Текст книги "Мятеж не может кончиться неудачей"

Автор книги: Никита Сомов

Соавторы: Андрей Биверов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

До кабинета Игнатьева мы дошли минут за десять. Он располагался в противоположном от моего крыле дворца, на втором этаже. На мое счастье, хозяин кабинета все еще был на месте, раскладывая вещи на обширном столе, обитом зеленым сукном. Увидев нас, граф настороженно замер, не зная, как относиться к неожиданным гостям.

– Николай Павлович, прошу вас простить мне те слова в ваш адрес, – склонив голову, извинился я. – Мне нет оправданий, во мне говорили злость и гнев. Собственные ошибки я возложил на вас, единственного человека, который изначально предлагал мне верный путь действий. Сможете ли вы простить обиду и снова принять на себя прежние обязанности?

Подняв голову, я заметил, как Игнатьев пристально смотрит на меня.

– Нет, Ваше Величество, – ответил мой наперсник, немного помолчав. – Я много думал, и ваши упреки кажутся мне более чем состоятельными. Какими бы ни были обстоятельства, вы были правы в том, что мои усилия были недостаточны, чтобы оградить вашу семью от несчастий, выпавших на ее долю в эти дни. Я более не чувствую себя достойным оберегать покой Вашего Императорского Величества, прошу меня простить.

Ответ графа меня буквально убил. Я хватал ртом воздух, как рыба, выброшенная на сушу. Отпускать Игнатьева мне не хотелось, но что сказать, я тоже не знал. Судорожно оглянувшись, я бросил отчаянный взгляд на стоящего поодаль Великого князя.

– Николай Павлович, никогда не берите на себя чужие грехи, – словно почувствовал мою невысказанную просьбу, выступил в мою поддержку Константин. – Не вы подняли оружие на государя, не вы ответственны за его охрану.

– Верно, – подхватил я. – Ваша работа – уведомить и предупредить об опасности – была выполнена безукоризненно. То, что я не прислушался к предупреждениям, – моя, и лишь моя вина. Николай, – обратился я к Игнатьеву по имени, – прости меня, пожалуйста! Я действительно перед тобой виноват! Ну хочешь, я на колени перед тобой встану?! – демонстративно готовясь бухнуться на пол, сказал я.

– Вот этого не надо, Ваше Величество! Это лишнее, сир! – синхронно выпалили Игнатьев и Константин Николаевич, подхватывая меня под руки и не давая упасть.

– Есть вещи, которые государю невместны! – сурово отчитал меня Великий князь. – И это – одна из них!

– Больше и не буду, – отряхнувшись, высвободился я из их рук. – Но я все еще жду ответа… – сказал я и посмотрел на графа.

– Хорошо, – вздохнув, ответил он, – если Вашему Величеству будет так угодно, я приму свой прежний пост. Можете располагать моей персоной.

– Спасибо, Николай Павлович, – искренне поблагодарил я его, – без вас я как без рук. Трудный был сегодня день… – сказал я, усаживаясь на свободный стул.

– Действительно, – согласился Игнатьев, доставая платок и вытирая пот с лица, устраиваясь рядом.

– Нужно выпить, – резюмировал общую мысль Великий князь.

Глава 5

ВСЕ ЗА СЧЕТ ПОЛЬШИ

Передохнув и в который раз за день наполнив бокалы коньяком, мы, после долгой и непростой дискуссии, пришли к тому, что основную тяжесть наказания все-таки должен понести организатор заговора князь Гагарин и его ближайшие пособники. Этот контингент было решено казнить публично, сопроводив эту меру конфискацией личной собственности, а также лишением заговорщиков и их родственников всех жалованных и сословных привилегий. Наказание было жестоким, но адресным: оно касалось лишь тех, кто непосредственно стоял за попыткой покушения на мою семью.

Имущество родственников гагаринцев мы в итоге лишили не трогать, хотя я и настаивал до последнего на этой мере: уж больно большой куш сулила расправа над ними. Все дело было в том, что кроме собственно Гагарина, входящего, кстати, в первую сотню богачей России, в списке заговорщиков значились представители таких родов, как Строгановы, Голицыны, Юсуповы и многие другие богатейшие фамилии империи. Но и Игнатьев, и дядя были категорически против этой меры, и мне пришлось уступить. Впрочем, даже при получившемся раскладе казна должна была разом пополниться деньгами не меньше чем на 60 миллионов рублей.

Чтобы показать изрядно запутанной слухами о репрессиях аристократии, что мы считаем князя и его подельников «паршивой овцой», было решено перед судом и казнью лишить его дворянского звания. Демонстрируя, таким образом, что казним не представителей дворянства, а преступников, пошедших на измену.

На остальных же участников клуба Блудова был наложен арест. Часть из них, не сведущая об истинном назначении салона графа, мы решили в ближайшие дни отпустить по домам, судьбу же тех, кто явно разделял идеи Дмитрия Николаевича о необходимости политического противостояния государю, должен был решить суд.

Поставив наконец последнюю точку в проекте указа, подготовленного совместными усилиями, я с облегчением отбросил в сторону опостылевшее перо и начал разминать затекшую руку.

– Ну наконец-то! – с облегчением выдохнул я, откидываясь на спинку кресла. – На этом все?

– Мы еще не обсудили вопрос, что делать с польскими мятежниками, – заметил Игнатьев, присыпая указ песочком, чтобы снять лишние чернила.

– Чего тут обсуждать? – удивился я. – Казнить, и побыстрее!

– Я скорее имел в виду всю ситуацию в Польше, нежели судьбы тех, кто напал на Ваше Величество, – уточнил граф.

– Не знаю, честно говоря, мне польский вопрос уже осточертел, – устало буркнул я. – Вообще не понимаю, почему мы там так долго возимся? По вашим же отчетам, граф, основная масса поляков – это крестьяне, которые относятся к нам положительно, а восстание – дело рук немногочисленных магнатов и шляхты.

– Понимаешь, Николай, польский вопрос куда сложнее, чем может показаться на первый взгляд, – ответил за Игнатьева Великий князь, – он отягощен взаимными обидами и открытыми ранами в памяти двух наших народов. Будучи в Польше, я не раз замечал, что поляки видят себя жертвой русского насилия. Ослабление, а затем и полное уничтожение Речи Посполитой перечеркнуло все их мечты о могуществе и притязания на титул великой державы, и виновником сего деяния они видят нас.

– Почему именно нас? – удивленно спросил я. – Ведь разделы мы осуществляли совместно с Пруссией и Австрией?

– Потому что мы говорим о «наших» поляках, о землях, отошедших к России, – мягко, как несмышленышу, улыбнулся мне дядя. – Разделы являются источником унижения для нынешней шляхты, наследницы тех, кто оказался не в состоянии поддержать существование собственного государства. Но крайне сложно признать себя или своих предков виновными в чем-то унизительном, постыдном, гораздо проще обвинить во всем другого. Так и шляхта обвиняет во всем Россию, назначая ее своим мучителем и палачом, а себя преподнося как невинную жертву. При этом она имеет обыкновение возводить войны, разбои и другие насилия своих пращуров в разряд эпических подвигов и экзальтировать ими и себя и других; видеть в иезуитских интригах и гонористых притязаниях мудрость и патриотизм, а в казненных преступниках – польских мучеников. Им хочется, чтобы время и события в Польше шли назад, а не вперед; чтобы для них настали вновь Средние века, с их liberum veto, конфедерациями, заездами, niepodlegtoscia rownoscia на словах и тиранией панской спеси на деле…

Увы, но такой подход, скрадывающий ноющую историческую боль панства, ведет ко многим неприятным последствиям. В частности, прошедшее и настоящее представляется в Польше в обратном виде. Поляки отожествляют себя с ушедшими поколениями до такой степени, что обиды умерших воспринимаются ими как свои собственные. Они замкнулись в себе, отгородились от мира многочисленными мифами, в которых себя видят державой времен Батория, а русских не иначе как варварами Грозного. Они истово верят: Россия – источник всех бед, что она отняла у них их судьбу и место в кругу великих держав, полагающиеся им по праву. Что именно польские земли сделали Россию империей.

– Вообще-то земли, отошедшие нам по первым разделам, – исконно русские, захваченные Польшей в моменты нашей слабости, – возразил я.

– Кроме того, империей Россию сделали скорее уж земли татарские и сибирские, – флегматично добавил Игнатьев.

– Не важно, – отмахнулся Великий князь, – польскому взгляду видится одно: что Россия заняла место, Богом предназначенное Польше. Это именно вера, подогреваемая дедовскими рассказами, проповедями в костелах, и есть уголь, питающий пламя восстания.

– То есть получается, – осторожно сделал я вывод, – что мы воюем с польским народом?

– Отнюдь, – усмехнулся Константин, – мы воюем именно со шляхтой и теми, кто считает себя наследниками таковой. В польском обществе раздел между шляхтой и холопами даже глубже, чем между русским дворянством и крестьянством. Если шляхта выше всего превозносит мифы I Речи Посполитой и восстание Костюшко, то польские холопы могут думать лишь о хлебе насущном. Панские мечты для них означают лишь еще большую нищету и бесправность. Ты выбрал верный курс, мой мальчик, – обратился он ко мне. – Если русское правление даст польским крестьянам то, чего они больше всего жаждут, – землю и волю, то не будет у тебя более надежного союзника против польской шляхты.

– Ваше Высочество, – вступил в разговор Игнатьев, – вы прекрасно изложили ситуацию в Царстве Польском, но не озвучили меры, которые считаете разумными в нашей ситуации.

– Да, да, – присоединился я к нему, – дядя, должен же быть способ окончательно примирить поляков с русским правлением?

Великий князь надолго задумался. Мы с графом напряженно ждали его ответа.

– Наши враги – шляхта и ксендзы, – нарушил наконец молчание Константин, – они непримиримы и никогда не признают нашу власть. Найдем способ избавиться от них – замирим Польшу навсегда. Однако как это сделать…

– А может быть, опустим польское дворянство до положения крестьян? – высказался я. – Шляхта и ее гонор растворятся в массе польских холопов, которых, как вы сами сказали, мы сможем привести на свою сторону.

– Не годится, – покачал головой Игнатьев, – тогда мятежные настроения уйдут глубже, вниз, в крестьянство польское.

– Да, идея не годится, – подтвердил Константин, кивая, – но зерно истины в ней есть, – задумчиво заметил он.

– А что, если отменить для польской шляхты дворянские привилегии? – снова высказался я. Идея «раздворянить» поляков мне понравилась своей простотой, не хотелось так просто от нее отказываться. – Мы оставим шляхту как сословие, и она не будет смешиваться с крестьянством, однако мы уберем знак равенства между русским дворянином и польским паном. Дворянином будет лишь тот, кто ныне находится на русской службе в чине, позволяющем претендовать на это звание. А если совместить эту идею с идеей конфискаций, – понесся я дальше, спеша ухватить вертящуюся в голове мысль за хвост, – отказав шляхте в дворянстве, мы тем самым лишаем ее права распоряжаться землей и холопами, которые должны отойти под нашу руку. ^[11]Что скажете?

Мои собеседники обменялись взглядами.

– Это может сработать, – выдал свое заключение Игнатьев, – мы не избавимся от шляхты, но сделаем ее бессильной. Кроме того, получим юридический повод изымать их поместья и освобождать крестьян, не вызывая сильного раздражения среди нашего дворянства, опасающегося, что решение польского вопроса будет использовано как прецедент для борьбы с ним. При этом, отдав даже небольшую часть конфискованной земли польским крестьянам, мы получим их расположение.

– Эта мера должна вызвать новые волнения в Польше, изрядно увеличив число мятежников, но, учитывая нынешнее положение дел и наши войска в Царстве Польском, думаю, мы сможем их погасить, – согласился Великий князь и подытожил: – Остаются ксендзы.

– Да, с кседзами вопрос сложнее, – кивнул, помрачнев, граф. – Основная масса польского духовенства вполне осознанно проводит агитацию и вербовку местного населения для отрядов бунтовщиков. На данный момент мы используем все формальные поводы для арестов: возбуждение к мятежу через соответствующие молитвы и организация панихид по убитым мятежникам; участие в формировании мятежных отрядов; хранение прокламаций и бумаг антиправительственного содержания; подделка документов и организация побегов; убийство военнослужащих или представителей власти; самовольный выезд за границу без разрешения властей; поддержка мятежных отрядов денежными средствами; агитация за переход военнослужащих к мятежникам; непосредственное участие в деятельности повстанческих отрядов. Но, даже при всем нашем желании, мы не можем посылать войска в каждую деревню, и в польском захолустье ксендзы чувствуют себя более чем вольготно. Подспудный страх перед церковным проклятием, сидящий в поляках, сводит на нет всю нашу деятельность.

Массовый переход польских холопов в православие – это единственный путь перебороть нынешнюю ситуацию. В данном контексте могу отметить курирующего эту работу чиновника для особых поручений при генерал-губернаторе Минской губернии Алексея Петровича Стороженко. Ему удалось организовать переход целых селений в православие через ксендзов, изъявлявших готовность обратиться в православных священников в собственном приходе.

– И каковы успехи? – заинтересовался я.

– Довольно неплохие, – отрапортавал Игнатьев. – Несмотря на то, что католическое духовенство отзывается о переметнувшихся, мягко говоря, «неодобрительно», именуя не иначе как иудами и предателями, дело идет весьма бойко. Уже есть известия о десятке приходов, перешедших вместе со своими священниками в православие. Судя по всему, наша ставка на корыстную заинтересованность ксендзов в обращении паствы в православие себя оправдывает. Среди польского католического духовенства весьма сильны традиции иезутства, потому нередко церковный фанатизм служит лишь прикрытием для личных амбиций, а ум, изворотливость и красноречие сочетаются с нещекотливою совестью и тягой к золотому тельцу.

– Лучших пропагандистов трудно отыскать, ксендзы по части прозелитизма – мастера. Если сие мероприятие будет успешным, – осторожно, чтобы не сглазить, постучал по деревянному подлокотнику Константин Николаевич, – те, кто вводил в Западном и Привисленском крае латинство, теперь, по поговорке, выбьют клин клином.

– Будем надеяться, – кисло кивнул я, не слишком веря в нарисованные графом радужные перспективы. – Значит, в отношении ксендзов продолжаем текущую политику. – Я на несколько минут замолчал, обдумывая свежую идею. Мои собеседники не стали нарушать тишину и лишь добавили нового дыма в прокуренном кабинете.

– Ладно, – я легко хлопнул ладонью по столу. – Оставим Польшу в покое, надеюсь, время покажет, как быть с ней дальше. Но как же быть с русской аристократией? Вы, дядя, утверждаете, что аресты и конфискации в сложившейся ситуации просто смерти подобны, – продолжил я после паузы. – Скорее всего, вы правы, дядя. Однако я ясно представляю, к чему приведет сохранение выкупных платежей в отдаленном будущем: к всеобщему обнищанию крестьянства и еще большему, нежели сейчас, оскудению бюджета. И мои министры со мной в этом вопросе согласны – выкупные платежи в перспективе губительны для страны. Так что давайте вместе подумаем, возможно ли нам обойтись без них? – предложил я, осторожно снимая со стола на треть наполненный пузатый коньячный бокал.

Медленно вращая бокал вокруг собственной оси и грея его ладонью, я исподволь наблюдал за собеседниками.

Граф, помня нашу минувшую размолвку, явно не спешил высказываться первым. Великий князь же, по моему примеру, грел в ладони бокал и задумчиво хмурился.

– Есть такая возможность, – немного подумав, устало усмехнулся дядя. – Не простая, рискованная, но такая возможность есть, – повторил он, поднося бокал к лицу и вдыхая аромат янтарного напитка. – Для этого нам все-таки придется повременить с конфискациями как минимум на месяц, а лучше на два, – начал высказывать свои соображения Великий князь, отодвинув коньяк в сторону и чередуя свою речь короткими затяжками трубки. – Первым шагом должна стать подготовка общественного мнения. Мы должны немедленно начать эту работу. Нам придется писать всевозможные воззвания, дискутировать в «Метле» и многое, многое другое, – уже смелее продолжил он. – Вторым шагом станет адресное объявление о конфискации имущества тех причастных к кружку Блудова лиц, кого мы сочтем участниками заговора Гагарина. Остальных «оппозиционеров», которые пока на свободе, посадим под арест в Петропавловку, благо повод имеется весомый – подозрение в участие в заговоре. К ним, возможно, стоит приписать тех, кто хоть и не числился в рядах заговорщиков, но относится к нашим яростным противникам и критикам. Это будет не чрезмерно, а подобным господам крайне полезно иногда давать понять, кто в стране хозяин. Однако я прошу тебя, чтобы большей части арестованных было бы даровано высочайшее прощение. Немалая часть их является выдающимися деятелями в своей области, а их могущество и связи недооценивать просто преступно.

Третьим и последним шагом станет объявление о раздаче имений всем выдающимся офицерам за верную службу. Также следует распродавать конфискованные имения и земли в Царстве Польском и центральных губерниях России за четверть цены всем находящимся на государственной службе дворянам. В сложившейся ситуации нам как воздух будет очень нужна их безоговорочная поддержка.

Разумеется, что второй и третий шаги должны быть предприняты одновременно. Время будет играть на нас, и если восстание не заполыхает сразу, то потом уже просто не сможет. Кроме того, публичная демонстрация заботы о служилом дворянстве покажет, что император по-прежнему считает их главной опорой престола. Необходимо вбить клин между болтунами-оппозиционерами и находящимся на службе дворянством. Раздача нескольких сотен поместий с бывшими земельными владениями польской шляхты и русской аристократии в качестве поощрения и льготная продажа остальных однозначно склонит армию, флот и чиновников на нашу сторону.

Следует, однако, соблюдать осторожность и отпуска по обустройству новых владений выдавать постепенно, чтобы не допустить единовременного чрезмерного оттока ваших сторонников из армии и флота.

Таким образом, мы обопремся на нижнее и среднее звено офицеров и чиновников, для которых все желающие вернуть конфискованное будут приравнены к желающим отобрать у них полученные земли и усадьбы, – закончил Великий князь и замолчал, сложив руки на животе.

– Быть может, стоит заодно ввести единый налог на землю без учета сословных различий? – поинтересовался я.

– НЕТ!!! – хором раздалось с двух сторон.

– Так я же предлагаю не сразу. Скажем, через годик или два и с послаблениями для дворян на государевой службе или ведущих хозяйство самостоятельно и штрафами для бездельников, – поспешил исправиться я.

– Давайте обсудим этот вопрос спустя год, Ваше Величество, – ответил мне дядя. – Сейчас нам бы задуманное воплотить.

– Полностью поддерживаю Его Императорское Высочество Константина Николаевича, – тоже признал тему несвоевременной Игнатьев. – Предлагаю лучше обдумать, как быть с общественным мнением в Европе. То, что в России станет совершенно не до Царства Польского, это бесспорно, но Европа накинется на нас с удвоенной силой.

– Мы что, совсем не можем повлиять на это чертово европейское общественное мнение? – горестно спросил я.

– Можем, но ненадолго. Пользуясь исключительно вашей трагедией, – «порадовал» меня граф. – Через месяца два, как раз во время разгара польских конфискаций и как следствие волнений, тон британской прессы сменится с сочувствующего на осуждающий, и пиши пропало.

– Они не осмелятся начать войну с нами! ^[12]– возразил я. – Британия никогда не полезет в добрую драку в одиночку, ей нужен союзник с сильной армией, – начал перечислять аргументы я, загибая пальцы. – Наполеон III уже отыгрался за поражение своего тезки и потешил самолюбие в Крымской кампании. Пруссия, ведомая Бисмарком, никогда не ввяжется в такую авантюру. Австрийской империи хватит своих проблем на ближайшие годы. Османская империя безнадежно больна, ее уже давно заботит больше удержание своих земель, чем посягательство на чужие. И кто остается? Безнадежно слабые и разрозненные итальянские королевства или Швеция, которая никак не может забыть перехода нашей армии по льду Ботнического залива?

– А кто говорит о войне? – спокойно спросил, выслушав мои аргументы, министр внутренних дел. – В полной политической изоляции тоже нет ничего хорошего.

– Уж с этим я как-нибудь разберусь. Есть у меня парочка идей по данному вопросу. Ничего особенного, – поспешил успокоить я насторожившихся Игнатьева и Великого князя. – Я проведу параллель с усмирением Ирландии Оливером Кромвелем ^[13]и приложу все усилия, чтобы донести до каждого уха в Европе сведения, с кого я беру пример.

– Браво, Николай! Пожалуй, это поставит Британию в интересное положение, – начал рассуждать вслух дядя. – Твое увлечение всем английским определенно выйдет им боком. Британии станет гораздо труднее открыто обвинять Россию в жестокости по отношению к полякам. – Он ненадолго замолчал. – А при удачном стечении обстоятельств, быть может, даже поставит их в положение оправдывающейся стороны. К тому же подобные статьи в прессе в который раз разбередят застарелые раны ирландцев, возможно, даже шотландцев. Определенно, если преподнести задуманное с умом, Британии станет не до Польши!

– Не стоит сбрасывать со счетов, что я веду себя как их явный сторонник. Самый приблизительный расчет говорит о гораздо более обширных преференциях для лимонников со стороны дружественно настроенной России, чем со стороны покоренной Польши. К тому же никто не сможет помешать им заниматься своим излюбленным делом и по-тихому гадить нам при случае, – закончил я свое выступление.

– Но сколько допущений! – не удержался Игнатьев. – По отдельности все осуществимо, но все вместе это уже попахивает авантюрой. А как много зависит от своевременного и грамотного исполнения! Кто же займется всем этим? Я разорвусь между одним только Царством Польским и нашими внутренними склоками, а на мне еще Чрезвычайная комиссия по расследованию обстоятельств покушения на Его Императорское Величество и его домочадцев 17 февраля 1865 года! – горячо воскликнул министр.

– Беру на себя подготовку общественного мнения внутри страны, – подал голос дядя.

– Я непременно сведу вас с редактором «Метлы», – тут же предложил ему свои услуги Игнатьев. – Журнал уже пользуется заслуженной популярностью.

– Не стоит, – улыбнулся Великий князь. – Думаю, хватит одной вашей рекомендации. Остальное я сделаю сам.

– Но что будет с иностранной прессой? Взвалить ее себе на плечи в такой момент мне просто не по силам! – продолжил гнуть свою линию граф.

– Отдайте сотрудников, занимающихся зарубежной прессой, в мое распоряжение, – после долгого молчания наконец сказал я. – Можете быть спокойны, я найду ахиллесову пяту чертовых островитян! – Я схватил бокал коньяка со стола и сделал большой глоток.

– У меня осталось еще несколько вопросов, требующих немедленного ответа, – не дал затянуться молчанию Игнатьев.

– Ну что еще, граф! – почти в отчаянии воскликнул я. – Британия от нас отвяжется, у Пруссии и Австро-Венгрии самих рыльце в пушку, а Франция ничего не сможет предпринять в одиночку! Что еще мы не обсудили с этой проклятой Польшей?

– Сущие мелочи, Ваше Величество! – язвительно ответил уставший министр. – Как распорядиться жизнями всех восставших и им сочувствующих? Конфисковать владения и оставить без средств к существованию – это несколько половинчатое решение. Вы не находите? – обратился к нам граф. – Вы предлагаете использовать шляхтичей на строительстве железных дорог, – не дождавшись ответа от нас с дядей, продолжил он. – Недурно! В поднятой нами шумихе в России и за рубежом нам уже наверное все простят на некоторое время. Но как же быть с семьями, оставленными без гроша в кармане и безо всяких средств к существованию? – Он опустошил содержимое бокала и налил себе еще.

– Можно предложить сыновьям службу и даже раздать немного земель в Центральной России в долг, – предложил я.

– Не выйдет, – тут же отбросил мое соображение граф. – Все сыновья сколь-нибудь подходящего возраста будут сопровождать своих отцов.

– Выслать в Сибирь ту часть семей, которую смогут перевезти наши дороги за весну и в начало лета. Или просто согнать и пусть убираются куда пожелают, к конце концов, хоть нищенствованием зарабатывают себе на хлеб, мне без разницы. Нам нужны свободные земли для успокоения нашего дворянства!

– Но ведь основная масса семей останется. Как мы в дальнейшем ими распорядимся? – требовал окончательного ответа дотошный Игнатьев.

– Вышлем в Сибирь за последующие пару лет по построенным руками шляхтичей дорогам.

– Это просто ужасно, Николай, – севшим голосом произнес дядя. – Ты затмишь Ивана Грозного своей жестокостью. Польские мерзавцы заслуживают самых страшных кар, но такого не заслуживает никто.

– Пусть так! Но что бы ни случилось, какие бы беды на них ни обрушились, этот гонористый народец будет во всем винить именно нас, русских Это будет продолжаться десятилетиями и веками. Они будут желать отсоединиться от нас при первой же возможности, при первой нашей слабости! А отпусти я их, они мигом станут нашими самыми яростными противниками безо всякой благодарности за свою свободу. Или того хуже, их подберет Пруссия, которая, в отличие от нас, в состоянии держать поляков в кулаке и добилась огромных успехов в ассимиляции, не оглядываясь на их стенания!

– И все равно, такие меры кажутся мне излишне жестокими. Даже к варварским горцам Кавказа вы куда более милосердны, ^[14]– не согласился со мной дядя.

– Быть может, мы что-то придумаем позже, а пока давайте вернемся к более насущным проблемам, Константин Николаевич, – закрыл обсуждение данного вопроса я. – Вы недавно предлагали свою помощь по формированию нужного мне общественного мнения? – задал риторический вопрос я и, дождавшись утвердительного кивка, продолжил: – Тогда раскройте историю с покушением в свете под нужным нам углом, а то, как утверждает Рихтер, эти лоботрясы скоро пойдут на штурм дворца за ответами. А вас, – обратился я уже к графу, – попрошу определить, какие именно работы необходимо будет провести руками заключенных, учитывая специфику их положения. Согласуйте этот вопрос с Рейтерном и Мельниковым, думаю, они будут вам полезны. Дополнительные материалы, которые вам пригодятся, я предоставлю несколько позже, – имея в виду сведения по устройству советских лагерей, закончил я отдавать распоряжения.

На этой ноте мы и расстались. Дядя уехал к себе в Мраморный дворец, Николай Павлович отбыл домой на короткий сон, с тем чтобы утром вернуться на службу. Я же, проводив их, заперся в своей комнате и обессиленно упал на диван.

«Будет чудо, если сегодня я не сойду с ума, – подумалось мне. – Эти споры с Игнатьевым всю душу мне сегодня вымотали! Но черт меня побери, никакого сюсюканья с мятежниками они с дядей от меня не добьются!»

На протяжении всего существования царского режима, так часто обвиняемого в бездушной жестокости, неслыханная мягкость и снисходительность к заключенным вообще никоим образом не ценились. Теперь хоть будет за что. Пусть эти ясновельможные пшеки поработают на благо государства, которое так мечтают развалить. Vae victis, ^[15]в конце-то концов!

Подумать только! Чехову жаловались на плохо приготовленную гречневую кашу. И это те, кто находился в ссылке на Сахалине! А в это же время тысячи и десятки тысяч русских крестьян умирали от голода, не выдерживая непосильного труда. Те самые русские крестьяне, на которых держится вся страна. Это что за детские пионерлагеря для политических ссыльных? Я с удивлением, переходящим в возмущение, узнал, что в царской ссылке политические заключенные получали образование, пользуясь библиотеками заклейменного в бесчеловечности царского режима, вынашивали планы революции и вообще развлекались на полную катушку. Так пусть лучше с уголовниками время коротают да трудотерапию проходят на общих основаниях. Поработают, как русский крестьянин, пока не упадут от усталости, глядишь, и мыслей дурных не появится. А то, видишь ли, планы они составляют, образование получают за казенный счет! Пусть лучше пользу стране приносят. Тому же крестьянину, за которого они так издалека борются, на дороги меньше платить придется.

С поляками ситуация несколько другая, но как с этими шляхтичами вообще быть? Чего ради им должно быть в России хорошо? Все бунтуют и все недовольны? Гордость все распирает? «От можа до можа» хотим, видишь ли! Ну так получите и распишитесь. Дам я им причину для недовольства. Они же мне дали – в кошмарах не приснится. Мои русские современники, не знающие жестокостей XX века, вряд ли одобрят эти действия. Заклеймят, как есть заклеймят. Ну да и черт с ними.

«Ну что там опять, надеюсь, не новое покушение?» – мрачно пошутил я про себя, заслышав шум в приемной.

– К вам его превосходительство Оттон Борисович Рихтер, – объявил секретарь. – Прикажете пускать?

– Да, отметьте у себя уже, в конце-то концов, тех, кому разрешен вход без доклада! – поморщился я, выказывая свое неудовольствие Сабурову.

– Ваше Величество, простите, что беспокою, но сложившаяся ситуация требует немедленного решения.

– Рассказывай. – Я налил в бокал коньяка и протянул ему.

– Не положено, – ответил он, вызвав у меня улыбку. – Больше половины солдат охраны, находящихся под моим началом, выбыли из строя. Многие из них ранены, и в строй они встанут не скоро, а дополнительные силы мне нужны уже в ближайшие дни. Солдаты буквально валятся с ног от усталости.

– И… – требуя продолжения, вставил я.

– Прошу подписать распоряжение казачьим полковникам кликнуть сотни две-три добровольцев из казачков. Уж лучше мы тут на месте отберем тех, кто нам больше годится. – С этими словами Рихтер достал из папки бумагу и протянул мне.

– Конечно, – согласился я, размашисто подписал и отдал бумагу назад, но Рихтер не уходил.

– Ваше Величество, вы бы навестили вашего брата, Александра, – негромко сказал он. – Слухи всякие во дворце ходят… Лучше, чем вы, их никто не пресечет.

Глава 6

КОНЕЦ ПЕРВОГО ДНЯ

– Коля, Коленька пришел! – первой увидав меня, тут же, несмотря на шиканье нянек, подбежала ко мне бойкая сестренка.

– А говорили, что подлые гвардейцы затеяли бунт, а поляки пытались тебя убить, – с детской непосредственностью сдал, как стеклотару, побледневших нянек подбежавший братик Вова. Он схватил меня за руку и потянул. – Пошли играть в матросов, ну что встал! – тянул он меня в глубь просторной комнаты, где собрались мои братья с сестрой.