Текст книги "Зубы дракона"

Автор книги: Николай Дашкиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Потеряв глаз, он совсем упал духом. До сих пор ему, что называется, везло. Бертон даже поверил в свею счастливую звезду. А теперь оказалось, что можно очень легко потерять глаз, руку, ногу, а то и жизнь, если это будет выгодно очередному шефу. Так не лучше ли кончить все сдним махсм? Хорошо бы поквитаться с Хинчинбруком и удрать в Аргентину.

В то же время, его интересовала тайна профессора Сатиапала. Как "научный работник" среди агентов, Бертон знал, что речь идет о большом, выдающемся открытии. Уже не для "хозяев", а для самого себя хотел он разузнать все, чтобы воспользоваться впоследствии. И, наконец, в его мысли, сама не подозревая этого, вплелась женщина.

Чарли Бертон влюбился вторично. Правда, не той глупой и слепой любовью, которую он испытывал к Агни Бертельс. Майя, дочь Сатиапала, была прямой противоположностью Агни, и, может быть, именно поэтому Бертон почувствовал к ней бешенное влечение.

Майя была первой, кого он увидел в имении Сатиапала, когда пришел в себя.

Девушка держала его за руку и задумчиво глядела в окно. Заметив, что больной проснулся, она быстро обернулась и спросила:

– Как вы себя чувствуете?

– Чудесно…– хрипло ответил Бертон, хотя у него нестерпимо болела голова.

– Вам очень больно…– обеспокоенно сказала девушка.– Вы спите, спите… Боль пройдет…

Она гладила его руку, приговаривая: "Спите, спите!" – и он действительно уснул.

Девушка приходила ежедневно, справлялась о здоровье, заставляла съесть несколько ложек силоса, которой Чарли окрестил "пищей богов", и уходила прочь.

Она почти все время молчала, зато Чарли каждый раз перехватывал ее взгляд и читал в нем очень многое. Опыт "покорителя сердец" подсказал Бертону, что Майя, сама того не замечая, постепенно влюбляется в него.

Она ему напоминала ароматный ночной цветок, чуть-чуть расправивший свои лепестки перед тем, как зацвесть в полную силу. Этот цветок нужно сорвать, насладиться им, не дать никому другому!

И вот как-то вечером, когда сумерки уже заползли в комнату, а свет еще не зажегся, Чарлз Бертон схватил руку девушки и горячо прошептал:

– Майя, я вас люблю!

Он не видел ее лица, но почувствовал, как у нее задрожала рука.

– Не нужно об этом, Чарли…– Тихо сказала девушка.– Этого не должно быть.

Она мягко высвободила руку, встала, но, прежде чем уйти, задержалась на минутку:

– Чарли, не печальтесь: вам вернут зрение. Отец согласился сделать вам операцию. Она закончится удачно… если вы не будете волноваться.

Не волноваться!.. Чарлз Бертон лежал на операционном столе, глотая тошнотворные пары эфира, пытался разыгрывать из себя оптимиста, а сердце у него закатывалось от тревоги и страха.

Но вот помутилось сознание, канули в пропасть воспоминания, угасли звуки. Ему еще помнилось, как он с силой стиснул майину руку в скользкой резиновой перчатке и прошептал:

– Люблю!

Даже сейчас, теряя всякую связь с белым светом, он лгал и ей, и себе: это была не любовь, а животное влечение молодого сильного мужчины к красивой необычной женщине.

Глава VII
В ЗАПАДНЕ

Он мог ожидать сколько угодно – и час, и два, и двадцать. Не шевельнулся бы, как бы ни изводили его комары и москиты. Не повел бы бровью, закричи рядом кто-нибудь «караул!». Не оставил бы своей засады, не обращая внимания на голод и жажду, пока имел силы сдерживать их.

Так крокодил выжидает свою добычу, лежа на мели, подобно выброшенному водой бревну. Так рысь, выбирая себе жертву, на протяжении многих часов держит свои мышцы полунапряженными, чтобы в удобный момент использовать их в полную силу. И, может быть, именно так наш далекий пращур,– неандерталец или синантроп,– охотился за мясом, которого требовал его всегда голодный желудок.

В чем можно упрекнуть создания, которые, подчиняясь неумолимому закону борьбы за существование, руководствуются простейшими непреодолимыми инстинктами?.. Для животных самое главное – пища.

Но в зарослях ползучих растений перед одним из окон полуразрушенного крыла дворца Сатиапала сидело разумное, мыслящее существо, которое в любой момент могло наесться доотвала, улечься спать на мягкой постели, однако не делало этого.

Майкл Хинчинбрук принадлежал к той категории людей, из которой при соответствующем воспитании вырастают ярчайшие индивидуумы: землепроходцы, искатели сокровищ, неутомимые ученые. Он был упрямым, настойчивым, убежденным в осуществимости своих замыслов. Но его лучшие порывы развеялись давным-давно, еще в детстве. Иезуиты, "рыцари ордена святого Иисуса", сделали из взятого ими на воспитание сироты Майкла Хинчинбрука не то животной в людском облике, не то машину, обладающую человеческими качествами. Получив приказ, он выполнял его не на страх, а на совесть.

Из своей засады Хинчинбрук видел тускло освещенный коридор и краешек окованной железом двери, которая вела к загадочным "корпусам". В коридор пролезть очень легко,– недаром же еще с вечера Майкл расчистил путь среди лиан и вынул осколки стекла из разбитого окна. Но нужно выждать подходящий момент.

Восьмой час сидит Майкл Хинчинбрук под окном дворца, а ничего интересного не произошло.

В туннель зашел и сразу вернулся раджа Сатиапал. Помощник профессора отнес туда две больших и, вероятно, тяжелых канистры, – такие, в каких держат бензин. Служители вывели и потянули на кухню откормленного кабана. Его визг, раздавшийся вскоре, засвидетельствовал, что если это животное и было подопытным, то окончило свою жизнь оно очень прозаически. А потом чернорабочие начали таскать в тоннель всяческие растения.

Можно было подумать, что там, за железной дверью, изнывает в неволе стадо слонов, а может быть, еще более прожорливых созданий.

Лианы толщиной в руку, колючий кустарник, жесткие пальмовые листья могли бы разжевать разве только самые могучие челюсти. Казалось, что они действительно жуют: ритмически вздрагивала и вибрировала земля; слышались звуки, которые удивили и заинтриговали рыжего еще во времена его первого исследования имения, когда он находился по ту сторону стены.

Теперь Хинчинбрук понимал: работают дробильные аппараты. Но кто же может употреблять жесткие опилки, з которые превращаются почти лишенные листьев стволы?.. Или, может быть, именно так и приготавливается "пища богов", которой Сатиапал кормит больных?

Но пока что Майкл мог измышлять все, что угодно: он не имел возможности проверить свои домыслы.

Наконец, около четырех часов утра дробилки прекратили свою работу, персонал вышел из тоннеля, а помощник Сатиапала старательно позакрывал на замки двери. Хинчинбрук подождал еще час, а потом пробрался в коридор.

Сейчас, когда он уже выследил, где находятся и как открываются потайные задвижки, пробраться в тоннель не представляло особого труда. Единственное, что беспокоило Хинчинбрука – дверь, которую пришлось оставить немного приоткрытой: замки защелкивались автоматически, и изнутри открыть их невозможно.

Асфальтированный проход с невысоким полукруглым сводом наклонно вел вниз, собственно, не в тоннель, а в укрытую лишь незначительным слоем земли неглубокую галерею, метров сто пятьдесят длиной.

Преодолев еще одну преграду – надежную дверь с несложным внутренним замком,– Хинчинбрук вошел в высокое просторное помещение, в один из тех вкопанных в землю "корпусов", похожих на приземистые железнодорожные склады.

Однако это было всего-навсего помещение для животных. Сбоку от главного входа тянулись многочисленные стойла для лошадей, рогатого скота, овец, свиней, а в противоположном углу разместились птичники для всевозможной птицы и крольчатник.

Помещение освещалось тускло, но над каждым стойлом висело по большой люстре, с электрическими лампочками. Когда они включались, все вокруг, очевидно, заливал яркий свет.

Потревоженные осторожными шагами, животные недоверчиво оглядывались на незнакомца, провожали его взглядами и снова устраивались спать.

Майкл Хинчинбрук, никогда не имевший дела с животными, не любивший и побаивающийся их, не осмелился заглянуть в кормушки. Он видел только одно: в помещении очень чисто, даже аккуратно; нигде нет ни клочочка сена, ни огрызков какой-либо зелени.

Где же "пища богов"?

Как пес по следу, он по едва заметным признакам искал помещение, в котором эта пища приготавливается или сохраняется.

Царапины на полу, оброненные листики да рельсы для колес тачек шли через весь "корпус" к невысоким воротам в противоположном конце. Чтобы пройти дальше, Майклу пришлось порядком поломать голову: ворота замыкались, потайным, хорошо замаскированным запором.

Усилия стоили результата. Хинчинбрук все-таки пробрался в помещение, которое он определил как "святую святых" дворца Сатиапала.

Луч фонарика выхватывал из непроницаемой темноты лишь отдельные детали. И если бы Майкл Хинчинбрук не был подготовлен, он, наверное, вздрогнул бы, увидев в полумраке что-то похожее на голову огромного ископаемого ящера.

Широко открытая металлическая пасть блестела несколькими рядами острых зубов. Между ними кое-где торчали щепки и листья – словно великан, не окончив обеда, поднял голову и зевает.

От "головы" тянулась непомерно узкая "шея" – шнековый податчик. Раздробленная масса подавалась по нему в большой четырехугольный чан, оттуда – в другой, затем – в третий, который сужался и заканчивался трубой, похожей на чешуйчатый гибкий хвост. Конец трубы лежал на корытоподобной тележке, служившей, очевидно, для перевозки "пищи богов".

Хинчинбрук, удостоверившись, что помещение не имеет ни одного окна, отыскал выключатель и зажег свет.

Теперь все сооружение еще больше напоминало какое-то несуразное подобие неизвестного создания. Однако Майкл – человек трезвого ума – не был склонен к опоэтизированню предметов и явлений. Верный себе, он старался понять, как действует машина и для чего она предназначена.

К каждому из чанов тянулись еще вспомогательные транспортеры от больших бункеров, наполненных химикатами.

В области химии Хинчинбрук считал себя достаточно компетентным. По внешнему виду, по запаху, а то и по вкусу он установил, что составными частями "пищи богов", кроме опилок, являются поваренная соль, калийная селитра, суперфосфат, марганец и еще несколько соединений.

Величина бункеров позволяла судить о неодинаковом процентном соотношении этих веществ в окончательной смеси.

По металлической лестничке шпион залез на чердачную площадку сооружения и заглянул в первый резервуар.

Он был наполнен скользкой и маслянистой массой, теплой на ощупь, омерзительной на вкус. Среди грязной кашицы еще виднелись отдельные щепочки и корешки,– в целом, она походила на жвачку, отрыгнутую из желудка какого-то травоядного животного.

В другом чане масса имела более однородный состав и цвет, в ней появился уже знакомый Хинчинбруку кисловатый привкус и терялся запах распаренной древесины.

В третьем, чане, сейчас пустом, помещалась, как убедился Майкл Хннчинбрук, обследовавший выводную трубу, готовая продукция.

Значит, в процессе создания "пищи богов" нет ничего сложного. Далекий от сельского хозяйства, Майкл Хинчинбрук все же сообразил, что возможность кормить домашних животных самыми жесткими растениями, опилками и другими не употребляемыми в обычном состоянии веществами является очень значительным и важным открытием.

Но каждому ребенку известно, что обычная смесь полезных и необходимых для организма неорганических веществ еще не представляет собой вкусной и употребляемой пищи. Да, соль дают животным, и человек без нее не может существовать. Но ведь сколько ни посыпай опилки серой, солью или суперфосфатом, ни одно животное, не говоря уже о человеке, есть такое месиво не будет.

Если бы здесь, на фабрике для изготовления "пищи богов" Хинчинбруку довелось увидеть очень сложную аппаратуру, в которой ревет пламя, бурлят таинственные жидкости, пыхтят и гудят машины, он вряд ли сумел бы детально разобраться в производственном процессе, но все-таки поверил бы, что нет других секретов, других помещений, где создаются главные компоненты удивительной смеси.

Здесь же именно простота конструкции разочаровала и насторожила Майкла Хинчннбрука. Он мог заключать пари, что видит далеко не все, а только простейшие процессы, требующие громоздкой аппаратуры, обслуживаемой низшим персоналом.

В помещении стоял вмурованный в стену огромный несгораемый сейф. Может быть, в нем находятся какие-то дополнительные химикаты или хранятся ценные материалы исследований. Однако даже такому профессионалу-взломщику, как Хинчинбрук, пришлось бы затратить несколько часов, чтобы одолеть замки сейфа, а времени он не имел. Приближался рассвет, надо было спешить.

Еще одна, последняя преграда – и Майкл Хинчинбрук узеньким коридорчиком прошел в третий "корпус" и остановился у двери разочарованный. Вместо гигантской лаборатории он увидел что-то похожее на зимнее помещение зоопарка.

Рядом с узким проходом в надежных клетках спали звери: олени и буйволы, дикообразы и гигантские питоны, ко сули, медведи, шакалы и лисы. Единственная крохотная лампочка под потолком не давала возможности установить, что находится в кормушках, а когда Хинчинбрук заглянул в одну из клеток, казавшуюся пустой, рядом начался такой рев, что у него задрожали колени.

О решетку соседней клетки ударил лапой огромный лев. Завизжали обезьяны, загомонили птицы; хищному рыканью ответил вой шакалов и хохот гиены.

Проклиная неугомонного хищника, себя и весь свет, Хинчинбрук одним махом перескочил в противоположный конец помещения и притаился в полутьме. Он побывал ужепочти везде, где следовало искать разгадку тайны, а теперь успех мог сорваться из-за неожиданной, нелепой случайности. Опасно даже возвращаться назад этим же путем: хищник, который понемногу успокаивался, может снова вызвать переполох, и Хинчинбрук угодит в объятия охранников или служителей, обеспокоенных поведением зверя.

Другой ход, конечно, должен быть – даже несколько. Хинчинбрук разглядывал стены, искал взглядом дверь, которая могла вести из "корпусов" наружу, и не находил ее. Перед ним был тупик, сплошная, старательно заштукатуренная стена, без малейшего намека на щелочку. Так где же выход?

Острый взгляд Майкла отметил, что дверки одной из клеток не замкнуты и своими размерами и формой отличаются от других. За ними в темноте вырисовывалась ниша, очень похожая на дверную.

Звери умолкли. Шпион открыл зарешеченную дверцу, зашел в клетку и оказался перед небольшой металлической дверью в каменной стене.

Замка здесь не было. Стоило нажать на ручку– и дверь легонько сдвинулась с места. В щель проник неяркий свет.

Усиливая нажим, Хинчинбрук в то же время настороженно ловил каждый шорох. Вокруг было тихо, только издали доносилось размеренное дыхание животных.

Уже с меньшей осторожностью Хинчинбрук расширил щель и пролез в нее.

Что случилось в следующий миг, он не успел понять. Что-то большое, мохнатое молча накинулось на него, отшвырнуло в сторону, выскочило из помещения и хлопнуло дверью.

Как обожженный, пренебрегая опасностью, Хинчинбрук бросился за неведомым врагом, чтобы перехватить его, избежать разоблачения. Но напрасно цепкие руки шпиона шарили по гладкому металлу двери. С внутренней. стороны ручки не было. Засов щелкнул и крепко запер неожиданного пленника.

Майкл Хинчинбрук бросился в противоположную сторону… и зло выругался.

Он попал в западню. Как в знаменитых американских тюрьмах, вся передняя стена помещения зарешечена, а стены могут выдержать натиск не только зверя, но и человека, вооруженного молотком или топором.

Случилось самое мерзкое и самое страшное: Майкла Хинчинбрука захлопнуло в клетке, где, очевидно, жила обезьяна. Об этом красноречиво свидетельствовали большая будка с приставленным к ней сучковатым бревном, трапеция и качели – обычная "обстановка" обезьянников.

И, хуже всего, что именно теперь перед глазами агента открылось то, во имя чего он оказался во дворце ученого раджи: за решетками, в большом длинном помещении у стен стояли всевозможные хитроумные приборы; в углу за стеклянной перегородкой виднелись многочисленные шкафы с химикатами и стол с бумагами. На отдельном столике, в двух метрах от Майкла Хинчинбрука, под стеклянным колпаком лежали кучки крупных ромбовидных кристаллов кроваво-красного и ярко-синего цветов.

Чего бы не дал Майкл Хинчинбрук за несколько кристалликов, которые, без сомнения, имели непосредственное отношение к "пище богов", ну и, конечно, за то, чтобы завладеть бумагами с письменного стола. Однако, честно говоря, он заплатил бы еще дороже за возможность оказаться сейчас где-то очень далеко отсюда и спасти свою шкуру.

О намерениях и действиях других людей Майкл Хинчинбрук судил с собственных позиций и теперь не сомневался, что его ждет неминуемая смерть.

А на дворе уже светало. Сквозь единственное окошко вверху над изолятором проглянул кусочек неба. Свет электрической лампочки желтел и блекнул. Издалека донесся бой часов шесть ударов.

Майкл понимал, что каждая минута промедления может стоить ему жизни.

Имей Хинчинбрук достаточно времени, он, конечно, выбрался бы из критического положения: его карманы полны отмычек, сверлышек, пилочек, против которых не выстоит ни один запор из крепчайшей стали. Однако ему никак не удавалось дотянуться рукой до замка клетки, которым она была заперта со стороны лаборатории. Оставалось одно – перепилить какой-нибудь из прутьев.

Но едва Хинчинбрук взялся за дело, как неподалеку послышались голоса, а потом и шаги.

Вряд ли обезьяна смогла бы добраться до своего убежища с такой поспешностью, как это сделал Майкл Хинчинбрук. Сдерживая хриплое дыхание, он притаился в уголке будки, стараясь сжаться так, чтобы его совсем не было видно.

Шаги приближались. Рядом с клеткой послышался чей-то голос:

– Странно, Альфонс до сих пор спит… Не заболел ли он, случайно? Альфонс, вылезай, я тебе дам конфетку!

– Проверьте,– сказал Сатиапал.– Может быть, он заболел?

Послышалось бряцанье ключей, а потом скрипнула дверь клетки.

Майкл Хинчинбрук стиснул зубы и выхватил из кармана нож.

Глава VIII
«ОКО ЗА ОКО, ЗУБ ЗА ЗУБ»

Что принесла ему операция, Чарлз не знал. Чувствовал себя он хорошо, мог разговаривать и ходить, но повязку с оперированного глаза еще не снимали. Чарли ждал, томился и от неизвестности становился все более раздраженным. Он попросил вновь поселить его в домике, где жил Майкл Хинчинбрук.

Майя согласилась. Она понимала, что больному все не мило, а рядом с другом он отвлечется, спокойнее дождется дня, когда станет известен результат операции.

Но и после переселения Бертона в прежнее жилище, девушка считала своей обязанностью проведывать его.

Непонятная самой ей сила влекла ее к Чарли. Майя сдерживала себя, обращалась с англичанином холоднее, чем в первые дни знакомства.

Юность – пламенна и легкомысленна: она не может сдерживать своих желаний и очень неуклюже прячет чувства. Только зрелость, может, не теряя глубины и силы порывов, умело их маскировать.

Майя с необыкновенной быстротой переходила от одного этапа к другому. Она оставалась подростком в понимании жизни, ибо по прихоти родителей ни разу не выезжала из имения, не видела посторонних людей. Однако тропический пояс, где люди развиваются быстрее, наложил свой отпечаток на эту полуиндианку. Чарли Бертон пробудил у нее чувство первой любви; в девушке просыпалась женщина, и Майя боялась этого.

А Чарлз Бертон, как опытный охотник, мастерски расставлял сети, стремясь пленить свою добычу то подкупающей нежностью, то властной настойчивостью.

Майя отмалчивалась, занимая таким образом наиболее невыгодное положение пассивной обороны, которая всегда, рано или поздно, бывает сломлена. Девушка считала, что достаточно не отвечать на страстные речи – и освободишься от чужого влияния. Но она, не отдавая себе отчета, быстро шла навстречу своей гибели, впервые воспротивившись воле отца.

Раджа Сатиапал не взлюбил англичанина с первого дня. Он, как и Майя, заметил удивительное сходство Бертона с казненным Андреем – Райяшанкаром. И если бы не Майя,, Чарли Бертон, а с ним и Майкл Хинчинбрук не оставались бы в имении ни единого лишнего дня.

До сих пор между дочерью и отцом были искренние, дружественные отношения, покоящиеся на полном взаимопонимании. Майя умела без слов понимать желания Сатиапала. Однако теперь она словно потеряла зрение и слух, не замечала,– вернее, старалась не замечать,– тех недовольных взглядов, которые бросал Сатиапал, видя ее рядом с Бертоном.

Правда, после операции Сатиапал стал вести себя с англичанином несколько иначе. Он часто навещал больного и расспрашивал, расспрашивал, расспрашивал, словно хотел изучить представителя нации, поработившей Индию.

Майя видела, что эти расспросы постепенно превращаются в своеобразный экзамен. Сатиапал, казалось, обрадовался, узнав, что Чарлз Бертон готовил себя к научной деятельности, и с тех пор его вопросы приобрели специфический характер. К чему это вело – Майя не знала, а отец молчал.

Кое-как Чарли Бертон справлялся с заданиями, иногда выявляя не столько глубину познаний, сколько способность к наблюдениям и логическому мышлению. Несколько лет деятельности в "Интеллидженс Сервис" научили его угадывать мысли людей по их поступкам. Правда, на этот раз повышенный интерес раджи к сыну профессора Бертсна был не понятен для Чарли, но тем не менее очень заманчив. Сначала Чарли смотрел на это только с точки зрения выполнения задания своих хозяев, но позже в нем заговорили другие мотивы, все громче заявлявшие о себе.

Чарлз Бертон не оставлял мысли порвать с Майклом Хинчинбруком и с теми, кто стоял за его спиной. Если бы Сатиапал согласился взять себе в помощники молодого англичанина с университетским образованием, оба выиграли бы – во всяком случае, на первых порах. Чарли может работать на совесть. Здесь, в имении индийского раджи, он сможет подготовить все, что необходимо для получения профессорского звания. Может быть, со временем пришлось бы и расстаться с Сатиапалом; возможно, профессор не досчитался бы вместе с помощником некоторых из своих засекреченных трудов, но это уже не беспокоило Бертона. Закон борьбы за существование суров: воруй и убивай, если не хочешь быть обворованным и убитым.

Все, что когда-то изучалось и осталось в памяти, пусть самым смутным воспоминанием, Чарли старался припомнить, восстановить и с наибольшим эффектом использовать в разговорах с профессором. Поэтому он и не удивился, когда Сатиапал предложил ему сотрудничать в его опытах по экспериментальной физиологии.

– Я подумаю…– осторожно ответил Бертон, едва сдерживая радость.– А впрочем, нет, что я говорю! Я должен благодарить вас за такую честь! Если новый глаз приживется, я буду вашим должником навек!

Сатиапал кивнул головой. По выражению его лица нельзя было понять, доволен он или раздражен. Казалось, профессор просто выполняет какую-то неприятную, но неизбежную обязанность.

– А как же… Майкл? – спросил Бертон.

Ему хотелось услышать ответ, что рыжий старик может отправляться прочь и забыть о существовании Чарли Бертона и этого имения в джунглях. Однако Сатиапал с тем же безразличным видом ответил, что для Хинчинбрука также найдется работа и кусок хлеба. Бертсну оставалось только высказать горячую благодарность за заботу о его друге.

Будущее начало вырисовываться достаточно четко, и Бертон приобрел равновесие и уверенность в силах, которых не хватало ему последние годы.

Перспектива стать владельцем порядочного имения, красивой жены и научной степени казалась Бертону блестящей, Но на пути к осуществлению этой цели стоял Майкл Хинчинбрук. Рыжая бестия не оставит своих хозяев до тех пор, пока будет способна шевелиться. Живучий, как кошка, изворотливый и кровожадный, как крыса, он рано или поздно заставит Чарли Бертона стать на колени, отберет все: деньги, покой, самоуважение. Его нужно убить сейчас, пока не поздно. Око за око, зуб за зуб! "

Бертон ненавидел своего шефа и боялся его. Знал: Хинчинбрук не из тех, кто легко отдает свою жизнь. Да и сделать все нужно тайком, не вызывая ни малейшего подозрения со стороны Сатиапала и его слуг.

Как биолог, Чарли Бертон в прежние годы имел дело с разнообразными представителями животного мира, в том числе и с пресмыкающимися. Он научился ловить змей и обезвреживать их. В начале своего пребывания в Индии, коротая свободное время, Чарли специально охотился на змей и изучал их повадки, смутно догадываясь, что когда-либо полученные знания могут пригодиться.

Он был уверен, что достаточно заглянуть в какой-нибудь из глухих уголков имения и обязательно наткнешься если не на кобру, то на эфу, чьи укусы смертельны. Поймать змею, загнать ее в расщепленную вдоль бамбуковую трубку, откуда пресмыкающееся можно выпустить когда угодно,– вот оружие, которое действует надежно и не выдает того, кто им воспользовался.

Еще дня два – и Чарли, освободившись от повязок и получив разрешение на свободное передвижение по имению, осуществит свое намерение. Однако необходимо провести предварительную разведку, узнать, крепко ли спит Хинчинбрук.

Обдумывая свой план, Чарлз Бертон не смыкал глаз всю ночь. А рано утром, когда сон всего крепче, Чарли вышел из своей комнаты и потихоньку открыл дверь соседней.

Майкл Хинчинбрук спал. Тусклый свет ночника обрисовывал в углу на кушетке укрытую легким одеялом скорченную фигуру.

– Майкл! – шепотом позвал Бертон.

Хинчинбрук не шелохнулся, не издал ни единого звука.

Вообще он спал так тихо, что не слышно было даже дыхания.

– Майкл! – уже громче позвал Бертон.– Ты что, умер?

Чарли сделал несколько шагов вперед, приподнял одеяло и увидал, что на кушетке лежит куча одежды, мастерски скрученная наподобие человеческой фигуры.

– Ах, вот как!..– Бертон задумался, взглянул на часы и решительно направился к двери.

Ему очень хотелось поднять шум, чтобы Хинчинбрук попался на "горячем". Чарли надеялся, что Майкл, помятуя первую заповедь шпиона, не предаст его даже после провала. Но, если Майкл уцелеет и узнает об измене! Тогда Бертону станет тесен весь мир!

Два противоположных чувства боролись в нем, и оба были вызваны страхом за свою жизнь, за свое благополучие.

Серые сумерки тем временем сменились хмурым рассветом, который, в свою очередь, уступал место дню. Дождя не было, но над землей висело мутное марево, предметы проступали нечеткими и искаженными.

Хинчинбрук все еще не возвращался. Под окнами промелькнула чья-то тень. По голосу Бертон узнал профессора Сатиапала.

И Чарли наконец отважился. Он выскользнул из домика и побежал асфальтированной дорожкой во дворец. Путь в покои Сатиапала был ему известен.

Нет, Чарлз Бертон не считал себя очень пугливым. Но когда из окна полутемного предпокоя на него прыгнул кто-то и начал душить, он закричал сколько было сил. В первый миг Чарлз подумал, что попал в руки Майкла, но когда ощутил на своем лице прикосновение мохнатой звериной шкуры, понял, что наскочил на хищника.

– Альфонс! Альфонс! – послышался испуганный голос Майи.Что ты делаешь?! Прочь отсюда!

Объятия ослабли.

– Альфонс, ко мне!

Но животное, вырвавшееся из длительного заключения, словно взбесилось. Оно вскочило на шкаф, подхватив мимоходом скатерть со стола, перепрыгнуло оттуда на люстру, обрушилось вместе с нею и с визгом бросилось наутек через окно, роняя и разбрасывая все, что встречалось на пути.

– Энни,– крикнула кому-то Майя.– Немедленно сообщите папе, что вырвался Альфонс.

Девушка подбежала к Бертону, который успел уже подняться и в смятении отряхивал костюм.

– Он не причинил вам вреда?.. Нет?.. Вы так кричали, будто он впился зубами в ваше горло…

Чарли молчал. Ему было нестерпимо стыдно за свой испуг.

– Нет, ничего…– сказала Майя, оглядев его со всех сторон.

В ее голосе проскользнула нотка какого-то разочарования и даже презрения.

– Он прыгнул на меня сзади, совершенно неожиданно,– хмуро объяснил Бертон, понимая, что дальше молчать невозможно.

– Да, да…– торопливо согласилась девушка.– Бывает, что и я иногда… Но простите: нужно поймать Альфонса, пока он не убежал в джунгли.

Майя пошла к двери. Остановившись добавила:

– Альфонс очень смирное и забавное создание. К тому же мученик науки. Право, ему можно простить самую большую провинность.

Чарлз Бертон зло стиснул кулаки. Показал бы он этому "мученику науки", будь в его руках хоть какое-нибудь оружие!

Однако пора кончать дело. Он еще раз зашел в свой домик, убедился, что Хинчинбрука действительно нет, и поспешил на голоса, которые слышались в стороне от дворца.

Обезьяну уже поймали, скрутили и куда-то потащили. Профессор Сатиапал отчитывал слугу, который что-то отвечал, оправдываясь, но когда Бертон приблизился, разговор оборвался.

– Чего вы хотите? – сухо спросил Сатиапал.

– Я обеспокоен исчезновением моего друга,– виновато ответил Бертон.– Искал его везде – и не нашел.

Сатиапал бросил своему помощнику несколько слов на незнакомом Бертону языке, и индиец помчался к воротам.

– Нет,– сказал он возвращаясь.

– Найти! – жестко приказал Сатиапал.

Он стоял задумавшись, мял пальцами нижнюю губу, и морщил лоб, словно решал сложную задачу.

– Позовите его!

– Майкл! – негромко крикнул Бертон.– Майкл!

– Громче!

– Хинчинбрук, где вы?

Они стояли в нескольких метрах от жилища Бертона, против крыльца. Туман уже рассеялся, и если бы в домик пробежала даже кошка, она не осталась бы незамеченной.

Поэтому, представьте себе удивление Чарли Бертона, когда на его зов на крыльцо вышел заспанный, взлохмаченный Хинчинбрук и, зевая, спросил:

– Что случилось, Чарли?..– он заметил Сатиапала и поспешно застегнул пуговицы пижамы.– Простите, господин профессор!.. Я вовсе не предполагал…

Сатиапал метнул на него быстрый взгляд:

– Идите сюда.

– Одну минутку,– засуетился Хинчинбрук.– Сейчас накину что-нибудь на плечи.

– Я не имею времени ждать! – резко сказал Сатиапал. А когда Хинчинбрук подошел, спросил его: – Не хотите ли вы получить у меня должность? Что вы умеете делать?

Шпион вздохнул и печально развел руками:

– Ничего… Меня учили убивать людей. Этому делу я не научился, но винтовку в руках держать могу… Разве – сторожем? – Он замахал руками.– А впрочем, нет, нет! Бог с ними, с теми винтовками!.. Дворником, чернорабочим, кем угодно! Но… но…– он покосился на Бертона.

– Да,– понял его Сатиапал.– Мистер Бертон будет работать у меня в лаборатории. Если вы согласны, немедленно идемте со мной. Нужно выполнить одну довольно грязную работу. Костюм вам не нужен, все равно придется надеть резиновый комбинезон.

– Рад служить, господин профессор! – охотно откликнулся Хинчинбрук и пошел за Сатиапалом.

* * *

Обыск в комнате Хинчинбрука не дал ничего. Ничто не подтверждало, что ее жилец не ночевал здесь и наделал переполох на все имение.