Текст книги "Я был адъютантом Гитлера"

Автор книги: Николаус фон Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 51 страниц)

Мюнхен

28 сентября у Гитлера появился французский просол Франсуа-Понсе. Он умел обращаться с фюрером должным образом и считал, что расхождения между английской и германской точками зрения настолько незначительны, что никакой войны из-за этого вести не стоит. Прибыл с письмом от Чемберлена Гендер-сон, но письмо это теперь никакой роли уже не играло, ибо тем временем Имперскую канцелярию «штурмовал» итальянский посол Аттолико. Он устно передал фюреру сообщение Муссолини: Чемберлен через английского посла в Риме просит дуче о посредничестве. Решения следовали одно за другим.

В итоге Гитлер пригласил глав правительств Англии, Франции и Италии в Мюнхен на конференцию, назначенную на 29 сентября 1938 г. Запланированная на тот же день мобилизация была отсрочена на 24 часа.

По моим воспоминаниям, вся серьезность положения была осознана только тогда, когда опасность уже миновала. Не припоминаю, чтобы хоть на миг у меня сложилось впечатление, будто Судетский кризис может перерасти в войну. Я знал военные боевые силы англичан, французов и чехов – для войны они были недостаточны. Политика союза этих государств еще не приобрела необходимой для войны твердой формы. Ни один народ, кроме чехов, не был подготовлен к ее возможности. Все поведение Чемберлена на предшествовавших переговорах доказало это. Для немецкого же народа гарантом мира был Гитлер.

Непредвиденная и неожиданная Конференция четырех изменила настроение и деятельность всех соучастников как в Имперской канцелярии, так и в министерстве иностранных дел. Только в штабе Верховного главнокомандования (ОКВ) все осталось по-старому. Гитлер производил впечатление человека довольного, хотя и не мог полностью скрыть свое недоверие, ибо толчок к созыву этой конференции был дан Лондоном. Все это сборище людей, постоянно пребывавшее в Имперской канцелярии (оно состояло главным образом из министров, партийных фюреров и генералов с их офицерами), видело в предстоящей конференции перспективный шанс окончания кризиса.

Под этим впечатлением я и выехал вечером в спецпоезде фюрера в Мюнхен, а оттуда в Куфштайн. Там Гитлер встретил Муссолини и вместе с ним отправился в Мюнхен. Чемберлен и премьер-министр Франции Даладье прибыли на самолетах; во время поездки с аэродрома в город население сердечно приветствовало их.

Конференция началась вскоре после обеда в рабочем кабинете Гитлера в «Фюрерском корпусе» на площади Кенигсплац. Это здание отлично подходило для нее. Здесь имелось достаточно помещений для сепаратных разговоров, обширных холлов и лестничных площадок для ожидающих лиц из сопровождения. Конференция длилась, с несколькими перерывами, до поздней ночи. Было выработано соглашение, специалисты по международному праву апробировали его, затем его перевели на разные языки и участники конференции подписали документ. В нем было определено: занятие Судетской области должно начаться 1 октября и закончиться в четыре этапа до 10 октября. Для районов со смешанным населением предусматривалось народное голосование. Дополнительные соглашения содержали подробности насчет обращения с польским и венгерским меньшинствами. Гарантии новой Чехословакии следовало дать после выполнения ею ряда предварительных условий.

День этой решающей конференции позволил сделать ряд интересных наблюдений. Гитлер отличался от остальных ее участников спокойствием и вежливостью. Снова его главным партнером являлся Чемберлен. Муссолини же и Даладье казались лишь побочными фигурами. Дуче, соответственно, демонстрировал свою незаинтересованность, а Даладье выглядел несчастным человеком, заслуживающим сожаления. Ведь Франция была особо связана пактом о взаимопомощи с Чехословакией – страной, над которой здесь вершился суд. Территориальные изменения без участия самой Чехословакии затрагивали его более всего. Чемберлена, казалось, чешский вопрос волнует уже мало и для него с делом этим покончено. Французская делегация произвела на меня впечатление солидное благодаря спокойному поведению Даладье{132}. Он вел себя, скорее, словно добросовестный адвокат, которому надо доверять. Иным было мое впечатление от англичан: они выглядели отчужденными, непроницаемыми и высокомерными.

Сильнее всего радовало Гитлера то, что немецкое население Судет отныне принадлежит к рейху и дискриминации со стороны чехов положен конец. Он с интересом следил за корреспонденциями германской и иностранной прессы. Позитивные отклики всех газет фюрер тоже расценивал как свой успех. Но особенную радость вызывали у него те сообщения, которые он частично получал от очевидцев о митингах, где мюнхенское население выражало свои симпатии Чемберлену и Даладье.

Германская пресса подчеркивала заслуги Чемберлена и Даладье в удаче с соглашением. Гитлера же превозносили как выигравшего это дело. «Фюрер опять сумел!» – этот клич небывалой волной радости и благодарности прокатился по всему рейху с невиданной силой. Даже закоренелые маловеры и скептики казались обращенными в общую веру. Далеко не все осознавали, что на переговорах с Чемберленом дело шло о войне и мире. Многим не было известно и то, что Гитлер был готов бросить вермахт на Чехословакию и, таким образом, применить силу. Одним из тех, кто знал это и оказался совершенно сломленным, когда приготовления к мобилизации были отменены, явился начальник генерального штаба сухопутных войск Гальдер. Энгель рассказывал мне в эти дни, что, когда стало известно о предстоящей встрече в Мюнхене, он застал генерала совершенно поникшим за письменным столом. Мне показалось это невероятным, ибо именно Гальдер вновь и вновь выступал против мобилизации сухопутных войск. Поведение начальника генштаба так и осталось загадкой, объяснение которой нашлось только после войны благодаря публикации документов о движении Сопротивления. Мюнхенское соглашение выбило у этого движения почву из-под ног{133}.

В октябре Гитлер посетил отдельные районы Судетской области, или, как она теперь именовалась, Судетенланда. Во время поездки 3-5 октября его встречали не просто с ликованием, как в Австрии, но и со слезами радости на глазах, а также со словами благодарности. Во время последующих поездок фюрер с интересом осматривал чешские оборонительные линии и фортификационные сооружения, и это подтвердило правильность его взглядов. Он счел, что они были удачно размещены на местности и преодоление их в случае военных действий стоило бы много крови.

В дальнейшем Гитлер снова совершал продолжительные поездки; я, как обычно, участвовал в них. Прежде всего он осмотрел укрепления чехов вдоль границы с Силезией, а потом, через всю Германию, приехал в Саарбрюккен на парт-съезд Саарской гау. Здесь он, по своему обыкновению, произнес речь, привлекшую к себе на сей раз особенное внимание. Мы были обескуражены и разочарованы его агрессивными высказываниями в адрес Англии. Если выступая в берлинском «Спортпаласте» 5 октября, он говорил в примирительном тоне, то саарбрюккенская речь 9 октября явно свидетельствовала об изменении его позиции в отношении Англии.

Что же произошло? По пути в Саарбрюккен Гитлер получил несколько сообщений из Лондона. Хотя англичане и встретили своего возвратившегося из Мюнхена премьер-министра как «вестника мира», его противники из палаты общин (к их числу принадлежали оппозиционная лейбористская партия и ультраконсерваторы) громогласно выступали против проводимой им «политики умиротворения». То, чего Гитлер боялся, наступило гораздо быстрее, чем он ожидал. Вот потому-то фюрер и обрушил свой гнев на праворадикальных британских «поджигателей войны» – Черчилля, Идена, Даффа Купера и других, подчеркивая при этом миротворческие усилия Чемберлена. Во – всем мире речь Гитлера поняли так, что, на его взгляд, вести переговоры с англичанами не имело никакого смысла. Я точно помню, сколь угнетающе подействовала на нас в Берлине эта речь фюрера. Радость от Мюнхенской конференции перешла в глубокое разочарование.

Усилия по вооружению

Впритык к этому гау-партсъезду Гитлер снова посетил стройку Западного вала, а затем через Майнц и Годесберг отправился в Эссен. 11 октября я на автомашине выехал с женой туда, чтобы подготовить его приезд. Гитлер прибыл в Эссен в первой половине 13 октября и сразу же побывал на заводах Крупна, совершив длительный обход цехов. Во время этого обхода он подчеркнул прежде всего необходимость производства бронебойного оружия для противотанковой обороны и установки такого оружия на самих танках. При этом фюрер указал на значение длинноствольных орудий калибра 75 и 88 миллиметров, поскольку их снаряды обладают большой начальной скоростью, а следовательно, и большой пробивной способностью, что важно для борьбы с танками. Требование Гитлера заменить короткоствольные пушки на танках длинноствольными натолкнулось на скептицизм и даже на противодействие. Прошло много времени, пока понимание необходимости этого одержало верх.

Во второй половине дня Гитлер был гостем Густава и Берты Крупп фон Болен-унд-Гальбах{134} на их вилле «Хюгель», а потом на крупповском приватном вокзале сел в свой спецпоезд, чтобы выехать в Мюнхен. Я же вернулся в Берлин, где смог восстановить свой контакт с имперским министерством авиации.

Вторую половину октября Гитлер провел на Оберзалъцберге и занимался там почти исключительно вопросами вооружения. Он дважды выезжал в новые приграничные районы, чтобы осматривать чешские укрепления. В «Бергхофе» фюрер принял Браухича и Кейтеля и изложил им свои взгляды насчет ближайших политических планов. Надо подготовиться к возможным волнениям в Чехословакии. Вот теперь-то дадут себя знать стремления к независимости также и словацкой части этого государства. Он хочет использовать этот случай, чтобы занять оставшуюся часть Чехии. Вермахт должен быть готов к этому в любое время и в самый кратчайший срок. Кроме того, он намерен вновь включить Мемельскую{135} область в состав рейха. Фюрер распорядился принять соответствующие меры в Восточной Пруссии.

В своей директиве Гитлер категорически подчеркнул необходимость защиты от внезапных воздушных налетов. В Главном командовании люфтваффе (ОКЛ) удивились: ни одна авиация в Европе сколько-нибудь значительными силами вести в то время воздушную войну не могла. Зная о недоверии фюрера к существовавшим у Геринга и в самой люфтваффе взглядам насчет мер противовоздушной обороны, я воспользовался оказией поговорить на эту тему с Ешоннеком. Люфтваффе была вынуждена соразмерять свою программу вооружения с запасами сырья и их распределением. Зенитная артиллерия и постройка бомбоубежищ по срочности мер стояли у Геринга на втором месте по сравнению с самолетостроением. Но Гитлер требовал, чтобы они занимали такое же, хотя Геринг постоянно старался убедить его, что истребители – это наилучшая оборона от налетов вражеской авиации. Когда в 1943-1945 гг. германская противовоздушная оборона оказалась несостоятельной, фюрер, указывая на свои директивы еще 1938 г., бросал Герингу и люфтваффе тяжкие обвинения. Он предвидел то, что отрицали специалисты. Взгляды Гитлера по вопросу строительства бомбоубежищ тоже находились в противоречии со взглядами министерства авиации. Поводом для острой контроверзы явилось данное фюрером распоряжение о постройке крупного бомбоубежища под новым зданием Имперской канцелярии. Он потребовал, чтобы для крыши была предусмотрена бетонная плита толщиной минимум 3 метра, а для стен – 2,5 метра. Однако руководители постройки придерживались указаний соответствующих управлений министерства авиации, которое имело на этот счет другие взгляды, а именно распространенные среди специалистов. Поэтому оно вело строительство по другим масштабам, не соответствовавшим требованиям Гитлера. Что же касалось министра вооружения Шпеера, то он был заинтересован в таком проекте, который позволял сэкономить время, и, ничего не подозревая, просил фюрера решить этот вопрос. Тот возмутился устаревшими представлениями геринговского министерства и обрушился на него с тяжкими упреками, однако тогда еще не на самого Геринга. Объектом гнева фюрера стал начальник одного из управлений министерства. Его фамилию и этот инцидент Гитлер не позабыл до конца войны и часто вспоминал, когда набрасывался на люфтваффе.

Осенью 1938 г. Геринг и помыслить не мог, что когда-либо найдется воздушный флот, превосходящий германский. Да и сама война лежала для него за пределами вероятного. Хотя он и принял всерьез указание Гитлера увеличить люфтваффе в пять раз и давал управлениям своего министерства и авиационной промышленности соответствующие приказы, возможность осуществления данного указания вызывала доминирующее сомнение.

Я спросил Ешоннека, за какой срок можно осуществить эту программу. Он, как и прежде, рассчитывал примерно на два года. Обеспечение горючим и подготовка летных кадров – вот что было двумя главными заботами генерального штаба люфтваффе. Но Ешоннек поддерживал выпуск уже производимых типов бомбардировщиков. Стандартом бомбардировщика должен был оставаться «Ю-88». По данным же Удета, более многообещающим являлся «Хе-177». На основе требований Гитлера Геринг хотел теперь дать заказ на выпуск большой серии «Ю-88» фирме «Юнкерс». Ешоннек же, как и некоторые специалисты в Техническом управлении, знал, что далеко не все «детские болезни» этого типа самолетов уже преодолены. Однако генеральный директор фирмы «Юнкерс» Генрих Коппенберг не пожалел сил, чтобы в целях производства крупной серии этих бомбардировщиков устранить все претензии испытательных органов люфтваффе. Удет полностью доверял ему, а Геринг и Ешоннек – Удету. Один только Мильх оставался недоверчив. Конструирование «Хе-177» было подобно уравнению с несколькими неизвестными, особенно из-за четырех тандемно установленных по двое моторов. Первый образец должен был взлететь летом 1938 г., но на серийное производство можно было рассчитывать не ранее 1940 г.

У меня сложилось впечатление, что Ешоннек хочет своей информацией развеять мое сомнение насчет осуществимости программы вооружения люфтваффе. Но мне было ясно: выполнить программу выпуска истребителей можно, только производя уже зарекомендовавший себя «Ме-110». Попытку осуществить программу за счет выпуска в первую очередь «Ю-88» и «Хе-177» я считал трагической ошибкой и не скрывал от Ешоннека своего намерения обрисовать фюреру ситуацию такой, какой она, по моему мнению, являлась в действительности. Это, казалось мне, больше отвечало смыслу указания Гитлера и интересам люфтваффе.

Генштабистские предварительные проработки и анализ на основе военной игры показали неготовность люфтваффе в данный момент к воздушной войне против Англии. В первую очередь, у нас не имелось бомбардировщиков с качествами, необходимыми для дальнего подлета через море, с достаточной глубиной вторжения и соразмерным бомбовым грузом. Геринг об этом и слышать не хотел, заставляя генеральный штаб люфтваффе как можно быстрее осуществить приказанное Гитлером пятикратное ее увеличение. Я уговаривал Ешоннека действовать на Геринга таким образом, чтобы он не поддакивал фюреру, а представил ему реальные данные о мощности люфтваффе. При этом я указывал на то, что Гитлер занимается также и вопросами ее вооружения. Он неоднократно спрашивал меня о числе и силе летных соединений, а также о боеспособности зенитной артиллерии. Мне приходилось постоянно иметь под рукой данные о наличии бомб и боеприпасов, а также о количественных показателях выпуска других видов авиационного вооружения. Я вносил самые последние сведения в свой блокнот, и фюреру об этом было известно. Однажды он спросил меня: «А ваша толковая записная книжечка при вас?». Он хотел получить какую-то справку, и я смог ее дать. По опыту я знал, что вовсе не обязательно держать в голове все цифры и данные, которые могли ему понадобиться. Ему было важно одно: чтобы они были верными. Поэтому, как я убедился гораздо позже, уже во время войны, фюрер доверял моим записям больше, чем тем данным, которые Геринг называл ему по памяти.

3 ноября Гитлер ненадолго приехал в Берлин, а оттуда на следующий день дал старт новой поездке, в которой я сопровождал его как дежурный адъютант. Первую остановку сделали в «Каринхалле» по случаю крещения дочки Геринга Эдды, родившейся 30 мая того года. Фюрер был крестным отцом, а Геринг с женой – любезными хозяевами, но в этот день его присутствие вносило какую-то нервозность. Поэтому он оставался здесь недолго.

9 ноября 1938 г.

Ночью мы доехали поездом до Веймара, где Гитлер хотел 5 и 6 ноября присутствовать на партсъезде НСДАП гау Тюрингия. Центральным событием этого съезда явилась его речь. Как и двумя неделями ранее в Саарбрюккене, Гитлер выступал в качестве фюрера партии, а не главы государства, хотя, оценивая ту или иную его речь, никто этого различия усмотреть не мог. Говорил он исключительно о своих внешнеполитических взглядах, а потому ее воспринимали с гораздо большим вниманием, чем в предыдущие годы. У нас сложилось впечатление, что Гитлер снова применил собственный старый метод «времен борьбы»{136}, а именно: убедить своих внешнеполитических противников, которых теперь видел в лице Англии, в существовании угрозы большевизма, как пытался это делать до 1933 г. для запугивания противников внутриполитических. Точно так же, как он пришел к власти без революции, он хотел достигнуть и своих внешнеполитических целей без кровопролития. Эта идея настолько владела Гитлером, и он настолько верил в ее правильность, что даже считал, будто она отвечает интересам Британской империи. Но пропагандистская речь была средством, не пригодным для того, чтобы привлечь на его сторону консервативные правительства и народы.

Во время этой поездки Гитлер находился почти исключительно в кругу своих «старых борцов». К «старой гвардии» принадлежали и те деятели культуры, с которыми он встречался. С этими людьми фюрер говорил откровенно и свободно, однако не упоминая о своих внешнеполитических или военных планах и намерениях. В Веймаре мы пробыли всего 48 часов. Каждая его речь длилась не больше двух часов. Все остальное время он провел среди представителей культурной жизни и видных партайгеноссен этой гау во главе с гауляйтером Фрицем Заукелем{137}. Гитлер посетил несколько строительных площадок и архитектурных мастерских, ознакомился с планами и макетами новостроек, дал задание профессору Герману Гизлеру по реконструкции Веймара. Центром города должна была стать площадь Адольф-Гитлерплац, на ее проекте он задержался дольше, обсудив многие детали. Особенно благожелательное отношение фюрер проявил к веймарскому Национальному театру, где прослушал оперу Верди «Аида».

Пребывание в Веймаре явно пришлось Гитлеру по душе. Ему был приятен круг местных партайгеноссен, которые провели с ним в холле отеля «Элефант» два оживленных и интересных вечера. Неудивительно, что эта аудитория принимала его с восхищением. Из речи своего фюрера они узнали о его политических взглядах и твердо верили в его стремление к миру. Насколько серьезно было это стремление, они судили по разговорам с ним, в которых он рассказывал о своих строительных планах, а также о культурной и социальной программах. Они даже и представить себе не могли, чтобы человек, намеренный осуществить такие планы, думал о войне.

Из Веймара мы на следующий день приехали в Нюрнберг и, как обычно в дни партсъездов, расположились в отеле «Дойчер хоф». Частые поездки Гитлера в Нюрнберг в том году объяснялись строительством предназначенной для массовых мероприятий «территории партсъездов», которое было поручено Альберту Шпееру.

В Нюрнберге до нас дошло известие о покушении на советника германского посольства в Париже Эрнста Эдуарда фон Рата. Он был тяжело ранен револьверными выстрелами, и жизнь его находилась в опасности. Покушение совершил молодой польский еврей Гершель Гринзцпан. Гитлер немедленно послал в Париж на своем личном самолете сопровождавшего его д-ра Брандта, чтобы сделать все возможное для спасения дипломата, получившего ранение на службе Германии. О мотивах покушения именно на этого никому не известного советника посольства пока подробно не сообщалось.

8 ноября, в день памяти неудавшегося гитлеровского путча 1923 г., который отмечался накануне очередной годовщины этого события торжественным партийным собранием в пивном зале «Бюргербройкеллер», мы прибыли в Мюнхен. Из года в год Гитлер произносил в одном и том же месте речь перед кавалерами «Ордена крови» – участниками марша к «Галерее полководцев» 9 ноября 1923 г. В этот вечер фюрер быстро установил контакт с аудиторией. Лица почти всех тесно окруживших его людей были ему знакомы. Начав свою речь издалека, еще с Версаля и путча 1923 г., он перешел затем к событиям нынешнего года и заговорил почти только об отношениях Германии с Англией. Слова его опять звучали весьма пропагандистски и скорее предназначались как раз для партийного собрания, нежели для изложения программных внешнеполитических проблем. Сама по себе речь его явилась всплеском раздражения по поводу несбывшейся надежды на германо-английское сближение. Кстати, в те дни прозвучало меткое выражение по этому поводу: «отвергнутый любовник». О покушении в Париже Гитлер не обмолвился ни звуком. А затем фюрер отправился в кафе «Хек», где подсел к своим «старым соратникам». Это застолье тоже стало традицией вместе с воспоминаниями о годах, предшествовавших взятию власти. Но дистанция между фюрером и ними все же становилась все больше, что вызывало немало упреков с их стороны.

9 ноября, которое считалось высшим праздником партии, постоянно повторялся марш к «Галерее полководцев», и Гитлер самолично возлагал венки на 16 саркофагов «погибших за [нацистское] движение».

Вторую половину дня Гитлер провел в беседах на военные темы у себя на квартире. Здесь он получил сообщение, что советник посольства фон Рат умер от полученных ранений. Но я не услышал из его уст никаких заслуживающих внимания реплик, и у меня сложилось впечатление, что покушение не имело политического мотива.

Вечером фюрер в сопровождении только личного адъютанта поехал на товарищескую встречу высшего партийного руководства в большом зале Старой ратуши. Я же остался дома, так как он собирался скоро вернуться. На полночь предусматривалось принятие присяги рекрутов СС перед «Галереей полководцев», куда я должен был сопровождать его. По возвращении мы еще некоторое время не расходились, ожидая, не последуют ли от Гитлера, как обычно, какие-либо приказания. Вдруг раздался телефонный звонок из соседнего отеля «Четыре времени года»: я должен немедленно покинуть помещение, ибо рядом горит синагога и летящие искры могут вызвать пожар. Я передал это предупреждение остальным, но такая опасность не очень обеспокоила меня и никаких подозрений не вызвала. Однако когда стали звонить снова и сообщать о разрушении еврейских лавок и магазинов, мы всерьез прислушались к этим известиям и доложили о происходящем фюреру.

Гитлер немедленно вызвал полицей-президента Мюнхена обергруппенфюрера СС барона фон Эберштайна. Тот ничего о происходящем не знал. Фюрер приказал принять все меры против поджигателей и мародеров, чтобы прекратить это «безумие». Чем больше раздавалось звонков о разрушениях еврейских торговых заведений и синагог также из других городов, тем сильнее возбуждался он и приходил в ярость. Я не сомневался, что Гитлер не изображает неожиданность. Он так же не знал об этом, как и полицей-президент и СС, которые были обескуражены тем, что происходит. Той же ночью Гитлер соединился с Геббельсом, телефонный разговор был долгим, и вел он его наедине из своей комнаты. После этого фюрер не показывался. Мы продолжали обсуждать события. Из намеков Шауба мы поняли, что Геббельс как-то приложил руку к этому делу, спонтанно и необдуманно, дабы придать парижскому покушению политическую почву. Нежелание Гитлера появляться на людях говорило о его раздражении произошедшим, о котором он ничего не знал. Поджоги синагог и разрушение еврейских лавок он резко осудил.

Насчет виновников поначалу ничего известно не было. В результате поджигателем стали называть самого Гитлера, и он знал это. Однако он все же покрыл виновников, когда вскоре выяснилось, что инициатором был сам Геббельс. Примечательно, что фюрер вел себя подобно тому, как это было во время кризиса Вломберг – Фрич. Акции против синагог и еврейских торговых заведений проводились у всех на глазах, и затушевать их оказалось невозможно. Ночь с 9 на 10 ноября 1938 г. навечно вошла в историю как «Имперская Хрустальная ночь»{138} , и этот погром отныне компрометировал Гитлера. Верность своим старым боевым соратникам оказалась для него важнее, чем собственная репутация. Геринг охарактеризовал эти события как тяжелый политический и экономический удар для Германии. Хотя он и был вынужден вместе с Гитлером определить требуемую евреями и подлежащую выплате «контрибуцию» в один миллиард рейхсмарок, но осудил эту акцию как «свинство», ибо боялся отрицательных внешнеполитических последствий. Кроме того, ему предстояло в качестве уполномоченного по осуществлению Четырехлетнего плана найти и получить из заграницы валюту для оплаты новых, взамен разбитых, витрин. В последующие годы мне ни разу не приходилось слышать от Гитлера о «Хрустальной ночи» ни единого слова. Эксцессы вызывали скорее симпатии к евреям, нежели способствовали антисемитизму.

В результате этих событий Рузвельт отозвал посла Соединенных Штатов из Берлина. Соответственно, Гитлер приказал вернуться из Вашингтона германскому послу Дикхофу. Квота выезжающих из Германии евреев стремительно возросла, хотя в течение 1938 г. различные государства их больше не принимали. В Польше даже был введен закон, запрещавший въезд евреев из Германии по политическим мотивам. Летом по инициативе Рузвельта в Эвиане состоялась международная конференция по вопросам беженцев, в которой участвовали 52 государства. Было известно, что она – без ощутимых результатов – обсудила в первую очередь проблему приема евреев во всех частях земного шара. Когда Риббентроп в начале декабря вел в Париже переговоры с французским правительством, он по возвращении сообщил о намерении последнего предоставить остров Мадагаскар в качестве возможного места для размещения еврейских беженцев из Германии.