Текст книги "В деревне"
Автор книги: Николай Лейкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Н. А. Лейкинъ
ВЪ ДЕРЕВНѢ
ЮМОРИСТИЧЕСКІЕ ОЧЕРКИ
ПОДГОРОДНОЙ ДЕРЕВЕНСКОЙ ДАЧНОЙ ЖИЗНИ
I
Учитель Василій Романовичъ Клянчинъ и его супруга Марья Ивановна со чадами и домочадцами, состоящими изъ двухъ ребятишекъ, няньки и кухарки, только что пріѣхали на дачу въ подгородное село Капустино. Домъ, нанятый у мелочного лавочника и помѣщающійся на задахъ надъ рѣкой, былъ совершенно пустъ, хотя лавочникъ, сдавая его Клянчинымъ, и обѣщалъ приказать плотнику сколотить для нихъ къ переѣзду столы и скамейки. Село Капустино отстояло отъ Петербурга на шестьдесятъ верстъ. Клянчины хоть и захватили съ собой нѣсколько мебели, но эта мебель шла на возу возвращающагося изъ Петербурга въ Капустино, послѣ продажи сѣна, капустинскаго мужика и должна прибыть на дачу не иначе какъ завтра къ вечеру. Въ видѣ багажа прибыли съ Клянчиными по желѣзной дорогѣ только кой-какая посуда, бѣлье и платье въ сундукахъ, да подушки, а между тѣмъ нужно было на чемъ-нибудь пообѣдать, напиться чаю, присѣсть. Попросили у лавочника столъ и стульевъ, но лавочникъ не далъ.
– У насъ только про себя мебель. Столы и скамейки завтра плотникъ для васъ дѣлать начнетъ, а ужъ теперь обойдитесь такъ какъ-нибудь. Не умрете за одинъ-то день безъ мебели, отвѣчалъ онъ.
Приходилось приспособляться и начать бивуачную жизнь. У лавочника вымолили только ящикъ изъ-подъ какого-то товара, но такъ какъ онъ былъ низокъ для стола, то поставили его на полѣнья и приготовились на немъ пить чай. Сундуки съ платьемъ и бѣльемъ замѣнили стулья. Кухарка и нянька просто пришли въ отчаянье отъ такого житья, роптали и критиковали дачу.
– Ну, дача! Наняли господа дачу! Сюда за воровство людей ссылать, а не за свои деньги ѣхать, говорили онѣ вслухъ.
– Завтра пріѣдутъ стулья, завтра привезутъ столы, плотникъ сколотитъ скамейки и въ лучшемъ видѣ устроимся, успокоивали ихъ хозяева, хотя и сами досадовали на неудобства.
– А на чемъ же мы спать-то будемъ, сердечныя? спрашивала кухарка. – Постелей нашихъ вы намъ взять не позволили съ собой на желѣзную дорогу и сдали на возъ мужику, а мужикъ, вонъ, говорятъ что завтра пріѣдетъ.
– Да ужъ сегодня-то переночуйте какъ-нибудь. Можно будетъ у лавочника сѣна купить и на сѣнѣ отлично… отвѣчалъ Клянчинъ. – Мы и сами сегодня на полу на сѣнѣ спать будемъ.
– Ну, ужъ это вамъ отлично, потому – вамъ въ охотку, вамъ забава, а я не привыкла по полу на сѣнѣ валяться, дерзко заявила кухарка. – Гдѣ хотите, тамъ и сыщите мнѣ тюфякъ.
– Странная ты какая! Да ежели нѣтъ, да ежели взять негдѣ…
– Негдѣ взять, такъ нечего было и прислугу съ собой сманивать. Завезутъ въ трущобу, къ чорту на кулички, да и начнутъ надъ прислугой куражиться. Вѣдь вы говорили, что все здѣсь есть, что все отлично. Обманомъ живете, такъ отъ этого проку не будетъ.
– Ну, довольно. Иди и затопляй плиту. Надо хоть молочный супъ сварить, что ли, да сдѣлать яичницу! разсерженно крикнулъ Клянчинъ на кухарку.
Явилась нянька.
– Воля ваша, Василій Романычъ, а я на полу и въ повалку на сѣнѣ спать не привыкла. Я все по хорошимъ господамъ жила и тамъ этого допущенія не было, заявила она въ свою очередь.
– Да вѣдь только ночь одну, а завтра пріѣдутъ ваши постели, плотникъ сколотитъ вамъ козлы, положите на нихъ доски и выйдутъ у васъ отличныя кровати.
– Это, можетъ быть, для васъ отличныя, а для насъ совсѣмъ напротивъ. Помилуйте, гдѣ же это видано, чтобъ на козлахъ спать! Вѣдь это ни пошевелиться, ни повернуться, а то козлы разъѣдутся и лети внизъ да ломай себѣ спину.
– Зачѣмъ же летѣть? Зачѣмъ же ломать спину? Доски будутъ прикрѣплены къ козламъ гвоздями.
– Воля ваша, а я гдѣ ни жила, а на козлахъ не спала. Ежели не будетъ мнѣ настоящей кровати, то пожалуйте мнѣ расчетъ и отправьте меня обратно въ Петербургъ, потому, вы завезли меня сюда обманомъ. На козлахъ! Нѣтъ, я не согласна на козлахъ…
– Какая ты дура, нянька, посмотрю я на тебя! Да вѣдь это, въ сущности, та же кровать, только козлами она называется, попробовала утѣшить няньку Клянчина.
Нянька фыркнула и сгрубила:
– Вы умны очень. Для васъ это кровать, а для меня нѣтъ.
– Ну, пошла вонъ! вспылила Клянчина. – Не желаю я съ тобой больше разговаривать.
– А не желаете разговаривать, такъ нечего было прислугу въ такое мѣсто завозить. Грязная деревня, кромѣ мужиковъ пьяныхъ да бабъ и людей-то нѣтъ. Давеча ѣхали по деревнѣ, такъ хоть бы одного господина увидѣла, бормотала нянька и, выйдя въ кухню къ кухаркѣ, громко прибавила:– Нѣтъ, я, дѣвушка, здѣсь жить не намѣрена. Ты, тамъ, какъ хочешь, а. я наплюю на дѣтей, возьму паспортъ и расчетъ, да и была такова.
– Да и я не усижу здѣсь. Помилуйте, какая это дача! Нешто такія дачи бываютъ! отвѣчала кухарка. – Сюда къ тебѣ ни твоимъ знакомымъ людямъ въ гости пріѣхать, ни самой тебѣ не съ кѣмъ компанію раздѣлить. Сивые мужики одни.
– Марфа! Ты, однако, стряпай да ставь самоваръ, а разговаривать-то ужъ будешь потомъ, на досугѣ! крикнулъ кухаркѣ Клянчинъ.
– На чемъ стряпать-то, позвольте васъ спросить?
– Тебѣ данъ ящикъ – вотъ на немъ и можешь покуда разложиться.
– Нѣтъ, баринъ, не слуга я вамъ. Увольте меня. Помилуйте, какая это дача! Это курамъ на смѣхъ, а не дача. Вотъ въ «Озеркахъ» дача, въ Новой Деревнѣ дача, въ Лѣсномъ дача, а это помойная яма какая-то.
– И я не слуга, прибавила нянька, – Пожалуйте расчетъ, а спать я на постоялый дворъ пойду.
Клянчины были поставлены втупикъ. Оставаться съ малыми дѣтьми безъ прислуги было невозможно. Поговоривъ другъ съ другомъ по-французски, они сказали прислугѣ:
– Расчетъ вы получите черезъ три дня, а до тѣхъ поръ обязаны служить. На это законъ есть. Прислуга, ежели хочетъ оставить своихъ хозяевъ, то обязана предупредить ихъ за три дня.
– А какой такой законъ есть, кто оную прислугу обманываетъ, господа ежели?.. выскочила кухарка и подбоченилась. – Не сдавайся, Даша, обратилась она къ нянькѣ. – На такую дачу кто везетъ прислугу, тотъ прибавляетъ прислугѣ жалованье.
– Такъ вы прибавки хотите? Такъ бы и говорили, что вамъ прибавка на дачу нужна, сдался во имя необходимости Клянчинъ и сказалъ: – Ну, что жъ, по рублю въ мѣсяцъ лишняго мы за дачное время прибавить можемъ.
– Какой тутъ рубль! Въ такой тюрьмѣ жить, такъ ужъ все хоть по два рубля прибавки въ мѣсяцъ надо. По два рубля прибавляйте, а то, ей-ей, не расчетъ…
– Марья Ивановна, какъ ты думаешь? отнесся Клянчинъ къ женѣ.
– Надо дать. Не оставаться же намъ безъ прислуги, со вздохомъ отвѣчала та.
– Да ужъ намъ чтобъ и козлы ваши эти самые покрѣпче сколотили, прибавила кухарка. – Летать къ верху тормашками по ночамъ съ постели я вовсе не намѣрена.
– Крѣпко, крѣпко будетъ. При тебѣ и плотникъ-то ихъ сдѣлаетъ.
Кухарка загремѣла трубой и начала ставить самоваръ, но въ кухнѣ все еще раздавались шушуканья съ нянькой, прерываемыя громкими возгласами:
– Какая это дача! Это не дача, а тьфу! Да тутъ всякая полированная дѣвушка съ тоски помретъ. Захолустье какое-то, а не дача.
II
Кухарка появилась съ самоваромъ.
– Куда же самоваръ-то ставить? говорила она, презрительно улыбаясь. – Ни столика, ни стульчика. Вотъ житье-то каторжное! На полу, что ли, сидя будете пить?
– Зачѣмъ на полу? Мы разстелемъ вотъ тутъ на лужкѣ коверъ, на коврѣ и будемъ пить по-походному, отвѣчалъ Клянчинъ. – Для разнообразія это даже пріятно.
– Ну, ужъ хороша пріятность! Да солдаты въ лагеряхъ – и тѣ лучше живутъ.
– Приготовляй, приготовляй скорѣй, что слѣдуетъ. Разстели вонъ тамъ коверъ, на коверъ дощечку, на дощечку самоваръ… Вотъ дощечка валяется – ее и подложи подъ самоваръ. Чайный приборъ вынесешь на подносѣ и тоже на коверъ поставишь: мы сядемъ около – и отлично все будетъ. Вѣдь въ сущности такъ только до завтрашняго вечера придется намъ на бивуакахъ прожить, а завтра вечеромъ придетъ мебель на возу, лавочникъ велитъ плотникамъ сколотить столы и скамейки и будетъ все по-городскому.
Кухарка съ кислой миной исполнила то, что ей приказывали, и говорила:
– Совсѣмъ я и не умѣю такъ-то служить. Вѣдь это надо чтобы съ молодости привыкнуть, а я съ дѣвчоночнаго положенія все по хорошимъ господамъ служила.
– Какая мудрость – коверъ на лугу разостлать и поставить на него самоваръ и посуду! улыбнулся Клянчинъ.
– Конечно же, на все это нужно особую привычку имѣть, а кто безъ привычки…
– Ну, ты не ворчи, а дѣлай дѣло. Надоѣло ужъ мнѣ васъ ублажать. Что это, въ самомъ дѣлѣ! Сладу съ вами нѣтъ! крикнулъ Клянчинъ, потерявъ терпѣніе. – Наконецъ, мнѣ такъ нравится жить, хочу такъ жить. Тебѣ и нянькѣ ужъ прибавлено за дачное время къ жалованью – ну, ты и должна исполнять наши требованія. Чѣмъ лучше съ людьми обращаться, тѣмъ хуже они сами дѣлаются, обратился онъ къ ясенѣ.
– Совершенно вѣрно. Дай поблажку – сядутъ на шею, отвѣчала та.
Вскорѣ Клянчины размѣстились на лугу, на коврѣ около самовара, рядомъ съ домомъ. Дѣти сѣли также съ ними. Началось чаепитіе. Поспѣлъ сваренный молочный супъ, явились наскоро изжаренные кусочки мяса, яйца. Кухарка и нянька хоть и прислуживали уже молча, но презрительная улыбка не сходила съ ихъ лицъ.
Изъ-за угла дома, какъ изъ земли выросъ, появился мужикъ, почесался, передвинулъ шапку со лба на затылокъ, что означало поклонъ, и сказалъ Клянчинымъ:
– Съ новосельемъ, господа сосѣди… Чай да сахаръ. Съ улицы-то лавочникъ сюда не пускаетъ, боится, что покупателевъ отъ него отобьемъ, такъ я по задамъ къ вамъ, съ рѣки. Вамъ поросеночка не надо ли? Отличные у меня сосунчики есть. Яйца есть. Пожалуйте посмотрѣть. Въ лодкѣ у меня на рѣкѣ все это привезено.
– А по чемъ яйца? спросила Клянчина.
– Да по чемъ же съ васъ взять? замялся мужикъ. – Вы по-сосѣдски не обидите. Вѣдь сосѣди. Черезъ четыре двора отъ васъ… По четвертаку за десятокъ не дадите?
– Что ты, что ты! Это въ деревнѣ-то! Да я ужъ въ Петербургѣ покупала по двадцати копѣекъ. Если хорошія свѣжія яйца, то по пятіалтынному за десятокъ…
– Что вы, помилуйте… Въ городъ свезти, такъ тамъ лавочники по рубль восемь гривенъ за сотню дадутъ, а вы господа…
– Такъ вѣдь въ городъ-то везти нужно, а здѣсь на мѣстѣ, въ деревнѣ…
– Ну, да, въ деревнѣ. За деревню и беремъ. Вѣдь мы господъ-то всю зиму ждали. Съ кого же и взять, какъ не съ господъ? На то вы и господа. Ну, да ладно, по двугривенному берите.
– По пятіалтынному, такъ возьму.
– Какъ возможно по пятіалтынному! Вотъ ужо господа охотники, которые ежели за дичью, станутъ послѣ Петрова дня къ намъ наѣзжать, такъ тѣ по два двугривенныхъ за десятокъ-то даютъ. Дашь ему свѣженькихъ, а онъ тебѣ два двугривенныхъ, да еще стаканчикомъ винца попотчуетъ. А я думалъ, что вы сосѣдей обижать не станете и по четвертаку дадите. Берите ужъ за двугривенный-то. Вѣдь ежели у лавочника взять, то онъ съ васъ дороже возьметъ.
– Какъ же это онъ можетъ съ насъ взять, ежели не дадимъ.
– За неволю дадите, ежели онъ сюда на дворъ никого допускать не будетъ. Вѣдь ужъ я сюда по задамъ пролѣзъ. Онъ и то мнѣ сказалъ: «поймаю, всѣ бока обломаю». Пріятно нешто на драку лѣзть? А я ужъ такъ, по сосѣдски, хорошимъ господамъ думалъ услужить. Вѣрьте совѣсти, онъ сюда никого до васъ не допуститъ. Теперь ужъ вы въ его власти.
– Разсказывай, разсказывай! Что мы маленькія дѣти или арестанты, что ли? Ну, сюда не допуститъ, такъ мы сами на деревню будемъ ходить и тамъ покупать.
– Развѣ ужъ что сами-то. А только нешто это господское дѣло, чтобъ крадучись!
– Ну, ужъ это не твое дѣло разсуждать. Пятіалтынный бери вотъ за десятокъ яицъ.
– Это, стало быть, и на пару пива не хватитъ? Нѣтъ, не расчетъ, покачалъ головой мужикъ. – А я пособралъ у бабы двѣнадцать штукъ, да думаю, что мнѣ и на стаканчикъ, и на пару пива… Ну, а поросеночка возьмете?
– Да вѣдь и за поросеночка будешь такъ же дорожиться, такъ съ какой же стати?..
Мужикъ помялся и отвѣчалъ:
– Конечно, ужъ мы супротивъ города не можемъ… Вы вотъ все хотите, чтобъ дешевле, чѣмъ въ городѣ, а это намъ не сподручно.
– Нарочно въ деревню и пріѣхали, чтобы жить было дешевле, чтобы покупать все дешевле.
– Ну, этого вы не дождетесь. Въ городѣ бы, вонъ, за пятачокъ въ чайной-то лавкѣ можно чаю нашему брату напиться – и въ лучшемъ видѣ подадутъ, а здѣсь лавочникъ на постояломъ дворѣ съ нашего брата гривенникъ беретъ. Прежде двоимъ на двѣнадцать копѣекъ чай собиралъ, а нынче – нѣтъ, говоритъ, пятіалтынный: чай и сахаръ вздорожалъ. Въ городу или въ деревнѣ! Сравнили вы тоже… Да поросеночка-то мы давно бы ужъ въ городъ свезли и продали, а мы дачниковъ ждали, чтобъ отъ дачниковъ супротивъ города попользоваться. Посмотрите поросеночка-то… Поросенокъ поеный, что твои сливки…
– Нѣтъ, нѣтъ… Мы прежде по деревнѣ походимъ, да прицѣнимся къ здѣшнимъ цѣнамъ. У кого найдемъ, что дешевле, у того и будемъ брать, сказала Клянчина. – Мы пріѣхали сюда для экономіи, а не для транжирства.
– Это ужъ будетъ не по-господски, а по-сквалыжнически. У насъ прасолы такъ-то прижимаютъ, а вы нешто прасолы? возвысилъ голосъ мужикъ.
– Ну, ты такъ не разговаривай… Пошелъ вонъ? крикнулъ Клянчинъ.
– Да какъ же съ вами разговаривать, коли вы сосѣдей тѣснить хотите!
– Тебѣ сказано, чтобы ты проваливалъ!
– Позвольте… Вамъ раковъ не надо ли?
– Пошелъ вонъ! А нѣтъ, такъ я пошлю сейчасъ за лавочникомъ и ужъ онъ тогда съ тобой по-свойски расправится!
– Вотъ те штука! Я пробрался къ господамъ по задамъ, чтобы супротивъ лавочника услужить, а господа сами… Ну, господа! И это называются господа! Фу, ты, пропасть! Мы разсчитывали, чтобы отъ нихъ пользоваться, а они сами отъ мужиковъ пользу ищутъ! Сосѣди тоже, черти оголтѣлые….
– Вонъ отсюда! разсвирѣпѣлъ Клянчинъ.
– Тише, тише, баринъ. Съ сердцовъ печенка лопнетъ. Да и не расчетъ вамъ съ нами ссориться, потому мы тутъ всегда около васъ, такъ какъ бы чего не вышло, проговорилъ мужикъ, пятясь.
– Дарья! Сбѣгай за лавочникомъ и попроси его сюда!
Мужикъ, ругаясь, началъ уходить за избу.
– Сосѣди тоже… улыбнулась Клянчина. – Самъ толкуетъ о сосѣдствѣ, а это развѣ по-сосѣдски съ такими угрозами подступать?
Клянчинъ молчалъ.
III
Съ рѣки повѣяло прохладой. На землю спускались сѣверныя іюньскія сѣролиловыя сумерки, замѣняющія собой ночь. Бивуачный обѣдъ-ужинъ на коврѣ подъ открытымъ небомъ былъ конченъ. Всѣ были уставши отъ треволненій переѣздки и приходилось помышлять о ночномъ успокоеніи въ совершенно пустомъ съ голыми стѣнами домѣ.
– Самое лучшее постлать сѣно или солому, покрыть все это простынями, положить, разумѣется, подушки, да такъ и лечь, говорилъ Клянчинъ и послалъ кухарку къ лавочнику попросить куль сѣна или соломы.
Та выслушала все это съ усмѣшечками и отвѣчала:
– А только, воля ваша, баринъ, а я сама сѣна не понесу. Никогда я его не таскала, да и теперь не понесу. Пускай лавочники сами несутъ. Мужицкими работами я и въ своемъ-то мѣстѣ не занималась. Я дѣвочкой въ Петербургъ привезена и сразу себя соблюдать стала.
– Да, да… Ты попроси тамъ, чтобы принесли. У лавочника есть работники.
– И на рѣку ужъ я больше за водой не пойду. Впередъ вамъ говорю, продолжала кухарка. – Два ведра сегодня принесла – и довольно.
– Нѣтъ, нѣтъ, тебѣ не придется ходить за водой. Я нанялъ такъ, что за носку дровъ и воды буду платить лавочнику, чтобы доставляли его работники, успокоивалъ кухарку Клянчинъ.
– Ну, то-то… Такъ вы и знайте. И ежели завтра утромъ вода не будетъ принесена, то я и самовара вамъ ставить не стану. Какъ, тамъ, хотите…
Кухарка отправилась къ лавочнику. Клянчинъ презрительно кивнулъ ей вслѣдъ, взглянулъ на жену и, пожимая плечами, сказалъ про кухарку:
– Какой народъ! Вотъ ужъ народъ-то! Никакого снисхожденія. Каждый свой шагъ цѣнитъ, словно у ней золотая ступня.
– И ненависть какая-то къ хозяевамъ, ненависть къ тому мѣсту, гдѣ пьетъ, ѣстъ и жалованье получаетъ, прибавила Клянчина. – А только напрасно ты ей посулилъ давеча прибавку. Она все равно у насъ жить здѣсь не останется и придется намъ вмѣсто нея какую-нибудь бабу взять. Она сейчасъ вслухъ, не стѣсняясь, въ кухнѣ съ нянькой разговаривала. «Чихать, говоритъ, мнѣ на ихъ два рубля въ мѣсяцъ прибавки, я, говоритъ, въ городѣ отъ покупки провизіи въ три раза больше наживала, а здѣсь ни мясной лавки, ни зеленной, всѣ припасы у лавочника будутъ брать на книжку, а не на деньги, и за молоко даже не отъ кого благодарности получить, потому, и молоко отъ лавочника»…
– Ну, чортъ съ ней!
– Нянька тоже фыркаетъ и говоритъ, что здѣсь въ деревнѣ ни одного порядочнаго человѣка не увидишь и что придется омужичиться ей. Ужъ успѣла справиться: будутъ ли въ деревнѣ стоять солдаты, и когда узнала, что не будутъ, то рветъ и мечетъ. Но что нянькѣ и кухаркѣ ножъ острый, такъ это то, что ихъ гости къ нимъ сюда за дальностью пріѣзжать не могутъ.
Кухарка вернулась.
– Сейчасъ принесутъ сѣно. А только лавочникъ говоритъ, что за куль сѣна дешевле рубля взять нельзя, потому – нынче сѣно дорого, сказала она.
– Это въ деревнѣ-то рубль! воскликнулъ Клянчинъ, всплескивая руками.
– Ну ужъ, тамъ, какъ хотите, а только онъ велѣлъ сказать, что рубль въ книжку запишетъ.
– Да вѣдь мы только на подержаніе, завтра мы ему можемъ отдать сѣно.
– И я то же самое ему говорила, а онъ: «ужъ какое это, говоритъ, мятое сѣно! Его скотина ѣсть не будетъ».
Работникъ лавочника принесъ куль сѣна.
– И не стыдно это вамъ за какіе-нибудь полтора пуда сѣна брать рубль! сказалъ ему Клянчинъ.
Работникъ ухмыльнулся и отвѣчалъ:
– Оно конечно, что дорого, а вѣдь это только съ господъ. Что подѣлаете? Хозяинъ. Ужъ онъ дачниковъ не щадитъ. «Долженъ же, говоритъ, я отъ нихъ пользоваться». Также онъ вамъ велѣлъ сказать, что коли ежели куль не возвратите обратно, то двадцать копѣекъ, потому, намъ кули себѣ нужны.
– Возвратимъ, возвратимъ. А про сѣно скажи ему, что это даже грѣхъ.
– Сѣно-то у насъ, ваша милость, нынче подобралось. За зиму все въ Питеръ вывезли и продали, а теперь оно въ цѣнѣ.
Работникъ переминался съ ноги на ногу и улыбался.
– Съ пріѣздомъ позвольте ваше здоровье поздравить. Я предоставленъ, чтобы воду и дрова вамъ носить. На чаекъ бы съ вашей милости, сказалъ онъ.
– Такъ вотъ принеси съ вечера воды, чтобы намъ завтра утромъ на самоваръ не нуждаться! отвѣчалъ Клянчинъ, доставая пятіалтынный и подавая его работнику лавочника.
– Это сколько угодно. Гдѣ у васъ кадка?
– Да кадки у насъ нѣтъ. Кадка на возу… Завтра пріѣдетъ.
– Такъ вы у нашего хозяина кадку купите. Правда, онъ сдеретъ, но кадки у насъ хорошія.
– Нѣтъ, нѣтъ. Ты въ ведрѣ принеси. Принеси и оставь.
– Да вѣдь и ведро-то наше. Онъ даже мнѣ сказалъ: «возьми, говоритъ, у нихъ ведро обратно, коли ежели они не хотятъ купить. Ведро новое».
– Ну, ведро мы беремъ.
– За ведро велѣлъ сказать, что тридцать пять копѣекъ. Мы и съ крестьянъ за эти деревянныя ведра меньше какъ по четвертаку не беремъ.
– Ладно, ладно. Пусть запишетъ.
Изъ дома показалась въ отворенное окно Клянчина.
– Вообрази, Василій Романычъ, въ домѣ ни одного запора! Придется съ отворенными дверями ночевать, сказала она мужу.
– У насъ, сударыня, здѣсь тихо. Насчетъ этого будьте покойны. Шалостевъ нѣтъ, проговорилъ работникъ лавочника.
– Однако, нельзя же спать не замкнувшись! воскликнулъ Клянчинъ. – Даже и домъ-то нашъ не огороженъ ничѣмъ. Съ рѣки свободный входъ, дворъ у васъ проходной.
– Золото разсыпьте – никто не возьметъ. Народъ у насъ пьяный на деревнѣ, словъ нѣтъ, а только чтобы по домамъ шарить – этого не бойтесь. Спите смѣло.
– Нѣтъ, нѣтъ… Позови сюда своего хозяина.
Черезъ пять минутъ явился лавочникъ. Онъ былъ въ туфляхъ на босую ногу и въ халатѣ на распашку.
– Помилуйте, хозяинъ, въ домѣ ни одного запора! встрѣтилъ его Клянчинъ.
– Да не успѣли… Ладилъ я засовъ придѣлать съ душкой, а въ городъ-то ѣздивши и забылъ купить. Вы будьте безъ сумнѣнія. Послѣзавтра засовъ будетъ. Крюкъ также здоровый привезутъ, чтобы изнутри запираться.
– Но чѣмъ же мы сегодня запремся? Чѣмъ же завтра? Вѣдь и у оконъ даже крючечковъ нѣтъ, прибавила Клянчина.
– Да ужъ какъ-нибудь, сударыня. Вѣдь здѣсь деревня, здѣсь не въ городѣ, здѣсь тихо, отвѣчалъ лавочникъ. – Вы возьмите вонъ у меня въ лавкѣ пяти-дюймовыхъ гвоздей къ дверямъ, да веревкой и опутайте ихъ. Крѣпко будетъ. А только у насъ здѣсь спокойно.
– Но окна, окна… Вѣдь ни одно окно не запирается.
– Не успѣли. Крючечки и петельки я дамъ. Какъ-нибудь приладите на ночь. Плотники-то у меня запьянствовали. Ну, да къ завтраму выходятся… Вина я имъ давать не буду… Придутъ, сколотятъ вамъ столы и скамейки, козлы для постелей сдѣлаютъ и все приладятъ.
– Такъ пришлите гвоздей, веревокъ и крючки съ петлями.
– Гвоздей фунтъ прикажете прислать, или больше? Веревки также у меня въ лавкѣ по фунтамъ…
– Да неужели и за это деньги? Вѣдь это на время?
– А то какъ же-съ? Торговля. Намъ тоже даромъ никто не даетъ.
– Да вѣдь ваша вина, что у меня запоровъ нѣтъ.
– Будутъ-съ, послѣзавтра будутъ. А ужъ за гвозди и веревки я запишу въ книжку. Дачу сдавали безъ гвоздей и веревокъ. Такъ фунтъ веревокъ прислать и два фунта гвоздей? крикнулъ, уходя, лавочникъ.
Клянчинъ не отвѣтилъ и только пожалъ плечами.
