Текст книги "Жестокое море"

Автор книги: Николас Монсаррат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Офицеры сидели после обеда в кают-компании, когда передали сигнал к отходу, положивший конец пребыванию в Арднакрейше. Приказ был короток и деловит.

«Кораблю Его Королевского Величества фрегат «Салташ» надлежит отправиться в Гринок в 6.00 утра 15 апреля, и войти в состав Клайдского отряда боевого охранения».

– Черт побери! – воскликнул Винсент, читая приказ. – А ведь я хотел бы снова стоять в Ливерпуле.

– А мне Клайд вполне подходит, – сказал Джонсон.

– А мне подходит что угодно, – сказал Хольт. – Хочу увидеть белый свет.

– Должен сказать, – заметил Скотт-Браун, – что есть места и похуже, чем Глазго весной.

Итак, они вновь отправились на войну.

К середине 1943 года вот-вот должен был наступить момент равновесия: корабли боевого охранения отбирали у подлодок то солидное преимущество, которое было достигнуто немцами за последние три года, и добивались, хотя и с огромным трудом, чего-то вроде возможности сражаться на равных. Отряды сопровождения все еще были малочисленны. Иногда в море одновременно находилось 700 судов, и на них приходилось лишь сотня кораблей сопровождения, а это предоставляло подлодкам огромный простор для выбора целей. Но и малочисленные отряды были сильным оружием. Подлодки теперь уже не в состоянии были удерживать то кровавое преимущество, которое было у них последние три года.

Атаки волчьих стай достигли своей вершины и время от времени приносили неожиданно жестокие результаты. Так, например, в Южной Атлантике немцы за два дня потопили семь танкеров из десяти, входивших в конвой. Немцы держали в море сотню подлодок одновременно. Субмарины собирались в стаи, насчитывающие до двадцати штук. В начале года они опять стали выигрывать, а в марте потопили рекордное количество судов – 108. Новые акустические торпеды следовали за целью по шуму винтов. Но немцам пришлось считать и свои потери: в марте потоплено 15 подлодок, в апреле – 16, в мае – 45. На этой ступени войны немецкое верховное командование кое-что изменило в стратегии – подлодки стали понемногу уходить из Северной Атлантики в более безопасные места.

Корабли боевого охранения увеличивались не только численно. Теперь они могли пересекать с конвоями всю Атлантику благодаря новому методу бункеровки – заправки горючим в океане. Стало вполне достаточно кораблей, чтобы организовать специальные рейдовые группы, независимые от конвоев и способные быстро прийти на помощь. И, что самое главное, силы боевого охранения научились находить, ловить н уничтожать врага.

Никто уже не рассчитывал на счастливую звезду. Прошли времена, когда плохо обученные экипажи и слабовооруженные корабли отправлялись в бой с горсткой глубинных бомб и парой хлопушек, лезли, неизвестно на что надеясь, в самое пекло. Теперь же в Атлантике царствовали наука и люди, ею овладевшие. Локаторы и гидроакустические приборы стали поразительно точны. Системы перехвата радиосигналов подлодок дали возможность предупреждать атаки. Небольшие авианосцы, сопровождающие многие конвои, обеспечивали в самой середине океана прикрытие с воздуха, которого так не хватало раньше. Чаша весов стала склоняться а пользу конвоев. Лучшего времени для вступления «Салташа» в битву нельзя и придумать.

Эриксон собрал офицеров перед отходом к 10 часам утра, чтобы отдать командирам семи находящихся под его командованием кораблей последние приказания и еще раз сказать об организации заградительного заслона.

Его группа состояла из трех фрегатов и пяти корветов. Корабли находились на якорной стоянке у Тейл-оф-зе-Бэнк. Яркое апрельское солнце обещало веселый поход, после того как корабли покинут устье Клайда. Три фрегата – «Салташ» и два других, которые присоединились к нему в Арднакрейше, – были «с иголочки». Пять корветов оказались старыми работягами. В 9.45 от бортов кораблей стали отваливать катера. Им приходилось пробираться между скученными на рейде кораблями. Здесь стояло что-то около сорока военных кораблей: эсминцев, сторожевиков, фрегатов, корветов, тральщиков. Кроме того, там находились линкор, крейсер и два небольших авианосца, стоявшие чуть в стороне от общей массы, словно олицетворяя мощь флота. А вниз по реке, ближе к устью, на специальном рейде стояли плотной массой грузовые суда.

– Катер у борта, сэр! – доложил вахтенный старшина. – Командир «Хармера», сэр.

– Играть захождение! – приказал Локкарт. «Хармер» – следующий по старшинству после «Салташа» фрегат. Командир его был ярым поборником морского этикета. Локкарт без всякой наигранности вытянулся и отдал честь, когда прибывший командир стал подниматься по трапу.

Эриксон сидел в кресле, разглядывая собравшихся командиров. Это как раз те люди, которые ему нужны. Двое из них – он знал совершенно точно – пили больше, чем следовало, один из командиров постоянно грубил офицерам. Но все они хорошие боевые командиры…

За столом их семеро. От командира «Хармера», шестидесятилетнего (!) капитан-лейтенанта, до молодого, с лицом младенца, старшего лейтенанта, командующего «Петалом» – замыкающим корветом. Несмотря на разницу в званиях, возрасте, внешности и воспитании, всех их делала похожими одинаковая печать ответственности и знание своего дела. Их лица – морщинистые, овеянные многими ветрами – несли на себе в большей или меньшей степени резкий след войны.

«Я, наверное, выгляжу точно так же», – подумал Эриксон.

Они занимались очень незаметной работой – год за годом водили конвои между Старым и Новым Светом. Их война и войной-то, в общем, не была – скорее спасательной операцией грандиозного масштаба. Спасение судов, попавших в беду. Спасение людей, тонущих в воде. Помощь войскам, которым необходимо оружие, и самолетам, которым не хватало бензина. Спасение сорокамиллионного гарнизона Великобритании, которому, чтобы не умереть от голода и холода, необходимы продовольствие и одежда.

На столе перед собравшимися офицерами лежали списки конвоя, приказы к отходу, карты, коды и шифры, списки радиопозывных, диаграммы, схемы поиска подлодок, таблицы необходимых запасов топлива.

Эриксон посмотрел на список боевого охранения: «Салташ». «Хармер», «Стример», «Виста», «Рокери», «Роуз Арбор», «Пергал», «Петал».

– Перед вами лежит план построения боевого охранения, – сухо начал он. – На карте вы видите, как должны располагаться корабли отряда. Впереди два фрегата – «Салташ» и «Хармер», по два корвета на флангах – «Виста» и «Пергал» – на правом, «Рокери» и «Роуз Арбор» – на левом. Третий фрегат, «Стример», в свободном поиске, а замыкающим идет корвет «Петал».

– Опять Чарли на кончике хвоста, – сказал командир «Петала», молодой человек, который ничуть не смущался своего мальчишеского вида и отсутствия командирской респектабельности. – И все-таки когда-нибудь я узнаю, как выглядит нос транспортного судна.

– А об этом лучше спросите «Рокери», – ехидно посоветовал командир «Хармера», и все захохотали. Несколько недель назад отставший транспортник протаранил «Рокери», когда корвет пытался его поторопить. При этом транспортник попал в середину корпуса настолько точно, что «Рокери» стал похож на велосипедный руль. Корвет отправили в док, откуда он вышел совсем недавно.

– Я в этом не виноват, – запротестовал командир «Рокери» с видом человека, который вот уж в который раз повторяет одну и ту же фразу. – Он шел прямо на меня. Я не успел увернуться.

– Так говорят девушки с Пиккадилли. – сказал командир «Петала».

– Да и результат похож, – заметил командир «Стримера», который запомнился Эриксону грубым обращением с подчиненными. – Ему пришлось отправиться в док налегке.

Снова раздался смех. «Минуточку, – подумал Эриксон, – не такое совещание мне хотелось сегодня провести». Он резко постучал по столу.

– На сегодня достаточно сплетен, – начал Эриксон как можно холоднее. – Я бы хотел поскорее закончить, так как уверен: на ваших кораблях не меньше дел, чем на моем собственном. На этот раз мы идем через весь океан, до Сент-Джонса на Ньюфаундленде. Как обычно, в море будет бункеровка. Каждое утро передавайте мне сведения о количестве топлива. Время бункеровки буду назначать я сам. И очередность, в которой будете подходить к танкеру, сообщу вам я.

«Кажется, переборщил», – подумал Эриксон про себя, поднял взгляд и заметил, что командир «Хармера» уставился на него с выражением открытой антипатии. Через секунду последний сказал:

– До этого мы сами решали, когда нам бункероваться.

В молчании все ждали ответ Эриксона. Никому не понравилось, как он принялся за дело, как сразу решил взять отряд в ежовые рукавицы. Они считали, что знают свое дело не хуже его.

«Ну хорошо, если вы сами этого хотите, – тяжело подумал Эриксон, – тогда вам туго придется. Отряд мой. И если кто-нибудь совершит ошибку, это будет моя вина…»

Он поднял правую руку и многозначительно погладил по трем золотым нашивкам на лацкане своего кителя. Взгляды присутствующих проследили за его шестом, который не мог быть яснее и, по правде говоря, оскорбительнее. Потом Эриксон посмотрел на командира «Хармера» и сказал медленно:

– Ну тогда это будет первым, что я хочу изменить в отряде.

Приговор Эриксона задал тон остальной части собрания. И хотя Эриксон не собирался столь резко заявлять о своей власти, но отнюдь не намеревался и отступать. Он без околичностей перешел к тому, что должен был сообщить: о сигналах отражения атаки, о куче всякой рутины, которую необходимо решить перед отправлением в любой конвой. Теперь за столом все только соглашались с ним. Командиры решили посмотреть, что получится из этого нового руководства. И когда в конце собрания Эриксон, желая разрядить обстановку, сказал: «Я еще надеюсь увидеть всех вас в каком-нибудь скверном отеле Сент-Джонса», – никто не улыбнулся и не принял шутки…

* * *

Каждый день, каждая ночь похода могли принести сюрпризы. Эриксону было нелегко привыкать к новой работе. Одно дело командовать кораблем, а другое – целым отрядом. Под его началом теперь было восемь кораблей, которыми он должен распоряжаться, как единым оружием, единым щитом для конвоев. Если локатор ловил подозрительную цель, то на разведку посылался фрегат «Стример». Отсылка «Стримера», естественно, влекла за собой перестройку рядов охранения. На место фрегата приходилось ставить корвет «Пергол», как лучший из пятерки. Но тогда образовывалась прореха на левом фланге, а это самый опасный фланг – фланг, не освещенный луной. Прореху нужно быстро чем-то заткнуть. И вот «Петал» покидал место замыкающего, из-за чего отставший грузовой транспорт оставался без «пастуха». Эриксон в этом случае приказывал конвою сбавить ход, чтобы дать возможность подтянуться отставшему. Возникала масса вопросов, требующих немедленного решения. Например, при угрозе атаки. Следует ли при появлении подлодки возвращать «Стример» или же тот должен продолжать поиск?… А не осветительная ли ракета там, над горизонтом? Если это так, то не пущена ли она «Стримером»? И не нуждается ли он сам в помощи? А если нуждается, кто сможет ее оказать?…

Теперь, вспоминая прошлое, Эриксон простил командиру «Вайпероса» все бесчисленные запросы, все раздражающие сигналы… Простил и с благодарностью перенял его опыт. Эриксон чувствовал, что все еще не популярен среди командиров своего отряда. Но его это мало волновало – боеготовность и надежность кораблей охранения были куда важнее симпатий и антипатий.

Со временем для всех стало очевидным, что «Салташ» становится не только номинальным ядром отряда. Меньше делалось ошибок, меньше сыпалось глупых сигналов, меньше времени пропадало впустую. В мае «Хармер» сбил над устьем Клайда разведывательный самолет. Через месяц два корвета, «Виста» и «Роуз Арбор», совместными усилиями потопили среди океана немецкую подлодку, да так быстро, что сами удивились.

Новые корабли оправдывали себя. Небольшие авианосцы, которые придавались теперь многим конвоям, засекали подлодки до того, как те становились по-настоящему опасными. А в августе объявили новость, от которой у всех потеплело на сердце: в этом месяце подлодок уничтожено больше, чем потоплено транспортных судов. В первый раз за всю войну был достигнут перевес над немцами.

Это радовало, это было прекрасно. Теперь они уничтожали врага хладнокровно, и ничто уже не удивляло их.

На борту «Салташа», идущего во главе отряда, который растянулся вдоль Клайда на пять кабельтовых, включили проигрыватель. Звучал живой пустячный мотивчик, усиленный громкоговорителем. Играли эту пластинку по распоряжению Локкарта для бодрости.

– Право десять!

– Есть право десять, сэр!

– Курс 135.

– Есть курс 135, сэр!

«Салташ» повернул, готовясь пройти вдоль длинного фронта конвоя. Локкарт наблюдал за компасом, картушка которого двинулась влево, попытался высчитать диаметр циркуляции, но вскоре бросил эти расчеты: около 500 ярдов… В миле за кормой он едва мог различить лидера левой колонны конвоя. Он видел лишь серую кляксу, которая была чуть темнее полумрака сумерек, а также белый бурун от форштевня, иногда вспыхивающий в лунном свете. Между «Салташем» и этим кораблем фосфоресцирующая, взбудораженная винтами фрегата вода, кипя, растеклась и исчезла в темноте.

Через минуту показался лидер следующей колонны, потом еще корабль, и еще, и еще – целый строй длинных теней. Возвращаясь домой, конвой вот уже пятнадцатый день избегал встреч с немецкими подлодками.

– Справа по борту корабль, сэр! – доложил впередсмотрящий негромким голосом, так как знал, что корабль этот – «Хармер», идущий с ними параллельным курсом.

– Курс 135, сэр, – сообщил рулевой.

Снова на мостике стало тихо.

Форштевень фрегата рассекал воду. С подветренного борта проплывали таинственные тени кораблей авангарда конвоя. Фрегат совершал сейчас полагающийся по инструкции боевого охранения маневр. Мягко и неуклонно, как эти тени, бежали минуты тихой летней ночи,

Обернувшись, Локкарт заметил, что Эриксон поднялся на мостик и стоит в нескольких шагах позади него, привыкая к темноте. Он подождал, пока Эриксон оглядит небо, посмотрит на компас, отметит ближайший корабль, а потом в бинокль взглянет на «Хармер». Только после этого Локкарт обернулся и сказал:

– Доброе утро, сэр.

– Доброе, доброе, старпом, – хриплый голос, тысячу раз слышанная фраза была для Локкарта частью его вахты, так же как и плеск разбивающихся о форштевень волн. Эриксон подошел поближе к старпому, облокотился о поручни и стал всматриваться в полубак, на котором застыли фигуры семерых матросов орудийного расчета.

– Может быть, какао, сэр? Только что приготовили.

– Спасибо, – Эриксон принял чашку из рук вестового и осторожно отхлебнул напиток. – Сколько времени?

– Около половины пятого, сэр. Вы поспали?

– Немножко… Передавали без меня сигналы?

– Один. По расписанию смены шифров. И еще «Петал» выходил на радиосвязь. У одного иэ кораблей был замечен кормовой огонь, – Локкарт скорее почувствовал, чем увидел, как Эриксон весь превратился во внимание.

– Когда это произошло? – резко спросил командир.

– Сразу после того, как я заступил на вахту, сэр. «Петал» прикрикнул на нарушителя, и тот огонь погасил.

– Почему не сообщили об этом мне?

– Все решилось само собой, сэр. Я не хотел тревожить вас по пустякам, – нахмурился Локкарт.

– Вы же знаете мои требования.

– Прошу прощения, сэр.

Если бы на месте Локкарта был кто-нибудь другой, Эриксон давно уже разбушевался бы – старпому это известно. Да и теперь командир был крайне близок к гневу.

– Буквально обо всем, – отчеканил Эриксон, – буквально обо всем, что бы ни случилось с любым кораблем охранения или конвоя, должно быть немедленно доложено мне. Вы прекрасно знаете это.

– Так точно, сэр, – четко и сухо ответил Локкарт и подождал немного. Он знал, что Эриксон отходчив.

– Если что-нибудь случится, буду отвечать я, – сказал командир корабля.

– Так точно, сэр.

– И я надеюсь, что вы, старпом, покажете остальным хороший пример.

– Так точно, сэр.

Теперь командир успокоится. Он видит, что старпом осознал свою промашку и искренне сожалеет о ней.

Эриксон поставил чашку на столик, выпрямился и, глядя вперед, в сторону горизонта, сказал:

– Да, теперь начнется совсем другая война.

– Что вы имеете в виду, сэр? – улыбнулся Локкарт. Эриксон сделал неопределенный жест, как человек, старающийся объяснить что-то для него самого туманное.

– Теперь война потеряла то личное, что было естественным в самом ее начале, – медленно произнес он. – Тогда для всего находились чувства. Для поблажек, для шуток, для человеческого отношения к людям, для мыслей о том, как им живется, счастливы ли они и… и нравлюсь ли я им, например, – Эриксон вздохнул. – Теперь не так. Война перестала быть делом людей. Это уже дело оружия. Для гуманизма не осталось места. И мы сами стали машинами, военными машинами.

– И я так думаю, сэр.

– Раньше наше дело было чем-то вроде семейного занятия. Все знали друг друга по именам, конец недели – отдых, особенно если жена могла приехать… Люди еще могли себе позволить

быть людьми. Они даже обижались, если им чего-нибудь не позволяли. Вспомните «Компас роуз». Веселая у нас была кают-компания, не так ли? Все было по-дружески, по-человечески. Теперь этому пришел конец. Пришел одновременно с концом «Компас роуз».

– Лево десять, – скомандовал Локкарт.

– Есть лево десять! – откликнулся рулевой.

– Курс 65.

– Есть курс 65, сэр!

Эриксон подождал, пока «Салташ» выйдет по большой дуге на новый курс.

– Я не утверждаю, что «Компас роуз» был плохим кораблем или что мы плохо воевали для того периода войны. Просто хочу подчеркнуть, что теперь это устарело. Война вытеснила все. Теперь уже невозможно делать поблажки, прощать ошибки. Цена за такое добродушие может оказаться слишком высокой.

– Так точно, сэр.

– Такой уж стала война, – задумчиво продолжал Эриксон. – Теперь все слишком серьезно, – Он задумался на секунду. – Помню, как мы потопили подлодку и ко мне в каюту привели немецкого командира. Он мне нагрубил, оскорбил меня даже. Я тогда подумал, что, если он меня еще немного разозлит, я пристрелю его, – он вновь глубоко вздохнул. – Если бы такое произошло теперь, я бы и колебаться не стал. Я бы пришил его сразу и тут же выбросил бы за борт. И не только его, но и всех, кто вздумал бы мне противиться.

– Так точно, сэр.

– Я знаю, не за это мы сражаемся. Но нам нужно победить, а уж потом заниматься вопросами морали. Когда все кончится, я буду мил и приятен со всеми, будь то кто из матросов, немецкий капитан или… – Локкарт почувствовал, что Эриксон улыбается, – или вы, старпом…

– Постараюсь запомнить это, сэр.

– Полагаю, что вы, старпом, думаете, будто это все ерунда и войне никогда не удастся вас ожесточить?

– Так точно, сэр.

– Но ведь вы и сами, кажется, полностью посвятили себя ей? Не так ли? Недопустимы ошибки и милосердие, нет места любви и нежности. Разве вы так не считаете?

– Да, пожалуй… Трудно, не правда ли?

«Салташ» разрезал форштевнем воду, шел вперед, а за ним по темному морю медленно полз конвой. Впереди, на далеком восточном горизонте, небо уже светлело. На целую ночь пути стал ближе родной дом. «Снова Клайд, – подумал Локкарт. – Снова стоянка, снова отдых. Джули Хэллэм».

* * *

– Джули Хэллем, – в шутливо-официальном тоне начал Локкарт, – а я-то думал, что вы самая дисциплинированная военнослужащая в составе британского ВМФ.

– Так оно и есть, – ответила Джули.

– А ваши босые ноги? Что может быть большим нарушением устава? Джули посмотрела за борт ялика, на свои босые ноги, от которых поднимались журчащие бурунчики воды,

– И какой же пункт устава я нарушаю? – томно спросила Джули.

Локкарт неопределенно махнул рукой, выпустив румпель. Суденышко вильнуло в сторону. Ему пришлось возвратить ялик на прежний курс.

– Ну, вообще порядок и дисциплину. А в уставе нигде не говорится, что можно болтать ногами за бортом, когда вы находитесь на судне. Да еще под моим командованием.

– Вы мне нравитесь, – заметила девушка, – когда болтаете эту чепуху… Сейчас я стараюсь забыть о войне, хотя бы на эти пять часов. Я в увольнении. А то, что я болтаю за бортом ногами, даже Нельсон бы одобрил.

– Нельсон? Едва ли.

Ялик с мачтой и парусом под легким бризом нес их в самый дальний уголок бухты Золи-Лох. Сентябрьский день не мог быть прекраснее. Как это иногда случается в холодных северных краях, нежаркое осеннее солнце с весенним пылом заливало землю лучами.

Они молчали, но это молчание не было отчуждением…

– Ха, Нельсон! – воскликнула наконец Джули. Локкарт улыбнулся.

– Нельсон, – повторила она, – пошел бы на нарушение устава ради женщины. Вспомним хотя бы леди Гамильтон.

– Леди Гамильтон? – насторожился Локкарт. Джули посмотрела вверх, на парус, тень которого коснулась ее лица.

– Разве Нельсон однажды не был близок к тому, чтобы бросить ради нее буквально все?

– Нельсон, – Локкарт глубоко вздохнул, – никогда ничего подобного не сделал бы. Никогда в жизни. – Джули невольно посмотрела на собеседника и удивилась убежденности, отразившейся на его лице. – Он никогда ни для кого этого бы не сделал, – повторил Локкарт. – Нельсон любил только флот, Англию и леди Гамильтон. Очень любил. Иногда безрассудно. Но всегда любил их в укаэанном мною порядке.

– О… я же просто так сказала… – Джули улыбнулась, однако Локкарт раздразнил ее любопытство. – Я же не знала, что это ваш герой. Я вообще не знала, что у вас имеются любимые герои.

– Конечно… – ответил он на ее улыбку, – и еще я люблю собак. И еще футбол, пиво и страхование жизни. В мирное время каждое воскресенье мы сажали в коляску…

– Вернитесь-ка чуть-чуть назад, – остановила его Джули.

– Слушаюсь, миледи… Итак, Нельсон – мой идеал. Прекрасный моряк. Великолепный командир. Добрый, смелый человек. Страстный любовник, возлюбленная которого была готова родить ему ребенка, несмотря на то, что они не состояли в законном браке.

– Она, наверное, была красива, – промолвила Джули задумчиво.

– Вовсе нет, – Локкарт покачал головой. – Даже ее друзья признавали, что она не так уж привлекательна. Простое лицо, полная, довольно неряшливая. Но в ней было что-то необходимое для него. Когда дело касается любви, внешность женщины не так уж и важна. Или женщина желанна, или нет. И если желанна, то ни внешность, ни манеры уже ие имеют значения. А если нет, то ни светский разговор, ни наряды не помогут.

– Жаль, – сказала Джули.

– Вам-то не на что жаловаться…

– Но ведь если Нельсон был такой исключительной личностью, я вообще не понимаю, зачем ему потребовалась женщина? Такие люди, насколько я знаю, ни в ком не нуждаются.

– Вопрос вполне резонный, – подумав, сказал Локкарт. – Нельсон был разносторонний человек дела, человек воображения, человек, способный любить, Англия давала ему половину необходимого, чтобы заполнить жизнь. Леди Гамильтон была второй половиной его жизни.

– И эти две половины никогда не мешали друг другу?

– Нет. Именно это и достойно восхищения. Он был предан обеим, и для обеих в его сердце хватало места, – Локкарт замолчал и опять нахмурился. – Я подумал, что все это несколько противоречит тому, что я говорил вам раньше.

– Я не собираюсь напоминать вам об этом в такой прелестный день, – улыбнулась она. – Мне кажется, мы почти на месте?

Да, они почти добрались до места. Вскоре ялик прошуршал килем по мелкой гальке, остановился у берега. Спуская и сворачивая парус, они оглядывали незнакомый и таинственный мир, в котором оказались.

За их спинами простиралось пустынное пространство воды. Перед ними – неровная линия пляжа с одинокой сосной. Солнце согревало лица, а неподвижный воздух был как хрустальный.

Они побрели по мелкой воде к берегу. «А ведь можно было бы отнести ее к берегу на руках», – вдруг подумал Локкарт. Та же мысль, наверное, пришла в голову и Джули, ибо, когда они расстелили на гальке брезент и разложили на нем еду, между ними возникло неловкое молчание. Впервые они оказались наедине и в такой обстановке…

Они говорили о многом, но уже не было в их беседе прежней легкости и непринужденности. Они лежали, наслаждаясь солнечными лучами, но беспокойство не покидало их. Они бросали друг на друга быстрые взгляды, но взгляды эти были какими-то неловкими и неискренними…

– Сегодня почему-то все не так, как всегда. Почему это? – нахмурившись, спросила Джули и села.

– Потому что мы одни, в полнейшем одиночестве. А такого с нами до сих пор ни разу не случалось, – ответил Локкарт.

– Конечно, – она задумалась. – Но почему мы должны стесняться друг друга и чувствовать неловкость? Ведь мы же не дети!

«Дети, – подумал он, – но что же с нами происходит? Или только со мной?»

– Так и должно быть… – сказал он первую пришедшую фразу. – Это самое лучшее, что пока между нами было, – и вдруг почувствовал, что покраснел…

Локкарт смотрел на ее плечи под тонкой кофтой, ее серые глаза, губы… Он вздохнул и с трудом произнес:

– Вы так красивы… я ведь мужчина…

– О, – воскликнула Джули. – Мне прекрасно известно, что вы мужчина, – и она зарумянилась и тут же спросила: – Но нельзя ли немножко подождать?

– Что-то не очень хочется.

– Так, значит, нет?

– Вы же знаете, что я люблю вас?

– Теперь знаю, – кивнула она.

– А вы?

– Подождите секундочку, – она смотрела на воду, нерешительная и обеспокоенная. Но ясный день стал еще прекраснее от только что ими друг другу сказанного.

Джули молчала долго. Волны с шелестом накатывались на береговую гальку.

– Я бы хотела, – сказала она, доверчиво обернувшись к Локкарту, – сразу же ответить «да», но это будет не совсем точный ответ. У нас много общего, – серьезные нежные глаза с откровенностью и прямотой смотрели на него. – Это я поняла уже в первую нашу встречу. Вы тогда сказали: «Прогулка стоила всего вечера», а потом мы распрощались.

– Сначала я хотел вас поцеловать, но не решился.

– Это и было первое наше общее желание. И вот теперь мы здесь, и вы любите и желаете меня, а я… – она замолчала, но после паузы, голос ее стал решительней. – Мне часто предлагают руку и сердце. Во время войны, да еще на моей работе это, пожалуй, неизбежно. Иногда я такое предложение даже серьезно обдумываю, но вдруг замечаю в голосе мужчины фальшивую нотку, или он слишком поторопится, или кажется слишком скучным… и я оставляю предложение без ответа, – Джули наклонилась вперед и коснулась пальцами его руки. – И вот теперь вы… С вами все по-другому.

Локкарт взял ее руку и почувствовал легкую дрожь.

– О, я действительно дрожу… Слушайте! – снова заговорила она. – Когда я с вами, я чувствую, что нахожусь на грани любви, на самой-самой грани. Вы мне нравитесь, я вас уважаю…

– Так что же вас останавливает?

– И все же… это только грань любви.

Он встал и, сделав два шага, разделявшие их, смущенно сел рядом, поближе к ней.

– Я слишком рано заговорил об этом?

Джули наклонилась к нему:

– Когда вы рядом… Я знаю, что необходимо сказать вам все. Но вот мой ответ… Для любви время еще не подошло. Быть может… в следующую встречу…

– Я рядом с вами… – дрожащим голосом начал Локкарт. – Можно мне вас… тебя… поцеловать?

– На это я могу прямо ответить… – без раздумий ответила она.

Губы ее были такими нежными…

Задыхаясь, Локкарт промолвил между двумя поцелуями: «Джули», почувствовал, как дрожат ее губы… Небо, казалось, перевернулось над его головой…

Когда он открыл глаза, то поймал на себе нежный, восхищенный взгляд.

– У тебя есть все таланты, – промолвила Джули.

– Все еще на грани? – спросил Локкарт. Джули кивнула, и они рассмеялись.

– Но и эта грань приятна, – она наклонилась, быстро и уверенно поцеловала его, а затем сказала с удивительным спокойствием: – Ты просил меня выйти за тебя замуж…

Локкарт удивленно уставился на нее:

– Когда?

– Когда ты меня целовал…

– Ты права, Джули… – медленно произнес он. – Конечно, я хочу тебя и, конечно же, хочу, чтобы ты была моей. Но брак нам больше подходит.

– А как же посвящение всего себя войне?

– Милая, – это первое сказанное им ласковое слово сжало ему горло. – Не знаю теперь, что и ответить. Война продолжается. Нам еще придется воевать… Я действительно говорил, но это было слишком давно.

– Но теперь это не имеет значения… – сказала Джули, глядя ему в лицо. – Грань любви, – промолвила она. – А ты терпеливый?

– Да, очень, если есть надежда.

– И мне можно не торопиться с ответом?

– Нет, ни в коем случае.

Весь обратный путь они держались за руки.

Он повторял ее имя, прижимал ее к себе и нежно целовал.

Возле устья реки они увидели отряд боевого охранения, состоящий из двух фрегатов и четырех корветов. Отряд шел вверх по реке, возвращаясь из похода домой.

Корабли прошли очень близко, совсем рядом. Ялик затанцевал на волне. Когда отряд прошел, Джули сказала:

– Ты думаешь: «Вот отряд Аллендаля», а я думаю: «Опять эта война!»

Локкарт сжал ее плечо.

– Никогда не покидай меня, Джули. Словно не слыша его слов, она сказала:

– Я знаю, куда ты уходишь завтра. Береги себя.

– Что-нибудь особенное?

Она кивнула.

– Это будет самый холодный поход, – и, глядя ему в лицо, повторила: – Береги себя.

* * *

Север России… Боцман Барнерд, бородатый моряк с «Салташа», разглядывая захламленные причалы Мурманска, подумал, что это место ничуть не хуже и не лучше тех, которые они уже посетили за эту войну. Бледное солнце круглым рыбьим глазом глядело на землю с хмурого неба. Оно освещало деревянные причалы, снег, превращающийся в грязное месиво под ногами, крыши домов, беспорядочно разбросанных вдоль берега бухты. Еще одна гавань, в которой они бросили якорь, гавань, где вооруженные часовые построже, чем в других, а воздух намного холоднее. Чтобы добраться сюда, им пришлось вынести все, чем только располагал враг. Они потеряли с десяток транспортов, три корабля сопровождения и около двадцати самолетов с авианосцев. Они совершили изматывающую, дорогую и очень шумную экскурсию [12]12
  В данном описании проводки полярного конвоя в СССР автор допускает искажение временных рамок, несколько искусственно подчеркивая тяжесть конвойной службы во время таких переходов. Описанный далее эпизод с немецкими эсминцами с натяжкой можно считать имевшим место один раз за всю войну и годом ранее описываемого времени. Но в целом, нарисованная картинка вражеских атак не очень устроила бы специалиста-историка. – прим. OCR


[Закрыть]…

«Вряд ли можно надеяться, что русские будут особенно благодарны за потопленные суда», – подумал боцман с «Салташа», подводя итог своим мыслям.

Барнерд поежился, похлопал руками в перчатках по своей толстой куртке и затопал ногами по железной палубе. В Мурманске было невыносимо холодно. Вот когда боцман по достоинству смог оценить свою бороду. Все время похода их преследовал жгучий злой холод, от которого нигде не было спасения. Конвой, предприняв маневр, обогнул толстые паковые льды у острова Медвежий и мыса Нордкап. В этих арктических водах не было ночи, не было даже сумерек. Над ними постоянно висел холодный серый свет, льющийся на плоскую поверхность такого же серого моря. «Салташ» и его товарищи-корабли были похожи на модели, помещенные для большего правдоподобия за серое стекло. А сверху для украшения непрерывно сыпался снег… Но главную драматичность походу создавал противник. Немцы обрушили на конвой плотную, почти непрерывную серию атак. Торпедоносцы. Пикирующие бомбардировщики. Несколько раз против них предпринимали вылазки эсминцы, прячущиеся в одном из норвежских фиордов. Фиорды! Они кишели кораблями и торпедными катерами. Однажды даже была угроза, что сам «Шарнхорст» вот-вот появится из укрытия. Конечно, с ними были корабли охранения. Целых три группы. И всеми заправлял «Салташ». Да, командиру было чем заняться… И кроме того, рядом, за горизонтом, постоянно маячил отряд крупных кораблей, готовых поспешить на помощь, в случае чего. Но представьте себе «Шарнхорст» с тремя башнями 11-дюймовых пушек. Представьте, как он налетит на конвой еще до того, как английские корабли сумеют прийти на помощь. С них вполне хватило немецких эсминцев, когда дело дошло до артиллерийской дуэли.