Текст книги "Мертвое озеро"

Автор книги: Николай Некрасов

Соавторы: Авдотья Панаева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 56 страниц)

Он подал листок Ивану Софронычу, а сам принялся глубокомысленно читать афишу, потом пошевелил и листы газет, сохраняя важную осанку человека занятого и вникающего; пока он читал, у него несколько раз гасла сигара, и по знаку его негр подавал ему каждый раз горящую спичку.

Наконец около двенадцати часов раздался звонок из внутренних комнат. Иван Софроныч вздрогнул и вскочил, как потрясенный электрическим ударом; но Петр встал спокойно и медленно и, собирая газеты, сказал:

– – Рано сегодня! Станет спрашивать, что в газетах… а я и не успел прочесть.– Что в вашей? – спросил он, взяв листок у Ивана Софроныча.

– – Да ничего,– отвечал Иван Софроныч.– Всё такой вздор пишут.

– – Да о чем?

– – Да всё погоду бранят: говорят, что нехороша; да лавку Бакалейщикова хвалят: говорят, очень хороша.

– – Славная газета! – сказал Петр.– Хоть никогда не читай, а как спросит, что в ней – говори: ничего, либо: лавку хвалят,– никогда не ошибешься…

– – Да, конечно,– заметил Иван Софроныч,– для вашего брата – лакейства,– выходит, хороша, а господам, я думаю, скучно: совсем читать нечего в ней!

– – Нет, и им нравится; вот мой барин, прошлого году, два месяца, не поверите, чем занимался: как только тут похвалят балыки ли, семгу, устрицы, вино ли,– он тотчас посылает купить…

– – И что же? – спросил Иван Софроныч.

– – Да всякий раз выбрасывали!

Иван Софроныч искоса посмотрел на газету, которая была предметом разговора.

– – Зачем же покупать? – сказал он.

– – Да уж я пробовал спрашивать. Я, говорит, хочу убедиться, точно ли всё то никуда не годится, что здесь хвалят.

– – Ну?

– – Ну и уверился. Теперь и название ей свое дал… как бишь? да! "Опытный предостерегатель"! А вынеси-ка, говорит, "Опытного предостерегателя" в прихожую… право! так всегда и называет ее!

Звонок раздался во второй раз.

– – Ну, с богом, Петруша! – сказал Иван Софроныч.– Так доложи ему, голубчику, что, дескать, управляющий вашей милости, Иван Софроныч Понизовкин, прибыл из Софоновки с отчетом и оброчными суммами и желает представиться.

Петр ушел, а Иван Софроныч начал приводить в порядок перед зеркалом свою физиономию, ожидая, что его сейчас позовут. Но Петр воротился и выразительно произнес:

– – Отказано!

– – Что так? – сказал удивленный Иван Софроныч.– Да отчего же?

– – Не в духе,– лаконически отвечал камердинер.– Сначала не понял даже,– прибавил он.– Какой, говорит, Понизовкин?.. Управляющий, говорю, что в Софоновку изволили послать. А! – говорит. Ну, пусть в другое время придет – теперь не время заниматься такими мелочами!

– – Мелочами? так и сказал, Петруша?

– – Так и сказал: мелочами!

– – Да какие же тут мелочи? Сам ты посуди, Петруша,– возразил Иван Софроныч, горячась, как будто перед ним стоял сам владелец имения,– полторы тысячи душ, фабрика бумажная, два года никаких доходов не собирали; всё привел в порядок, долги уплатил, фабрику увеличил; до двадцати пяти тысяч будет давать; сенокосы какие; а земля, земля-матушка! да только живи да благословляй бога… и, слышишь ты: всё мелочи!!! Да что же у него не мелочи, скажи, Петруша?

– – Так, Иван Софроныч, да, понимаете: не оттого, а уж такой карактер – месяц весел, и год целый весел, да вдруг как схватит его сплин… оно, понимаете, по-французски так называется, а по-нашему выходит – вроде черной немочи,– так день, два, неделю иной раз лежит, ничего не говорит, никого не велит пускать… почти в рот крохи не берет; разве вдруг спросит бутылку клеко,– выпьет и опять ляжет и еще сердитее смотрит…

– – Так! – сказал Иван Софроныч. – Да отчего же такая болезнь происходит?

– – А господь знает! Случается, приволокнется – ну, неудачи, что ли? Вот и слег… либо дуэль какая…

– – Дуэль! – с ужасом воскликнул Понизовкин.– Разве он и дуэли имеет?

Камердинер захохотал.

– – А то небось нет? Да как мы за границей жили, так, верите ли, месяца не проходило, чтоб не было дуэли. Бывало, придет домой и говорит: собирайся, через час едем! Уж и знаю – значит, недаром! И всё, понимаете, одна выходит притчина…

Петр лукаво усмехнулся и подмигнул.

– – Господи боже мой! – произнес Иван Софроныч.– Да как он еще жив остался!

– – Да ему всё нипочем. Раз десять ранен был – мигом поправится и марш опять дальше. Да то ли еще? Семнадцать раз ногу ломал – срастется, и пошел опять, словно ни в чем не бывало!

– – Подлинно чудно! – сказал Иван Софроныч.– Ну, и теперь, стало, что-нибудь такое?– спросил он.

– – Нет, дуэли не было. А вот что: сказать правду, так я знаю притчину.

– – Что такое? – с живостью спросил Иван Софроныч.

– – Боюсь! не любит, когда я о нем рассказываю.

– – Ну да я никому, а может, пособить сумею.

– – Вряд ли; дело-то, видите, такое…

– – А что?

– – Да уж сказать разве: попроигрался!

– – Проигрался!

– – Да. И денег у нас совсем нет,– чем платить?

– – Ну, еще не беда. Я привез деньги – расплатится. А много проиграл, слышно?

– – Да тысяч сто, должно быть.

– – Сто тысяч! – воскликнул с ужасом Иван Софроныч.– Ну, не будет столько. Да как же его, сердечного, угораздило? Ведь большая сумма, большая сумма сто тысяч!

Раздался звонок.

– – Ну, прощайте, Иван Софроныч! заходите!

Камердинер ушел к барину, а Иван Софроныч спустился с лестницы и, медленно пробираясь по тротуару, предался соболезнованию о проигрыше Тавровского. Иван Софроныч был так устроен природою, что чужое горе часто трогало его больше собственного, а если он кому-нибудь служил, то уж предавался ему душой и телом. Поэтому проигрыш Тавровского сильно озадачил его, и старик изыскивал в голове своей способы, как бы помочь беде. Ничего, однако ж, придумать он не мог. Тоска напала на него страшная, и он не знал, что делать. Не получив аудиенции у Тавровского, Иван Софроныч вздумал наконец навестить двух его родственников, которых имения находились поблизости имений Тавровского. Ивану Софронычу поручено было собрать и привезти в Петербург сведения о состоянии их. Здесь было больше удачи; старый князь, двоюродный дядя Тавровского, тотчас принял Ивана Софроныча и посадил; но тут ждал бедного старика новый удар. Между разговором князь спросил:

– – А что Павел Сергеич? Видели его?

– – Сейчас был у них, но не видал: сегодня не принимают.

– – Бедный Павел Сергеич! – заметил князь.– Ему не до того: проигрался!

– – Слышал, слышал, ваше сиятельство! – отвечал Иван Софроныч.– Скажите, какое несчастие! и, говорят, значительную сумму проиграл – тысяч сто!

– – Сто тысяч! (князь усмехнулся). Хорошо, если б только сто тысяч! Да сто тысяч было еще на прошлой неделе, а теперь, говорят, уж полтораста с лишком.

– – Полтораста тысяч! – воскликнул с неподдельным ужасом Иван Софроныч.– Нет, вы изволите шутить, ваша сиятельство!

И он долго не хотел верить.

Понурив голову, сошел Иван Софроныч с лестницы и отправился к другому родственнику. Там опять разговор зашел о Тавровском и его проигрыше, и сердце бедного старика было поражено новым ужасом: родственник объявил, что знает наверное, будто Тавровский в течение прошлой недели и в начале нынешней проиграл с лишком двести тысяч!

Не в духе воротился домой Иван Софроныч.

Глава XLIX

Торжество Ивана Софроныча

Целую ночь Иван Софроныч думал о проигрыше Тавровского и о том, каким бы образом поправить дело. Много передумал он, часто и глубоко вздыхал, пока наступил одиннадцатый час. Тогда Иван Софроныч оделся и через полчаса снова звонил у квартиры Тавровского. Тавровский принял его, но всё еще был не в духе; лежа на диване лицом к стене, выслушал он донесения Ивана Софроныча о состоянии села Софоновки и о различных мерах благоустройства, предпринятых им, и остался совершенно равнодушен, как будто дело шло о чужом имении. Иван Софроныч не терял духа, рассчитывая на статью о доходах, которые удалось ему значительно увеличить. Но когда и статья о доходах прошла без малейшего признака участия и одобрения со стороны Тавровского, Иван Софроныч потерялся. Минут десять стоял он, не говоря ни слова. Тавровский тоже молчал, погруженный в свои мысли.

– – Что еще? – наконец спросил последний, очевидно с целью прекратить аудиенцию.

– – Ведомость о состоянии Софоновки и находящейся при оном селе фабрики. Тож приходо-расходная ведомость,– проговорил Иван Софроныч унылым голосом.

– – Потрудитесь положить,– сказал Тавровский, не поворачивая головы и указывая рукой на столик подле себя.

Иван Софроныч положил и прибавил тем же плачевным голосом:

– – Деньги сорок две тысячи пятьсот восемьдесят четыре рубля шестьдесят семь копеек ассигнациями.

– – И деньги тут положите.

Иван Софроныч расстегнул сюртук, вынул из жилетного кармана ножичек и, распоров боковой карман сюртука, зашитый для предосторожности, достал полновесный бумажник и начал укладывать стол пачками ассигнаций, предварительно пересчитывая каждую; потом он таким же порядком распорол левый карман своих рейтуз и достал оттуда несколько свертков, в которых оказалось золото; разложив их симметрически по кучкам, Иван Софроныч дополнил сумму серебром и медью, достав то и другое из особых кошельков, хранившихся в разных карманах его одеяния. Исполнив всю эту работу, которая продолжалась довольно долго и во время которой Иван Софроныч по временам искоса поглядывал на Тавровского, старик сказал:

– – Изволите пересчитать?

– – Не нужно: я вам верю,– сказал Тавровский.– Вы честный человек и хороший управляющий! – прибавил он, сделав движение головой, подобное поклону.

Иван Софроныч понял, что он только из деликатности не прибавил: "Идите", но не трогался с места. Ему смертельно жаль было Тавровского. "Как мучится, как убивается, сердечный!" – думал Иван Софроныч, и, нет сомнения, честный старик готов был бог знает чем пожертвовать, лишь бы возвратить ему спокойствие и веселость. Иван Софроныч стоял понурив голову. Молчание продолжалось несколько минут.

– – Да, – сказал Тавровский, как будто только заметив, что Иван Софроныч еще не ушел,– сколько вы привезли денег – сорок тысяч с чем?

– – Сорок две тысячи пятьсот восемьдесят четыре рубля шестьдесят семь копеек,– поспешно сказал Иван Софроныч.

– – Так сорок тысяч оставьте, а остальные возьмите в награду за ваше усердие и честность.

Слезы подступили к сердцу управляющего.

– – Не того жду я,– сказал он.– Я много доволен вашей милостию, а если позволите старику слово сказать…

– – В другое время, Иван Софроныч,– благосклонно отвечал Тавровский.

– – Нет уж, теперь, батюшка, теперь, коли милость будет! – воскликнул Иван Софроныч, приближаясь к Тавровскому, и продолжал с возрастающим жаром: – Сердце болит, глядя, как вы убиваться изволите,– а из чего? Ведь уж, осмелюсь доложить, дело сделано; горевать поздно, а лучше подумать, как пособить горю.

– – Какому горю? – равнодушно спросил Тавровский.

– – А как же, батюшка, я ведь знаю. Не рассердитесь глупому слову старика: попроиграться изволили, слышно?

– – Кто вам сказал? – спросил Тавровский, всё еще не приподнимаясь с дивана и не поворачивая головы, но уже несколько живее.

– – Как же, батюшка? Мне и князь Горбатов говорил, и Александр Екимыч говорил.

– – Что ж они говорили?

– – Да князь сказал, что полтораста тысяч изволили проиграть, а Александр Екимыч так божились, будто даже двести!

– – Так лгут же они оба! – резко воскликнул Тавровский, вскакивая с дивана и останавливаясь перед Иваном Софронычем.– Не полтораста и не двести тысяч, а триста пятьдесят!

– – Как, вы изволили проиграть триста пятьдесят тысяч?

– – Да, и через неделю должен заплатить.

– – Через неделю?

– – Я дал честное слово.

– – Изволили дать честное слово, так, конечно, следует заплатить через неделю. Да как справиться? Много недостает еще?

– – Да полчаса тому назад,– отвечал, улыбаясь, Тавровский,– недоставало ровно трехсот пятидесяти тысяч, а теперь недостает немного меньше.

Иван Софроныч подивился и отчасти огорчился, что Тавровский может шутить в таких обстоятельствах и таким делом.

– – Как же вы думаете быть? – спросил он.

– – Продадим или отдадим Софоново,– отвечал равнодушно Тавровский.

– – Как, Софоново продавать? – воскликнул с необыкновенным жаром Иван Софроныч.– Нет уж, извините! Софоново продать невозможно!

– – Отчего же?

– – Да оттого… оттого, что я… что я… я не позволю… не допущу!

Тавровский посмотрел на него с удивлением. Глаза старика блистали, лицо горело; весь он был полон страстного одушевления.

– – Что вы хотите сказать? – спросил Тавровский.

– – Продать Софоново?! – воскликнул Иван Софроныч.– Софоново продать! Павел Сергеич! осмелюсь спросить: изволили вы бывать в Софонове?

– – Раз был.

– – Что же?

– – Ничего, вид недурен.

– – А земля, земля?

– – И земля, говорят, хорошая.

– – Говорят, хорошая! – повторил Иван Софроныч с досадой.– Говорят! Не хорошая, а клад, сокровище! Положишь труда крупицу, а она, матушка, воздаст четвертями да целыми закромами! Что хлеба родится, какого хочешь: пшеницы ли, ржи, ячменю, гречихи! Какие сенокосы! а рыбные угодья? Да если б ваша милость и с тетушкой-княгиней и со всеми родичами изволили жить там, так во весь круглый год ниже единой плотицы прикупить не приведется! А лес, лес какой? и на самом Днепре-голубчике! Я думаю, три века растет, если не больше; есть такие деревищи, что сто богатырей во сто дней с места не сдвинут; выдолби, проруби окна, и дом готов… А мельницы какие у нас? а фабрика?… И такое сокровище продать… продать? – повторял Иван Софроныч нетвердым голосом, и Тавровский не без удивления заметил слезу, покатившуюся по разгоревшейся его щеке,– Да зачем же изволили и посылать туда старика? – заключил Понизовкин плачущим голосом.

– – Что делать, любезный мой Иван Софроныч! – сказал Тавровский.– Во всяком случае вы можете быть уверены, что место управляющего в другом моем имении, куда я сам ездил, будет ваше.

– – Батюшка Павел Сергеич, что вы изволили подумать? Вы мало еще изволите знать старика! Видит бог, вас берегу. Софоновка – клад, золотое дно; помяните мое слово, через пять лет она будет давать двести тысяч доходу, и продавать ее не следует!

– – Я бы рад, да как же быть?

– – Да уж как хотите, а не извольте продавать.

– – А вот если отыграюсь,– с улыбкой отвечал Тавровский,– так не продам.

– – Отыграетесь? В самом деле,– воскликнул с живостью Иван Софроныч,– ведь можно еще отыграться? Так чего и торопиться продажей!

– – Можно и отыграться, Иван Софроныч, а можно и еще проиграть,– заметил Тавровский.

– – Да! – сказал, спохватившись, старик и, подумав, спросил Тавровского: – А вы хорошо изволите играть?

– – То есть счастливо ли? – отвечал Тавровский.– А бог знает! Нужно, однако ж, признаться, что в первый раз играю в такой степени несчастливо. В последнее время в Баден-Бадеие я был в выигрыше до полутора миллиона.

– – Да, видно, проиграли опять? – спросил Иван Софроныч.

– – Нет, прожил… в один месяц,– прибавил Тавровский с улыбкой.– А часть, правда, и проиграл. С той поры я долго не играл и вот теперь плачусь за тогдашний выигрыш.

– – А кто у вас выиграл нынче? – спросил Иван Софроныч.

– – Брусилов.

– – Не знавал,– заметил Иван Софроныч.– Честный человек?

– – То и убийственно, что честнейший и совсем играть не умеет. Он страшно богат,– играет, как и я же, потому что скуууу-чно… – Тавровский произнес последнее слово протяжно, зевнул и потом прибавил:– Он обещал быть у меня сегодня вечером; посмотрим, может быть, и отыграюсь.

– – Не рассердитесь,– сказал Иван Софроныч.

– – Что прикажете?

– – Позвольте мне ужо прийти посмотреть.

Тавровский рассмеялся.

– – Хорошо, приходите; только берегитесь, Иван Софроныч!

– – Я играть не буду,– сказал старик,– а так, полюбопытствовать.

– – Ну, не ручайтесь! А кстати: возьмите же свои деньги!

Уже без всяких отговорок Иван Софроныч взял назначенные ему Тавровским две тысячи пятьсот восемьдесят четыре рубля шестьдесят семь копеек и уложил в карман. Затем он откланялся и удалился. А Тавровский принялся зевать, зевать бесконечно.

С того времени как мы расстались с Тавровским, в нем произошла значительная перемена. Отложив свою свадьбу, по настоянию Натальи Кирилловны, на неопределенное время и поселившись в Петербурге, он скоро предался снова своему прежнему образу жизни. Благодатное впечатление кроткого, простого, как сама природа, существа, которое научило его сердце биться давно пережитыми юношескими ощущениями и находить радости в тихой деревенской жизни с природой, книгами и любовью, изгладилось в нем довольно скоро. Сначала его интересовали письма Любы, и он охотно и аккуратно отвечал ей,– потом стал писать реже. Письма его делались всё короче. Люба, как бы почувствовав перемену в нем, тоже стала писать не так часто, и наконец всё прошедшее начало представляться Тавровскому в смутном тумане. И кончил он тем, что начал вести самую рассеянную и пустую жизнь и наконец, как мы уже знаем, проигрался. Как ни был значителен его проигрыш, ему, однако ж, жаль было не денег. В нем жила безотчетная, но неотразимая уверенность в свое счастье, и ему даже и в голову не приходило, что он может лишиться состояния. Но его бесило торжество соперника. Он не привык уступать никому ни в чем. Страсть к игре не была в нем постоянною страстию; но когда она приходила к нему, он предавался ей исключительно и необузданно. Все другие желания и страсти умирали. Он жил только, когда играл, а остальное время лежал, зевал, хандрил, никого не принимал и ни к кому не ездил. В таком именно кризисе находился он, когда Иван Софроныч прибыл к нему с отчетами. Кризис продолжался уже вторую неделю и, по замечанию камердинера, должен был скоро кончиться. Петр замечал, что у его барина такие кризисы никогда не продолжаются более двух недель.

Наступил вечер. В десять часов явился Иван Софроныч и смиренно поместился в уголку ярко освещенной залы Тавровского. В половине одиннадцатого прибыл господин Брусилов.

Многие заметили, что судьба посылает счастье именно тем, кто всего менее в нем нуждается. Кто всего чаще выигрывает лотерейные выигрыши: кареты, серебряные сервизы и участки земли и всё сколько-нибудь ценное?.. богачи, люди, имеющие сами миллионы, разъезжающие в отличных экипажах, кушающие с дорогих сервизов, имеющие богатые дачи! Кому везет в картах? опять всего чаще тем же богачам! Нужны ли еще примеры? нужны ли доказательства? Каждый в собственной жизни, вероятно, встречал их довольно.

Господин Брусилов принадлежал именно к числу таких счастливцев. Так как в нашем рассказе принадлежит ему незначительная роль, то мы не коснемся ни его характера, ни общественного положения и скажем только несколько необходимых слов. Отец оставил ему миллион; в то время господину Брусилову едва минуло совершеннолетие; в тридцать лет он женился и взял за женой тоже до миллиона, в течение пяти следующих лет имел несчастие потерять нескольких родственников, и к тридцати пяти годам состояние его удвоилось. Одним словом, к сорока годам он был одним из богатейших людей в Петербурге. Господин Брусилов никогда не вызывался играть, но, если ему предлагали, не отказывался, и никто еще не помнит, чтоб он проиграл значительный куш, но все готовы рассказать множество случаев, в которых были свидетелями его огромных выигрышей, причем непременно прибавят, что он безмерно и непроходимо глуп,– обстоятельство, которое можно объяснить завистью. Как бы то ни было, Тавровский любил играть с Брусиловым, и действительно, с ним было приятно играть: ни тени торжества и радости при выигрыше – судорожной радости, которую так отвратительно иногда бывает видеть (не одним проигрывающим) в некоторых слабонервных любимцах счастия; ни малейшего упадка духа при перемене счастья,– напротив, чем значительнее проигрыш, тем приятнее улыбка, тем вежливее слово, тем веселее шутка играющего! Отчаянье, вскрикиванье, рванье волос и карт – такие явления были совершенно вне характера Брусилова; людям, обнаруживающим что-нибудь подобное, он советовал купить мешок орехов и перенести игорный стол в детскую, если был с ними короток; а если был мало знаком, то вежливо спрашивал их фамилии и переставал играть. На другой день эти фамилии стояли в его записной книге в числе лиц, с которыми не должно играть.

Тавровский сам представлял в игре образец силы характера и уменья владеть собой; он знал по опыту, как трудно иногда сохранить наружное хладнокровие, и потому не мог не уважать твердости Брусилова. Но Брусилов имел перед ним огромное преимущество: он играл несравненно счастливее, а при счастии легче владел собой.

Приехав к Тавровскому с тем, чтоб дать ему так называемый "реванш", Брусилов объявил, что не может оставаться долее двенадцати часов, потому что должен ехать на бал. (Он был во фраке и белых перчатках.) Игра началась немедленно.

Тавровскому не было счастья. Он разделил деньги, привезенные Иваном Софронычем, пополам и думал играть ими два вечера. Но через полчаса двадцати тысяч как не бывало, и Тавровский принялся за остальные. Иван Софроныч принимал судорожное участие в игре, сопровождал глазами каждую карту и не раз вскрикивал, когда Тавровский проигрывал большой куш. Но страдательное участие его не приносило пользы Тавровскому. Видя лихорадочное состояние Ивана Софроныча, Брусилов шутя замечал Тавровскому:

– – Ваш почтенный управляющий принимает такое горячее участие в игре, что, право, я хочу проиграть, чтоб сделать ему удовольствие.

– – Покорнейше вас благодарю! – воскликнул Иван Софроныч.– Не осудите старика!

– – Немудрено, – отвечал Тавровский. – Ему очень нравится имение, которым я хочу заплатить вам мой проигрыш!

– – А хорошее имение? – спросил Брусилов у Ивана Софроныча.

– – Нет,– отвечал Иван Софроныч, начиная хитрить.– Много денег нужно положить, чтоб привести его в настоящее положение.

Тавровский невольно улыбнулся.

– – Ничего, Иван Софроныч, не унывайте! – сказал Тавровский.– Вот если Матвей Александрыч даст мне шесть карт, так Софоновка останется еще за нами! – И он поставил карту, написал под ней куш и сказал:– Темная!

Иван Софроныч не выдержал и заглянул под карту. Лицо его покрылось смертельной бледностью: под картой стояла цифра, равнявшаяся всей сумме, остававшейся еще у Тавровского.

Пробило половина двенадцатого.

– – Что, видно, решительная? – сказал Брусилов, увидав испуганное лицо управляющего.– И прекрасно! Мне скоро пора.

Брусилов дал четыре карты Тавровскому; но пятая была убита.

Тавровский поставил тот же куш. Брусилов убил его сразу.

– – Баста! – сказал Тавровский. – Сегодня довольно!

– – В самую пору,– заметил Брусилов и, сосчитав деньги, положил их в карман. Потом он встал, натянул перчатки и стал прощаться.

Иван Софроныч сидел как обваренный кипятком. Он машинально следил за движениями Брусилова, наконец расстегнул сюртук, достал бумажник и, вынув оттуда пачку ассигнаций, сказал умоляющим голосом:

– – Батюшка Матвей Александрыч! не осудите старика, о чем попрошу вас. Вы изволили выиграть всё у моего барина; вот у меня наберется тысячи две, а может и побольше: не откажите пометать еще!

– – Вы хотите играть? – с улыбкой сказал Брусилов, возвращаясь к столу.

– – Хочется попробовать счастья; не погнушайтесь: конечно, я человек простой…

– – Помилуйте,– прервал Брусилов. – Очень рад; готов в другой раз сколько вам угодно. Но вы знаете, что я должен ехать.

– – Что вам стоит – долго ли взять две тысячи? – возразил Иван Софроныч.– Вы были так добры, что изволили давеча сказать, что проиграть готовы, чтоб потешить старика. Так хоть не откажитесь сыграть!

Голос Ивана Софроныча был так убедителен, что Брусилов, подумав немного, сказал:

– – Ну извольте, для вас, одну талию.

Не садясь и не снимая перчаток, он взял карты и приготовился метать.

Иван Софроныч выдернул наудачу карту и поставил две тысячи пятьсот восемьдесят четыре рубля шестьдесят семь копеек – ровно всё, что подарил ему утром Тавровский.

– – Если вы проиграете, я вам возвращу,– сказал ему удивленный Тавровский.

– – Дана,– в то же время сказал Брусилов.

Иван Софроныч, как будто движимый вдохновением, быстро выдернул и загнул другую карту. И та была ему дана. Тавровский пособил своему управляющему загнуть третью карту, которая также была дана.

Иван Софроныч торжественно крякнул. Брусилов снял перчатки, но всё еще не садился.

– – А много ли имею? – спросил Иван Софроныч, рассчитывая.

– – Вы имеете теперь семь кушей от двух тысяч пятисот рублей,– сказал Тавровский.– Ставьте на пятнадцать кушей!

– – Девятнадцать тысяч девяносто два рубля тридцать четыре копейки,– сосчитал Иван Софроныч.– Ну-с, теперь и вам можно играть,– сказал он, подвигая карты к Тавровскому.

– – Нет, Иван Софроныч! что чужими деньгами играть! да и надоело! гораздо интересней смотреть, особенно вашу игру.

– – Куда мне? я и играть не умею! – возразил Иван Софроныч.

– – Поскорее, господа,– нетерпеливо сказал Брусилов,– последняя талия.

– – Я вас поучу. Ну, Иван Софроныч!

И Тавровский загнул карту на 15 кушей.

– – Не та! – сказал Иван Софроныч с каким-то судорожным испугом.– Вот!

И он вытащил другую карту и бросил ее к Тавровскому.

Тавровский загнул ее и с любопытством ждал талии, держа в руках свою карту, забракованную Иваном Софронычем: его интересовало, что она скажет.

Эта карта (девятка) была убита по второму абцугу, причем Иван Софроныч вскрикнул: так напугала его близкая возможность разом всё снова проиграть; а между тем судьба собственной его карты была еще неизвестна.

– – Будет дана! – сказал Брусилов спокойно.

И точно, прокинув еще несколько карт, он дал ее.

– – Да вы чудеса делаете, Иван Софроныч! – сказал Тавровский.– Вы в пять минут отыграли весь мой сегодняшний проигрыш!

– – С новичками такие вещи бывают сплошь да рядом,– заметил Брусилов и посмотрел на часы.– У нас есть еще пять минут,– сказал он, всё еще стоя.

Но когда и следующая карта, поставленная Иваном Софронычем на половину выигрыша, была дана, Брусилов сел. Игра продолжалась еще полчаса. Иван Софроныч возвратил сорок тысяч, проигранные Тавровский в тот вечер, и выиграл еще семьдесят тысяч. Брусилов кончил игру и хотел заплатить чистыми деньгами; но Иван Софроныч отказался, объявив, что ему приятнее будет получить вексель Тавровского. Увидав вексель Тавровского, старик возгорелся желанием воротить все их в тот же вечер; он начал просить Брусилова еще поиграть; но Тавровский сказал ему, что такие вещи не водятся, что удерживать кого-нибудь – значит накликать беду на свою голову и что Брусилов и то уж сделал ему беспримерное снисхождение тем, что, раз перестав, согласился снова играть.

Брусилов обещал приехать завтра вечером.

Счастье продолжало благоприятствовать Ивану Софронычу: в следующий вечер он отыграл еще около ста тысяч. Через день Брусилов прислал записку, что не совсем здоров и быть у Тавровского не может, "а если вам угодно,– писал он,– то приезжайте ко мне да захватите с собой и вашего дядьку". (Так шутя прозвал он Ивана Софроныча.) Таким образом, Иван Софроныч имел случай быть в великолепном доме Брусилова и немало подивился затеям роскоши, которыми окружил себя прихотливый богач. Здесь он очутился в обществе людей образованных и богатых, которые, шутя и зевая, проигрывали или выигрывали значительные суммы, что, по-видимому, служило им не более как приятным возбуждением нервов. Всем чрезвычайно понравилось добродушие старика; гости шутили с ним и со смехом рассказывали друг другу, что Тавровский, сознав свою невинность и неопытность, обзавелся дядькой, без которого никуда не ездит.

В этот вечер решилась судьба Софоновки: Иван Софроныч отыграл деньги, проигранные Тавровский Брусилову, и тут же разорвал векселя, переданные ему Брусиловым.

Все поздравляли Тавровского и объявили в один голос, что каждый из них желал бы иметь такого дядьку до глубокой старости. И тут же многими лицами сделаны были Ивану Софронычу шутливые предложения перейти к ним в дядьки за двойную цену. Иван Софроныч, в сильной радости, смеялся, благодарил, отшучивался по-своему и вообще доставил много удовольствия компании своею наивностию, забавными ухватками и честной, правдивой речью. За ужином подпоили его (старику немного было нужно, чтоб потерять голову: он уж и так был пьян от радости), Иван Софроныч расходился, описывал свои молодые годы, походную жизнь, свое житье в Овинищах (причем старик прослезился, вспомнив Алексея Алексеича),– словом, как явление совершенно новое в кругу, где все лица пригляделись более или менее друг к другу, обычные разговоры прислушались и надоели, Иван Софроныч всех занял и много способствовал к оживлению ужина. Многие, в том числе и Брусилов, приглашали его к себе. Но всех больше в этот вечер был удивлен Тавровский, до того времени не знавший своего управляющего. Тавровский увидел, что Иван Софроныч успел уже привязаться к нему и решительно не понимал за что: он не знал, что сердце Ивана Софроныча так уж было устроено самою природою, что Ивану Софронычу довольно было прожить безбедно и спокойно год в селе Софоновке, чтоб навсегда остаться преданным его владельцу.

– – Ну, Иван Софроныч,– сказал Тавровский, когда они возвратились домой,– как же мы с вами рассчитаемся? Теперь я ваш должник.

– – Вы? помилуйте, батюшка Павел Сергеич, да каким же образом? – возразил Иван Софроныч.

– – Софоновку вы отыграли?

– – Точно, я. Да чьими деньгами?

– – Своими… то есть теми, которые я вам подарил.

– – Подарили? – повторил Иван Софроныч.– Да какие же тут подарки, когда жалованье платится по условию! Нет, батюшка, деньги были ваши.

– – Нет, Иван Софроныч,– горячо возразил Тавровский, – моя воля была их вам не дать.

– – Да моей воли не было взять.

– – Да ведь вы уж взяли.

– – Взять взял, а помнить помнил, чьи они. А взял потому, что попробовать счастья хотел – Софоновку отыграть, коли вам не посчастливится! Вот и отыграл! – с торжеством прибавил Иван Софроныч.

– – И получите половину,– сказал Тавровский.– Мой долг отдать вам по крайней мере половину: вы рискнули двумя тысячами, может быть единственными…

– – Да говорю вам, что они не мои были! – резко перебил Иван Софроныч, вспылив.– Ну а если б и мои, так разве вы не помните, когда я стал играть: не вы ли изволили сами сказать, что заплатите мне, если я проиграю?

Тавровский вспомнил, что действительно говорил что-то подобное.

– – Ну так статочное ли дело! разве я жидовин какой, что, выигравши, буду брать, когда, проигравши, не сам бы платил. Рассудите сами, батюшка!

Тавровский стал уговаривать его взять хоть сорок тысяч, привезенные им. Иван Софроныч наконец согласился, вспомнив о дочери. В порыве щедрости Тавровский тут же хотел их отдать ему. Но Иван Софроныч не взял.

– – Помилуйте! – сказал Иван Софроныч.– Успеем еще. А теперь у вас у самих только и есть.