Текст книги "Рассказы"
Автор книги: Николай Лейкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Н. А. Лейкин
Рассказы
ПТИЦА
Вербная неделя. На одном из столиков, поставленных на галерее Гостиного двора, приютился продавец чучел птиц. Над разными мелкими чижами, снегирями, кобчиками и совами высится громадный орел, сидящий на скале с распростертыми крыльями. Орел придавил когтями какую-то маленькую пичужку и сбирается ее клевать. Около чучельника особенная толпа. Все смотрят на хорошо сделанную громадную птицу, прицениваются, но никто ее не покупает.
– Птица важная! – восклицает купец в барашковой шубе, крытой синим сукном. – Почем за птицу-то грабите? – спрашивает он.
– За орла двадцать рублей, – отвечает продавец.
– Двадцать рублей? Сшутил тоже! Да за двадцать-то рублей я себе целого живого барана куплю, а тут дохлая птица и ничего больше. А я так думал, что ежели зелененькую посулить и прожертвовать, то в самый раз будет. А галки почем?
– За галку три рубля взять можно.
– Еще того лучше! Приходи ко мне на извозчичий двор на Лиговку, я тебе два десятка за три-то рубля предоставлю. Стоит только работникам сказать, так они живо в тенета наловят.
– Тут работа ценится, а не галка.
– Какая работа! Когда тут скотский падеж был, так у меня коновал за полтину поймал галку и прибил ее за крылья на ворота дома да еще с наговором от несчастия за ту же цену. Марья Тимофевна, купить, что ли, большую-то птицу? Может быть, он спустит цену, – обращается купец к жене.
– Ну уж… Лучше у тальянца пару купидонов купить и на окна поставить. Зачем тебе птица? Ведь ты не чернокнижник, а эти птицы только у чернокнижников.
– А почем ты знаешь? может быть, я и чернокнижником хочу быть, чтоб знать, какая звезда на небе что обозначает. К птице на прибавку куплю шкилет смертный и буду по книжке читать, что у человека внутри есть. Торговаться на птицу-то?
– Ну, вот! Он и в самом деле! Разве можно такие вещи в православном доме иметь? Купи-ко только, так я, ей-ей, сейчас к маменьке на Охту сбегу.
– Не сбежишь, коли хвост пришпилют. Ну, что, господин чучельник, берешь пару зеленых?
– Митрофан Иваныч, да что ты, белены объелся, что ли? Говорю тебе, что дня дома не останусь.
– Врешь, останешься. Я еще так думаю, чтоб над нашей кроватью на стене ее утвердить, и будешь ты спать в лучшем виде наподобие нимфы. Только та при белом лебеде существовала, а ты, как попроще, при сером орле существуй. Почтенный, возьми за птицу-то красненькую, – обращается купец к торговцу. – Уважь. Уж больно мне хочется жену-то подразнить, а двадцать рублей цена несообразная.
– Не могу-с. Восемнадцать рублей, ежели хотите, я возьму, а дешевле, ей-ей, нельзя.
– Ну, значит, не рука, разойдемся. Был бы пьян, так купил, потому в хмельном образе я назло жене и сторублевые зеркала бил, а теперь тверезый. Разойдемся. Адье, господин немец. Ой, бери красненькую с блажного купца! Красненькая большие деньги. На нее к Пасхе три окорока ветчины купить можно да пару десятков крашеных яиц.
Торговец молчит. Купец и купчиха отходят.
Против большой птицы стоит лакей в ливрее и с галуном на шляпе, держит в руках покупки и ожидает барыню, зашедшую в магазин. В толпе, мимо него, двигаются молодая и красивая мамка в шугае и повойнике и рядом с ней горничная с вздернутым носиком. Они тоже останавливаются перед птицей.
– Ай, страсти какие! – восклицает горничная. – Смотри-ко, мамка, какой ястреб выставлен и воробья клюет.
– Это не ястреб, Аннушка, а по-нашему, по-деревенски, оборотень называется, и на чью он крышу прилетит и каркать начнет, тому и смерть приключится, – поясняет горничной мамка. – У нас в деревне как увидят его, так и ждут себе смерти. Но ежели кто до зари сорок пауков успеет убить, тому смерть на три года отдаляется.
– А нам-то не будет худо, что мы на него смотрим? – спрашивает горничная. – Смотри, чтоб у тебя молоко не испортилось.
– Да ведь это не настоящий оборотень, а игрушечный.
К горничной и мамке наклоняется лакей и шепчет:
– Это не оборотень-с, а птица казор, и на тот сюжет он поставлен, чтобы женское коварство изобразить над нашими чувствами. Теперича та самая птичка, что в когтях у казора, мужчинскую судьбу изображает, и как этот самый казор клюет воробья, так точно вы наше сердце расклевываете.
Мамка и горничная улыбаются.
– Ах, оставьте, пожалуйста! Мужчины коварственнее нас, – говорит горничная. – К вам в когти попасться – так сейчас несчастной объявишься.
– Большая ошибка с вашей стороны. Женские когти много страшнее. Мужчина иногда и кулаком действует, но напрямик, а ваша сестра исподтишка норовит.
Молодой детина в новом нагольном тулупе продает раскрашенные портреты иностранных генералов. У него же на столике рамки, фотографические карточки актеров и писателей и так картинки, изображающие немецкие идиллии. К нему подходят пожилая женщина и девушка.
– Есть у вас фотографическая карточка Тургенева? – спрашивает девушка.
– Тургенева?.. – заминается детина. – Есть-с. Вот пожалуйте, – предлагает он какую-то карточку с изображением мужчины в усах.
– Да это не Тургенев. И не стыдно тебе надувать!
– Как не Тургенев? Самый настоящий Тургенев. Ведь Тургеневы, сударыня, тоже разные есть. Есть в триках, при всем своем голоножии, есть в сюртуке, а то так и в мужицком костюме. Вот этот самый ходкий, его больше всего покупают.
– Да что ты меня морочишь? Ведь Тургенев не актер, чтобы ему в трико быть.
– Зачем мне вас, сударыня, морочить? А только у нас этот портрет в лучшем виде за Тургенева идет. Вам Петипу[1] не надо ли? В четырех сортах есть. И дешево бы отдал. Вот этот товар в прошлом году куда какой ходовой был, а ныне совсем с рук нейдет. Приелся, что ли, уж и не знаем, право. Нынче все Наума Прокофьева вместо Петипы спрашивают, да где его возьмешь. Будь сотня, в день продать можно бы было. Вот на Науме Прокофьеве это я действительно согрешил и двух литераторов за него продал.
– Так нет Тургенева-то?
– Такого нет, какого вам требуется. И нигде не найдете.
Женщина и девушка отходят.
[2]
ПОСЛЕ СВЕТЛОЙ ЗАУТРЕНИ
Богатый ремесленник Панкрат Давыдыч Уховертов только что вернулся в сообществе своего семейства от заутрени в Светлое Воскресенье.
– Христос воскрес! – воскликнул он отворившей ему двери кухарке и начал христосоваться, подставляя ей щеки, но тут же прибавил: – Чего же ты, дура, губами чмокаешь? В стихерах поется «друг друга обымем», а о целовании ничего не сказано.
– Я от чувства-с… Вот вам яичко, – пробормотала кухарка.
– Спасибо. Пелагея Дмитриевна, отдари ее парой яиц из второго сорта, – сказал он жене.
Посланные в церковь для того, чтобы освятить кулич и пасху, мальчики-ученики из церкви еще не возвращались, а потому садиться за стол и разговляться было нельзя. Это несколько разозлило хозяина.
– Вишь, идолы! Поди, остановились где-нибудь на дороге и в чехарду играют, – предположил он. – День-то великий, а то по-настоящему вихры бы натрепать следует.
– Ну, уж оставь для праздника, – остановила его жена. – Лучше я им за это вместо цельных битые яйца дам.
Около стола с яствами ходили хозяйские дети, трогали пальцами окорок ветчины и облизывали пальцы.
– Не сметь трогать ветчины! – кричала на них мать. – Кто до освященной пасхи другой едой разговляется, тот целый год хворать будет.
– Заметила, как со мной Тихонов-то сегодня за заутреней христосовался? – спросил ее хозяин.
– А что?
– Самым нахальным образом, и улыбка эдакая гордая на лице: дескать, плюю я на тебя, я теперь сам хозяйствую и вовсе тебя уважать не намерен. А ведь еще полгода тому назад у меня в мастерской работал. Ох, как люди скоро добро забывают! Да еще что! Стал со мной рядом и говорит: «Теперь ежели насчет густой позолоты, то я по своей работе в лучшем виде могу с вами канканировать». Это он-то, со мной!
– Конкурировать, папенька, а не канканировать, – заметил отцу старший сын, гимназист.
– Ну, все равно. Нет, какова дерзость-то!
– Мастеровые, папенька, христосоваться пришли и вот эдакое большое яйцо принесли! – доложил прибежавший из кухни маленький сынишка.
– Ну, скажите на милость, уж и мастеровые от заутрени пришли, а мальчишки все еще шляются! – возгласил хозяин.
– Из второго сорта яиц с мастеровыми-то христосоваться? – спросила жена.
– Конечно, из второго. Баловать не следует. Нетто они понимают? Им было бы яйцо.
– Я не стану с мастеровыми христосоваться! Ну, что даром губы трепать. Я уйду, – сказала старшая дочь.
– Марья, останься! В такие дни гордыню нужно отбросить. Наконец, при чем тут губы? Ты можешь их стиснуть, подставлять мастеровым одни щеки. Авось насквозь не процелуют.
Вошли мастеровые в новых кафтанах и сибирках и поднесли хозяину громадное точеное яйцо. Волосы их были жирно смазаны, а потому в комнате запахло деревянным маслом.
– Христос воскрес! Воистину! – послышались возгласы, и началось чмоканье, которое буквально длилось несколько минут.
Мастеровые, начиная с хозяина, переходили от старшого к младшему члену семейства. Каждый член семейства, опуская руку в корзину, вынимал оттуда яйцо и оделял их.
– Не видали мальчишек с куличами? – спросил хозяин.
– Нет, не видали. Да неужто они, стервецы, еще не пришли? Вы, Панкрат Давыдыч, слишком милостивы и кротки. Вот мы ужо с ними по-свойски!
В комнату вбежали запыхавшиеся мальчишки с узлами, в которых были куличи и пасха. Одного из них мастеровой успел уже схватить за ухо.
– Где болты били до сих пор? Мало вам завтра времени слонов-то водить! – крикнул хозяин.
– Все на улице стояли. Священники долго не выходили святить, – оправдывались мальчики.
– Вы двугривенный-то на блюдо дьячку положили ли, что я вам дал?
– Положили. Как же без этого?
– То-то. А то, пожалуй, на пряники себе ужилили. Смотрите, ведь это грех великий!
– Ей-богу же, положили.
– Ох, воры мальчишки! Только за ними не догляди! Прошлый раз у меня совсем новые голенищи пропали, и это уж их рук дело! – раздался возглас из толпы мастеровых.
Хозяин и все члены семейства дозволили по разу чмокнуть себя мальчишкам в щеки. Хозяйка между тем развязала узлы и кричала:
– Отчего освященные яйца раздавлены? Ведь я вам как есть цельные положила.
– Это не мы, это пьяный мужик какой-то. Поставили мы блюдья на тротуар, а он шел мимо, покачнулся и наступил ногой. Еще драться с нами лез, когда мы заругались, – оправдывались мальчишки.
– Ох, учить вас надо! – произнес хозяин, но тут же перекрестился, сказал «Христос воскрес», отрезал себе кулича, намазал пасхи и принялся есть. – Разговляйтесь, господа, пасхой-то, а в мастерскую потом подадут вам самовар и окорок ветчины.
– Много вам благодарны, Панкрат Давыдыч! Пускай семейство ваше прежде, а мы успеем. Куда нам торопиться? – говорили мастеровые.
Хозяин между тем налил себе рюмку водки, держал ее в руках и, обратясь к ним, сказал:
– Ну, с праздником! На гулянку я вам жертвую две красненькие! Только смотрите не пьянствовать напропалую. Что есть пьянство? В нем бо есть блуд. Так и в Писании сказано. Выпить в праздник можно. Отчего не выпить? Можно и захмелеть, но надо честно, благообразно, с молитвой и помнить о благородстве чувств. Даже и ссору я допускаю, но запивать, пропивать сапоги и одежду – это уже совсем мараль. Отчего в заграничной Европе сего не существует? А ведь и там есть мастеровой народ. Теперича драка… Отчего и не подраться, а выворачивать глаз или ставить друг другу синяки не след. Ну, что за плезир? [3] Даже и никакой радости нет, а просто одно срамное украшение. Благочестивый муж взглянет и скажет: «Сей человек пьяница, на нем печать беспутства». А что хорошего? И себе телесный ущерб, и другим соблазн на осуждение. Так смотрите, чтобы не пришлось мне из полиции вас выручать, а на Фоминой Неделе по кабакам да трактирам вас отыскивать и одежу вашу выкупать. Засим пью ваше здоровье! Поняли? Держите себя на заграничный манер.
– Еще бы не понять! Господи! Неужто мы скоты бесчувственные? – послышалось у мастеровых.
– Ну и ладно. Позоблите куличика с пасхой да и с богом к себе в мастерскую, – закончил хозяин и потянулся к графину, дабы налить себе вторую рюмку водки.
[4]
САМОГЛОТ-ЗАГРЕБАЕВЫ
(Краткий современный роман в документах)
I
Ницца
Пишу тебе это письмо, неисчерпаемо добрый Лев Викторович, и сгораю от стыда за свой прошлый грех. Простите вашу блудную жену и позвольте ей по-прежнему поселиться под одним с Вами кровом. Увлечения мои… Господи! Мне скоро сорок лет, а я говорю о увлечениях! Увлечения мои кончились печально. Ненавистный Вам человек теперь и мне ненавистен. Я навсегда покончила с ним. Он оказался мерзавцем. Я бросила его в Гамбурге, переехала в Ниццу и на днях еду в Петербург. Я в нищете. Больше писать не смею… Умоляю…
Ваша жена
Лариса Самоглот-Загребаева.
II
Отвечаю Вам в нескольких строках, Лариса Петровна… Приезжайте и живите в моем доме… Но простить Вас я пока не могу. Мерзавец Заксмиллер слишком еще жив в моей памяти. Шлю переводом через банкира триста рублей.
Лев Самоглот-Загребаев.
III
(Перевод с французского)
…В Париже Вы ничто, а в Петербурге Вы можете сделать себе карьеру. Вспомните меня и приезжайте. Нам нужен для детей гувернер-француз. Муж не может предоставить Вам большого жалованья, но 1000 р. в год к Вашим услугам. Будете жить у нас на всем готовом. О том, что Вы не дипломированы – не заботьтесь. Но, приехав, вы не должны показывать вида, что мы были знакомы раньше…
… … … .
Лариса Самоглот-Загребаева.
IV
Вы, Лев Викторович, не являетесь ко мне более недели и забыли Ваши обязанности. Ко мне пристают извозчик, портниха… Прислуга требует жалованье… Управляющий ходит каждый день и просит, наступи на горло, уплаты за квартиру. И Вы еще после этого смеете меня ревновать! Непременно приезжайте завтра же и привезите денег, иначе поссоримся.
Пока еще Ваша Сонечка Бучкова.
V
Счет ее превосходительству Ларисе Петровне Самоглот-Загребаевой из магазина торгового дома А. Баволе.
Костюм для прогулки….. 400 р. – к.
Коробочка булавок…… 1 р. 25 к.
Бальное платье……. 550 р. – к.
За цветы на платье…… 78 р. – к.
Коробочка булавок…… 1 р. 25 к.
Шубка бархатная с соболями… 730 р. – к.
Осталось по старому счету… 2340 р. – к.
–
Итого: 4100 р. 50 к.
Получено в уплату 350 р. – к.
Осталось доплатить 3750 р. 50 к.
VI
Ваше превосходительство, многоуважаемая Лариса Петровна! Вы просили у меня пожертвовать на нужды Ваших бедных, а посему, чувствуя все это до глубины души, препровождаю к Вам при сем тысячу рублей и прошу замолвить за меня словечко у супруга Вашего, так как вся наша подрядчицкая механика в ихней власти.
Потомственный почетный гражданин и 1-й гильдии купец и кавалер Савва Нагревалов.
VII
Добрый папаша! Не знаю, как и просить Вас… Я в ужасном положении. Я поставил чужой бланк на векселе, и 7 ноября срок… Спасите… вышлите тысячу рублей… Не погубите Ваше и Вашего сына доброе имя. Я пробовал перехватить у товарищей по полку, но у всех безденежье полное, поэтому бога ради поспешите.
Ваш покорный сын Николай Самоглот-Загребаев.
VIII
Французскому подданному Анри Тюрбо.
Вещи Ваши вышвырнуты из квартиры в сарай. Дабы мне не марать рук о Вашу физиономию, советую Вам самому за ними не являться. Медальон с Вашим портретом, сорванный мною с шеи той, которую я имею несчастие называть женою, при сем препровождаю. Надпись на портрете – «подлец» сделана моей рукой.
Лев Самоглот-Загребаев.
IX
Левушка мой старенький, но миленький! Я опять без денег. За квартиру нужно, за лошадей, портнихе. Вчера привезли новую коляску и тоже требуют денег… Привези.
Твоя Софи Бучкова.
Отчего тебя вчера в балете не было?
X
Ваше превосходительство, многоуважаемый Лев Викторович!
По поручению артистки Надежды Михайловны Одуванчиковой (по сцене Онежской), имею честь при сем представить Вам поданный ей из нашего магазина счет в 2844 р. 30 к. и просить по оному сделать уплату. Счет признан г-жою Онежской и подписан ею.
Обойный и мебельный фабрикант Оноре.
XI
Вы можете по неделям не видеться с Вашей женой, но все-таки, пока Вы с ней не разведены, обязаны заботиться о том, чтобы она не терпела лишений хоть в своих мелких нуждах. С подательницей этой записки, горничной Машей, пришлите хоть пятьсот рублей.
Лариса Самоглот-Загребаева.
XII
Осмелюсь Вам напомнить, уважаемый Лев Викторович, о карточном долге в 1800 р. Веря Вашему слову, я не записал тогда в клубе Вашего имени в книгу, но вот уже прошло три дня, а уплаты я не получал.
Искренно преданный Ф. Кинд.
XIII
Папаша! За долги меня выгнали из полка. Не с чем выехать в Петербург. Ради бога, вышлите хоть триста рублей.
Ваш сын Н. Самоглот-Загребаев.
XIV
Многоуважаемый Лев Викторович!
Сейчас я узнал конфиденциально, что у нас назначена экстренная ревизия всех сумм. Меня поразило как громом. Что делать? Надо доложить растраченное. Бога ради, ищите скорей где-нибудь денег, иначе мы погибли.
Преданный Вам П. Сыроедов.
XV
Счет из оружейного магазина К. Флинте. Господину Л. В. Самоглот-Загребаеву.
Один револьвер центрального боя. Р. 50. Деньги верю получить артельщику.
К. Флинте.
XVI
Мы слышали, что в… обнаружена крупная растрата. Заведующий… арестован домашним арестом.
XVII
Вдова и дети действительного статского советника Льва Викторовича Самоглот-Загребаева извещают о кончине первая любезнейшего мужа ее, а вторые отца их, последовавшей сего 17 Января 188… г. Вынос тела покойного из квартиры его для отпевания и погребения на Волковом кладбище имеет быть 20-го Января в 10 час. утра.
С подлинным верно! Н. Лейкин.
[5]
КУСТОДИЕВСКИЙ
(Краткий роман в документах)
I
Добрый друг Леша!
Ты поздравляешь меня с окончанием курса, радуешься, что я кандидат, с университетским дипломом в кармане. Спасибо тебе, – конечно, лучше кончить курс хоть как-нибудь; но я недоволен собой, я разочарован, зачем я филолог, зачем я классик. Теперь надо выбирать дорогу, жизненный путь. А какой мой путь? Поступить на казенную службу я не могу, это было бы против моих принципов, против убеждений. Нет, я не чиновник, я не вицмундирный человек; я враг формалистики, враг всяких рамок, хотя бы и в педагогии. А вдруг еще пришлось бы служить среди взяточников? Ужас! Поступить на частное место… но куда? на какое? Я искалеченный классик. Бегать по домам и вдалбливать ребятишкам то, к чему сам не чувствуешь симпатий? Нет, друг, я этого не в силах… Ты спрашиваешь, как я устроился… Пишу в журналы и газеты; но горек и скуден этот хлеб. Болтать печатный вздор не хочется, а писать то, что хотелось бы, – нельзя. О, боже! Когда же наконец мы дождемся свободы слова, свободы печати!
Прости. Кончаю письмо… Пришла Лиза. Вот ангел-то! Если я живу, то для нее одной. А как любит меня эта трудящаяся девушка!
Твой Рафаил Кустодиевский.
II
Добрый друг Леша!
Я расстался с Лизой… Конечно, на время… Мы решили ждать, пока переменятся наши обстоятельства. Зачем распложать нищих? Лиза едет к вам, в Москву. Она получила там место гувернантки. Она зайдет к тебе и оставит свой адрес. Друг! В случае чего… будь ее защитником в чужом городе… Если можешь, достань ей переводы.
Теперь о себе… Жив, здоров. Решил заниматься естественными науками. Авось, пополню в себе этот пробел. Буду слушать лекции. Странно: в душе я реалист, ненавижу классицизм, а меня сделали классиком! Горько.
Твой Р. Кустодиевский.
III
Ты спрашиваешь: как и что? Живу, существую, друг Леша, но бьюсь как рыба об лед. Предлагают место учителя греческого языка в гимназию… Но нет, это сверх сил моих! Лизе я писал… Как только хоть чуть-чуть изменятся обстоятельства к лучшему – выпишу ее в Петербург и женюсь на ней… Крепко скучаю о ней.
Твой Р. Кустодиевский.
IV
…Прозябаю. Пишу в газеты, пишу много, но редакторы боятся помещать, говорят: чересчур красно. Боже! Да не могу же я им писать сине! Впрочем, теперь приготовляю сына одной богатой вдовы в гимназию. Вдова купца она, фамилия ее – Расбубнова. Дура вдоль и поперек, имеет два каменные дома и, представь себе, начинает за мной ухаживать, делает мне глазки… Писал об этом Лизе. Пусть поревнует.
Твой Кустодиевский.
V
Зачислены на службу по министерству… кандидаты университета: Иванов и Кустодиевский.
VI
Рафаил Кузьмич Кустодиевский и Настасья Даниловна Расбубнова покорнейше просят пожаловать на бракосочетание их в церковь Иоанна Предтечи, а оттуда к обеденному столу и на бал в квартиру кухмистера Королькова, на Гороховой ул., д. № 146.
VII
…Напрасно укоряете Вы меня, Алексей Иванович, в перемене моих убеждений. Но если кто был слеп и прозрел – как тут быть? Вы вспоминаете, что я ненавидел классицизм, а теперь стою за него… Но ведь это были только юношеские заблуждения. Вы сообщаете, что какая-то Лизавета Ивановна Перехрамова умерла в больнице, но – представьте себе – я даже не помню такой. Впрочем, знавал ли я ее или не знавал, вечная ей память… Сын Ваш являлся ко мне; я, правда, высказал ему мое сожаление, что он поступает на естественный факультет, но что могу – сделаю для него с полной готовностию. Естественные науки я не отрицаю, но они хороши для зрелого ума, а юношей приучают только к вольнодумству…
… … … .
Ваш Р. Кустодиевский.
VIII
В книжный магазин А. П. Куклова.
Рафаил Кузьмич Кустодиевский просил меня возвратить Вам прилагаемый счет для надлежащего исправления. Дело в том, что счет адресован «господину» Р. К. Кустодиевскому, тогда как Рафаил Кузьмич с Нового года произведен в действительные статские советники, и, стало быть, его надо титуловать не «господином», а «его превосходительством». Будьте добры и перепишите.
Ваш слуга Г. Горохов.
IX
М. г. Алексей Иванович!
В ответ на письмо Ваше имею честь Вам объяснить, что просьбу Вашу я никак не могу исполнить. Ходатайство о цензурном пропуске Вашей статьи шло бы вполне вразрез с моими убеждениями. Бесспорно, что статья правдива, но там есть такие мысли, которые не должны быть высказываемы массе, ибо мы уже и так отрываемся от почвы. Возвращаемую Вам статью прочел, впрочем, с большим удовольствием.
Искренно преданный Вам Р. Кустодиевский.
X
…прилагаемые же при сем пятьсот рублей прошу Ваше Превосходительство не счесть за взятку. Боже меня покарай, если бы я смел предложить Вам взятку, многоуважаемый Рафаил Кузьмич. Эти деньги даже не могут назваться и так называемою благодарностию, ибо я и мысли не допускаю, чтоб Вас можно отблагодарить деньгами. Пятьсот рублей суть должное вознаграждение за Ваш труд: Вы приказывали по моему делу, просили, утруждали свою память обо мне, а это труд нелегкий.
… … … .
Примите уверение в искренней преданности к Вам Вашего покорного слуги.
А. Бескровный.
XI
Многоуважаемый Анисим Петрович!
Письмо Ваше получил. Спасибо. Очень рад, что мог быть полезен Вам своим влиянием. Но вот просьба. Я слышал, что у Вас прелестные оранжереи. Пришлите мне несколько пальм и других тропических растений для моей гостиной. Жена так любит растения. Кстати: если Вы еще не сдали Вашу дачу, то я оставляю ее за собой. О цене найма не спрашиваю. Надеюсь, что не заспорим.
Готовый к услугам Р. Кустодиевский.
XII
…Мой совет Вам, уважаемый Алексей Иванович, употребить все Ваши силы для удержания дочери Вашей Варвары в недрах семейства. Женские врачебные курсы, пожалуй, и будут продолжать свое существование, но, скажу Вам откровенно, я не сторонник их. Зачем женщине мудрствовать? Мудрствование приводит девушек к тлетворной гидре неверия, а это расшатывает основы. И труд… Труд женщины должен заключаться в воспитании своих детей, а не в резании лягушек. Вот поэтому-то я советовал бы Вам скорей выдать Вашу дочь Варвару замуж за хорошего, солидного человека, после чего и все эти девичьи бредни у ней сами собой исчезнут.
Ваш слуга Р. Кустодиевский.
С подлинным верно:
Н. Лейкин.
[6]
ИМЕНИНЫ СТАРШЕГО ДВОРНИКА
Николин день. Вечер. Старший дворник Николай Данилов вправляет «престол» по деревне и день своего ангела. Небольшая комната, треть которой занята русской печкой, переполнена гостями. За ситцевым пологом на кровати попискивают сложенные туда грудные ребята, принесённые с собой гостьями. Сама дворничиха тоже с грудным ребенком у груди. В ее распоряжении только правая рука; ею она наливает гостям в рюмки и стаканы водку и пиво. Упрашивая, чтоб пили, дворничиха то и дело восклицает:
– По рукам, по ногам связал меня ребенок! У людей младенцы как младенцы, лежат себе смирнехонько на постели да покрякивают, а у меня из рук выпустить нельзя. Как положишь, так и заорет благим матом. Кушайте, гости дорогие, груздочков-то да рыжичков… Грибки отменные. Это мелочной лавочник Данилычу взаместо чашки именинной поклонился.
– Да попробуй ты попоить ребенка-то водкой – он и уснет, – советует городовиха, толстая, в чепчике с помятыми лентами и цветами. – Намочи булку вином, да в соску – и распречудесное дело.
– А и то попробовать, – соглашается дворничиха. – Верите ли, ведь смучил он меня. Не идет от груди, да и что ты хочешь.
Гости сидят за столом, уставленным питиями и яствами. Тут пирог с капустой и пирог с черничным вареньем, на тарелках соленые грибы, селедка, мятные пряники и мармелад. Стол и подоконник уставлены бутылками пива и водки. На почетном месте, под образами, сидит городовой, рядом швейцар в ливрее. Подалее два лакея во фрака и белых жилетах играют на медные деньги в орлянку. Какие-то две бабы возятся около самовара, раздувая его хозяйским сапогом. У окна приютился солдат в гвардейском мундире нараспашку, плюет в колки гитары и налаживает струны. Тут же повар с поварихой. Повар лезет через стол к городовому и говорит:
– Емельян Трифоныч… Я так полагаю, что господа теперича ни шиша не стоют… Купцы главное… Как вы чувствуете?
– Купец на первом планте – это действительно, – отвечает городовой. – Теперича барин обнищал. Он только одне неприятности может делать.
– Правильно, – подхватывает дворник. – Барину нониче грош цена. Возьмем праздник – Новый год… Купец три рубля, а барин на полтине норовит отъехать.
– Лучше купца и содержанки на этот счет нет… – прибавляет швейцар. – Кабы у меня по лестнице одни купцы с содержанками жили, то и умирать не надо.
– Постой… – возвышает голос городовой. – Окромя всего прочего, барин кляузе заводка… Из-за них вся интрига… Теперича, ежели взять мирового судью… В каких смыслах у него разборка дел?.. Все господа судятся… Не будь барина – спокой. Офицер тоже нашего брата много тревожит.
– Емельян Трифоиыч… Позвольте… Кабы мастеровой народ уничтожили – вот где спокой-то бы был.
– За что на нас такая критика? – послышался пьяный голос около печки, где на лавке полулежал, уткнувшись головой в баранью чуйку и шапку, пиджак с всклокоченной головой. – Коли я столяр, какую такую вы имеете праву?..
– Лежи, лежи, коли уже вино подкосило! – крикнула баба, суетившаяся около самовара, и погрозила кулаком.
– Нет, ты постой… Мастерового человека я не согласен, потому… Петр Великий как любил мастерового человека!
– Верно, верно… От мастерового человека больших препон нет, – согласился городовой. – Мастеровому человеку вдарил по шее – он и молчит. Забунтовал – волоки его в участок.
– Однако ты, брат, участок, иди-ка к себе на угол становиться, – напоминала городовому городовиха. – Сейчас пристав пойдет в обход.
– Врешь… Пристав еще через час… Вот ежели околоточный – так и тот у портерщика на именинах.
– Смотри, Емельян Трифоныч, будет тебе нахлобучка.
– Дура! Да нешто я не мог с поста за подозрительным человеком во двор зайти? Вот и вся механика…
– Врешь, врешь… Коли подозрительный человек во двор вошел – твоя обязанность к дворнику звониться. Иди, иди… А то Николин день, на улице столько пьяных, а ты…
– Иду, иду… Вот пристала-то, словно банный лист… – поднялся с места городовой.
– Не пущу, не пущу без чаю с ромом… – заговорил дворник.
– Чудак человек! Да ведь я приду потом… Пристав пройдет, я и приду… Без четверти в девять он на нашем угле бывает, ну, а вот теперь четверть девятого… Прощай… Компании почтение.
– Господин городовой! Дайте о руки хоть копейку полицейского счастья, – сказал один из лакеев. – Говорят, полицейское не горит, не тонет! Совсем проигрался. На отыгрыш прошу.
– Получай две копейки.
– Мерси… Отыграюсь – пара пива за мной.
Солдат настроил гитару, заиграл и запел:
Ни папаши, ни мамаши,
Нету дома никого,
Нету дома никого,
Полезай скорей в окно…
Пьяный лежал в углу и вдруг заорал совсем не в такт!
– Пропадай моя телега, все четыре колеса!
– Тише ты, полоумный! Чего ты деликатность-то портишь! – крикнула на него баба.
– Мастерового человека обидели – не могу.
Дворник и швейцар провожали городового к дверям. Распахнулась дверь на лестницу, и холодный воздух, ворвавшись в тепло, клубами закрутился по комнате.
– Действительно, купец теперь выше всякого графа стал, – все еще продолжал разговор дворник. – Вот у нас по угловой лестнице… Граф Дербаловский занимает квартиру в пять комнат и по рублю в праздник дворникам дает, а под ним купец Разносов в двенадцати комнатах существует – и синицу[7] отваливает; так кто выше-то: граф или купец?
– Емельян Трифоныч!.. Вернешься сюда опять, так захвати из фруктовой лавки Николаю Данилычу в именинное поднесение виноградцу, – кричала городовому городовиха.
В дверях показалась кухарка. Она держала в руках форму заливного.
– Люди из гостей, а мы в гости… – затараторила она. – Уж извините, Николай Дапилыч, раньше и управиться не могла. Ведь у нас хозяева совсем подлецы… Чем больше у бога праздник, тем хозяйка больше стряпни по кухне заказывает. С ангелом! Вот уж это вам позвольте взаместо чайной чашки в день именин. Формочку рыбки заливной… Самые лучшие кусочки отобрала и залила.
– Да не студите вы комнату-то! Ребят простудите! – кричала дворничиха и начала целоваться с кухаркой.
За кухаркой ввалилась горничная с завитками на лбу и в шелковом платье.
– Фу! Как здесь накурено-то! Словно немецкий клуб! – возгласила она. – С ангелом, Николай Данилыч… А вас с именинником…
Скинь мантилью, ангел милый,
И явись как божий день… —
запел солдат.
– Это вы мне? Мерси вас, – сказала горничная, сняла платок с плеч и села.
[8]
ПРАЗДНИЧНЫЙ
(Сценка)
– Эх, загуляла ты, ежова голова! – восклицает ледащий мужичонко в картузе, надетом козырьком набок, и в рваном полушубке нараспашку, пробирающийся в Ямской, по набережной Лиговки, из кабака в трактир. – Ходи ты, ходи я, ходи милая моя! – приплясывает он на тротуаре, размахивая руками и подмигивая проезжающему извозчику.
– Загулял, земляк? – спрашивает его ласково извозчик.
– Загулял, брат, в лучшем виде загулял. Престол справляем. Праздничные мы по деревне. А я батюшку Покров всегда чудесно помню. Хочешь, пивком попотчую?
– Нет, брат, пей один. На фатеру пробираюсь. В ночь ездил, так надо и поспать.
– Поспать! Кто утром спит? Утром гулять надо. Пойдем попотчую, мы праздничные. Ты думаешь, у нас денег нет? Во… Денег достаточно.
