Текст книги "Одна Жизнь в России (СИ)"

Автор книги: Никита Садков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Садков Никита Вадимович
Одна Жизнь в России

Орининал текста с нормальным форматированием доступен на https://github.com/saniv/text/blob/master/one-life-in-russia.md (ввиду многочисленных жалоб от возмущенных русских, github требуют ригистрации для его чтения)

Что это было? плод чьего то больного воображения? Упоротая демшиза.....

– Мариам Скрипова, об этом рассказе

Данный текст представляет собой набросок автобиографического рассказа, без претензий на стиль, полноту изложения или актуальность для кого-то кроме автора. Имена не изменены, художественный вымысел отсутствует. Будьте осторожны при распространении или цитировании этого текста, ибо он нарушает многочисленные законы Российской Федерации, в том числе включает в себя материалы по которым были прецеденты заведения уголовных дел.

«За свою жизнь каждый должен срубить дерево, разрушить дом и убить ребенка.»

– германская поговорка на русский лад.

Я родился в 1985 г, в городе Серпухов под Москвой, когда СССР уже изжил себя и началась Перестройка. В возрасте 2х лет работающая мать, не желая мною заниматься, отправила меня в Бурятию к своим родителям, которые как раз вышли на пенсию.

Бабушка, Нина Васильевна Кончеленко, чья семья была родом из Украины и Беларуси, тянулась в деревню, хотя и проработала всю жизнь в городе начальником отдела химической лаборатории на кондитерской фабрике. И, когда мне было 4 года, ради деревенской мечты бабушки, дед Георгий Николаевич Москалев, родившийся в Забайкалье, нашел в окруженном горами селе Бурдуково (координаты

52.092314, 107.507785) на берегу впадающей в Байкал реки Селенга незанятую гнилую бревенчатую избу, которой на тот момент уже было под сотню лет.

Бабушка, углубившись в литературу по садоводству и животноводству, начала свою деревенскую деятельность с огорода, развода поросят и кроликов, производства бражки и позже какого-то дистиллированного спирта, проверяемого на качество путем его воспламенения. Алкоголь бабушка обменивала на рыбу, услуги по строительству дачных построек, вспашки и засева поля. И хотя у бабушки была непереносимость алкоголя, в гостях по случаю каких-нибудь похорон она иногда напивалась сама, лежа потом в луже собственной блевотины и крича «умираю». Пес Тимка бегал рядом, скулил, лаял и лизал бабушкину блевоту.

В отличии от бабушки, дед, Георгий Николаевич Москалев не был украинцем – он был героем СССР, эдакой ожившей георгиевской ленточкой скрещенной с красноармейцами с той русофобской картины, где русские солдаты насилуют немецкую девочку. Полностью оправдывая свои имя и фамилию, дед имел ярко выраженные монголоидные черты и был единственным выжившим ребенком из многодетной семьи сибирских рыболовов-охотников, пришедших сюда с Ермаком, истребляя коренные народы и захватывая их земли. Так оккупация русскими забайкальских земель вынудила многочисленные бурятские пелемена спасаясь бежать из своих земель по обеим сторонам Байкала, переселившись в северную Монголию.

Звезду героя дед получил за переправу через Дунай во время наступления в Великой Отечественной, о которой рассказывал, когда выпивал, иногда к неудовольствию бабушки сдабривая подробностями про взятых силой венгерских девок. После Великой Отечественной, дед окончил художественный институт, но в мирное русло войти так и не смог, рисуя практически исключительно на темы Великой Отечественной войны. Картины Москалева были весьма сомнительного качества, как впрочем и большая часть русской живописи, самобытность которой заключается именнно в конъюнктурности тематики работ и грубости исполнения, не гонящегося за европейскими мастерами.

Для советской власти культ победы не был так важен, поэтому дед получал копейки, работая преподавателем по изобразительному искусству; практически всю жизнь деда содержала бабушка, жутко и не без основания ревновавшая его к молодым студенткам-художницам. Однако, после развала СССР, деду как герою почему-то назначили на порядок большую пенсию чем бабушке.

Из детства запомнился эпизод, как бабушка послала забрать загулявшего 9-го мая деда из гостей на другой стороне Унолейки. Там всегда было страшно, ибо от деревенских детей, как и от спущенных вечером погулять сторожевых собак, можно было ожидать чего угодно. Я украдкой по забору прокрался к дому, где гулял дед. Во дворе большая рыже-серая беспородная собака сидела на привязи, однако длина ее цепи позволяла достичь любого уголка двора. Я кричал на улице, но все были подвыпившими и не слышали или не обращали внимания. Тогда я сделал одно из самых глупых решений в своей жизни и попытался пройти мимо собаки в дом, в результате я чудом отбился и собака прокусила мне руку в миллиметре от вены, оставив шрам на всю жизнь.

Георгий Москалев любил пьяную драку: предварительно вылакав водки и испустив полный больной ярости боевой клич "я контуженный, да я тебя блядину как фашиста в бараний рог скручу!", дед пытался вырубить оппонента неловким ударом, но чаще промахивался и кряхтя падал на землю, где тоже поддатый оппонент пытался его пнуть. При мне дед неоднократно дрался даже со своим сыном, Олегом Москалевым, поводом служило, как я помню, то, что Олег перечил деду и высказывался критично об СССР. Дядя Олег рассказывал, что в молодости пьяный дед пугал всех наградным пистолетом, пока бабушка не выкинула в речку это достоинство героя.

Дед действительно получил контузию во время Великой Отечественной, поймав головой осколок, так и оставшийся у него в мозгу до самой смерти от склероза. Возможно именно контузия стала причиной того, что в периоды особой тоски герой СССР употреблял внутриорально одеколон "Шипр", разбавляя его водой. От дедушки-героя я впервые услышал фразеологизм "ебанная богоматерь", когда на него поддатого как на корову пытался взгромоздиться местный бычок. Меня лично дед порол крапивой и армейским ремнем со звездой, когда я имел незадачу попадаться под горячую руку героя, либо отлынивал от работ на огороде или чистить стойла. Из еды Москалев обожал вареные свиные и бычьи яйца, которые можно было раздобыть после кастрации.

Страдавший частыми запорами герой СССР рассказывал мне про особенности своего пищеварения, словно про батальные сцены Великой Отечественной, что у него "пробка в жопе" или "палку туда засунули", и надо собраться с силами для рывка; часто рассказ сопровождался самим дедом, героически тужившимся на обочине сельской дороги. Ближе к концу своей жизни, видимо в результате склероза, Георгий Николаевич совсем перестал контролировать свой сфинктер и часто просыпался утром обгадившимся, иногда с измазанным калом лицом. Впрочем государство не забыло фронтовика и выделило средства на соц-работницу, основной задачей которой было подмывать героя.

У стены дедовской деревенской избы стояло ржавое помойное ведро с говном и мочей, в которое справляли нужду. Из за ведра в избе стояла тягостная вонь, к которой однако можно было привыкнуть. Такие ведра были практически во всех русских избах. Над этим же ведром дед заставлял меня чистить картошку. Один раз я уронил туда картофелину, за что дед дал мне подзатыльник, прочитал лекцию, приказав достать и обмыть пропитавшуюся дерьмом картошку. Еще у деда было какое-то потустороннее уважение к хлебу, дед заставлял съедать крошки со стола и один раз ударил меня кулаком за то, что я лепил из хлебного мякиша фигурки.

Среди прочего запомнилось как дед сетовал, что дескать подлые "жиды" отсижывались во время Великой Отечественной в тылу, пока молодые русские пацаны, как он, дохли на фронте. Ни тогда, ни сейчас не могу понять возмущения деда, ведь евреи, все как один, понимали, что глупо лезть под пули и закрывать собой амбразуру, в то время как русские, вместо того чтобы пораскинуть мозгами, лезут на мины, чтобы пораскинуть кишками. Впрочем "гражданский долг", "честь", "долг перед родиной", "любовь к родине", "предатель", "пятая колонна" – это по сути все формы манипуляции, и герой СССР не осознавал и не хотел осознавать, что им манипулируют как дураком.

В начале 90х, мой дядя, Олег, после конца прокатного бизнеса, пытался разводить на продажу декоративных рыбок и породистых собак, но ни то, ни другое в России было ненужно – собакой не похмелишься. Впрочем дядя Олег не был хорошим человеком. Так живя на захваченной русскими бурятской земле, Олег хамски называл бурятов «узкоглазыми», унизительно высказывался об их языке, и возмущался, что, после падения СССР, буряты стали, хоть и слабо, бороться за свои права, пытаясь получить представительство во власти своей республики, в значительной степени разграбленной русскими империалистами.

Так русские вырубили пышные бурятские леса, продав их в Китай, вместе с другим сырьем из Бурятии, не дав бурятам ни копейки. Русские же заводы загадили выбросами химикатов Байкал – самый большой на Земле бассейн пресной воды. Во впадающей в Байкал реке Селенга постоянно всплывает вверх пузом мертвая рыба в огромных количествах. Теперь Байкал зацвел вредоносными водорослями, питающимися сбрасываемыми русскими отходами. Буряты винят русских в разрушении бурятской культуры: отмирании языка, размывании культурных традиций, изоляции от родного монгольского мира.

В деревне проживало несколько старообрядческих семей (на местном жаргоне «семейских»), пришедших в сибирь до революции, и различный полу-уголовный контингент, сосланный на лесоповал уже во время СССР, важной частью которого всегда был Леспромхоз. Впрочем бухали по-черному и те, и другие. Не пили там разве что приезжавшая летом на отдых семья евреев Козловских и вышедший на пенсию инженер Яковлев, приезжавший на запорожце на свой маленький огород.

Тоже трезвые семьи Свидетелей Иеговы, пытавшиеся поселиться в тех местах в поисках лучшей жизни, чуть не лишились этой самой жизни, когда местные от словесных угроз перешли к тактике поджогов и нападений несколько-на-одного. Мне маленькому тогда запомнились умиротворенные лица этих религиозных людей, в сравнении с искривленными злостью гримасами коренных обитателей русской провинции.

Самые непробудные запои начинались осенью, после уборки урожая. Каждую зиму кого-нибудь по пьяни убивали, ножом или из охотничьего ружья. Трупы иногда валялись месяцами ожидая участкового, поскольку деревня была относительно изолированной и зимой в нее добраться было трудно – дороги заносило снегом. Типичными для таких мест были перебои с электричеством, когда линию электропередач через реку обрывало ветром, после чего спившиеся электрики неделями не могли ее починить.

С кузова приехавшей машины-магазина продавали единственные, зато "бравенькие", папиросы "Беломор Канал" и знаменитый спирт "Royal", знатно проредивший ряды русских людей. Ходили слухи, что в соседнем селе "Кома" от него скончалось два жителя, или, как подметила бабушка, "сыграли на рояле". В папироски "Беломор Канал" иногда засыпали коноплю, смешивая с табаком, но чаще делали самокрутки с коноплей из советских газет. Нынешние русские продолжают традиции, употребляя стеклоомыватель (изопропиловый спирт), продающийся часто прямо в алкогольных отделах магазинов.

Также деревнские курили некую "махорку", уже не помню откуда бравшуюся.

Пес бабушки с дедом, Тимка, был небольшим и чем-то не понравился местному жителю, видимо гавкнул на него, когда тот шел к бабушке клянчить фронтовые сто грамм водки, а может просто разозлил своими громадными для маленькой собаки темпераментом и гиперреактивностью. После чего этот алкаш пришел с ружьем и на глазах у бабушки, угрожая ей ружьем, пристрелил Тимку.

Так же в деревенскую идиллию приехало несколько семей "фермеров": одна такая семья алко-фермеров ушла в запой, окончившийся лишь когда их пьяных заломал спустившийся с горы медведь-шатун; более деятельный "фермер", возведший даже какие-то кирпичные коровники, утонул пьяным в Байкале; а третьему семейству фермеров кто-то по старой русской традиции поджог дом, сперва отравив собаку.

Дети, кроме меня, в Бурдуковке (как ее звали местные) были только летом, ибо в деревне не было школы, и их отправляли учиться в село Татаурово, расположенное на другой стороне делившей Забайкалье реки Селенги. Впрочем учились там лет до 14, а пить начинали еще раньше. Детьми этих зверят было назвать сложно, ибо они росли в атмосфере грубости и садизма, где пьяная мать кнутом по лицу охаживала своего отпрыска, извергая при этом весь арсенал русского мата. Еще больше эти «дети» тупели от конопли, которая в обилии росла в тех местах. После такого воспитания, «дети» воровали с огородов Козловских и Яковлева, не гнушаясь украсть даже незрелую картошку.

Врожденная звериная жестокость русских детей поражает: они кидали живых щенков и котят в горную речку, затем бросая в несчастных животных камни, пока те не умирали. В этом участвовали даже девочки лет шести. В устье реки иногда скапливалось по нескольку трупов домашних животных. Деревенские дети разоряли гнезда сорок, придавая птенцов изощренным пыткам. Но еще страшней было в лесу, где на многих деревьях болтались повешенные за лапы взрослые собаки и кошки, их вешали живыми и они умирали на протяжении длительного времени в страшных муках, испуская затем зловонный смрад, который впрочем не останавливал местных от сбора березового сока с соседних деревьев. Порой такое убийство собак оправдывалось русскими тем, что собака меленькая или недостаточно злая, следовательно непригодная для охранных целей. Много позже, общаясь с русскими в Интернет, я узнал что это обычная для России практика.

Мои отношения с деревенскими детьми были, мягко говоря, натянуты, ибо если поначалу они воровали у меня игрушки и задавали издевочные вопросы (вроде спит ли моя бабушка в трусах), то, когда я рассказал всем о воровской деятельности местных детей, в меня с их стороны стали лететь камни, пара из которых попали мне в голову, оставив шрам над бровью. Затем они меня столкнули и пытались утопить речке Унолейке, притом один из мальчиков хотел заставить меня сосать у него, руководствуясь, как я сейчас думаю, тюремной культурой, усвояемой русскими детьми от сидевших родственников.

Посему друзей среди детей у меня не было, о чем я особенно и не сожалею.

Иногда бабушка брала меня в город, где надо было стоять в магазинных очередях или за взятку покупать с заднего хода, что бабушка обычно делала для покупки старого просроченного хлеба на корм свиньям. Советские магазины же были скорее способом укзать рабам их место.

Типичный магазин в СССР состоял из 6 отделов: овощи/фрукты, хлеб, кулинария/сахар/конфеты, крупы/макароны, вино/водка, мясо/рыба/консервы. Также в магазине были кассы и работали они хитро: первая касса обслуживает только 1, 3 и 5 отдел, другая 2, 4 и 6. Очереди у касс всегда были больше очередей в отделах, а ошибшихся кассой грубо отшивали под насмешки других покупателей. Сам процесс покупки был такой: отстояв очередь в нужный отдел, говоришь продавщице (жирной совковой бабе-хабалке): "Взвесьте мне 200 гр говядины!", Продавец отрезает ножом от несвеже выглядящего куска и кладет на старые скрипучие весы "Тюмень" (подкрученные чтобы набавлять грамм 10), взвешивает, обертывает бумагой, на которой пишет вес и откладывает в сторону. Потом рассчитывает стоимость товара на счетах и сует тебе бумажку: номер отдела, сколько грамм, цена, подпись продавца. Отстояв очередь в нужную кассу, ты суешь эту бумажку кассиру, она выбивает чек и забирает бумажку. Однако часто возникала проблема дефицита мелочи, ибо кассир свою мелочь свято оберегала, вынуждая рассчитываться без сдачи.

Далее надо было отстоять очередь на получение товара, параллельную очереди на взвешивание, притом продавец выдавал товар в промежутках между взвешиваниями. Приходилось буквально умолять продавца принести твой тухлый кусок говядины. После чего твой чек торжественно накалывался на специальное шило торчащее из деревянной подставки. Потом этот же процесс нужно было пройти в других отделах, проведя в магазине часа 3. Добавлю, что все товары упаковывались серой бумагой самого низкого качества с вкраплениями из черных точек неизвестного происхождения, часто такая обертка намертво липла к мясу, которое так повезло достать; для жидких продуктов, вроде сметаны, надо было приносить свою тару. Кстати вернуть купленный товар было невозможно, ведь даже чек у тебя изымался при получении товара. Так же в магазинах стоял тошнотворный смрад – смесь запаха гнилых овощей, плесени, тухлых рыбы и мяса. Летом в магазине было невыносимо душно. Покупатели считали такой сервис нормальным и практически не жаловались, а просившие заведующего или жалобную книгу все-равно ничего не добивались.

Вспоминаются советские холодильники-витрины с облупленной краской, которые постоянно ломались. Под ними всегда была вода вперемешку с кровью от мяса, мухи и накиданные под днищем уборщицей тряпки. В хлебном отделе висели на веревочках вилки, чтобы щупать вчерашний и позавчерашний хлеб и выбрать наименее черствый. В овощном отделе был элеватор для картошки. Картофель загружался грузчиками вперемешку с грязью где-то в недрах магазина, поступал на ленту элеватора, там же взвешивался каким-то способом, затем продавец оттягивал рычаг и подгнивший картофель с грохотом и пылью поступал в дырку в витрине с трубой похожей на совковую лопату и отсыпался покупателю в подставленную сумку или авоську (разумеется отказаться от гнилых картофелин невозможно). Из-за этой земляной пыли овощной отдел был самый грязный в магазине, и уборщица, постоянно околачивалась возле него, лениво убирая грязь веником.

Мимолетом меня отдавали в детсад, запомнившийся тоталитарными порядками: воспитатели заставляли спать днем, даже если не хотелось, а после сна сажали на лавку и заставляли сидеть в течении долгого времени, карая чуланом, если кто-то из детей вздумывал играть. Нужду аналогично заставляли справлять в отведенное время, притом коллективно – всем детям в одной комнате. Как самый дикий ребенок, я пытался бежать из детсада, но заблудился и был пойман на одном из этажей, на кухне. В наказание получил тумаков, был обматерен и закрыт в подсобке без света, вместе с ведрами и швабрами. Однако в садик меня после этого больше не водили: администрация убедила бабушку, что такие неусидчивые дети им ненужны. Позже эта характеристика стала одним из мотивов упечь меня на лечение в психушку. Неудавшийся побег из детсада был ранней подсознательной попыткой бежать из России. Дед, Москалев, злился, что он хлопотать, дабы меня приняли в садик, а я непойми что учудил. Возможно дед боялся, что из армии я тоже убегу, не став мужиком.

В 1992 году, по достижению 7 лет, мать, которую я до этого практически не видел, забрала меня у бабушки с дедушкой для учебы в школе, в подмосковном городе Серпухове – по праву считающемуся городом-гопником, оплоте пролетариата с заводов Ратеп, Металлист и Серпуховского Мясокомбината, который в ветреную погоду смердел тухлым мясом и фекалиями. Папа тогда на несколько месяцев улетел в США, давать какие-то презентации, а мать уезжала утром в Москву, возвращаясь поздно вечером.

Где-то в то же время мать, до перестройки коммунистка, насильно крестила меня, приведя упирающегося и заплаканного ребенка к каким-то православным священникам, которые силой макнули головой в зловонную жижу, получавшуюся в результате окунания в итак не стерильную воду бессчетного числа немытых детей и младенцев, ибо скажем младенец по пути на крещение обгадится и не раз, а воду батюшка после каждого раза не меняет, даже несмотря на то, что Библия приказывает крестить в проточной воде.

Впрочем, носить крестик мать меня заставить не смогла – все крестики я выкидывал. На это мать говорила, что мной руководит бес. К сожалению, православие – это позорный крест, уродующий психику человека, ведь невежественные православные варвары ничего не дали миру, тогда как, скажем, протестанты, евреи или буддисты способствовали появлению выдающихся мыслителей, заложивших современную науку. Думаю, причина в том, что иудаизм и протестантизм поощряют саморазвитие и трудолюбие, тогда как православие толкает лишь преклоняться власти, молиться, поститься, жить в муках и умереть, не доживая до старости, чтобы скорей попасть в Рай, сэкономив барские деньги, иначе пошедшие бы на выплату пенсии.

Бог голодных, Бог холодных,

Нищих вдоль и поперек,

Бог имений недоходных

Вот он, вот он, русский бог.

Бог грудей и жоп отвислых

Бог лаптей и пухлых ног, Горьких лиц и сливок кислых,

Вот он, вот он, русский бог.

– Петр Вяземский

Городские дети не кидались камнями, зато они очень метко метали в меня, чужака, каштанами и собачьим дерьмом. Как говорят русские в таких ситуациях "не бейте, лучше обоссыте". Однако был и более опасный случай, когда белобрысый подросток, старше меня, попытался требовать с меня денег, угрожая ножом, но я в ужасе побежал через дорогу, попав под набиравший ход после поворота оранжевый советский автобус и отлетел где-то на метр, получив ссадины. Угрожавший мне хулиган с подпевалами куда-то вовремя растворился. Водитель автобуса крикнул на меня матом и спокойно поехал дальше.

Единственными моими друзьями стали беспризорники с железнодорожного вокзала, находившегося через дорогу от хрущевки в котрой я жил. Эти бездомные дети, возможно из-за отсутствия родителей, оказались на порядок человечней и позитивней, они приняли меня в свой круг, научили попрошайничать, воровать и сдавать бутылки. Но если беспризорники на вырученные деньги покупали клей "Момент", я покупал лотерейные жвачки и билеты в надежде выиграть много денег. Тогда же я окончательно убедился, что на удачу этой жизни мне рассчитывать не стоит. Впрочем моей матери, Лидии Москалевой, беспризорные дети совершенно не импонировали – она мечтала, чтобы они замерзли зимой.

Вспоминается случай, как однажды мать потеряла ключи, и пригласила помочь какого-то своего любовника, служившего в ВДВ. Он, уже пьяный, со словами "попытка не пытка", залез в квартиру по шатающейся сливной трубе, открыл дверь, догнался налитой матерью водкой и вывернул мне до жуткой боли руку, когда мать сказала, что я непослушный ребенок и не уважаю православие (крестик свой выкинул). Уходя ВДВ-шник, ради типично русских понтов, спрыгнул с балкона второго этажа. Именно после этого случая окончательно сформировалась моя неприязнь к русским военным.

Сереет томная промзона России скромная корона.

Снуют облезлые собаки,

Уют нутра родной клоаки.

Во дворе перед домом не было детских площадок, зато была большая помойка, несколько мусорных контейнеров, содержимое которых вытряхивали наружу собаки, дети и бомжи в поисках бутылок и одежды, после чего мусор ветром разносило по всему двору. Иногда дети находили на помойке телевизор, ЭЛТ экран от которого незамедлительно разбивали на тысячи осколков, плотно усеивавших потом двор. Аналогично дети били длинные лампы дневного света, наслаждаясь высвободившимися парами ртути. Но особой радостью дворовой детворы было поджечь кучу покрышек, дым и копоть от которых делали серые надгробия хрущевок еще серей. Жажда ломать, сжигать и рыться в мусоре, присущая русским людям с детства, делает русскую нацию неким воплощением мифических орков.

Помимо бомжей, на помойке регулярно копалось двое наших соседей по хрущевке, тащивших весь мусор к себе в квартиры, уже забитые до потолка, так что мусор вываливался через выбитые окна обратно во двор. От таких соседей постоянно лезли тараканы и мыши. Мать говорила, что это "божьи люди" и нехорошо о них говорить плохо. Много позже я узнал, что эти люди были психически больны силлогоманией – распространенным в России психическим заболеванием, но тогда я воспринимал этих маньяков как что-то нормальное, без чего немыслима жизнь.

С утра все просыпались красными от сотен комариных укусов. Хотя поблизости не было водоемов, комары плодились в подвалах, которые были постоянно затоплены в большинстве местных хрущевок, благодаря наплевательству русских коммунальных служб. Через вентиляционную шахту комары прямо из подвала попадали в квартиры. По этой же причине в хрущевках сыро и растет плесень, казалось бы, больше присущая традиционным русским бревенчатым избам. Жители района редко бывали достаточно трезвыми, чтобы их раздражали комары и сырость, посему никто не пытался даже поинтересоваться, почему подвал затоплен и дом порос плесенью, а местами и мхом. Единственными отдаленно эстетично выглядящими домами в Серпухове были болгарские многоэтажки с квартирами улучшенной планировки; их строили привлеча болгар на закате СССР для партийной элиты города и жили в них исключительно крупные чиновники, видимо руководствуясь принципом "каждому по потребностям".

Я думаю, что Запад проявляет чрезмерную осторожность с психонейрохирургией из-за навязчивой идеи с правами человека... – Святослав Медведев, директор Института мозга человека РАН, совершивший более 100 лоботомий, главным образом подросткам.

Хотя бабушка научила меня считать и писать еще до школы, в школе я не проучился и года, ибо как неусидчивый и гиперактивный ребенок, привыкший бегать в деревне в одиночку по лесу, не имея понятий о дисциплине и поведении в коллективе, я заводил весь класс, вступал в споры с учителями, иногда самовольно покидая классную комнату. В результате меня исключили из школы уже в первом классе, а мать со мной послали к психиатру, и второй класс я учился дисциплине уже в психоневрологическом интернате, сокращенно ПНИ, или просто дурке.

Дети ПНИ были всех состояний и возрастов, вплоть до 18 лет. Однако превалировали дети-гопники, задержанные за часто тяжелую уголовку и отправленные в ПНИ на психиатрическую экспертизу. Притом старшие или более сильные дети часто избивали слабых. Доставалось и мне. Один раз более крепкий мальчик дал мне под дых (за мой отказ делиться с ним мандаринами, которые мне передала мама, хотя половина мандаринов, как оказалось была расхищена медперсоналом), после чего я несколько минут валялся, пытаясь вернуть дыхание, пока другие дети меня пинали. Второй раз меня макнули головой в парашу в финале словесной перепалки. Администрация игнорировала подобные инциденты.

Впрочем, мне доставалось куда меньше страдавших энурезом детей, от постоянной жизнедеятельности которых в палате стояла невыносимая вонь, а каждое утро они стирали в туалете свои простыни, и потом во время дневного сна их заставляли спать на мокрых простынях, отправляя в карцер или на вязки тех, кто неубедительно имитировал сон. Больных энурезом били нещадно, они писались в процессе, но их продолжали бить. Одного субтильного мальчика по тюремному звали "петушком" и травили особенно активно, под снисходительные взгляды младшего медперсонала.

ПНИ оказался школой жизни и дал незабываемый богатый опыт нахождения в казенном заведении. Я не выполнял требования медперсонала, отказывался принимать таблетки, не спал по расписанию, и в результате оказывался под какими-то нейролептиками и снотворным. К концу моей карьеры пациента, мне не поставили внятного диагноза, однако психиатр написал в моей карточке "Паталогические Черты Характера" – стандартная запись, когда психиатру надо что-то написать, а писать нечего. Потом мать ссылалась на родовую травму, заявив, что меня в роддоме уронили на голову. В родовой травме мать меня упрекала при каждом удобном случае, поэтому, когда я много позже заинтересовался программированием, мать заявила, что там высшая математика, а я инвалид детства и даже в обычной школе не смог первый класс закончить. Впрочем я действительно являюсь инвалидом детства – при рождении мне был поставлен диагноз "постравматическая энцефалопатия".

Так же русские психиатры, для "лечения" моей дерзости, прописали мне нейролептики, включая Трифтазин, Амитриптилин, Циклодол, Неулептил, Хлорпротиксен, и несколько гомеопатических средств, вроде Ново-пассит, Триампур и Ноотропил. Стоит упомянуть, что Хлорпротиксен препятствует работе легких и практически гарантированно убьет скажем асматика или старика, а посему широко применяется русскими людьми для умерщвления наскучивших престарелых родственников: заплатили нужным врачам, госпитализировали дедушку, чтобы он под Хлорпротиксеном повалялся недельку на вязках в холодной влажной комнате, затем пациента выписывают с пневмонией, после чего дедулька умирает как бы от естественных причин, а родственники приступают к дележу наследства. Carpe diem.

Следующая психиатр направила меня в печально известный Институт Мозга Человека имени Бехтерева. Если до развала СССР организация под руководством Бехтеревой занималась мелкой лженаукой, поиском магических мыслительных кодов и негуманными экспериментами над подопытными людьми, которым удаляли часть мозга, то в 90е Институт Мозга стал лечить наркоманов электро-лоботомией (участок мозга умертвляется посредством электрода, вводимого в череп) и пиаром разных мошенников, вроде Бронникова, позже ставшего мультимиллионером. К Бронникову, на занятия развитием "биополя", попал и я, по причине гуманитарного образования моей матери и ее вере в сверхестественное.

Вернувшийся из США папа похоже был недоволен моим лечением. Услышав же поток разума сходящей с ума матери, расхваливающей ходящего как Христос по воде Бронникова, папа прокомментировал кратко "говно не тонет", не став слушать про экстрасенсорные способности Бронникова и биокомпьютерных ангелов, чем вывел мать из себя. К сожалению иррациональный бред на занятиях Бронникова не пролез в мою неусидчивую голову, и, после пары занятий, мать больше не смогла меня туда затащить, а санитаров у Бронникова, в отличии от ПНИ, не было.

В конце концов, мать через психиатров договорилась со школой, чтобы меня перевели на домашнее обучение, для умственно отсталых, где учиться было не надо, а все зачеты ставились автоматически. Дальше 8 классов надомное обучение не предусматривалось, посему аттестат мне никто не дал. Единственное что мать пыталась сделать – записать меня в спортивные секции, но спорт мне был совершенно чужд, а в секции по плаванью меня в раздевалке побил старший мальчик, из за того я занял как оказалось его неформальное место.

В результате приема с раннего детства прописанных нейролептиков, таких как трифтазин, у меня развилась гиперпролактинемия (hyperprolactinaemia), приведшая к сильному гормональному дисбалансу и гинекомастии – выросли сиськи женского размера, случилось ожирение и произошли соответствующие изменения в психике. Все это привело к отставанию в развитии, ибо нейролептики, вкупе с гормональным дисбалансом, не способствуют светлой голове, памяти, способности учиться и вообще заниматься чем-то конструктивным, тем более когда ты лишен возможности посещать школу.