Текст книги "«Собеседник любителей российского слова»"
Автор книги: Николай Добролюбов
Жанр:
Критика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)
Княжение Изяслава II рассказано чрезвычайно подробно и везде подлинными известиями летописей, которые отличаются особенным расположением к этому князю. Только тон рассказа, по обычаю, изменен, и опять в пользу великого князя. Например, узнавши о вероломстве Давидовичей, Изяслав посылает в Киев заявить об этом «народу»; в «Записках» же сказано, что он посылал известие к брату Владимиру, «который, яко наместник, ведал Киев в отсутствие великого князя, также ко митрополиту и тысяцкому киевскому», и эти уже решились «объявить об этом всенародно, дабы киевляне, не теряя времени, вооружиться могли»[65]65
«Соб.», ч. IX, стр. 68.
[Закрыть]. Мирясь с Давидовичами, великий князь посылает за советом к брату, князю смоленскому, и тот отвечает – по летописи: «Брат, ты меня старше, то как хочешь, так и делай; если же ты удостоиваешь спрашивать моего совета, то я бы так думал: ради русских земель и ради христиан мир лучше…», и пр. В «Записках» же он отвечает: «что он в воле великого князя, старейшего своего брата, и повеление его исполнит охотно, что он согласен с мнением Изяслава, понеже мир для сохранения пользы всего государства лучше на сей случай, нежели война»[66]66
«Соб.», ч. IX, стр. 92.
[Закрыть]. Подобные маловажные, едва заметные оттенения событий встречаются здесь нередко.
О Юрии, столь памятном в истории ненавистью к нему народа киевского, «Записки» отзываются нехорошо, особенно в то время, как он был еще князем ростовским и добывал Киева, следовательно, был «виновен» в незаконных притязаниях. Характеризован он почти словами Татищева;[67]67
«Соб.», ч. X, стр. 43.
[Закрыть] большая часть его неудач и дурных действий отнесена, впрочем, как всегда, на счет «любимцев и вельмож», которых он во всем слушался. То же обвинение относится отчасти к последующим князьям, Изяславу III и Ростиславу I[68]68
«Соб.», ч. X, XI.
[Закрыть]. Впрочем, их княжения, равно как и следующее, Мстислава II, не представляют особенно замечательных соображений автора. Только относительно дел новгородских он говорит, что Ростислав «говорил им пространно о их непорядке и своевольстве, отчего земле и всей области новгородской происходит вред и наконец последует разорение. Они же со слезами обещались сына его иметь непременно самовластным князем и утвердили оное ротою»[69]69
«Соб.», ч. XI, стр. 57.
[Закрыть]. По истории известно, что новгородцы приняли Святослава, совсем не убежденные красноречием великого князя, а потому, что были тогда очень в стесненных обстоятельствах, угрожаемые Андреем Боголюбским. При первой возможности они Святослава и выгнали.
«По смерти Мстислава, – говорят «Записки», – состояние великокняжения Киевского было таково, что единое токмо уже звание имело. Князи не почитали власть великого князя и из послушания ко оному вышли даже до того, что себя ставили равными ему»[70]70
«Соб.», ч. XII, стр. 23.
[Закрыть]. Вследствие этого автор уже не следит за одним киевским князем как средоточием исторического движения, а описывает наиболее замечательные события во всех княжествах довольно отрывочно, соблюдая только хронологический порядок. Автор «Записок» не мог оценить еще всей важности поступка Андрея Боголюбского, не взявшего Киева, а оставшегося во Владимире; но он все-таки довольно много останавливается на этом князе и с того именно времени замечает падение важности Киевского княжества. Этого уже достаточно для его времени. О самом Андрее «Записки» говорят с большим уважением, только замечают, что в последнее время жизни он «возгордился зело и гордостию многие неистовства изъявил»[71]71
«Соб.», ч. XII, стр. 53.
[Закрыть]. Вообще за высокоумие «Записки» никого не хвалят, и пороки, наиболее подвергающиеся их осуждению в князьях, – это слабость, слушанье чужих советов, гордость, беспокойный нрав. Одобрения заслуживают всего более ум, приветливость, твердость, попечение о расправе внутренней и делах воинских. Понятно, что качества, которые пред целым светом выказывала сама императрица, не могли не возбуждать ее сочувствия и хвалы тогда, когда она видела их в других.
Утомительно было бы для читателя следить по «Запискам» всю нить мелких происшествий, последовавших за смертью Боголюбского до 1224 года и рассказанных очень подробно. Потому не станем разбирать этого повествования, помещенного в XIII–XIV книжках, тем более что подробный разбор «Записок» не входит в план этого труда. Мы занялись им только, желая указать на исторические воззрения автора их, в надежде, что кто-нибудь из занимающихся отечественной историей возьмется за это дело и сделает его полнее и совершеннее. Теперь, в заключение нашего обзора, нужно прибавить только, что по окончании второй эпохи истории с 1224 годом помещены в XIV и XV книгах еще разные приложения. Первое из них имеет заглавие «Знаменитые происшествия второй эпохи российской истории от 862 по 1224 год»[72]72
«Соб.». ч. XIV, стр. 119–126; ч. XV, стр. 44–54.
[Закрыть]. Здесь рассказаны важнейшие, по мнению автора, факты из рассказанных в «Записках». Затем следует краткая выписка о делах государей, современных Рюрику[73]73
«Соб.», ч. XIV, стр. 126–140.
[Закрыть] и Игорю[74]74
«Соб.», ч. XV, стр. 54–86.
[Закрыть]. Третье приложение – о медалях к царствованиям Рюрика[75]75
Ibid., стр. 35–43.
[Закрыть] и Игоря[76]76
Ibid., стр. 86–96.
[Закрыть]. Медалей этих для двух княжений автор предполагает 49, и из них некоторые интересны по подписям. Например, № 19: «Рюрик усмирил новгородские беспокойства, начавшиеся от зависти». Надпись: «И зависть победи». Внизу: «Усмирил новгородские беспокойства». № 24: «Олег начинает опекунское свое управление объездом областей русских». Надпись: «Попечительный обычай». Внизу: «Олег объезжает области русские». № 42: «Игорь послал к грекам ежегодной дани ради и, не получая, пошел с войском в ладиях к Царюграду». Надпись: «Неисправных исправить». Внизу: «Игорь идет в ладиях к Царюграду, в 941 году». В таком же роде и другие медали, проектированные автором «Записок».
Заметив главную мысль и направление этого сочинения, мы должны прибавить еще несколько слов об исполнении. Слог их и способ представления событий можно было видеть из выписок. Но нужно еще сказать, что в «Записках» не только рассказываются одни деяния князей, но отмечаются, как в летописи, и необыкновенные явления природы и события внутренней жизни государства – например, действия духовенства, народные суеверия, ереси и т. п. В самом изложении составитель весьма близко держится летописных сказаний, во многих местах близко сходится с Татищевым, только распространяя его сжатый рассказ, иногда прерывает простодушное повествование летописи своими соображениями. Вообще прием изложения и представления событий очень сильно напоминает тот прием, которым воспользовался недавно другой ученый исследователь русской истории – г. Соловьев{28}28
К моменту написания статьи вышли первые пять (из 29) томов «Истории России с древнейших времен» С. М. Соловьева, Рукопись статьи содержала «насмешку над Соловьевым», снятую редакцией «Современника» (см.: IX, 249). Впоследствии отношение Добролюбова к историку стало более благоприятным, о чем говорит рецензия на его «Учебную книгу русской истории» (вып. I–II. М., 1859; см.: V, 166–168).
[Закрыть]. В «Записках» попадаются даже страницы, которые разнятся от рассказа г. Соловьева только слогом. Уже это одно много свидетельствует в их пользу.
Вообще в «Записках о российской истории» императрица, дав нам образец своих взглядов на историю, вместе с тем представила и образец уменья провести свою мысль во всем труде и направить его к подтверждению своей идеи, не прибегая ни к явным натяжкам, ни к совершенному искажению достоверных фактов. Иногда она давала им свой смысл, умалчивала об одном и изменяла тон рассказа о другом; но искусство рассказа было таково, что читающему даже не приходило в голову, чтобы могло быть что-нибудь другое, кроме того, что ему сообщается.
И мы знаем, что сама императрица высоко ценила свое искусство и «Записки о русской истории» считала одною из заслуг своих для русского просвещения.
Вместе с «Записками касательно русской истории» в первых книжках «Собеседника» (до восьмой) помещался другой труд императрицы Екатерины II: «Были и небылицы». Отличаясь совершенно другим характером, они, конечно, не имели столь важного значения, как «Записки». Сам автор смотрел на них только как на плоды досуга и говорил в них обо всем, что ему приходило в голову. Нередко он отвечал в них на разные толки, которые возбуждало появление этих и других статей, отвечал на письма, мнимо или действительно адресованные к нему, посредством редакции «Собеседника». Словом, это был труд легкий, шутливый, совершенно противоположный важности «Записок». Это выражено даже в одном письме к автору «Былей и небылиц»: «С вами все-таки, сударь, еще переписываться можно. Вы по крайней мере на письма отвечаете; а как у вас есть товарищ, г. сочинитель «Записок о русской истории», так от того даже и о получении письма не дождешься отповеди»[77]77
«Соб.», ч. VII, стр. 164.
[Закрыть]. Автор отвечал на это: «Государь мой! Нам, безграмотным, на всякие письма ответствовать не трудно, понеже на то не более надобно, как только, чтобы чернила с пера текли. Головоломных мыслей у нас не спрашивается, как то вам, государю моему, и всем читателям «Былей и небылиц» известно»[78]78
Ibid., стр. 177.
[Закрыть]. И действительно, головоломных мыслей нельзя встретить в «Былях и небылицах». В них все легко, шутливо, неглубоко, все писано как будто импровизацией, без особенного плана и заботы о том, чтобы составить стройное целое. В этом отношении лучшая оценка «Былей и небылиц» сделана самим автором:[79]79
«Соб.», ч. VIII, стр. 108–169.
[Закрыть] «Когда начинаю писать их, – говорит он, – обыкновенно мне кажется, что я короток умом и мыслями, а потом, слово к слову приставляя, мало-помалу строки наполняю; иногда самому мне невдогад, как страница написана, и очутится на бумаге мысль кратко-длинная, да еще с таким хвостом, что умные люди в ней изыскивают тонкомыслие, глубокомыслие, густомыслие и полномыслие; но, с позволения сказать, все сие в собственных умах их, а не в моих строках кроется». В другом месте он же говорит, что издателям хорошо «иметь возле бока «Были и небылицы»: когда листа недостает в книге, тогда заказать можно лист, аки попадьям пирог у просвирни. Кто так послушлив, чтоб взял перо и наполнил лист, правду сказать, – чем бы ни случилось! Таково дело иметь с безграмотным: ни от одного грамотея вы так скоро не бываете услужены»[80]80
Ibid., стр. 172–173.
[Закрыть].
В самых «Былях» встречаются страницы, которые именно как будто для того только были написаны, чтобы чем-нибудь наполнить лист. Часто автор сам замечает это и говорит, что, начав писать, еще не знает, что будет говорить дальше[81]81
«Соб.», ч. VIII, стр. 158.
[Закрыть]. Вот страницы полторы и написаны, – говорит он, – чего? – ничего[82]82
Ibid., стр. 159.
[Закрыть]. По словам автора, он ничего и не хотел писать особенного; одного только не хотел он, чтобы его произведения были скучны. От этой скуки делает он заклятие 64 подобранными наудачу глаголами, говоря: «Пусть ее ищет, родит, несет, влечет, дает, наносит, приносит, кормит, бережет, сеет, выкапывает, наговаривает, привозит, привлекает, причиняет, производит, приключает, выравнивает, наворачивает, напихнет, натолкнет, напустит, надует, накашляет, напреет, начихает, насвистит, наиграет, напляшет, напоет, накричит, нажурчит, наревет, навертит, навернет, привьет, навинтит, натрет, наскоблит, наложит, нашьет, наболтает, намотает, насчитает, нальет, налепит, налает, нахрапит, нагрузит, навалит, напыхтит, наворчит, набранит, насудит, нагрузит, назевает, насулит, нагрозит, наколотит, накладет, настроит, наломает, изобретет или напишет, кто изволит, лишь бы вы не встретили ее, читая «Были и небылицы»[83]83
Ibid., стр. 160.
[Закрыть]. Повторение по нескольку раз одного и того же глагола в этом истинном наборе слов показывает, что автор не заботился ни о чем более, как только чтобы наставить глаголов побольше. В свое время, впрочем, и это считалось, вероятно, очень остроумным.
С явным желанием дать простор остроумию написаны также, например, следующие строки:
«Если писать нечего, за неименеим умотечения, станем писать, как и что у конца пера явится, о чем чрез сие чиню объявление.
…………Уши прожужжали…
Предварительное.
Когда летом при открытых окнах…
NB. Зимой при закрытых сие не бывает, как самому читателю известно.
…Стрекоза влетает в низкие хоромы и, ища обратного пути, вместо неизмеримого свода (т. е. неба), к которому она привыкла, находит несколько локтей от земли потолок, в который она ударяет, не локтем, но головою и крыльями, произнося журчание, тем и другим обращает внимание находящихся тут зрителей, подобно тому… Теперь начинается, о чем дело… Что? «Были и небылицы»? Нет! Но вовсе – я не то сказать хотел, и вылилось почти так, вовремя еще успел остановить словесный поток», и пр.
Читатель все еще ждет чего-то, но далее уже идет дело о письмах, полученных автором, на которые он собирался отвечать и никак не может собраться. В заключение автор от всего сердца желает читателю разумения сих строк[84]84
«Соб.», ч. VI, стр. 145–146.
[Закрыть]. Желание, конечно, не напрасное, но весьма трудно исполнимое, особенно для тогдашних читателей, которых недогадливость о самых простых вещах равнялась только разве их нетребовательности, что доказывается почти каждой страницей «Былей и небылиц». Из всего этого можно уже видеть, что статьям, печатавшимся в «Собеседнике» под этим названием, совсем нельзя придавать значения серьезной сатиры, как хотели некоторые критики. Сам автор подсмеивается над этим мнением, рассказывая о том, как он приписывал своим статьям всеобщее исправление нравов, замеченное им со времени появления «Собеседника», и как среди этих мечтаний нашел вдруг свои «Были» употребленными на папильотки и на обертку фруктов у разносчика[85]85
«Соб.», ч. II, стр. 128.
[Закрыть]. В другом месте, в ответ на желание, выраженное в одном письме, чтобы в «Былях и небылицах» было выведено человеческое тщеславие[86]86
«Соб.», ч. VII, стр. 166.
[Закрыть], автор говорит: «Не моему перышку переделать, переменить, переломить, убавить, исправить, и пр., и пр., и пр., что в свете водится. Я из тех людей, для которых свет поди, как может, а жить в оном, как определено. Перемытаривать оный мне казалось дело возможное, пока я не слег горячкою (которую у нас запросто называют: к бороде), но с того времени вещи мне инако казаться стали»[87]87
Ibid., стр. 180.
[Закрыть], И это не ирония, а искреннее убеждение, искреннее по крайней мере в отношении к литературе. Императрица очень хорошо видела, что русское общество того времени далеко еще не так образованно, чтобы считать литературу за серьезную потребность, чтобы теоретические убеждения вносить в самую жизнь, чтобы выражать в своих поступках степень развития своих понятий.
Поэтому она позволяла писать и то, что ей не нравилось, зная, что это не будет иметь слишком обширного влияния на жизнь общества; возвышала чинами и наградами тех, чьи произведения были ей приятны, для того, чтобы этим самым обратить общее внимание на автора, а таким образом и на его сочинения. В то время у нас писали и печатали все без разбора: и переводы из энциклопедистов, и «Эмиля», и поэму на разрушение Лиссабона{29}29
Добролюбов противопоставляет далее произведения наиболее радикальных представителей русского и европейского просветительства хвалебным одам в честь Екатерины II. В XVIII в. в России было переведено около 480 статей из «Энциклопедии, или Толкового словаря наук, искусств и ремесел» (т. 1–35, 1751–1780) (см.: Штранге М. М. «Энциклопедия» Дидро и ее русские переводчики. – В кн.: Французский ежегодник. 1959. М., 1961, с. 76–88), а также важнейшие произведения французских просветителей, в том числе упоминаемые Добролюбовым роман Ж. Ж. Руссо «Эмиль, или О воспитании» (1762, неполный русский перевод – 1779) и поэма Вольтера «О гибели Лиссабона» (1756, русский перевод – 1763).
[Закрыть], и путешествие Радищева;{30}30
Вместо фамилии А. Н. Радищева в тексте «Современника» было «Р ***». До 1905 г. «Путешествие из Петербурга в Москву» находилось под запретом. Первое издание его было почти полностью уничтожено, в XIX в. распространялось в списках.
[Закрыть] но награды получали: Державин за «Фелицу», Петров за «Оду на карусель», Костров за торжественные оды{31}31
Г. Р. Державин за «Оду к Фелице» (1782) получил от Екатерины II золотую табакерку с деньгами и был назначен олонецким губернатором. В. П. Петров за оду «На карусель» (1766), посвященную торжествам по поводу коронации Екатерины II, также получил в награду золотую табакерку и был введен императрицей в свое ближайшее окружение (с 1768 г. – личный чтец Екатерины и переводчик при Кабинете Ее Величества). Е. И. Костров, будучи официальным стихотворцем Московского университета, сочинял оды на разные торжественные случаи, за что не раз получал подарки от Екатерины II.
[Закрыть], и т. п. Это уже много значило и необходимо должно было придать более веса в глазах общества творениям последнего рода.
Точно так, как, покровительствуя литературе, великая Екатерина умела тем самым указывать ей и надлежащее направление, так же точно, взявшись за сатирическое перо, она умела указать и предметы сатиры в современном русском обществе. В «Былях и небылицах» есть сатира, и, вероятно, меткая и живая, потому что о ней было много толков в то время. Об этом свидетельствуют многие письма к издателям «Собеседника», свидетельствуют сами издатели, свидетельствуют мимолетные заметки и намеки в других современных произведениях. Сама Екатерина, в ответ на присланное будто бы к ней письмо Петра Угадаева, который угадывал лица, изображенные в «Былях», писала: «Буде вы и семья ваша между знакомыми вашими нашли сходство с предложенными описаниями в «Былях и небылицах», то сие доказывает, что «Были и небылицы» вытащены из обширного моря естества»[88]88
«Соб.», ч. III, стр. 140.
[Закрыть]. Один из издателей «Собеседника» (конечно, княгиня Дашкова) замечает, что это «совсем нового рода сочинение служит к украшению сего издания»[89]89
«Соб.», ч. VI, стр. 178.
[Закрыть]. В стихотворениях Державина встречаем несколько намеков на лица, выведенные в «Былях и небылицах», и несколько фраз, пущенных ими в ход (52). Княжнин в «Исповедании жеманихи» прямо обращается к сочинителю «Былей и небылиц» и говорит, что в них, как в зеркале, себя увидишь» (53). В нескольких статьях, помещенных в «Собеседнике», тоже выводятся лица из «Былей и небылиц»[90]90
«Соб.», ч. VI, ст. XV; ч. XV, ст. VII, и др.
[Закрыть]. Какие же обличения и нападки возбуждали так сильно общее внимание? В первой же статье[91]91
«Соб.», ч. II, ст. XX.
[Закрыть] осмеиваются: самолюбивый, нерешительный, лгун, мот, щеголиха, вздорная баба, мелочной человек. Это самая обильная сатирическим элементом статья. В следующих гораздо более болтовни и менее подобных портретов. Во второй статье находятся насмешки над пренебрежением к литературе, да нападки на мелочных критиков, да еще выведен майор С. М. Л. Б. Е., в котором «для закрытия» выпущены буквы А, О, Ю и И, как тотчас объясняет автор. Далее насмешки над человеком, который некстати высказывает свое недовольство, над женой, не любящей мужа, над девушкой, которая белится, и т. д. Большая часть описаний, намеков и острот слишком общи и выражают скорее общечеловеческие страсти, нежели пороки тогдашнего общества. Может быть, и действительно находились личности, которые узнавали здесь себя, но, во всяком случае, это не была характеристика общества. Гораздо более характерного находим мы в беглых заметках, которые там и сям понемножку рассеяны в «Былях и небылицах». Так, будто мимоходом, но постоянно, автор вооружается против пристрастия к иноземному, особенно французскому, против того, когда человек тянется, чтобы выйти из своего состояния, против непостоянства, часто меняющего заведенный порядок, против умничанья, которое называет скучным. Вообще автор не любит тех, которые «более плачут и рассуждают, нежели смеются», и в своем завещании, в котором передает «Были и небылицы» другому, желающему продолжать их, заповедует: «Врача, лекаря, аптекаря не употреблять для писания их, чтобы не получили врачебного запаха; проповедей не списывать и нарочно оных не сочинять»[92]92
«Соб.», ч. VIII, стр. 175.
[Закрыть]. Так и в этом выразился блестящий век Екатерины – век веселый, век празднеств, пиров, без заботы об отдаленном будущем, с мыслию, что все на час и что нужно скорее пользоваться жизнью.
Во многих местах также встречаем мысль, что ныне в России лучше, чем прежде. Любопытна в этом отношении выходка дедушки, который говорит, что «в прежнее время люди охотнее упражнялись нынешнего в разговорах, касающихся поправления того-сего; разговоры же сии вели вполголоса или на ушко, дабы лишней какой беды оные кому из нас не нанесли; следовательно, громогласие между нами редко слышно было; беседы же получали от того некоторый блеск и вид вежливости, которой следы не столь приметны ныне; ибо разговоры, смех, горе и все, что вздумать можешь, открыто и громогласно отправляется». Далее дедушка «для изъяснения сего говорит, будто мысли и умы, долго быв угнетены под тягостию тайны, вдруг, яко плотина от сильной водополи, прорвались»[93]93
«Соб.», ч. II, стр. 157.
[Закрыть]. Вообще Екатерина выставляла как великое преимущество своего царствования то, что она позволяет говорить все, что угодно, и каждый почти стихотворец ее времени восхвалял ее особенно за это. Даже Вольтер воспевает монархиню:
Императрица, разумеется, охотно позволяла говорить, зная, что от этих разговоров ничего дурного быть не могло и что чем больше, чем беспрепятственнее говорят, тем меньше обыкновенно делают. Но она же смеялась над сплетнями и над людьми, которые умничали, равно как и над теми, которые выражали свое неудовольствие, не понимая дела. Так, например, в «Былях и небылицах»[95]95
«Соб.», ч. V, стр. 140.
[Закрыть] рассказывает она об одном человеке, который «мысли и понятия о вещах, которые сорок лет назад имел, и теперь те же имеет, хотя вещи в существе весьма переменились. Например, он не едет жить в деревню, боясь разбойников по большой дороге, и о бывших говорит, как будто ныне состоялись. Поныне еще жалуется на несправедливость воевод и их канцелярий, коих, однако, уж нигде нет; жалуется на внутренние пошлины по городам, как притесняющие торги, хотя сняты в 1753 году…», и пр. Но особенно сильно восстала она против свободоязычия по поводу вопросов Фонвизина. Самые ответы на эти вопросы, напечатанные в III части «Собеседника»[96]96
«Соб.», ч. III, стр, 162–166.
[Закрыть], свидетельствуют, что вопросы не были приятны императрице. Тем не менее она не только их напечатала, но даже отвечала на них. Только ответы эти такого рода, что большая часть из них уничтожает вопросы, не разрешая их; во всех почти отзывается мысль, что не следовало об этом толковать, что это – свободоязычие, простершееся слишком далеко. Например, самый первый вопрос: «Отчего у нас спорят сильно в таких истинах, кои нигде уже не встречают ни малейшего сомнения?» получает такой уклончивый ответ: «У нас, как и везде, всякий спорит о том, что ему не нравится или непонятно». Второй: «Отчего многих добрых людей видим в отставке?» разрешается: «Многие добрые люди вышли из службы, вероятно, для того, что нашли выгоду быть в отставке». На десятый вопрос: «Отчего в наш законодательный век никто в сей части не помышляет отличиться?» отвечено: «Оттого, что сие не есть дело всякого». В ответ на четырнадцатый вопрос о том: «Почему многие добиваются чинов пронырством и плутовством, чего прежде не было?» прямо замечается, что «Сей вопрос родился от свободоязычия, которого предки наши не имели». Наконец, на прямую обязанность подданного указывает смелому вопрошателю императрица и в ответе на последний вопрос: «В чем состоит наш национальный характер?» – «В остром и скором понятии всего, – говорит она, – в образцовом послушании и в корени всех добродетелей, от творца человеку данных». Вообще, если мы можем удивляться в этом случае смелости Фонвизина, то тем более должны удивляться искусству государыни, с которым она умела отклонить своими ответами самые прямые вопросы и в ответах на самые щекотливые из них давать чувствовать, что они неуместны и не могут ожидать прямого решения. Только на один вопрос отвечает она прямо и решительно, не уклоняясь от сущности дела. Это пятый вопрос: «Отчего у нас тяжущиеся не печатают тяжеб своих и решений правительства?» – Императрица говорит: «Для того, что вольных типографий до 1782 года не было». За этот ответ красноречиво и восторженно благодарит Екатерину Фонвизин в письме к ней, напечатанном в V части «Собеседника»[97]97
«Соб.», ч. V, стр. 145–148.
[Закрыть]. «Способом печатания тяжеб и решений, – говорит он, – глас обиженного достигнет во все концы отечества. Многие постыдятся делать то, чего делать не страшатся. Всякое дело, содержащее в себе судьбу имения, чести и жизни гражданина, купно с решением судебным, может быть известно всей беспристрастной публике; воздастся достойная хвала праведным судиям; возгнушаются честные сердца неправдой судей бессовестных», и пр. При всем том, сколько известно, никто, кажется, у нас не воспользовался благодетельным разрешением великой монархини, и темные судейские дела, к сожалению, по-прежнему не выходят за стены судейских архивов.
Мы видели, что в самых ответах была довольно ясно высказана неуместность вопросов, что понял сам Фонвизин, когда писал потом в письме своем: «По ответам вашим вижу, что я некоторые вопросы не умел написать внятно», и потом даже несколько раз принимался оправдываться. «Я думал честно, – говорит он, – и имею сердце, пронзенное благодарностью и благоговением к великим деяниям всеобщий нашея благотворительницы… перо мое никогда не было и не будет смочено ни ядом лести, ни желчью злобы… Всякое ваше неудовольствие, – заключает он, – мною в совести моей ничем не заслуженное, если каким-нибудь образом буду иметь несчастие приметить, приму я с огорчением за твердое основание непреложного себе правила: во всю жизнь мою за перо не приниматься». Императрица уважила это письмо и заметила, что «сей поступок г. сочинителя вопросов сходствует с обычаем, достойным похвалы, православного христианина, по которому за грехом вскоре следует раскаяние и покаяние»[98]98
«Соб.», ч. V, стр. 151.
[Закрыть].
Однако ж этого не было довольно. И прежде и даже после этого письма автор «Былей и небылиц» несколько раз выказывал свое недовольство вопросами и подсмеивался над затруднительным положением, в которое поставлен был автор их «ответами». В IV части «Собеседника»[99]99
«Соб.», ч. IV, стр. 168.
[Закрыть] дедушка сильно восстает против вопросов (54) и хотя возможность говорить так смело опять относит к преимуществам того времени, но заключает свою выходку следующим образом: на вопрос: «Отчего прежде шуты, шпыни и балагуры чинов не имели, а ныне имеют, и весьма большие?» – он отвечает: «Отчего? отчего? Ясно, оттого, что в прежние времена врать не смели, а паче письменно, без опасения».
Такой прием не мог ободрить Фонвизина, и он хотя обещал продолжать вопросы, но уже не осмелился сделать этого. Вообще нужно сказать, что Фонвизин не умел вполне понять великой Екатерины, и, конечно, вследствие этого он не пользовался расположением при дворе, по свидетельству его биографа{33}33
Имеется в виду книга П. А. Вяземского «Фонвизин» (СПб., 1848).
[Закрыть]. Это был, конечно, один из умнейших и благороднейших представителей истинного, здравого направления мыслей в России, особенно в первое время своей литературной деятельности, до болезни; но его горячие, бескорыстные стремления были слишком непрактичны, слишком мало обещали существенной пользы пред судом императрицы, чтобы она могла поощрять их. И она сочла за лучшее не обращать на него внимания, показав ему предварительно, что путь, которым он идет, не приведет ни к чему хорошему.
Кроме «Былей и небылиц», из сочинений императрицы Екатерины помещена в «Собеседнике» «Ежедневная записка Общества незнающих»[100]100
«Соб.», ч. VIII, ст. VI.
[Закрыть]. Статья эта есть не что иное, как пространная насмешка над незнающими людьми, которые составляют общества, собираются, толкуют, отдают преимущество мнению того, у кого грудь сильнее, и все-таки разъезжаются, ничего не решив, или кончают дело тем, что записывают мнение каждого члена порознь и потом сдают дело в архив. Результат всех заседаний состоит разве в том, что на членов общества жалуются соседи за ранние их собрания, говоря, что каретным стуком мешают многим спать[101]101
«Соб.», ч. VIII, стр. 40.
[Закрыть]. Теперь трудно решить, с каким намерением написана эта статья; но, вероятно, императрица имела в виду какое-нибудь действительно существовавшее общество, где дела решались не обыкновенным приказом, а общим собранием, на котором каждый из членов имел право подавать голос{34}34
Сатира «Общества незнающих ежедневная записка», высмеивающая заседания Российской академии, отразила нарастающее раздражение Екатерины II против Е. Р. Дашковой (см. об этом примеч. 16, а также кн.: Лозинская Л. Я. Во главе двух академий, с. 84, 92–93).
[Закрыть]. С таким характером является участие великой Екатерины в «Собеседнике». Мы нарочно долго останавливались на разборе произведений, помещенных здесь ею, имея в виду проследить ее участие в литературе нашей, не официальное, а, так сказать, приватное, домашнее. Для разбираемого нами журнала это особенно важно. Во-первых, Екатерина признавала себя одним из издателей его. Во вступлении к ответам на вопросы Фонвизина прямо сказано: «Издатели «Собеседника» разделили труд рассматривать присылаемые к ним сочинения между собою понедельно, равно как и ответствовать на оные, ежели нужда того потребует. Сочинитель «Былей и небылиц», рассмотрев присланные вопросы от неизвестного, на оные сочинил ответы»[102]102
«Соб.», ч. III, стр. 160.
[Закрыть]. Эти слова ясно показывают, что Екатерина принимала участие в издании. Но даже если мы оставим в стороне это обстоятельство, то и тогда нельзя не видеть, что образ мыслей и воззрений императрицы не мог не иметь сильного влияния на дух журнала, издававшегося одним из приближенных к ней лиц и которого большую часть она сама наполняла своими литературными трудами. Поэтому нам было особенно важно рассмотреть собственные труды императрицы, в которых выразились ее литературные убеждения. Они могут нам послужить ключом для объяснения многих других статей, помещенных в «Собеседнике».
* * *
Вместе с императрицею руководила изданием княгиня Е. Р. Дашкова. Ее имя напечатано на первых же строках объявления о «Собеседнике». Сначала даже все статьи для журнала присылались к ней, и только уже по выходе 14 № «Собеседника» объявлено было, чтобы статьи присылались в Академию, а еще позже – что они будут принимаемы «в той комнате, где присутствуют находящиеся при Академии советники» (55). Таким образом, на княгине Дашковой лежал главный труд издания. Касательно собственного участия в своих «Записках» она говорит, что «сама иногда только писала для журнала» и что особенно деятельным ее помощником был «молодой адвокат Козодавлев» (56). Вероятно, он разделял труд по изданию, и ему, может быть, должно приписать некоторые из писем к издателям, явно сочиненных лицом, близким к редакции. Из статей княгини Дашковой ни одна не подписана ее именем. По свидетельству митрополита Евгения, ей принадлежит надпись к портрету Екатерины, помещенная в I книжке, непосредственно за «Фелицею», и не заключающая в себе ничего особенного. Ей же, может быть, принадлежат ответы от издателей, не принадлежащие самой Екатерине. Кроме того, по сходству в слоге и мыслях с другими произведениями княгини Дашковой, несомненно ей принадлежащими (57), можно предположить, что ею же написаны в «Собеседнике»: «Послание к слову так»[103]103
«Соб.», ч. I, ст. III.
[Закрыть], «Сокращение катехизиса честного человека»[104]104
Ibid., ст. VI.
[Закрыть], «О истинном благополучии»[105]105
«Соб.», ч. III, ст. III.
[Закрыть], «Искреннее сожаление об участи издателей «Собеседника»[106]106
Ibid., ст. XIV.
[Закрыть], «Вечеринка»[107]107
«Соб.», ч. IX, ст. VII.
[Закрыть], «Путешествующие»[108]108
«Соб.», ч. XI, ст. IX.
[Закрыть], «Картины моей родни»[109]109
«Соб.», ч. XII, ст. V; ч. XIV, ст. X.
[Закрыть], «Нечто из английского «Зрителя»«[110]110
«Соб.», ч. XVI, ст. III.
[Закрыть]. Все это, впрочем, не более как наше предположение; удачно ли оно или нет – это, может быть, покажет со временем открытие каких-нибудь положительных свидетельств. Что касается до стихотворных произведений, то здесь без положительных данных невозможно даже предположение (58). Из ответов издателей более других заслуживают внимания, по своей обширности: ответ звенигородскому корреспонденту, заключающий в себе обстоятельное рассуждение о воспитании[111]111
«Соб.», ч. II, ст. II.
[Закрыть], ответ Иоанну Приимкову «об архангелогородской куме»[112]112
«Соб.», ч. X, ст. IV.
[Закрыть] и еще обращение одного из издателей к сочинителю «Былей и небылиц»[113]113
«Соб.», ч. V, стр. 156–161.
[Закрыть]{35}35
Из перечисленных статей несомненно Е. Р. Дашковой принадлежат: стихотворная подпись к портрету Екатерины II, «Послание к слову «так», статья «О смысле слова «воспитание» (ответ звенигородскому корреспонденту)», которую Добролюбов ниже называет «О воспитании». Статья «Нечто из английского Зрителя», как считает Ю. Д. Левин (см. его статью «Английская просветительская журналистика в русской литературе XVIII века» в кн.: Эпоха просвещения. Из истории международных связей русской литературы. Л., 1967, с. 59), написана В. П. Световым, которому принадлежит и ряд других публикаций «Собеседника» (в том числе подписанные криптонимом «В. С.» – они перечислены в «Библиографических заметках» Добролюбова под № 38).
[Закрыть].
Несмотря на то, что не можем указать наверное статей самой княгини Дашковой в «Собеседнике», мы тем не менее не задумываемся приписать ей весьма большую долю участия в направлении и характере всего этого издания. Журнал этот был ее задушевной мыслью: она надеялась посредством его действовать на распространение знаний, развитие истинных понятий, на образование самого языка. Более серьезно, нежели все окружавшие ее, проникнутая просвещенными идеями, умея вносить их в самую жизнь, трудившаяся не только для того, чтобы показать свои труды, но и для того, чтобы в самом деле быть полезною для других, она стояла гораздо выше современного ей русского общества. Странно себе представить молодую девушку того времени, проводившую ночи в чтении потрясающих произведений, от которых были тогда в волнении умы всей Европы. Еще труднее поверить, что эта пятнадцатилетняя девушка в непродолжительном времени расстраивает свое здоровье сильным умственным напряжением, размышляя о том, что ею прочитано[114]114
См. «Москвитянин», 1842, № 1, стр. 101–104.
[Закрыть] да вот ее для развлечения везут в столицу. Здесь она пристает к каждому иностранцу, надоедает каждому путешественнику, которого увидит, расспрашивая их о других странах, и потом их ответы сравнивает с тем, что видит у себя пред глазами. Это в ней рождает непреодолимое желание путешествовать. Наконец она достигает осуществления своих желаний. Она видит Европу, посещает Дидро, Вольтера, проводит время в задушевных разговорах с этими знаменитостями Европы, столь дорогими ее сердцу еще по воспоминаниям детских чтений (59). С обильным запасом мыслей и знаний, с просвещенною любовью к родине, с желанием служить ей на поприще общественной жизни возвращается она в Россию, и здесь встречают ее назначения, которые заставляют ее трудиться на поприще ученом и литературном. В этом деле княгиня Дашкова могла сделать много полезного, как по своей обширной начитанности и развитому уму, так и потому, что здесь не могли ее встретить интересы, которые бы заставили ее изменить честности и правоте своих стремлений. Она, конечно, не была идеальною женщиной: намерение возвысить своего сына вместо Потемкина, навлекшее на нее столько зла и столько порицаний, доказывает, что и она поддавалась внушениям житейских расчетов. Но самая неудача в этом деле, вместе с некоторыми другими биографическими данными, свидетельствует, что Дашкова была не совсем ловкий придворный и имела нечто священное в сердце своем, чем не могла жертвовать влечению грубого эгоизма. Ее чистое направление выразилось в литературе уже самым выбором переводов с французского и английского, которые помещены ею в «Трудах Вольного российского собрания»{36}36
Точное название историко-филологических сборников, издававшихся Московским университетом, – «Опыт трудов вольного российского собрания» (1774–1783).
[Закрыть]. Такое же направление отзывается и в тех статьях, о которых мы сказали, что можно приписать их Дашковой. Эти статьи сильно вооружаются против того, что вообще есть низкого, гадкого в человеке и что особенно распространено было в некоторых слоях русского общества того времени, – против двоедушия, ласкательства, ханжества, суетности, фанфаронства, обмана, презрения к человечеству. Эти статьи отрадно читать и ныне: через семьдесят лет еще можно угадывать правдивость, меткость, благородную энергию этих заметок. Видно, что эта сатира бескорыстная, не руководившаяся ничем, кроме желания добра. Так, например, в «Послании к слову так», написанном прозою и стихами, сильно поражается ласкательство, и нельзя не сознаться, что примеры выбраны очень хорошо.
