Текст книги "Бездомники"

Автор книги: Николай Лейкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

XII

На другой день утромъ Чубыкинъ и Скосыревъ проснулись на постояломъ дворѣ. Они лежали рядомъ на койкѣ, на войлокѣ, въ головахъ у нихъ была перовая подушка въ грязной тиковой наволочкѣ. Лежали они не раздѣвшись, какъ пришли съ улицы, Чубыкинъ былъ даже опоясанъ ремнемъ. Чубыкинъ проснулся первымъ, открылъ глаза и увидѣлъ стѣну съ замасленными пестрыми обоями.

«На постояломъ дворѣ мы, а не въ участкѣ и не въ ночлежномъ», – промелькнуло у него въ головѣ, какъ только увидалъ онъ бумажные обои на стѣнѣ. – «Ну, слава Богу, не попались!»

Онъ началъ припоминать, что было вчера, и не могъ сразу вспомнить, настолько пьяно закончилъ онъ вчерашній вечеръ. Онъ помнилъ только, что ѣхалъ на извозчикѣ вмѣстѣ со Скосыревымъ на постоялый дворъ на Лиговку, долго отыскивали они его, заѣзжали въ винныя лавки, покупали полубутылки, пили, раскупоривая посуду на улицѣ, угощали извозчика. Чубыкинъ помнилъ, что они пріѣхали на постоялый дворъ, но что было дальше, память не подсказывала ему. Только потомъ, минуть пять спустя, начала возстановляться передъ нимъ физіономія какого-то черноусаго человѣка, игравшаго на гармоніи съ нимъ за однимъ столомъ. Кажется, что люди пѣли, а онъ плясалъ.

За стѣной начали бить часы такими ударами, словно они кашляли. Чубыкинъ сталъ считать и насчиталъ одиннадцать.

«До чего проспали-то! Словно господа»… – подумалъ онъ и рѣшилъ, что надо вставать.

Онъ поднялъ голову, но голова была настолько тяжела и такъ кружилась, что онъ снова опустилъ ее на подушку.

«А здорово вчера хрястнули! Выпито было много, – пробѣжало у него въ мысляхъ. Голова, какъ пивной котелъ».

Черезъ нѣсколько минутъ онъ повторилъ попытку встать, придержался рукой за стѣну, но для того, чтобы спуститься съ койки, пришлось растолкать спавшаго еще Скосырева, что онъ и сдѣлалъ.

– Ты тутъ? – были первыя слова Скосырева, когда онъ продралъ глаза. – На постояломъ мы, кажется? Ловко, что не попались. А вѣдь что выпито-то было!

Оба они сѣли на койку и держались за головы.

– Фу, какъ скверно! – произнесъ наконецъ Скосыревъ.

– Вставай. Разомнешься… – отвѣчалъ Чубыкинъ и самъ всталъ, но его такъ качнуло въ сторону, что онъ опять попридержался за стѣну. – Наблудили мы съ тобой, Скосырь…

– За то важно погуляли. Напиться-бы теперь чего-нибудь. У меня языкъ, какъ суконный.

– А деньги-то есть-ли?

– Надо пошарить. Вѣдь что вчера выпито-то было!

– Много. Ты помнишь-ли, что вчера здѣсь на постояломъ было? – спросилъ Чубыкинъ.

– Да что было? Пили, ѣли.

– А съ кѣмъ? Компанія какая была? Кто съ нами былъ?

– Ничего не помню, – сознался Скосыревъ, шаря по карманамъ, и тотчасъ-же сказалъ:– У меня ни копѣйки не осталось. Была мѣдная солдатская пуговица, да и та исчезла.

Шарилъ въ карманахъ и Чубыкинъ.

– Постой… Что-то есть, – проговорилъ онъ и вынулъ изъ штановъ три копѣйки, а затѣмъ двѣ.

– Все? Только-то и осталось? – удивился Скосыревъ.

– Вотъ гривенникъ еще… – произнесъ Чубыкинъ, вытаскивая изъ пиджачнаго кармана маленькую монетку. – Стой! Еще копѣйка есть! – радостно воскликнулъ онъ.

– А вчера ты говорилъ, что было четыре рубля?

– Было да сплыло, другъ. Съ походцемъ четыре рубля было.

– Ловко! Сколько прокутили-то! Вѣдь и я вчера на кладбищѣ около рубля настрѣлялъ.

– Можетъ быть и обшарили насъ, – сдѣлалъ догадку Чубыкинъ. – Вѣдь ничего не помню, что было, съ кѣмъ гуляли.

– Пошарь еще…

– Да чего-жъ тутъ шарить-то! Всѣ карманы обшарилъ.

– Тутъ вѣдь и на два мерзавчика не хватитъ, чтобы опохмелиться.

– Гдѣ хватитъ! Надо опять стрѣлять. На баню хватитъ.

– Не вывалилось-ли что на койку?

Скосыревъ поднялъ подушку, но подъ подушкой лежала только посуда отъ сороковки водки.

– И это деньги, – сказалъ Чубыкинъ и взялъ бутылку въ карманъ.

– Бѣльишко-то цѣло-ли для переодѣвки? – спросилъ Скосыревъ.

– Цѣло! – хлопнулъ себя Чубыкинъ по груди и по животу. – Какъ обмотался имъ вокругъ тѣла, такъ и не распоясывался:

– Пять рублей прогуляли, скажи на милость! – вздыхалъ съ сожалѣніемъ Скосыревъ.

– Э, что! Брось! Зато погуляли всласть, – махнулъ рукой Чубыкинъ. – Настрѣляемъ еще. Чего намъ копить? Вѣдь не домъ строить, не квартиру меблировать. Будетъ день – будутъ и деньги. Волка ноги кормятъ. У меня отецъ еще въ запасѣ есть. Только-бы фараонамъ въ руки не попасться.

– Въ баню сводишь меня?

– Обѣщалъ, такъ ужъ не спячусь. Я не пяченый купецъ, – отвѣчалъ Чубыкинъ и сейчасъ-же сталъ строить планъ, какъ провести сегодняшній день. – Шестнадцать копѣекъ у меня есть, да посуда. Посуду продадимъ за три копѣйки – будетъ девятнадцать. На шесть копѣекъ мы здѣсь чаю напьемся, стало быть у насъ останется тринадцать. Баня съ двоихъ десять, на двѣ копѣйки мыла. Копѣйка еще въ остаткѣ. А тамъ – стрѣлять. Ты на кладбище ступай, а я передъ отцомъ объявлюсь. Долженъ-же я съ него что-нибудь взять за этотъ приходъ въ Петербургъ.

– А который теперь часъ? – задалъ вопросъ Скосыревъ.

– Давеча одиннадцать било.

– Ну, такъ мнѣ на кладбище поздно. Какое теперь кладбище! Пока дойду до кладбища – заупокойныя обѣдни кончатся, милостыню заупокойную раздадутъ.

– Постой… Чего ты не сообразя болтаешь! Сначала чай пить будемъ, потомъ въ баню пойдемъ, а ужъ послѣ бани ты ступай на кладбище. Къ вечернѣ попадешь.

– За вечерней только младенцевъ хоронятъ. Какое тутъ поминовеніе! – возразилъ Скосыревъ. – Нѣтъ, ужъ на кладбище завтра, а сегодня придется по мелочнымъ лавочкамъ и мяснымъ копѣйки собирать.

– Дѣлай, какъ знаешь. Тебѣ съ горы виднѣе. Кому-же и знать кладбищенское дѣло, какъ не кутейнику, – согласился съ нимъ Чубыкинъ. – А я такъ разсуждаю, что на кладбищѣ весь день народъ. Пріѣзжаютъ сродственники по своимъ покойникамъ панихиды служить, подаютъ нищимъ.

– Послѣобѣденная милостыня – овчинка выдѣлки не стоитъ.

Чубыкинъ и Скосыревъ вышли изъ коморки, гдѣ спали, въ общую комнату постоялаго двора, гдѣ стояла стойка и за ней помѣщался хозяинъ – сѣдовласый мужикъ съ большой бородой въ ситцевой рубахѣ, въ жилеткѣ и бѣломъ передникѣ.

– Хорошо-ли почивали, кавалеры? – привѣтствовалъ онъ Чубыкина и Скосырева.

– Спали ладно. А только пропились мы вчера, – отвѣчалъ Чубыкинъ. – Башки трещатъ, а опохмелиться не на что.

– Вольно-же было вамъ незнакомыхъ-то личностевъ потчивать!

– Чайку-бы намъ на пятачокъ. Только денегъ и осталось. Ублаготвори…

– Ладно. Садитесь.

Чубыкинъ и Скосыревъ усѣлись за столъ.

Въ комнатѣ было мало посѣтителей. Одинъ мужикъ въ нагольномъ полушубкѣ ѣлъ селедку, закусывая хлѣбомъ, а другой, въ сермяжномъ армякѣ, хлебалъ щи.

XIII

Въ банѣ Чубыкинъ и Скосыревъ сидѣли долго. Они мылись, нѣжились на полкѣ, хлестались вѣниками и даже успѣли кое-какъ выстирать свое грязное бѣлье и опять полѣзли на полокъ. Было будничное утро, народу въ банѣ было мало и распоряжаться имъ собой было вполнѣ свободно.

Когда они вышли изъ бани, у нихъ нисколько не было денегъ. Послѣднюю копѣйку Чубыкинъ отдалъ старостѣ за сторожку, за что и былъ осыпанъ ругательствами старосты по случаю ничтожности платы.

– А еще бѣлье свое стирали, черти! Нешто это у насъ полагается? – закончилъ онъ.

– Ну, ты потише… Ты не очень… Ругаться-то и мы горазды… – огрызнулся на него Чубыкинъ и проскользнулъ въ двери. – Вѣдь вотъ теперь самое прямое дѣло опохмелиться малость, а у насъ даже и на мерзавчика на двоихъ нѣтъ, – сказалъ онъ Скосыреву, выйдя на улицу.

– Бѣльишко спустить, да никто не купить. Сыро оно, – отвѣчалъ Скосыревъ. – Пожалуй, еще въ подозрѣніе попадемъ. Скажутъ: съ чердака стащили. Но вѣдь у тебя, Пудъ, отецъ есть въ запасѣ.

– До отца-то когда еще дойдешь. А у меня сейчасъ щемить душу и хмельная эта самая жаба вина просить. Надо пострѣлять. Иди по мелочнымъ лавкамъ и проси. Я по одной сторонѣ улицы, ты по другой, а потомъ сойдемся. Ужъ хоть-бы гривенникъ покуда набрать.

Такъ они и сдѣлали. Улица была пройдена. Но въ мелочныхъ лавкахъ подавали опредѣленно, только по копѣйкѣ. Когда они посчитали собранное, у нихъ оказалось тринадцать копѣекъ. Тотчасъ-же былъ купленъ мерзавчикъ и немного хлѣба. Мерзавчикъ быль выпить пополамъ.

– Только разбередилъ утробу… – жаловался Чубыкинъ и отказался отъ хлѣба.– Ѣшь, я не стану ѣсть, не могу, – сказалъ онъ Скосыреву. – Меня теперь только-бы развѣ на соленое, да на кислое потянуло.

Скосыревъ предложилъ пройтись по лавкамъ еще разъ по той-же улицѣ и пострѣлять, перемѣнившись мѣстами.

– Я по твоей сторонѣ пойду, а ты по моей… – проговорилъ онъ. – Авось, насбираемъ на второй пузырекъ.

Опять была пройдена улица.

– Сколько? – спрашивалъ Чубыкинъ. – У меня пять копѣекъ.

– Ay меня четыре.

– Ну! вотъ на пузырекъ и есть. Посуда имѣется.

Опять выпили. Чубыкинъ повеселѣлъ. На вчерашнія дрожжи хмель хорошо подѣйствовалъ.

– Ну, теперь я къ отцу, а ты ступай на кладбище, – сказалъ онъ Скосыреву.

– Да не стоить, Пудъ Савельичъ, теперь ходить. Поздно. Я кладбищенскій, я знаю. Лучше завтра утромъ въ обѣдню. Только во время отпѣваній на кладбищахъ хорошо и стрѣляется, а то игра не стоить свѣчъ.

– Ага! Опять хочешь на чужое! Что я за банкиръ такой американскій, что ты будешь около меня прихлебать! Ты самъ старайся.

– Да ужъ только до завтра. А завтра я буду самъ по себѣ.

– Ладно. Пойдемъ. Только кутья ты, такъ ужъ кутья и есть. Удивительно, какъ на чужое зариться любишь. Племя ваше такое, что у васъ завидущіе глаза…

– А хоть-бы и такъ? – улыбнулся Скосыревъ. – Виноватъ я развѣ въ этомъ? Развѣ я могъ просить, чтобъ меня родили въ дворянствѣ? Никто въ этомъ не воленъ. Кому какая звѣзда.

– Иди, иди… Что ужъ съ тобой толковать. Только мы вотъ что сдѣлаемъ. Дядѣ я своему далъ слово, что ужъ не буду его больше срамить и просить въ рынкѣ по лавкамъ…

– Ну, что слово! Какое тутъ слово! – засмѣялся Скосыревъ. – Слово воробей. Вылетѣло изо рта…

– Молчи, Серапіонъ! Не смѣй говорить этого! Слово золоторотца твердо. Можетъ быть, ваши лужскіе кадеты этого еще не знаютъ, а наши шлиссельбургскіе Спиридоны-повороты на этомъ держатся. Наше слово лучше векселя.

– Скажи какой философъ!

– Ну, ты не ругайся! Да и кромѣ того я долженъ слово держать. Дядя мой мнѣ еще пригодится напредки. Вѣдь не въ послѣдній разъ въ Питерѣ. Сграбастаютъ меня, переправятъ въ Шлюшинъ, такъ вѣдь и опять оттуда придется улизнуть въ Питеръ. Опять къ дядѣ. А ужъ ежели я его теперь надую, получивши откупъ, то ужъ на будущій разъ онъ мнѣ не повѣритъ и не дастъ откупа. Понялъ?

– Вотъ это вѣрно. Вотъ это я понимаю. А то слово! – возразилъ Скосыревъ.

– Не смѣй, говорю, смѣяться надъ словомъ! У Пуда Чубыкина оно есть!

И Чубыкинъ гордо ударилъ себя въ грудь кулакомъ.

– Ну, такъ вотъ что мы сдѣлаемъ, – продолжалъ онъ. – Самъ я по лавкамъ просить больше не могу и буду держать свое обѣщаніе, а ты иди и стрѣляй. Самъ-же я въ магазинъ къ отцу. Это будетъ напротивъ рынка. Ходить будешь, такъ увидишь вывѣску: «фруктовый и колоніальный магазинъ Савелія Чубыкина». Ты и посматривай потомъ, когда я выйду изъ него. Свой доходъ тебѣ уступаю, – прибавилъ онъ. – Вѣдь это мой приходъ-то, какъ говорится по-вашему, по-кутейнически.

– Ну, спасибо тебѣ…– поблагодарилъ Скосыревъ.

Они шли къ рынку. Шли нога за ногу. Отъ вчерашняго пьянства ноги были, какъ полѣнья, плохо сгибались и они еле шагали, умолкли и ужъ почти не разговаривали.

Наконецъ Скосыревъ сказалъ:

– Что зря-то идемъ? Шагаемъ попусту, безъ дѣла, словно господа на прогулкѣ. А вѣдь у насъ даже табаку нѣтъ, чтобъ покурить. Мелочныя-же лавки направо и налѣво. Да и на булку съ колбасой или съ селедкой хорошо-бы пособрать. Ѣсть хочется. Давай заходить по торговлямъ, какъ въ той улицѣ. Я по той сторонѣ, а ты по этой. Такъ и будемъ приближаться къ рынку.

– Что дѣло, то дѣло, – согласился Чуѣыкинъ. – Стрѣляй.

И началось снова захожденіе въ мелочныя лавки.

Заходя въ лавки, они не просили, а молча останавливались у дверей и протягивали руки, шевеля что-то губами. Лавочники, видя ихъ характерные костюмы, знали уже въ чемъ дѣло и тоже молча подавали, по заведенному обычаю копѣйку.

Пройдя улицy, они опять сошлись и сосчитали деньги. У двоихъ оказалось семнадцать копѣекъ. Они тотчасъ-же купили въ лавочкѣ восьмушку табаку, имъ дали газетной бумаги, они скрутили по папироскѣ и жадно начали курить, чуть не глотая табачный дымъ.

– Добръ русскій православный народъ! – со вздохомъ сказалъ Скосыревъ. – Вѣдь вотъ и опохмелились благодаря добрымъ людямъ и табакомъ запаслись, и на булку есть.

– Какъ птицы небесныя мы… согласился Чубыкннъ.

– Именно птицы небесныя. Вѣдь не сѣемъ, не жнемъ… а питамся.

Они купили булку, кусокъ соленой колбасы, подѣлились и на ходу стали ѣсть.

XIV

Вотъ и рынокъ. На углу стоялъ городовой.

– Ну, теперь намъ надо разойтись. Вонъ городовой стоитъ, – сказалъ Чубыкинъ. – Положимъ, этотъ городовой меня отлично знаетъ, и я его хорошо знаю, онъ давно тутъ стоитъ, но все-таки надо опаску держать.

Чубыкинъ и Скосыревъ разошлись. Скосыревъ пошелъ по направленію къ рыночнымъ лавкамъ, а Чубыкинъ шелъ мимо домовъ, находящихся противъ рынка, направляясь къ магазину отца. Городовой, завидя его на тротуарѣ, погрозилъ ему съ середины улицы пальцемъ. Чубыкинъ весь какъ-то съежился передъ городовымъ и развелъ руками. Иного онъ ничего не находилъ, чѣмъ можно-бы было отвѣтить городовому.

Въ магазинъ отца Чубыкинъ вошелъ не сразу. Онъ остановился около окна магазина, на которомъ были разложены въ корзиночкахъ яблоки, груши, лежали банки съ компотомъ и пикулями и высились двѣ стеклянныя вазы, въ которыхъ былъ насыпанъ кофе. Черезъ окно Чубыкинъ смотрѣлъ, кто есть въ магазинѣ и много-ли покупателей. За прилавкомъ онъ увидалъ приказчиковъ, стоя пьющихъ чай, увидалъ большого сѣраго кота, сидѣвшаго около вѣсовъ, но отца онъ не видѣлъ. Покупателей въ лавкѣ совсѣмъ не было.

«Обѣдать, должно быть, ушелъ», – подумалъ Чубыкинъ. – «Ну, все равно зайду. Если скажутъ, что онъ дома, то можно и на квартиру. А то приказчики, можетъ статься, и пошлютъ за нимъ».

Онъ робко вошелъ въ магазинъ и остановился у дверей. При входѣ его приказчики переглянулись.

– Селиверсту Потапычу… – поклонился Чубыкинъ старшему приказчику въ передникѣ поверхъ пиджака, державшему въ рукѣ стаканъ съ чаемъ.

Старшій приказчикъ не отвѣтилъ даже на поклонъ, а иронически произнесъ:

– Къ намъ теперь срамиться пришли? Мало вамъ сраму по рынку-то было!

Чубыкинъ ничего не возразилъ на это и сказалъ:

– Папеньку-бы хотѣлось повидать. Въ магазинѣ онъ?

– Былъ да весь вышелъ. А о вашемъ пришествіи и всѣхъ вашихъ мерзостяхъ онъ уже предувѣдомленъ.

– Какія такія мерзости? О чемъ ты толкуешь? Онъ больше всякихъ мерзостей для меня надѣлалъ. Выгналъ вонъ изъ дома, капиталомъ моимъ завладѣлъ, который я отъ матери долженъ былъ получить.

– Ну, вы говорить говорите, да не заговаривайтесь! – перебилъ его приказчикъ. – Всякій пропоецъ…

– Ты-то какое имѣешь право со мной такъ разговаривать! – вспыхнулъ Чубыкинъ. – Ты-то что такое? Наемникъ и больше ничего.

– Извольте мнѣ не тыкать. Коли я съ вами говорю учтиво, обязаны и вы передо мной учтивость…

– Хороша учтивость, ежели пропойцемъ называютъ!

– А что-же вы такое изъ себя содержите, позвольте васъ спросить? Были сыномъ умственнаго и честнаго уважаемаго купца, а теперь пропоецъ… Пропоецъ и скандалистъ, – прибавилъ старшій приказчикъ.

– Ну, ну… Вы тоже не очень, почтеннѣйшій… И про тебя знаемъ, что ты загребастая лапа насчетъ хозяйской выручки, однако молчимъ.

Приказчикъ вспыхнулъ.

– А вы зачѣмъ пришли сюда? Ругаться? – спросилъ онъ. – Такъ можно и городового позвать…

– Я не къ тебѣ пришелъ, а къ отцу моему. Можно его видѣть?

– Вамъ сказано, что его въ магазинѣ нѣтъ. Обѣдать ушелъ домой.

– Домой? Обѣдать? Такъ мнѣ туда къ нему идти самому или вы за нимъ пошлете? – спросилъ Пудъ Чубыкинъ.

– Тамъ на рога васъ примутъ. Тамъ давно васъ ужъ дожидаются, и дворники припасены, чтобы скрутить лопатки нарушителю семейнаго спокойствія.

Пуда Чубыкина передернуло.

– Какой такой я нарушитель семейнаго спокойствія! – вскричалъ онъ. – Я пришелъ къ отцу за должнымъ, за своимъ, за процентами съ моего капитала. Я въ Шлюшинѣ съ голоду издыхалъ, писалъ ему, чтобы онъ хоть сколько-нибудь выслалъ на пропитаніе, а онъ ни копѣйки! И послѣ этого еще меня скандалистомъ называютъ!

– А не скандалистъ развѣ? Кто третьяго дня къ своей мачихѣ приставалъ и скандалъ ей сдѣлалъ? Вѣдь весь рынокъ видѣлъ, какъ вы къ ней подскакивали! А люди потомъ намъ-же разсказывали и надъ нами всѣ смѣялись. Елену Ивановну чуть не до обморока довели. Онѣ насилу домой прибѣжали. Папашенькѣ вашему все извѣстно и теперь они рвутъ и мечутъ. А вы послѣ всего этого пришли за помощью. Ловко!

– Ну, молчи, карманная выгрузка! – закричалъ Чубыкинъ – Молчи и посылай за отцомъ! Я безъ этого изъ магазина не выйду.

– Хорошо-съ… Можно… Потрудитесь обождать. Васъ ждутъ… вамъ все приготовлено, – сказалъ, весь поблѣднѣвъ, старшій приказчикъ. – Максимъ! Сходи и позови! – отнесся онъ къ лавочному мальчику и подмигнулъ приказчикамъ.

Мальчикъ побѣжалъ.

– Совѣтовалъ-бы вамъ уходить безъ скандала и не показываться больше въ нашихъ мѣстахъ, – снова обратился старшій приказчикъ къ Пуду Чубыкину. – Лучше уходите, потому прямо говорю: вамъ то приготовлено, чего вы и не ожидали.

– Посмотримъ! – угрожающе воскликнулъ Чубыкинъ.

Черезъ, минуту мальчикъ вернулся. Сзади его шелъ знакомый Пуду Чубыкину городовой.

– Вотъ-съ… Пришелъ просить милостыню, мы не даемъ, а онъ скандалитъ, – указалъ городовому на Чубыкина старшій приказчикъ. – Нашъ хозяинъ ужъ заявлялъ объ немъ въ участокъ.

Городовой приблизился къ Пуду Чубыкину и сказалъ:

– Пожалуйте въ участокъ… Просить милостыню не приказано…

Пудъ Чубыкинъ рванулся.

– Что? Засада? Ахъ, подлецы, подлецы! – закричалъ онъ, схватился за ручку двери, ударилъ рукавицей въ дверное стекло, разбилъ его и выскочилъ на улицу, пустившись бѣжать по тротуару.

Городовой пустился за нимъ въ догонку и давалъ свистки. Выскочившіе на свистки дворники и рыночные сторожа схватили Чубыкина и повели его въ участокъ. Сопротивляться Чубыкинъ ужъ не могъ. На сцену эту смотрѣли высыпавшіе изъ магазина отца его приказчики и подсмѣивались.

«Рано попался», – думалъ про себя Чубыкинъ. – «Не долго пришлось погулять въ Питерѣ. Опять на казенные хлѣба, а тамъ опять въ Шлиссельбургъ по этапу черезъ нищенскій комитетъ».

Онъ послушно шагалъ среди нѣсколькихъ сопровождавшихъ его дворниковъ и увидалъ на той сторонѣ улицы вышедшаго изъ рыночной лавки Скосырева.

Скосыревъ тотчасъ-же понялъ, что случилось съ Чубыкинымъ, вздрогнулъ, съежился весь и началъ удаляться отъ рынка, стараясь не обращать на себя вниманія.

1903