Текст книги "В неладах"
Автор книги: Николай Лейкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
IV
Когда Потроховъ вернулся домой, еще двухъ часовъ не было. Взбираясь по лѣстницѣ, онъ перепрыгивалъ черезъ ступеньку, запыхался, былъ весь красный и потный. Въ рукѣ его былъ горшечекъ съ свѣжей икрой, въ карманѣ билетъ на ложу въ Александринскій театръ. Онъ успѣлъ расцѣнить полученный вчера вечеромъ товаръ, побывалъ въ гостиницѣ у агента и сдѣлалъ заказъ на новый товаръ. Успѣлъ онъ послать за ложей, успѣлъ послать изъ лавки за икрой, но забылъ сказать, что сегодня срокъ векселю въ двѣсти рублей и не только не далъ приказчикамъ на это денегъ, но даже выбралъ все и изъ кассы отъ утренней выручки, оставивъ только мелочь на сдачу. Объ этомъ онъ вспомнилъ только тогда, когда взялся за ручку звонка у своей квартиры. Его какъ обухомъ ударило но головѣ.
«А вдругъ какъ протестуютъ вексель у нотаріуса? – мелькнуло у него въ головѣ. – Скандалъ, по всѣмъ байкамъ скандалъ! Остановятъ кредитъ… разговоры… Каково это для торговаго человѣка! Я изъ-за чего? Изъ-за капризовъ жены».
Онъ перевелъ духъ и сталъ утѣшать себя.
«Впрочемъ, вѣдь я вернусь въ лавку, вернусь въ пятомъ часу… Приказчики должны сказать векселедержателю, что я вернусь и тогда уплачу двѣсти рублей. До пяти часовъ обязаны ждать уплаты по закону, – утѣшалъ онъ себя. – А теперь только-бы съ женой-то примириться и утѣшить ее».
Горничная отворила дверь.
– Накрыто на столъ? Если готовъ обѣдъ – подавайте скорѣй… – заговорилъ Потроховъ скороговоркой. – Да вотъ икра… Развяжешь горшечекъ и поставишь передъ приборомъ барыни, – подалъ онъ горничной горшечекъ.
– Барыни дома нѣтъ, она вслѣдъ за вами уѣхала, – отвѣчала она.
– Какъ уѣхала? Куда уѣхала? – вспыхнулъ Потроховъ.
– Не могу знать. Намъ она ничего не сказала, но уѣхала. Впрочемъ, кухаркѣ сказала, что дома обѣдать не будетъ и чтобы для нея лишняго ничего не стряпать. Барыня и тетерьку отмѣнили и осетрину и заказали гречневую кашу. «Барину, говоритъ, довольно щей и каши». Онъ это любитъ.
Потроховъ стоялъ какъ громомъ пораженный и даже не снималъ шубы и шапки.
– Можетъ быть, къ маменькѣ своей Прасковьѣ Федоровнѣ она уѣхала? – спросилъ онъ наконецъ.
– Нѣтъ-съ, – протянула горничная. – Я имъ выносила на подъѣздъ саквояжъ, такъ онѣ рядили извозчика на Царскосельскую дорогу, – отвѣчала горничная.
– На Царскосельскую дорогу? – протянулъ Потроховъ и тутъ-же мысленно воскликнулъ:– «Это къ Голубковой! къ ней, подлюгѣ! Она въ Царскомъ Селѣ живетъ. Это разведенная дрянь, все лѣто гонялась за музыкантами павловскаго оркестра и даже разъ въ прошломъ году отъ мужа съ флейтой бѣгала. Да, да… къ ней… къ Голубковой… у ней по сейчасъ разные флейты и контрбасы собираются. Ну, что тутъ дѣлать?
Онъ даже, не раздѣваясь, присѣлъ въ прихожей на ясеневый стулъ. Потъ съ него лилъ градомъ.
– Сказала барыня тебѣ все-таки, когда домой вернется? – задалъ онъ вопросъ горничной.
– Ничего не сказали. Но взяли съ собой свою цитру. Съ цитрой уѣхали.
– Съ цитрой? Ну, такъ это къ Голубковой навѣрное… „Надо будетъ сейчасъ ѣхать въ Царское и вырвать ее изъ рукъ этой развратной женщины, – прибавилъ онъ мысленно. – Поѣду, сейчасъ поѣду. Я знаю, гдѣ Голубкова живетъ“. – Что-жъ ты стоить и глаза на меня, какъ сова, пялить! – закричалъ онъ на горничную. – Иди и ставь на столъ скорѣй обѣдъ!
– Шубу съ васъ… – пробормотала горничная.
– Ахъ, шубу снять… Бери шубу… И скорѣй на столъ… Я пообѣдаю и уѣду.
Потроховъ сбросилъ съ себя шубу.
„И на какой шутъ я икры купилъ! – разсуждалъ онъ. – Вѣдь три рубля фунтъ! Теперь прокиснуть можетъ. А ложу… Зачѣмъ я ложу взялъ на завтра? Впрочемъ, вернется-же она къ завтрему. Или я самъ ее верну… Силой верну“… – успокаивалъ онъ себя, входя въ столовую.
– И сундукъ съ нарядами барыня съ собой взяла, и узлы? – разспрашивалъ онъ горничную, накрывавшую столъ.
Горничная улыбнулась.
– Нѣтъ-съ, сундукъ и узлы оставили дома, – сказала она.
„Ну, слава Богу, слава Богу… Можетъ быть, она и не совсѣмъ уѣхала, – подумалъ Потроховъ, – а такъ, часа на два, на три или до ужина… Но саквояжъ – вотъ что меня смущаетъ, который она взяла“.
– Взяли только саквояжъ и подушку, – прибавила горничная.
– Ахъ, и подушку еще! – воскликнулъ Потроховъ. – Зачѣмъ-же ей подушку?
– Не могу знать, баринъ.
„Подушку… Саквояжъ и подушку… Нѣтъ, ужъ это значитъ въ ночлегъ уѣхала… Надо выручать… Надо какъ можно скорѣй выручать ее отъ Голубковой… А то налетятъ на нее эти контрбасы, кларнеты и скрипки у Голубковой… Вѣдь и сама она съ цитрой поѣхала. Бѣда! Чистая бѣда!“
Потроховъ схватился за голову, прошелся нѣсколько шаговъ по столовой и, наконецъ, закричалъ на горничную:
– Да что-жъ ты съ обѣдомъ! Подавай скорѣй! Вѣдь мнѣ тоже въ Царское Село ѣхать надо!
– Сейчасъ, сейчасъ, баринъ.
Горничная засуетилась.
Потроховъ сходилъ въ спальню, дабы убѣдиться, дѣйствительно-ли приготовленные вчера женой узлы и сундуки съ нарядами находятся дома, и, найдя ихъ на мѣстѣ, вернулся въ столовую и опять сталъ разспрашивать подавшую уже обѣдъ на столъ горничную:
– Одна она уѣхала изъ дому, совершенно одна?
– Однѣ-съ.
– И никто къ ней сегодня днемъ не приходилъ, покуда она не уѣхала?
– Никто-съ.
– И не замѣтила ты, чтобы кто-нибудь ждалъ ее на подъѣздѣ?
– Что вы, баринъ! Никто, – почти испуганно отвѣчала горничная.
– Я не про мужчинъ спрашиваю, а можетъ быть кто-нибудь изъ женщинъ.
– Рѣшительно никто.
– Что-жъ ты мнѣ икру-то подъ носъ ставишь! Развѣ я ее для себя купилъ? Для себя? – закричалъ на горничную Потроховъ.
Онъ съѣлъ три-четыре ложки щей, проглотилъ кусокъ говядины изъ щей и отодвинулъ тарелку. Ему не ѣлось.
„Надо будетъ ѣхать сейчасъ въ Царское, непремѣнно ѣхать и вырвать ее… Пріѣду и начну мягко… – разсуждалъ онъ, но вдругъ въ головѣ его мелькнулъ вексель въ двѣсти рублей. – Боже мой, какъ-же я по векселю-то заплачу? А сегодня послѣдній срокъ. Теперь третій часъ. Если сейчасъ ѣхать на вокзалъ, то раньше четырехъ часовъ въ Царскомъ не буду. Да тамъ къ Голубковой… Да разговоры, да переговоры… Потомъ обратно… Нѣтъ, мнѣ къ пяти часамъ въ лавку не вернуться. Въ шесть даже не вернуться. А вексель? У приказчиковъ нѣтъ денегъ, да и не посмѣютъ они платить безъ моего приказа. Это имъ запрещено, – разсуждалъ онъ.
Тяжело вздохнувъ, Потроховъ побѣжалъ въ прихожую одѣваться.
Когда онъ сбѣгалъ съ лѣстницы, въ головѣ его все перепуталось: жена, вексель, ложа, цитра, икра, подушка. Все это вертѣлось въ его глазахъ, какъ въ калейдоскопѣ.
– Извозчикъ! – закричалъ онъ, выбѣжавъ на подъѣздъ. – На Царскосельскій вокзалъ!
V
Жена и вексель не выходили изъ головы Потрохова, пока онъ ѣхалъ на извозчикѣ до вокзала.
„Протестуютъ вексель у нотаріуса – сраму не оберешься. Что про меня говорить будутъ въ рынкѣ? Вѣдь это мараный купецъ… Поди, разсказывай потомъ, какъ это случилось, что не уплатилъ вовремя по векселю – никто не повѣритъ, – разсуждалъ онъ, – Ахъ, женушка, женушка! Какъ ты меня подкузмила. Впрочемъ, вотъ что я сдѣлаю: сейчасъ на вокзалѣ въ буфетѣ напишу въ лавку письмо, чтобы приказчики уплатили по векселю, и пошлю письмо съ посыльнымъ. Посыльныхъ на вокзалѣ много. А ужъ приказчики къ пяти-то часамъ навѣрное ужъ двѣсти-то рублей наторгуютъ“.
Онъ подъѣхалъ къ вокзалу, быстро разсчитался съ извозчикомъ, вбѣжалъ по ступенькамъ, но тотчасъ-же узналъ, что поѣздъ черезъ двѣ минуты отходитъ. Писать и посылать съ посыльнымъ не было уже возможности, не оставаясь до слѣдующаго поѣзда. Онъ успѣлъ только взять билетъ и вскочилъ въ вагонъ, который тотчасъ-же и тронулся.
„Пошлю изъ Царскаго телеграмму въ лавку, чтобы приказчики заплатили по векселю“, – утѣшалъ себя Потроховъ, сидя въ вагонѣ.
Но и это онъ сдѣлать забылъ, благодаря женѣ. Выходя въ Царскомъ Селѣ изъ вагона, онъ носъ къ носу столкнулся на станціи съ женой. Жена была съ саквояжемъ, съ маленькой подушкой и съ цитрой. Она ужъ возвращалась въ Петербургъ и сидѣла на скамейкѣ въ ожиданіи поѣзда.
– Грушенька! – крикнулъ онъ и со всѣхъ погъ бросился къ женѣ.
Жена сдвинула бровки, нахмурилась и сквозь зубы произнесла:
– А, такъ вы слѣдить?.. По пятамъ бѣгать?.. Но вѣдь это безполезно… Я все равно сбѣгу…
– Другъ мой… – радостно началъ Потроховъ, подсаживаясь къ ней.
– Пожалуйста безъ восторговъ… Языкъ вашъ говоритъ: „другъ мой“, а на душѣ у васъ лавка и приказчики, а вовсе не жена. Вы и за мной прибѣжали сюда только потому, что вы скандала боитесь, что вотъ всѣ заговорятъ, что я ушла отъ васъ вслѣдствіе жестокаго обращенія.
– Да какое-же жестокое обращеніе, Грушеночекъ, если я не знаю, какъ къ тебѣ подладиться. Давеча я разлетѣлся домой на всѣхъ парусахъ съ ложей въ театръ, со свѣжей икрой и вдругъ объявляютъ, что нѣтъ моей милой Грушеньки, что уѣхала въ Царское Село. Я былъ потрясенъ, я былъ…
– Не орите такъ! На насъ посторонніе смотрятъ. Что вы актера-то изъ себя разыгрываете? – оборвала Потрохова жена и тихо прибавила:– Дуракъ…
– Все, все забылъ для тебя… – произнесъ нѣсколько сдержаннѣе Потроховъ. – Все дѣло бросилъ, только-бы угодить тебѣ. Завтра мы поѣдемъ въ театръ, въ субботу въ циркъ, а въ воскресенье я возьму для тебя парныя сани на извозчичьемъ дворѣ, и мы поѣдемъ по островамъ кататься. Подъ сѣткой лошади будутъ, подъ голубой сѣткой и у кучера шапка бархатная съ уголками.
Жена сидѣла, отвернувшись отъ него, и тихо говорила:
– Ничего мнѣ этого теперь не надо, рѣшительно не надо. Я все-равно отъ васъ сбѣгу. Только вѣдь несчастіе сдѣлало, что я домой возвращаюсь, а то ни за что на свѣтѣ не вернулась-бы. Дура Голубкова опять съ мужемъ сошлась и переѣхала изъ Царскаго къ намъ въ Петербургъ.
– Вотъ видишь, видишь! Даже ужъ такая забубенная женщина, какъ Голубкова, и та обратно подъ крыло къ мужу вернулась, – подхватилъ Потроховъ. – А ты-то чего козыришься? Тебѣ-то чего бѣжать? Тихая, скромная жена, которая до сихъ поръ воды не замутила… Я про тебя…
– Ну, не расхваливай, не расхваливай… Былая скромна, да не умѣлъ ты это цѣнить. А теперь я все-равно сбѣгу, я терпѣніе потеряла. Пріѣдемъ въ Петербургъ, и я съ вокзала прямо къ Голубковой. Она хоть и сошлась съ мужемъ, но на два-три дня-то все-равно меня пріютитъ, пока я паспортъ себѣ выхлопочу у полиціи.
– Нѣтъ, Грушенька, ты этого не сдѣлаешь! – произнесъ Потроховъ.
– Сдѣлаю, – пробормотала жена.
– Не сдѣлаешь, если узнаешь, сколько я дѣла торговаго изъ-за тебя опустилъ.
– Сдѣлаю. Что мнѣ торговое дѣло! Плевать я хочу на торговое дѣло!
Тутъ Потроховъ опять вспомнилъ про вексель, хотѣлъ посылать телеграмму въ лавку, но раздался звонокъ, возвѣщающій, что поѣздъ отходитъ изъ Павловска. Времени для телеграммы не оставалось. Жена, а вслѣдъ за ней и Потроховъ бросились на платформу.
Вотъ Потроховы въ вагонѣ. Потроховъ сидѣлъ рядомъ съ женой совсѣмъ растерянный. Обѣщаніе жены, что она прямо съ вокзала поѣдетъ къ Голубковой, не давало ему покоя. Жена дулась и сидѣла, отъ него отвернувшись. Наконецъ, онъ произнесъ:
– Куда-же я дѣну ложу и свѣжую икру, которыя я купилъ для тебя?
– Ложу продашь, а икру самъ съѣшь, – былъ отвѣтъ.
Пауза. Потроховъ соображалъ, и наконецъ заискивающе и покорно сдѣлалъ предложеніе:
– Ангелъ мой, но не лучше-ли тебѣ сейчасъ ѣхать со мной домой и испытать два-три дня, какъ я перестрою для тебя жизнь? Вѣдь Голубкова не уйдетъ. Ты всегда къ ней успѣешь переселиться. Да наконецъ, неизвѣстно, приметъ-ли тебя на житье мужъ ея.
Аграфена Степановна начала сдаваться.
– Сегодня я поѣду къ Голубковой не совсѣмъ, а только чтобы узнать, примутъ ли меня, – сказала она.
– Но тогда зачѣмъ тебѣ саквояжъ, зачѣмъ подушка, зачѣмъ цитра? Если ты явишься къ Голубковымъ съ этими вещами, это будетъ имѣть некрасивый видъ… Навязчивость, нахальство, – вотъ что это будетъ.
– Вещи мои ты можешь свезти домой.
– Ну, вотъ и отлично, ну, вотъ и спасибо. Но отчего тебѣ непремѣнно надо сегодня ѣхать къ Голубковымъ? Вѣдь это ты можешь отложить и на завтра.
– Я къ нимъ поѣду обѣдать. Они обѣдаютъ въ шесть. Я сегодня ничего не ѣла, понимаешь ты, я ѣсть хочу.
– Но вѣдь можно и дома поѣсть.
– Дома ничего не заказано кромѣ щей и каши, а я ихъ терпѣть не могу. Да и навѣрно прислуга все это съѣла.
– Не можетъ быть. Щи навѣрное остались. Да вотъ что: по дорогѣ домой можно заѣхать въ колбасную и купить ветчины, фаршированную пулярдку. У насъ есть свѣжая икра.
– Далась ему эта икра!
– Грушенька, ну хочешь, я тебѣ куплю фаршированную пулярдку?
– Да это развѣ обѣдъ? Я привыкла съ супомъ…
– Супъ къ ужину закажемъ… Твой любимый супъ съ клецками. Ужинать можно попозднѣе. Супъ, осетрина.
– Нѣтъ, нѣтъ. Я къ Голубковымъ, – упрямилась жена. – А то прямо со станціи въ ресторанъ… Надо привыкать къ ресторанамъ… Буду жить въ меблированныхъ комнатахъ, такъ безъ ресторана не обойтиться… Въ ресторанѣ я пообѣдаю всласть, а потомъ къ Голубковымъ уговориться.
– Тогда поѣдемъ въ ресторанъ вмѣстѣ,– предложилъ Потроховъ. – И я пообѣдаю съ тобой. А то давеча дома одному мнѣ ничего въ горло не шло, и я почти не обѣдалъ… Я ѣсть тоже хочу.
Жена вздохнула.
– Вотъ навязчивость-то! То ты отъ меня бѣгомъ. скитался весь день одинъ, а теперь даже на часъ оставить не хочешь. Вездѣ по пятамъ, – проговорила она.
– Ахъ, другъ мой, да вѣдь торговыя дѣла, вздохнулъ Потроховъ. – Но теперь я все это переустрою. Начнется новая жизнь… Василія Матвѣева я сдѣлаю въ лавкѣ старшимъ, поручу ему кассу. Ты даже удивишься, какая у насъ новая жизнь начнется. Пойдемъ, Грушеночекъ, въ ресторанъ обѣдать.
Потроховъ даже погладилъ жену ладонью по спинѣ.
Жена улыбнулась. Потроховъ расцвѣлъ.
– Хорошо. Я поѣду съ тобой обѣдать въ ресторанъ, но только въ загородный, а иначе ни-ни, сказала она. – Вези меня въ „Аркадію“…
– Съ восторгомъ! – воскликнулъ онъ.
– Постой, постой, – остановила его жена. – Бери тройку… Иначе я не поѣду.
Потроховъ понизилъ тонъ. Въ головѣ мелькнулъ вексель. Но Потроховъ все-таки махнулъ рукой и произнесъ:
– Изволь. Согласенъ.
VI
На вокзалѣ въ Петербургѣ Потроховъ опять хотѣлъ послать въ лавку съ посыльнымъ записку, чтобы уплатили двѣсти рублей по векселю.
Видя оранжевую шапку посыльнаго у выхода изъ вокзала, онъ сказалъ женѣ:
– Душечка, погоди минутку… Не торопись… Сейчасъ я долженъ написать въ лавку записочку о векселѣ и послать съ посыльнымъ, а то непріятность коммерческая можетъ случиться.
Но жена перебила его:
– Опять вексель! Опять лавка! – нетерпѣливо воскликнула она. – Ну, тогда я уѣду къ Голубковымъ.
– Другъ мой, вѣдь это такое дѣло, что торговый скандалъ можетъ выйти.
– А уѣду къ Голубковымъ, такъ хуже скандалъ выйдетъ. Тогда меня уже никакими ложами домой не заманите.
Потрохову, хоть и скрѣпя сердце, пришлось замолчать о векселѣ.
Садясь съ нимъ на извозчика, чтобъ ѣхать нанимать тройку, Аграфена Степановна бормотала:
– Вѣдь эдакая у тебя вексельная душа! А на своей лавкѣ такъ ты просто помѣшался!
Пріѣхавъ на Фонтанку къ Семеновскому мосту, гдѣ была троечная биржа, Потроховъ долго торговался, нанимая тройку. Приказчикъ извозчичій, видя, что баринъ пріѣхалъ съ барыней, да къ тому-же и нетерпѣливой, еле отдалъ ему тройку на три часа за пятнадцать рублей, тѣмъ болѣе, что Аграфена Степановна выбрала самую лучшую тройку. Пришлось дать и на старосту.
И вотъ супруги Потроховы, гремя бубенчиками, поѣхали. Вексель не выходилъ изъ головы Потрохова.
– Грушеночекъ, – сказалъ онъ женѣ. – Не заѣдемъ-ли мы домой, чтобы завезти саквояжъ и цитру?
Потроховъ разсчитывалъ, что, побывавъ дома, онъ успѣетъ написать въ лавку записку о тревожившемъ его векселѣ, но жена и тутъ воспротивилась.
– Зачѣмъ? Съ какой стати? Чѣмъ намъ помѣшаютъ наши вещи, лежа въ саняхъ? А домъ-то ужъ мнѣ и такъ надоѣлъ хуже горькой рѣдьки.
Пришлось Потрохову покориться. Сидя въ саняхъ, рядомъ съ женой, онъ былъ мраченъ и считалъ въ умѣ:
„Ложа десять рублей… фунтъ икры три съ полтиной… тройка – пятнадцать… да на чай придется дать… проѣздъ въ Царское и обратно… Обѣдъ на двоихъ въ Аркадіи… что-то она еще на обѣдъ потребуетъ?“
Онъ тяжело вздохнулъ. Легкій пріятный морозъ щипалъ лицо, воздухъ былъ прелестный, тройка неслась быстро, но ничто это не радовало Потрохова. Въ головѣ его сидѣло одно: вексель.
Въ „Аркадіи“ за обѣдомъ Аграфена Степановна была весела, ѣла съ большимъ аппетитомъ и говорила мужу:
– Ну, что-бы всегда-то намъ такъ жить! Тогда я ни о какой Голубковой-бы и не подумала.
– Ангелъ мой, Грушенька! Да развѣ можно такъ каждый день жить! – воскликнулъ Потроховъ. – Вѣдь на это никакихъ капиталовъ не хватитъ.
– Ну, не каждый день, такъ хоть два раза въ недѣлю. Одинъ разъ въ „Аркадіи“, другой разъ въ „Акваріумѣ“. Послушай, да что ты сидишь, надувшись, какъ мышь на крупу! Жена вернулась, долженъ-бы радоваться, а ты какъ водой облитъ.
– Я и то радуюсь, что нашелъ тебя, но, согласись сама, развѣ пріятно, что ты убѣжала изъ дома! Вѣдь все-таки убѣжала, – говорилъ онъ, а въ умѣ соображалъ, сколько съ нихъ возьмутъ за обѣдъ:
„Меньше десяти рублей и думать невозможно, чтобы взяли… Закуски… мадера… стерлядка“…
Вдругъ жена, выпивъ рюмку мадеры и повеселѣвъ съ нея, воскликнула:
– Послушай, Петя… Хочешь миръ заключить?
– Да конечно-же, дружочекъ, – отвѣчалъ Потроховъ.
– Такъ угости жену шампанскимъ. Вели подать бутылку шампанскаго.
Но тутъ Потрохова даже покоробило.
„Богъ мой, еще десять рублей!“ – пронеслось у него въ головѣ, и онъ сказалъ:
– Да что ты, Грушенька. Обстоятельные мужъ и жена вдругъ будутъ пить шампанское. И еслибы еще случай какой-нибудь. А то такъ, здорово живешь. Просить шампанскаго… Словно, съ позволенія сказать, кокотка.
– А отчего-же шампанское можно пить только съ кокоткой? – возразила Аграфена Степановна и, не получая отвѣта, прибавила:– Ну, полно, Петя, прикажи подать бутылку шампанскаго. Я ужасно люблю шампанское. Закажи бутылку, а то, ей-ей, опять разсержусь, и тогда уже худо будетъ.
– Да куда-же бутылку-то на двоихъ! – возразилъ онъ.
– А! Ты еще торгуешься? Ну, хорошо!
Аграфена Степановна надула губы.
– Человѣкъ! – крикнулъ Потроховъ. – Подайте бутылку шампанскаго.
– Ну, вотъ за это мерси! За это мерси! – перемѣнила тонъ жена и протянула мужу черезъ столъ руку. – Послушайте! – остановила она лакея. – Принесите также пару грушъ-дюшесъ и винограду.
Потроховъ сидѣлъ, какъ въ воду опущенный, и соображалъ:
„Чортъ знаетъ что такое! Обѣдъ-то теперь въ четвертную бумажку не угнешь“.
Бутылка шампанскаго выпита, фрукты съѣдены.
Какъ спрыснутый живой водой, воспрянулъ наконецъ Потроховъ, когда жена сказала, что пора домой ѣхать, и быстро сталъ разсчитываться за обѣдъ.
Съ трехъ десятирублевыхъ золотыхъ сдали ему очень немного сдачи.
И вотъ супруги несутся на тройкѣ домой. У Потрохова опять счетъ про себя, сколько ему сегодня пришлось „стравить въ жену деньжищъ“.
Скрѣпя сердце, разсчитался онъ дома у подъѣзда съ троечникомъ и, скрѣпя сердце, далъ ему на чай.
Домой супруги Потроховы пріѣхали въ десятомъ часу вечера, застали у себя маменьку Прасковью Федоровну и повѣстку отъ нотаріуса, съ требованіемъ уплаты по векселю двухсотъ рублей.
Повѣстка какъ кинжаломъ ударила въ грудь Потрохова.
„Достукался черезъ женушку, доплясался, налетѣлъ на торговый скандалъ, – бормоталъ онъ про себя и скрежеталъ зубами. – Послать сейчасъ деньги къ нотаріусу поздно, десятый часъ, не примутъ разсуждалъ онъ.
А теща Прасковья Федоровна при видѣ дочери ликовала и восклицала:
– Ну, слава Богу, что вмѣстѣ! Слава Богу, что помирились! Гдѣ вы, Николай Емельянычъ, ее нашли? – спрашивала она зятя. – А я сижу и дрожу… Горничная Даша сказала мнѣ, что Грушечка одна на Царскосельскій вокзалъ для чего-то уѣхала. Сижу и чуть не плачу. Думаю: «Господи, да что-же это такое? Да зачѣмъ-же она одна-то?.. Все сердце во мнѣ перевертывалось. Но теперь вижу, что вы вмѣстѣ. Слава Богу, слава Богу, что помирились. Чего тутъ изъ-за пустяковъ ссориться!»
И Прасковья Федоровна принялась цѣловать дочь.
– Что это отъ тебя, Груша, виномъ пахнетъ? – вдругъ спросила она.
– А мужъ меня въ «Аркадію» возилъ и тамъ обѣдомъ угощалъ, – отвѣчала дочь.
– Обѣдомъ? Въ «Аркадіи»? Да что это ему вздумалось?
– Не знаю. Присталъ ко мнѣ: «поѣдемъ да поѣдемъ». Ради мировой нашей, что-ли.
А мужъ слушалъ, сверкалъ глазами и, молча, сжималъ кулаки.
«На сорокъ пять рубликовъ съ тройкой наказала, – считалъ онъ про себя. – Да ложа десять – пятьдесятъ пять, да икра съ проѣздомъ въ Царское пять-шестьдесятъ. Да въ циркъ въ субботу свезти надо – тоже пять рублей, да за парныя сани придется въ воскресенье заплатить рублей пятнадцать, чтобы прокатать ее. Въ восемь десятирублевыхъ кругляшковъ миръ-то съ женушкой обойдется, а то и больше, – мысленно плакался онъ. – А вексель? Вексель въ протестѣ!» – мелькнуло у него въ головѣ, и онъ, въ отчаяніи покрутивъ головой, убѣжалъ къ себѣ въ кабинетъ.
Минутъ черезъ десять Потроховъ щелкалъ на счетахъ и опять считалъ, сколько онъ издержалъ сегодня лишнихъ денегъ, благодаря тому, что очутился въ неладахъ съ женой.
– Маменьку-то приглашать на завтра въ театръ? – кричала ему изъ другой комнаты жена. – Есть у тебя ложа? Взята она? Или ты навралъ мнѣ?
– Взята, взята, – отвѣчалъ Потроховъ, смотря на костяжки счетовъ, изображавшія цифру сегодняшнихъ расходовъ на жену.
– Который-же номеръ?
– Восемьдесятъ два и шесть гривенъ, – отвѣчалъ онъ.
1903