Текст книги "Я был адъютантом Гитлера"

Автор книги: Николаус фон Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 51 страниц)

Роммель говорит Гитлеру правду

16 июня мы с Гитлером вылетели в Мец, чтобы оттуда автоколонной отправиться в Ставку фюрера в Марживале, около Суассона. Гитлер захотел поговорить с фельдмаршалами Западного фронта, чтобы самому получить картину положения дел. День, проведенный в Марживале, плохо сохранился в моей памяти. Но я все же помню, что в полдень состоялось совещание в широком кругу. Рундштедт доложил обстановку на фронте за последние десять дней и сделал вывод: имеющимися в его распоряжении силами враг выкинут из Франции быть не может. Гитлер воспринял это весьма взвинченно и недовольно, ответив ставшей обычной в последнее время пустой фразой о применении «Фау-1» и ожидаемом в самые короткие сроки использовании реактивных истребителей. Фельдмаршалы потребовали обстрела снарядами «Фау-1» скоплений войск в Англии и мест их высадки во Франции, что, разумеется, обещано быть не могло, ибо рассеивание этих крылатых бомб являлось слишком большим.

Во второй половине дня Гитлер имел еще беседу с Роммелем наедине; о чем они говорили, я узнал только через несколько недель. Роммель попытался убедить фюрера в том, что война проиграна. Но слышать это из уст своего фельдмаршала Гитлер никак не желал. Разговор был долгим и в повышенных тонах. Фюрер пустил в ход всю свою изощренность, дабы убедить Роммеля в обратном. Но ближайшее будущее показало Гитлеру, что это ему не удалось.

17 июня во второй половине дня Гитлер на машине вернулся в Мец, а оттуда самолетом отправился в Зальцбург. Пребывание в Марживале оказалось бесплодным и безрадостным, но дало представление о положении дел после удачной высадки союзников.

Успехи союзников на Западе

В последующие дни американцы заняли полуостров Котантен и им удалось захватить также портовый город Шербур. Гитлера этот успех противника привел в ярость, и он потребовал точной информации о том, как все произошло. Катастрофического хода событий это не изменило. К 20 июня американцы и англичане, прорвав линию фронта, вышли на западное побережье полуострова Котантен.

Гитлер следил за событиями на фронте во Франции с большим беспокойством и лишь с немалым трудом сумел примириться с тем, что противник захватил инициативу в свои руки. Теперь он надеялся на размолвку между англичанами и американцами. Фюрер по-прежнему был твердо убежден в том, что Германии удастся решить исход войны в свою пользу. В эти дни он повторял это своим многочисленным посетителям (будь то представители вермахта, промышленности или государства), и многие из них после беседы с ним покидали «Бергхоф» с чувством уверенности и оптимизма. В речи, произнесенной 22 июня в Платтерхофе на Оберзальцберге перед высшими офицерами, Гитлер сказал то же самое. Признав всю серьезность положения, он и в этом кругу людей, способных к правильной оценке обстановки на фронтах, высказал свою веру и надежду на то, что Германский рейх в конечном итоге победит. Немецкий офицер должен служить примером для своих солдат, придавать им силы. Твердая уверенность фюрера произвела на присутствовавших немалое впечатление.

Гибель Дитля

Вечером того же дня Гитлера посетил генерал-полковник Дитль. В Финляндии вырисовывалась опасность ее сепаратного мира с Россией. Фюрер хотел побеседовать с ним именно об этом. Но Дитль увидел, что он очень плохо знаком с ситуацией в Северной Финляндии и Северной Норвегии и имеет ложное представление о ней. Мы были поражены четкостью и резкостью тона Дитля, который не дал отвлечь себя от этой темы. Фюрер говорил мало и согласился с его требованием подбросить людей и технику. Когда Дитль удалился, он снова посетовал на то, что такие доклады ему приходится слышать редко, поскольку большинство генералов не решаются на подобную открытую манеру докладывать, сочетающуюся с темпераментом, искренним воодушевлением и порядочностью. Гитлер дал понять, что желает иметь именно таких генералов, как Дитль.

Дитль покинул «Бергхоф» поздно вечером и собирался на следующий день вернуться в Норвегию самолетом. Мы были крайне потрясены, когда нам сообщили: самолет Дитля потерпел аварию около Земмеринга и все пассажиры погибли. Это явилось для Гитлера таким же тяжелым ударом, как и гибель Хубе четверть года назад, что чувствовалось и в его траурной речи на государственном акте через несколько дней в замке Клезхайм. Фюрер знал Дитля еще с начала 20-х гг. и назвал его тем офицером, который «с одной стороны, предъявляет к своим солдатам твердые и даже. самые твердые требования, а с другой, собственной судьбой олицетворяет их истинного друга и отца и является национал-социалистом по велению сердца не на словах, а на деле, всеми силами и помыслами». Эта характеристика отвечала истине.

Второе вторжение?

Тяжелые бои на фронте вторжения вели к неописуемому множеству противоречивших друг другу докладов различных инстанций и командных органов. Соединения войск СС, хотя и втянутые в ожесточенные бои, все еще давали донесения обнадеживающие. По-другому звучали трезвые доклады Рундштедта и генерала барона Швеппенбурга – командующего танковой группой «Запад».

Желая лучше и по-деловому ознакомиться с обстановкой, Гитлер с последних чисел июня стал привлекать ко всем обсуждениям военных вопросов в «Бергхофе» фон Клюге. Он даже отдаленно не догадывался о том, что фельдмаршал поддерживает тесную связь с Сопротивлением, хотя пока и не определив четко своего отношения к кругу заговорщиков. Проведенные в «Бергхофе» вместе дни протекали в полном согласии, и фюрер испытывал к Клюге полное доверие, сделав его 1 июля преемником фельдмаршала фон Рундштедта. Одновременно он снял с занимаемого поста генерала Гейра фон Швеппенбурга.

Отдел «Иностранные армии Запада» стоял на той точке зрения, что англичане и американцы еще располагают на Британских островах большим числом дивизий. Называли даже цифру: свыше 60. На основе этих данных Гитлер предполагал еще и вторую высадку противника – на побережье пролива Па-де-Кале – и первоначально приказал дивизиям армии генерала фон Зальмута оставаться на занимаемых позициях. Данные отдела «Иностранные армии Запада», как выяснилось позже, оказались совершенно ложными. Союзники имели в Англии максимум 15 дивизий, ожидавших погрузки на суда и переброски на прежнее место высадки в Нормандии. К этому моменту фюрер был убежден в том, что новому командующему Западным фронтом удастся создать сплошную линию обороны.

Разгром группы армий «Центр»

Иначе складывалось в это время положение на Востоке. 22 июня – в тот самый день, когда три года назад начался поход на Россию, – Красная Армия перешла в крупное наступление против группы армий «Центр», предприняв свою крупнейшую и успешнейшую операцию в этой войне{276}. Поначалу казалось, что русские хотят вести наступление в виде операций меньшего масштаба. Но когда были осуществлены первые прорывы немецкой линии обороны и в ней образовались значительные бреши, началось крупное танковое наступление в районе между Гомелем и Витебском, а за ним последовали и дальнейшие. Каждый свой удар русские готовили налетами авиации и огнем тяжелой артиллерии, массированно бросая в бой танки. Командующий группой армий «Центр» фельдмаршал Буш пытался побудить Гитлера отойти с этого, по выражению фюрера, «твердого места». Но тот приказал удерживать каждую позицию.

Теперь Гитлер был вынужден отбивать сразу три наступательных клина врага: во Франции, Италии и России. Он дал категорический приказ: до конца отстаивать каждый квадратный метр земли. Но повсюду становилось очевидным: силы противника превосходят наши, а на отдельных участках – и намного. Но фюрер с этими фактами пока еще считаться не хотел и воспринимал направляемые ему войсками донесения как сильно преувеличенные. В группе армий «Центр» он заменил Буша Моделем, а несколько дней спустя командующего группы армий «Север» генерал-полковника Линдема – генерал-полковником Фрисснером. Но эта смена лиц никак не повлияла на ход событий. Группа армий «Центр» уже потеряла 25 дивизий, примерно 350000 человек. В линии фронта возникла брешь величиной около 300 км, через которую русские продвигались к германской границе.

9 июля Гитлер вылетел в свою Ставку в Восточной Пруссии. Его сопровождали Хейтель, Дениц, Гиммлер, Йодль и Кортен. С Восточного фронта прибыли Модель, Фрисснер и генерал-полковник кавалер фон Грайм – командующий авиацией группы армий «Центр». Начальник генерального штаба сухопутных войск Цейтцлер отсутствовал. С начала русского наступления у него возникали различные, порой острые, разногласия с Гитлером, поскольку он не мог следовать взглядам фюрера по вопросам командования сухопутными войсками и, к тому же, находился на пределе своих сил. С тех пор Гитлер его больше никогда не видел.

Разговор в Восточной Пруссии шел в первую очередь о быстрой переброске на Восточный фронт новых соединений. Модель и Фрисснер смотрели на дальнейший ход событий с некоторым оптимизмом. Их предложения и требования можно было выполнить в течение ближайших недель, однако при том предварительном условии, что русские не решили быстро пробиваться дальше. Гросс-адмирал Дениц требовал удерживать важные для новых подводных лодок порты на Балтийском море. Во второй половине дня Гитлер вылетел в Зальцбург. У меня сложилось впечатление, что ход событий на Восточном фронте он все еще оценивает позитивно.

В эти последние недели на Оберзальцберге я пережил очень тронувшее меня событие. Во время одного обычного обсуждения обстановки мне по какой-то причине пришлось выйти из холла в находящуюся рядом небольшую комнату. Там я вдруг услышал, как Гитлер сказал обо мне, что я – единственный, кто открыто и без опаски высказывает ему свое мнение. Нечаянно услышанные слова фюрера, прозвучавшие именно сейчас, когда враг в трех местах пробивается к рейху, укрепило меня в намерении и впредь вести себя так же. Я не вернулся на совещание, ибо мне было досадно, что другие не поступают таким же образом.

Свадьба Хевеля

12 июля посол Хевель устроил в Зальцбурге свою свадьбу. Она проходила в Кавалерском доме рядом с замком Клезхайм, в числе приглашенных были и мы с женой. На бракосочетании присутствовал и Гиммлер. Потом был дан обед. Риббентроп произнес длинную, заранее подготовленную речь, в которой превозносил супруг дипломатов, которые, по сравнению с любыми другими дамами высшего общества, имеют особые задачи и обязанности. Подобные восхваления вызвали у нас, кто помоложе, иронические реплики, мы вели себя непринужденно, радуясь хотя бы минутной свободе от службы на Оберзальцберге. Я покинул зал только поздно вечером, когда был вызван туда телефонным звонком.

Когда я, раздосадованный, вернулся в «Бергхоф», Гитлер сидел со своими гостями в холле у камина. Моей жене пришлось сесть рядом с ним и рассказать о свадьбе Хевеля. Она описала все с большим юмором и иронически прошлась насчет речи Риббентропа, из которой следовало, что все недипломатические жены – просто какие-то неполноценные создания. Хотя ее слова и вызвали смех, фюрер попросил своего личного адъютанта представить ему текст речи Риббентропа.

Последние дни на Оберзальцберге протекали спокойно и в серьезной атмосфере. Фюрер уже дал понять, что ввиду положения в России должен вернуться в Восточную Пруссию. Но он все откладывал отъезд, так как перестройка его бункера в «Волчьем логове» пока не закончилась.

В эти дни у меня впервые сложилось впечатление, что исход войны Гитлеру ясен. Я почувствовал это по отдельным его фразам и репликам, в которых, однако, постоянно все еще шла речь о продолжении войны, о новом оружии и его воздействии, а также о том, что будут у нас еще и успехи. Фюрер не сдавался, и прежде всего в нем крепло убеждение: я не капитулирую никогда!

Гитлер много говорил со мной о своих планах и намерениях насчет люфтваффе. Он решил целиком сосредоточиться на производстве истребителей. Все остальное запретить. Выпуск истребителей теперь наиважнейшее дело. Каждый новый день фюрер встречал надеждой на то, что первые реактивные самолеты уже передаются войскам. Укреплять в нем такую надежду я не мог. Раньше чем через полгода на это рассчитывать было нельзя. Главной моей тревогой, которую я не скрывал, была нехватка горючего. Некоторые соединения группы армий «Центр» уже докладывали о больших затруднениях в обеспечении им. Гитлер говорил, что теперь идет борьба между защитой важнейших предприятий и сохранением боеспособности истребителей. Эту трудность он видит, но мы никогда не должны терять шанс одержать верх. Такому требованию препятствовали едва ли преодолимые трудности, которые я утаивать от фюрера не мог. Но он сохранял уверенность или просто делал вид.

Прощание с Оберзальцбергом

15 июля Гитлер дал приказ следующим утром переместиться в Восточную Пруссию в «Волчье логово». Круг лиц в «Бергхофе» уменьшился. Гостей почти не осталось. Фюрер становился все спокойнее. В последний вечер, прежде чем удалиться к себе, он обошел все картины, пристально всматриваясь в них, – прощался с ними. А потом сказал фрау Брандт и моей жене «До свидания!», поцеловал им руку и, уже поднявшись на несколько ступенек по лестнице в соседнюю комнату, вдруг вернулся, еще раз сердечно попрощался с ними и вышел из холла. То было расставание навсегда.

На следующее утро мы вылетели в Восточную Пруссию и к полудню прибыли в «Волчье логово». В 13 часов Гитлер заслушал доклад об обстановке, как будто мы никогда не покидали Ставки фюрера. Теперь он жил в уже отстроенном «гостевом бункере». Доклад о положении на фронтах состоялся в прилегающем бараке, где имелось большое помещение, предназначенное для обсуждения обстановки. Я поразился решительности Гитлера. Его воля и нервная энергия импонировали мне. Он пытался начать здесь все заново и чувствовал себя в солдатском окружении в своей среде. А со всех стран света шли только одни плохие вести. У меня сложилось впечатление, что соединения наших сухопутных войск – при последнем издыхании. Во вражеском превосходстве никакого сомнения не было.

17 июля во время автомобильной поездки на передовую был атакован истребителями-бомбардировщиками Роммель. Водителя убило на месте, а фельдмаршал был тяжело ранен в голову. Когда состояние Роммеля немного улучшилось, его доставили на родину. На фронт он больше не возвратился.

Через два дня в Ставку фюрера прибыл фельдмаршал Кессельринг. 20 июля он праздновал 40-летие своей военной службы и получил от Гитлера высшую награду – бриллианты и дубовые листья с мечами к Рыцарскому кресту. Приезд его был радостным событием. Несмотря на яростные атаки англичан, американцев, поляков и французов, им не удалось добиться того, чтобы фронт Кессельринга рухнул. Фюрер с чувством высказал ему слова признательности и похвалил за ту твердость, с какой тот вел в Италии умно спланированную оборону перед лицом вражеского превосходства.

20 июля

Следующим днем было 20 июля 1944 г. В первые послеобеденные часы Гитлер ожидал прибытия дуче. Поэтому начало обсуждения обстановки было передвинуто на полчаса и назначено на 12.30. Мы, участники обсуждения, собрались в этот приятный, теплый летний день перед бараком. Там, в кругу нескольких других офицеров, стояли Боденшатц, Путткамер и граф фон Штауффенберг{277}, который с 1 июля являлся начальником штаба командующего армии резерва генерал-полковника Фромма. Всего несколько дней назад фюрер вызывал его для доклада на Оберзальцберг. Гитлера интересовало тогда положение дел с формированием новых танковых и пехотных дивизий. Сегодня же Штауффенберг должен был доложить о возможностях выполнения приказа фюрера.

Гитлер поздоровался за руку со всеми стоявшими перед бараком офицерами и, сопровождаемый ими, сразу вошел в помещение для обсуждения обстановки, где его уже ожидали: Кейтель, Йодль, Кортен, Буле (начальник штаба ОКВ по сухопутным войскам), Шмундт, Хойзингер, Варлимонт, Фегеляйн, Фосс, полковник Брандт (начальник оперативного управления генштаба сухопутных войск), капитан 1-го ранга Асман (Первый адмиралтейский штабс-офицер штаба оперативного руководства вермахта), Шерф, посланник Зоннляйтнер, Боргман, Гюнше, Ион фон Фрейенд, подполковник Вайценэггер (начальник оперативного отдела штаба Йодля), майор Бюхс (офицер генштаба люфтваффе при Йодле) и два стенографа (д-р Бергер и Бухольц).

Обсуждение обстановки, как всегда, началось с доклада Хойзингера о положении на Восточном фронте. Я стоял чуть в стороне и уточнял с другими адъютантами программу приема Муссолини. Меня вдруг заинтересовал один пункт в докладе Хойзингера, и я подошел к другой стороне стола, чтобы получше разглядеть лежавшую на нем карту с обстановкой. Здесь я простоял несколько минут до взрыва бомбы.

Это произошло в 12.40. На какое-то мгновение я потерял сознание. Очнувшись, увидел валявшиеся вокруг деревянные обломки и груды битого стекла. Моей первой же мыслью было как можно скорее выбраться отсюда. Я выкарабкался через окно и побежал вокруг барака к главному входу. Голова гудела, из нее и из горла лилась кровь, я почти оглох. У входа в барак я увидел ужасную картину. Там уже лежало несколько тяжелораненых, а другие раненые едва держались на ногах и падали. Гитлера вывел фельдмаршал Кейтель. Его мундир и брюки висели клочьями, но, как показалось мне, серьезных телесных повреждений он не получил. Фюрер сразу же отправился в свой бункер, где им занялись врачи. Выяснилось, что тяжелые ранения получили 11 участников обсуждения; их немедленно доставили в находившийся в четырех километрах от Ставки госпиталь.

Все остальные были легко, а некоторые и довольно тяжело ранены, почти у всех лопнули барабанные перепонки. Я бросился в соседний барак со средствами связи, по телефону вызвал ведающего ею подполковника Зандера и приказал ему немедленно блокировать связь для всех, кроме Гитлера, Кейтеля и Йодля, чтобы не просочились ложные известия.

Затем я поспешил в бункер фюрера. Войдя, я увидел Гитлера сидящим в своем рабочем помещении. У него было возбужденное, почти радостное лицо человека, ожидавшего чего-то тяжкого, но счастливо избежавшего этого. Он спросил меня о моих ранениях, и я ответил, что всем нам невероятно повезло.

Разговор сразу же перешел на причины покушения и личность покушавшегося. Гитлер категорически отверг подозрение, будто взрыв совершили сотрудники «Организации Тодта», за несколько дней до того ведшие работы в этом бараке.

Тем временем обнаружили отсутствие графа Штауффенберга и стали искать его. Вскоре установили, что после начала обсуждения он незаметно удалился, а затем в соседней комнате пытался поговорить по телефону, но, не дождавшись соединения и оставив свою папку, поспешил к автомашине, в которой уже сидел обер-лейтенант фон Хефтен, его офицер-порученец. Комендант Ставки фюрера уже объявил тревогу, так что все посты получили указание никого не пропускать. Внешний контрольно-пропускной пункт машина Штауффенберга смогла проехать только после того, как это разрешил по телефону адъютант коменданта Ставки. Он знал Штауффенберга лично, утром завтракал с ним и предположил, что полковнику потребовалось срочно вернуться в Берлин. Никакой взаимосвязи между взрывом и спешкой графа он не усмотрел; таким образом Штауффенберг смог беспрепятственно подъехать к ожидавшему его и уже готовому взлететь «Хе-111» начальника тыла сухопутных войск. Постепенно становились известны все новые и новые подробности, и вскоре причастность Штауффенберга к покушению уже не оставляла никаких сомнений.

Для проведения полицейского и криминалистического расследования все полномочия получил тут же назначенный командующий армии резерва Гиммлер. После краткого пребывания в «Волчьем логове», куда прибыл и Геринг, он, чтобы быть поближе к дальнейшим событиям, немедленно вылетел в Берлин… По телефону о них ясного представления поначалу получить не удалось. Полет Штауффенберга из Растенбурга до берлинского аэродрома Рангсдорф требовал два часа, а путь до имперского военного министерства – примерно еще одного часа. Таким образом, можно было рассчитывать, что Штауффенберг появится на Бендлерштрассе только после 16 часов. Не ранее мог, предположительно, прибыть в Берлин и Гиммлер.

Так прошло несколько часов, за которые мы смогли снова привести себя в порядок. Меня отвезли к одному военному врачу, который оказал мне первую помощь и сделал перевязку. Когда я вернулся в Ставку, мною занялся сопровождавший Геринга врач, он констатировал сотрясение мозга и предписал постельный режим. Геринг распорядился выставить перед моей комнатой эсэсовскую охрану и позаботиться о том, чтобы я не вставал. Это, разумеется, оказалось невозможным, поскольку из всех адъютантов я получил ранение самое легкое и был более или менее способен нести службу.

Профессор Брандт разрешил мне вечером снова приступить к исполнению моих обязанностей. Это было необходимо, ибо Гитлер уже действовал весьма активно. После ужина и вечернего обсуждения обстановки он заговорил со мной. Фюрер уже знал, что Шмундт и Боргман ранены очень тяжело, а Путткамер из-за повреждения колена вынужден лежать. Мне требовался помощник, и я спросил фюрера, нельзя ли привлечь подполковника фон Амзберга. Несколько лет назад он был адъютантом Кейтеля и хорошо знал условия в Ставке. Гитлер сразу согласился. Но больше всего его заботил вопрос, кого ему следует назначить начальником генерального штаба сухопутных войск. Генерал-полковник Цейтцлер считался больным. К тому же фюрер его вообще больше видеть не желал. В качестве преемника он думал о Гудериане. Лично я считал Гудериана для этой должности непригодным. Мне казались более подходящими генерал Буле или генерал Кребс. Но Гитлер решил вопрос в пользу генерала Гудериана.

Уже вечером стали известны многие подробности из Берлина. Там инициативу захватил в свои руки министр Геббельс. Он вызвал к себе командира берлинского охранного батальона майора Ремера и соединил его по телефону с Гитлером. Фюрер приказал ему силой оружия восстановить в Берлине порядок.

Тем временем на Бендлерштрассе неустойчивый в своем поведении генерал-полковник Фромм, уже замененный Гиммлером командующий армии резерва, после некоторого колебания решил проявить инициативу. Он приказал схватить зачинщиков и немедленно расстрелять их во дворе министерства. Это были полковник граф фон Штауффенберг и его офицер-порученец обер-лейтенант фон Хефтен, а также генерал-полковник Ольбрихт{278} и начальник штаба Общего управления сухопутных войск полковник генштаба кавалер Мерц фон Квирнхайм. Генерал-полковника Бека заставили покончить жизнь самоубийством. Гитлер был именно этими мерами явно разозлен и приказал предать остальных схваченных заговорщиков суду Народного трибунала.

К вечеру, после отъезда Муссолини, Геббельс начал настаивать на том, чтобы Гитлер выступил по радио: народ испытывает неуверенность, которую можно устранить только непосредственным обращением фюрера. Гитлер согласился и ночью произнес по радио речь, назвав в ней заговорщиков поименно и заявив, что его хотела уничтожить «совсем небольшая группа тщеславных, бессовестных и вместе с тем преступных глупых офицеров». Далее он сказал: «Я воспринимаю это как подтверждение моей миссии. Цель моей жизни – продолжать делать то, что я делал доныне».

К сообщению о смерти еще 20 июля стенографа Бергера от ранений фюрер отнесся с участием. 22 июля скончался посмертно произведенный в генерал-майоры полковник Брандт, о котором впоследствии стало известно, что он принадлежал к одной из групп Сопротивления, и генерал Кортен, начальник генерального штаба люфтваффе. Весьма своеобразную роль сыграл начальник службы связи вермахта генерал Фельгибель. Он оставался в Ставке фюрера всю вторую половину дня, поздравил Гитлера с благополучным исходом покушения, а сам, как оказалось, тоже участвовал в Сопротивлении. Он был арестован 21 июля и казнен.

Генерал Шмундт, по заключению врачей, был ранен настолько тяжело, что, в лучшем случае, смог бы приступить к исполнению своих служебных обязанностей только через несколько недель. Гитлеру его особенно недоставало как раз в это напряженное время. Его заместитель генерал Бургдорф возглавил Управление личного состава сухопутных войск и лишь после смерти Шмундта в октябре 1944 г. занял также его место адъютанта по вермахту.

Сам Гитлер в первые дни после покушения испытывал потрясение большее, чем поначалу мы предполагали. Он стал плохо слышать. У него болели руки и ноги, были повреждены нервные корешки левой руки, но врачам удалось устранить это последствие взрыва через несколько дней. Ему помогали держаться только сильная воля и усилившееся сознание своей мессианской роли.

В эти дни фюрер часто проводил совещания по обсуждению обстановки, на которых бывал резок и груб, а также предъявлял сухопутным войскам и люфтваффе невыполнимые требования. Теперь он гораздо чаще вызывал меня для разговора о положении дел в люфтваффе. Я и по сей день удивляюсь тому, что эти разговоры проходили нормально, без резкостей с его стороны. Мне пришлось говорить ему, что наша авиация еще имеет какие-то шансы на успех только на Восточном фронте. На Западе же ввиду явного количественного превосходства авиации противника у нее никаких шансов нет.

Гитлер со мной соглашался, но продолжал упорствовать: «Я не капитулирую никогда!». Он не уступал ни в чем. События же на фронте уже определялись постоянно возрастающими силами и боеспособностью противника, который на Востоке все чаще оказывался способен добиваться стратегического прорыва. Фюрер же стоял на той точке зрения, что враг и до сих пор испытывает такой страх и респект перед нами, что на такой прорыв не отважится. Пока Гитлер был все еще прав.

Через несколько дней после покушения в Ставке фюрера появился д-р Геббельс и имел с ним продолжительные беседы. Самым настоятельным его желанием было, чтобы фюрер объявил тотальную мобилизацию. Гитлер был теперь готов пойти на это и назначил Геббельса имперским уполномоченным по тотальной военной мобилизации, а 25 июля подписал указ, в котором определялись важнейшие задачи. Большого значения для дальнейшего развития жизни государства указ не имел, ибо мы уже длительное время и так жили в условиях тотальной войны. Фактически же это означало ослабление позиции Шпеера.

Примерно в то же самое время в Ставку фюрера прибыл фельдмаршал барон фон Рихтхофен, чтобы доложить о своем выздоровлении после перенесенной хирургической операции. Гитлер принял его после вечернего обсуждения обстановки. Рихтхофен обратился к нему с просьбой положить конец войне. Услышав это, я пришел в ужас, ибо Гитлер менее чем когда-либо был готов к разговору на эту тему. Хотя в таком узком кругу – а мы были втроем – он и говорил вполне раскованно и откровенно, однако никакой возможности сносного для Германии мира не видел. В ходе этого непринужденного обсуждения высказывались различные мнения; фюрер уважал Рихтхофена, который вел себя ни высокомерно, ни подобострастно.