раймонд Тулузский; пусть же она поступит с ним, как и со всеми отступниками.

Но архиепископ Оша, старший из прелатов в свите принца, остановил юного воина.

– Государь, – прервал он, – граф Тулузский не еретик и не преступник. Напротив, было время, когда он сражался в рядах воинов Христа. Точно так же мы не имеем доказательств в отступничестве пленников. Если отпустить их, то они будут верными христианами. Не надо забывать, что в руках тулузцев – Фуко и другие знаменитые бароны, если вы умертвите пленников, то Господь попустит великое зло. Тогда граф Тулузский велит перевешать всех своих пленников.