Текст книги "В неладах"
Автор книги: Николай Лейкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Н. А. Лейкинъ
ВЪ НЕЛАДАХЪ
I
Усталый, но довольный собой, солидный, сосредоточенный вернулся домой изъ лавки Нйколай! Емельяновичъ Потроховъ, снялъ въ передней шубу и благодушно пошелъ въ комнаты здороваться съ своей женой, неся ей тюрюкъ съ заварными баранками, которыя она любила, купленными по дорогѣ. Проходя по гостиной, онъ крякнулъ, проговорилъ «ну, морозецъ!» перекрестился на икону, передъ которой горѣла лампада съ краснымъ ободкомъ, вошелъ въ спальню и въ недоумѣніи остановился. Среди узловъ изъ скатертей и открытаго сундука, набитаго женскими нарядами, сидѣла на голубомъ атласномъ диванчикѣ его молоденькая жена Аграфена Степановна и плакала. А рядомъ съ ней, въ креслѣ, помѣщалась ея маменька Прасковья Федоровна, добродушнаго вида рыхлая женщина, безъ бровей, и утѣшала ее, тоже отирая платкомъ красные заплаканные глаза. Первое время Потроховъ остолбенѣлъ, но потомъ кивнулъ на узлы и сундукъ и тревожно проговорилъ:
– Господи! Что это съ тобой, Груша? Что случилось? Пожаръ былъ, что-ли?
– Ни то, ни другое, ни третье, – раздраженно и сквозь слезы произнесла жена. – А просто я съ тобой жить не хочу. Я сбиралась уѣхать отъ тебя, да вотъ маменька пришла и помѣшала.
– Уѣхать? Куда? – задалъ вопросъ мужъ.
– Да куда глаза глядятъ. Гдѣ-бы я ни жила, мнѣ все-таки будетъ лучше, чѣмъ дома. Ты загубилъ мою жизнь. Я одна, одна, цѣлый день одна и вижу только кухарку съ горничной. Но не могу-же я съ ними вѣкъ лизаться. Что мнѣ дѣлать? Жильцовъ въ нашемъ домѣ пересуживать? Но я не привыкла къ сплетнямъ. Ты съ утра цѣлый день до глубокаго вечера въ лавкѣ, даже въ праздники норовишь убѣжать послѣ обѣда, а я дома, одна, какъ монахиня, въ кельѣ. Да еще хуже монахини. Тамъ монастырь, общество сестеръ, а я что такое? Улитка несчастная какая-то…
Выговоривъ это скороговоркой, Аграфена Степановна опять навзрыдъ заплакала.
Потроховъ испугался, выронилъ изъ рукъ тюрюкъ съ баранками и бросился къ женѣ:
– Полно, милая… Да что ты! Да какъ тебѣ не стыдно!.. – заговорилъ онъ.
– Прочь! – взвизгнула она, рыдая, и даже, поднявъ ногу, ударила его его въ колѣнку. – Ты истерзалъ меня, измучилъ! Ты крокодилъ какой-то безчувственный! Даже хуже крокодила. Ты вампиръ… Ты кровь изъ меня высосалъ. Хуже вампира! Ты, ты… ты…
Она не договорила. Съ ней началась истерика.
Потроховъ всплескивалъ руками и восклицалъ:
– Боже мой! Да что я тебѣ сдѣлалъ? Чѣмъ прогнѣвилъ? Кажется, только о тебѣ и думаю. Каждый день съ подаркомъ или съ заѣдочкой какой-нибудь для тебя изъ лавки являюсь… То пастила, то баранки, то фруктъ какой-нибудь тащишь. Маменька, да хоть-бы вы заступились, – обратился онъ къ тещѣ.
– Я и то, Николай Емельянычъ, заступалась, – отвѣчала та:– но ничего не подѣлаешь. И слушать не хочетъ. Твердитъ: «я одна, одна, онъ на меня никакого вниманія не обращаетъ, словно я кошка въ домѣ, а не жена». Какъ тутъ заступаться!
– Да и не стоитъ заступаться, потому я все равно сбѣгу, – перебила ее Аграфена Семеновна. – Сбѣгу. Никто меня не уговоритъ и не укараулитъ. Сбѣгу. Сегодня помѣшали, такъ завтра сбѣгу. Я не могу такъ жить. Я не преступница, чтобъ тюремное заключеніе терпѣть, когда другіе разгуливаютъ.
– Да вѣдь я въ лавкѣ хлѣбъ заработываю, стараюсь средства добыть, чтобы домъ хорошо держать, – вырвалось у Потрохова.
– И другіе хлѣбъ заработываютъ, но на цѣлые дни не пропадаютъ изъ дома, а бываютъ съ женой, доставляютъ ей какое-нибудь удовольствіе. Ну, деньги, деньги, да вѣдь и жить надо. Нѣтъ, не могу я такъ жить!
Потроховъ отдулся.
– Въ первый разъ слышу, чтобы порицали рабочаго мужа за его рвеніе къ дѣлу!
– Я не порицаю тебя, а просто объявляю тебѣ, что жить съ тобой не могу, – отвѣчала жена. – Видишь, все приготовлено, чтобы мнѣ уѣхать, – указала она на сундукъ и узлы. – Вѣдь я предупреждала тебя, что мнѣ тошно такъ жить, что мнѣ невтерпежъ, а ты мнѣ представлялъ резоны, что иначе ты не можешь, что въ торговлѣ только свой глазъ алмазъ, что у тебя нѣтъ надежныхъ приказчиковъ, что за ними нужно присматривать.
– Такъ что-жъ… Я правду… – растерянно проговорилъ мужъ. – Наше дѣло такое… Недосмотри-ка., въ трубу пустятъ.
– Отчего-же это другихъ въ трубу не пускаютъ? Отчего-же другіе мужья ходятъ изъ лавокъ домой къ женамъ обѣдать, а ты долженъ по трактирамъ ѣсть. А я одна… Еще если-бы у насъ дѣти были, то другой разговоръ, а одной мнѣ и кусокъ въ горло не идетъ, когда сажусь за столъ.
– Вовсе я не по трактирамъ ѣмъ. Я въ лавкѣ обѣдаю, обѣдаю у саячника.
– Ничего я этого не знаю и не вижу, я вижу только тебя, когда ты къ ужину домой являешься.
– Напрасно. Могла-бы придти и посмотрѣть.
– Я? Придти? Да мнѣ послѣ всего этого и лавка-то твоя противна, потому она разлучница.
– Ну, разлучникъ-то тутъ кто-нибудь другой… – пробормоталъ мужъ, выйдя изъ терпѣнія, и подмигнулъ глазомъ. – Но предупреждаю, если я его найду!.. – возвысилъ онъ голосъ и не докончилъ, а только сжалъ кулаки.
– Поищи, поищи. Только этого мнѣ и надо. Но гдѣ тебѣ! Ты и для этого не оторвешься отъ своей возлюбленной лавки. Корысть тебя заѣла. Лавка тебѣ дороже жены. Чтобы приказчики рубль и два въ день у тебя не стащили, ты пренебрегъ женой. Зачѣмъ, зачѣмъ ты по воскресеньямъ торгуешь, когда очень многіе изъ твоихъ сосѣдей не торгуютъ? Зачѣмъ? А еще полированнымъ купцомъ считаешься! Говоришь о современности! Сѣрый ты, невѣжественный человѣкъ.
– Коммерціи совѣтники въ рынкѣ по праздникамъ торгуютъ.
– Тоже сѣрые, если не хотятъ дать отдыха своимъ служащимъ. Вѣдь и коммерціи совѣтникъ можетъ быть сѣрѣе сѣраго! Но я знаю, на кого ты намекаешь. У этого коммерціи совѣтника только приказчики по праздникамъ торгуютъ, онъ вѣритъ имъ или смотритъ сквозь пальцы на какіе-нибудь недочеты, а самъ дома сидитъ съ женой, съ дѣтьми.
– Да вѣдь я въ праздники по вечерамъ дома, – попробовалъ оправдаться Потроховъ.
– Молчи! Сквалыжникъ, грошовникъ! – закричала жена, схватила со столика флаконъ съ одеколономъ и кинула въ мужа.
Тотъ увернулся и вспыхнулъ.
– Маменька, да что-же это такое? – обратился онъ къ тещѣ.
Добродушная, безбровая съ широкимъ лицомъ теща только тяжело вздохнула и развела руками.
– И ума не приложу. Мы со старикомъ тридцать лѣтъ прожили и промежъ насъ ничего таковскаго не было, – проговорила она.
– Не было, не было, – подхватила Аграфена Степановна. – Я помню, что не было, такъ развѣ такъ жили? Папенька къ часу каждый день приходилъ изъ лавки домой, обѣдалъ, а потомъ спалъ у себя въ кабинетѣ. По вечерамъ бывали мы иногда и въ театрѣ…
– Да что тебѣ въ снѣ-то моемъ! – закричалъ Потроховъ.
– Теперь ничего, ничего мнѣ отъ тебя не надо. Довольно. Ни о чемъ я больше не буду просить. Но если-бы ты удѣлялъ мнѣ хоть время для обѣда, то ничего этого-бы не вышло. А теперь я потеряла терпѣніе и не могу больше, не могу!
Аграфена Степановна закрыла лицо руками и опять заплакала.
– Да и сонъ послѣ обѣда… – прибавила для нея мать. – Хоть и спитъ, но все-таки дома. Все-таки это для жены веселѣе. Все-таки она не въ одиночествѣ. Хоть и храпитъ мужъ, а все-таки чувствуешь, что живой человѣкъ около тебя…
– Да конечно-же… – пробормотала дочь.
И опять послышались рыданія.
II
Было девять часовъ вечера. Горничная Потроховыхъ доложила хозяевамъ, что ужинъ поданъ, но Аграфена Степановна въ столовую не пошла. Николай Емельяновичъ звалъ ее, но она сидѣла, отвернувшись отъ него, кусала съ досады носовой платокъ и молчала. Онъ попробовалъ перевести ее въ столовую ласками и шуточками.
– Полно, голубушка, полно плакать-то о пустякахъ. Только даромъ глазки портишь. Пойдемъ, съѣдимъ чего-нибудь по кусочку, а потомъ чайкомъ запьемъ. Я тебѣ твоихъ любимыхъ заварныхъ бараночекъ принесъ, – проговорилъ онъ, стараясь быть какъ можно нѣжнѣе, обнялъ жену и старался поднять ее съ дивана, но она оттолкнула его и замахнулась, сдѣлавъ злобную гримасу.
Мужъ и самъ озлился.
– А, такъ ты такъ-то? Все еще уходиться не можешь? Я къ тебѣ всей душой, а ты мнѣ кулакъ? Ну, ладно!.. – проговорилъ онъ. – Маменька, пойдемте ужинать, – обратился онъ къ тещѣ.
– Не могу я, Николай Емельянычъ. Мнѣ кусокъ-то въ горло не пойдетъ. Я сама не въ себѣ. Эдакіе нелады у васъ, эдакіе нелады. Вѣдь она мнѣ дочь. Нешто это матери пріятно!
– Она, маменька, съ жиру бѣсится, отъ хорошей жизни на стѣну лѣзетъ, – перемѣнилъ тонъ мужъ. – На атласныхъ диванахъ сидимъ, атласными одѣялами одѣваемся, въ шелкахъ щеголяемъ, по орѣху брилліанты въ серьгахъ носимъ, такъ какъ тутъ не заблажить, какъ тутъ мужу вмѣсто поцѣлуя кулакъ не показать за всѣ его заботы.
– Ахъ, ты дрянь, дрянь! – воскликнула Аграфена Степановна. – Совсѣмъ дрянь! Еще смѣешь попрекать атласами! Да развѣ это твое все? Это я въ приданое принесла. И диванъ атласный, и одѣяла шелковыя, и брилліанты по орѣху.
– Ну, – твое, допустимъ твое, – проговорилъ нѣсколько осѣкшимся голосомъ Потроховъ. – А кто тебя теперь въ теченіе трехъ лѣтъ замужества поитъ, кормитъ, одѣваетъ и обуваетъ?
– Десять тысячъ… Мои приданыя десять тысячъ, – отчеканила жена.
– Десять тысячъ ваши всего только четыреста рублей процентовъ вамъ даютъ въ годъ, а вы развѣ четыреста рублей стоите? Квартира, обѣдъ, ужинъ… удовольствія…
– Отъ тебя удовольствія? Какія такія удовольствія? Развѣ только пятокъ мандариновъ-то принесешь послѣ лавки да заварныхъ баранокъ? Экъ, расхвастался! Ты меня извелъ, жизнь у меня отнялъ!
– Позвольте! А платье-то на свадьбу къ Гаврюхинымъ? Вѣдь я за него полтораста рублей заплатилъ. А карета, перчатки, духи? А въ двухъ бенефисахъ нынче въ театрѣ были, гдѣ съ насъ семь шкуръ за мѣста сорвали? А-а-а… Ну, да что тутъ считать! – махнулъ Потроховъ рукой, – Надо ужинать идти. Я цѣлый день въ лавкѣ на ногахъ, такъ проголодался. Дѣлать нечего. Пойду одинъ ѣсть. А вы, авось, прочванитесь.
Онъ ушелъ въ столовую. Но жена не прочванилась и не пришла къ нему. Ему пришлось поѣсть одному. Онъ взялъ стаканъ чаю и вернулся въ спальню.
– Куда-же это ты сбиралась уѣхать-то? – мягко спросилъ Потроховъ жену, подсаживаясь къ переддиванному столику, на которомъ горѣла лампа подъ желтымъ шелковымъ абажуромъ.
– Къ чорту на рога! – раздраженно закричала она ему.
– Хорошее и почетное мѣсто для образованной жены коммерсанта, которая въ гимназіи училась.
Она поправилась на диванѣ, сверкнула глазами и спросила:
– Ты дразнить меня сюда пришелъ, что-ли? Такъ отправляйся къ себѣ въ кабинетъ на счетахъ щелкать, а меня оставь въ покоѣ. Спальня моя.
– Врешь. Какъ твоя, такъ и моя. Ну, да что объ этомъ говорить! Я тебя серьезно спрашиваю: куда-же ты сбиралась уѣзжать? Къ маменькѣ, что-ли?
– Какъ возможно къ намъ! – воскликнула теща. – Да развѣ папенька это допуститъ? Ни въ жизнь не допуститъ. На два дня не приметъ, если узнаетъ, что отъ мужа, не спросясь, ушла.
– Въ гостиницу я уѣду, въ меблированныя комнаты, а вовсе не къ вамъ, – проговорила Аграфена Степановна.
– Глупая, да вѣдь въ гостиницѣ-то прописаться надо, въ гостиницѣ-то или въ меблированныхъ комнатахъ сейчасъ отъ тебя паспортъ потребуютъ, а гдѣ онъ у тебя? – старался пояснить ей мужъ.
– Вы обязаны дать мнѣ паспортъ.
– Нѣтъ, не обязанъ, – покачалъ головой Потроховъ.
– Ну, я судиться съ тобой буду. Адвоката себѣ возьму.
– Охо-хо! А пока до судбища-то дойдетъ, гдѣ тебя безъ паспорта держать будутъ?
– Полиція мнѣ на короткій срокъ свидѣтельство выдастъ. Я знаю… я по Марьѣ Семеновнѣ Голубковой знаю. Когда она ушла отъ мужа, ей полиція паспортъ дала.
– А! Вотъ что! Такъ это тебя Голубкова надоумила? Будемъ знать. И какъ только эта гостья у насъ появится – сейчасъ ее за хвостъ да палкой…
– Не придется, – отвѣчала жена. – Ты завтра въ лавку, а я вонъ изъ дома…
– Господи, что я слышу! Какія я рѣчи слышу! – плакалась теща Прасковья Федоровна, – И это при родной-то матери! Слышишь, Груша, ты дождешься, что я сейчасъ за отцомъ твоимъ поѣду и привезу его сюда, – строго сказала она.
– И отецъ ничего не подѣлаетъ. Ужъ ежели я рѣшилась, то рѣшилась… – твердо стояла на своемъ Аграфена Степановна.
Потроховъ измѣнился въ лицѣ и пожалъ плечами. Онъ чувствовалъ, что жена говоритъ серьезно, сталъ бояться, что она выполнитъ свою угрозу, и попробовалъ идти на сдѣлку.
– Грушенька, да неужели это все только изъ-за того, что я не прихожу домой изъ лавки обѣдать? – спросилъ онъ съ тревогой въ голосѣ.
– Тутъ много есть, – былъ уклончивый отвѣтъ.
– Если тебѣ нужно, чтобы я обѣдалъ съ тобой, я съ завтраго-же буду приходить изъ лавки.
– Теперь поздно. Я рѣшилась.
– Рѣшеніе можно и отмѣнить. Если мало тебѣ обѣда, я и по праздникамъ могу оставаться дома.
– То-есть это на два, на три дня, а потомъ опять за старое? Не желаю.
– Да не упрямься-же, Груша, не упрямься. Видишь, онъ на все согласенъ… – уговаривала ее мать.
– Надуетъ. Какъ это онъ съ лавкой разстанется? А приказчики три рубля утянутъ?
– Грушенька! Если хочешь, то послѣзавтра даже въ театръ поѣдемъ, – предложилъ мужъ.
– Мирись, – сказала мать. – Видишь, какой Николай Емельянычъ добрый.
– Какой онъ добрый! Онъ просто скандала боится.
– Такъ какъ-же, Груша? Мнѣ пора домой ѣхать.
Мать поднялась съ кресла.
– Вы и поѣзжайте. Я васъ не задерживаю.
– Да не хотѣлось-бы мнѣ уѣзжать, пока вы не помиритесь. Вѣдь я ночь спать не буду.
– Не могу я съ нимъ помириться!
Мать, охая и ахая, расцѣловалась съ дочерью и зятемъ, и уѣхала домой.
Аграфена Семеновна, дабы не разговаривать съ мужемъ, легла на диванѣ внизъ лицомъ. Онъ подсѣлъ къ ней на диванъ. Она лягнула его ногой.
– Не можешь все еще уходиться? Закусила удила? Ну, подождемъ…
Потроховъ удалился въ кабинетъ, раскрылъ торговую книгу и сталъ щелкать на счетахъ.
Черезъ полчаса онъ пошелъ обратно въ спальню къ женѣ, но спальня оказалась запертой на замокъ.
– Груша! – крикнулъ онъ. – Отвори!
Отвѣта не послѣдовало.
Потроховъ стучался долго. Жена не отворила ему.
Потрохову пришлось спать въ кабинетѣ.
III
Потроховъ всталъ, какъ и всегда, чтобы, напившись кофе, идти къ себѣ въ лавку. Въ столовой пыхтѣлъ самоваръ, стоялъ кофейникъ, но жена не выходила изъ спальни, и спальня была заперта.
Онъ постучался въ дверь и какъ можно болѣе ласковымъ голосомъ крикнулъ женѣ:
– Грушенька, съ добрымъ утромъ! Вставать, милочка, пора! Девятый часъ. Самоваръ на столѣ.
Въ отвѣтъ послышался голосъ жены:
– Я спать хочу! Съ самоваромъ можешь одинъ возиться.
Потроховъ подумалъ: «все еще того… дуется… И сонъ не подѣйствовалъ».
Выпивъ стаканъ кофе, онъ опять стукнулъ въ дверь и крикнулъ:
– Мнѣ въ лавку уходить надо, но…
– Ну, и проваливай! – отвѣчала изъ-за двери жена.
– Да дѣло-то не въ этомъ. А передъ уходомъ въ лавку, я хотѣлъ посовѣтоваться съ тобой, что намъ взять на завтра въ театръ – два кресла или ложу.
– Что хочешь, то и бери. А мнѣ никакого театра не надо.
«Не сдается, не сдается. Все еще грызетъ удила», – опять подумалъ онъ, умолкъ, въ лавку идти медлилъ, отдалъ ключи отъ лавки приказчикамъ и ждалъ, когда жена выйдетъ изъ спальни.
Пробило девять, а жена все еще не показывалась изъ спальни. Часовая стрѣлка передвинулась къ половинѣ десятаго, и Потроховъ былъ какъ на иголкахъ. И съ женой ему увидѣться хотѣлось, да и въ лавку нужно было идти. Въ десять часовъ утра онъ назначилъ придти въ лавку агенту заграничнаго торговаго дома Мертингъ и сынъ, чтобъ сдѣлать ему заказъ на товаръ. Агентъ былъ пріѣзжій и сегодня собирался уѣхать въ Москву за заказами.
Потроховъ вздыхалъ.
– Ахъ, ты жизнь купеческая! Уѣхать изъ дома – пожалуй, жену прозѣваешь, караулить жену – можетъ агентъ уѣхать. А товаръ сезонный, нужный.
Но вотъ въ началѣ одиннадцатаго часа изъ спальни раздался электрическій звонокъ. Жена звала горничную. Потроховъ встрепенулся.
«Слава Богу, наконецъ-то выйдетъ! – подумалъ онъ. – А агента найду я въ гостиницѣ. Онъ всегда у себя завтракаетъ въ первомъ часу». Но тутъ-же сейчасъ хлопнулъ себя по лбу и проговорилъ:
– Боже мой, какъ-же я могу увидѣть агента въ часъ, если я сейчасъ обѣщался сегодня вмѣстѣ съ женой обѣдать! Кругомъ вода…
Такъ какъ дверь въ спальню была открыта для горничной, то Потроховъ вошелъ въ спальню. Жена въ юбкѣ, въ туфляхъ и въ ночной кофточкѣ умывалась.
– Здравствуй, другъ мой, – сказалъ онъ. – Я все тебя жду.
– Совершенно напрасно. Могъ-бы, какъ всегда, уходить въ твою лавку, – отвѣчала жена, отираясь полотенцемъ. – Воображаю я, сколько у тебя черезъ это убытка! Приказчики рубль утаили.
– Не смѣйся, душечка… Смѣяться грѣхъ надъ этимъ. Вѣдь все это для твоего-же благосостоянія…
– Ахъ, ничего мнѣ этого не надо! Лучше кусокъ чернаго хлѣба да съѣсть не въ тоскѣ.
– Я пришелъ къ тебѣ сказать, что нельзя-ли сегодня намъ пообѣдать въ два часа дня вмѣсто часу? Въ часъ мнѣ нужно видѣться съ агентомъ торговаго дома…
– Когда хочешь, тогда и обѣдай. Хоть въ три, въ четыре…
– Нѣтъ, въ два… Я пріѣду съ ложей. Я рѣшилъ ложу въ театръ взять… Насъ двое, но пригласимъ твою маменьку, пригласимъ твою сестру Вѣрочку.
– Кого хочешь, того и приглашай.
Минутъ черезъ пять жена накинула на себя фланелевый пеньюаръ и направилась въ столовую пить кофе. Мужъ послѣдовалъ за ней.
– Завтра въ театръ, а въ воскресенье можно въ циркъ, – продолжалъ онъ, лебезя около жены. – Днемъ я свезу тебя на бѣга. Тамъ общество…
Жена молчала и прихлебывала ложечкой изъ чашки кофе.
– Видишь, сколько я для тебя развлеченій надумалъ!
– Для себя, а не для меня… – былъ лаконическій отвѣтъ.
– Ахъ, дружечекъ! Да развѣ мнѣ нужны развлеченія!
– Знаю. Для тебя развлеченіе лавка, укарауливаніе, чтобъ полтинникъ не пропалъ'.
– Ты для меня лучшее развлеченіе. Ты одна…
– Похоже…
– Вотъ сегодня обѣдать съ тобой буду. Привезу тебѣ для закусочки икры паюсной. Или нѣтъ, ты, кажется, сардины любишь, такъ я маленькую коробочку…
– Сардины дешевле… – уязвила жена.
– Богъ мой, да развѣ я изъ-за дешевизны! Я чтобъ тебѣ угодить. Ну, икры, икры! Даже свѣжей икры! Такъ въ два часа будемъ обѣдать? Въ два? Я явлюсь съ икрой и ложей.
Потроховъ смотрѣлъ на часы. Его всего передергивало. Было ужъ одиннадцать. Въ лавку ему нужно было спѣшить необходимо. Вчера подъ вечеръ онъ получилъ новый товаръ и онъ лежалъ нерасцѣненный, а нерасцѣненный его продавать было нельзя. Товаръ модный, давно ожидаемый. Но въ то-же время Потроховъ и жену боялся оставить одну. «А вдругъ какъ исполнитъ угрозу и убѣжитъ?» – думалось ему.
Онъ пошелъ въ спальню переодѣться. Узлы съ бѣльемъ и сундукъ съ нарядами бросились ему въ глаза.
«Вѣдь ужъ это, значитъ, не на шутку она сбиралась уѣхать, – разсуждалъ онъ. – Ахъ, глупая баба! И какая причина? Только лавка и вотъ что я мало нахожусь дома… Ужъ не остаться-ли съ женой до обѣда?»
Но тутъ въ головѣ его мелькнули агентъ торговаго дома, нерасцѣненный товаръ.
– Нельзя, нельзя оставаться! Бойкое время, самое горячее время для торговли. Присутствіе мое необходимо. Прозѣвать такое время – не на что будетъ и ложъ въ театръ брать и свѣжую икру покупать. Поѣду!
Онъ взялъ шапку и вышелъ къ женѣ въ столовую, стараясь улыбаться.
– Мнѣ кажется, Грушеночекъ, что узлы-то ужъ можно теперь развязать и изъ сундука все вынуть, – сказалъ онъ. – Покозырилась передъ мужемъ – и будетъ, урокъ ему задала – и достаточно.
Она отвернулась отъ него и проговорила:
– Уѣзжайте скорѣй въ лавку, уѣзжайте. Несносно.
– Да, надо… Необходимо ѣхать… – пожалъ онъ плечами. – Агентъ… модный товаръ… Ты ужъ преложи гнѣвъ на милость. Въ два часа я буду дома съ ложей и икрой. Обѣдъ-то заказала? – спросилъ онъ.
– Нѣтъ. И не буду заказывать. Пускай кухарка что хочетъ дѣлаетъ.
– Какъ-же это такъ? Такъ нельзя…
Онъ позвонилъ кухарку. Часы показывали четверть двѣнадцатаго.
«Товаръ расцѣнить… Въ часъ дня въ гостиницѣ у агента. Ахъ, да… Сегодня по векселю двѣсти рублей платить. Придутъ получать. Надо приказчикамъ деньги передать для уплаты»… – мелькало у него въ головѣ.
Кухарка стояла передъ нимъ.
– Двѣсти рублей по векселю… – началъ онъ и тутъ-же плюнулъ. – Впрочемъ, это тебѣ не надо знать! Богъ мой… Вотъ ужъ путаться начинаю.
– Ты ужъ давно весь перепутался. Ты ужъ давно весь изъ векселей и торговыхъ книгъ. Вмѣсто глазъ у тебя костяжки отъ счетовъ… – насмѣшливо произнесла жена.
– Оставь, Грушенька, брось, – мягко произнесъ Потроховъ и обратился къ кухаркѣ:– Обѣдать будемъ въ два часа. Я самъ буду обѣдать. Къ обѣду супъ съ клецками, осетрину горячую и тетерьку.
– Куда это вамъ такую уйму? – отвѣчала кухарка, привыкшая къ двумъ блюдамъ, такъ какъ Аграфена Степановна, обѣдавъ всегда одна, аппетитомъ не отличалась. – Да и не успѣть теперь. Двѣнадцатаго половина.
– Боже мой, двѣнадцатаго половина! – засуетился Потроховъ. – А ты не разсуждать! Чтобы было все сдѣлано! Вотъ на расходы! – крикнулъ онъ кухаркѣ, кинувъ три рубля. – Прощай, Грушенька.
Онъ наклонился къ женѣ, чтобы поцѣловать ее. Она оттолкнула его и онъ чмокнулъ въ воздухъ.
– Даже при кухаркѣ… Ахъ, баба! – вздохнулъ Потроховъ и побѣжалъ въ прихожую одѣваться.
Черезъ двѣ минуты онъ летѣлъ на извозчикѣ въ лавку.
