Текст книги "Мятеж не может кончиться неудачей"

Автор книги: Никита Сомов

Соавторы: Андрей Биверов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

– Черт-те что! – Я посмотрел на часы. Десять минут как шел четвертый час дня, а губернатор Курска так и не появился. Это было совершенно невозможно, ведь точно знал, что он еще позавчера прибыл в столицу. Что могло настолько задержать его, чтобы он не явился на встречу со своим императором?

– Андрей Александрович, – кликнул я своего секретаря. – Немедленно разузнайте, куда пропал Ден, ему назначено, а его все еще нет, – выразил я Сабурову искреннее изумление таким поворотом.

– К сожалению, передвижение по дворцу уже пятнадцать минут как строго запрещено, – развел руками секретарь. – Его превосходительство Оттон Борисович Рихтер распорядился, – пояснил он.

– Не понял, – протянул я. – Что происходит? Немедленно вызовите ко мне Рихтера!

Я встал со своего кресла и выглянул в окно. Все тихо. Не было никаких выстрелов, да и Салтыков недавно прошел совершенно спокойно. Неужели опять дурацкая тренировка охраны?

– Вот так вот, Михаил Евграфович, ни вам приятного обеда, ни своевременной аудиенции, – отвернувшись от окна, с улыбкой сказал я Салтыкову.

– О, в таком обществе не зазорно и подождать, – ответил мне любезностью тот.

В приемной раздались быстрые шаги. Спустя секунду дверь распахнулась. На пороге стоял Рихтер собственной персоной.

– Оттон Борисович, потрудитесь объяснить, что происходит?! – поинтересовался я недовольно. – Почему дворец перекрыт, а мне не сообщили ни слова?

– Ваша Величество, кажется, только что была раскрыта какая-то совершенно нелепая попытка покушения, – словно оправдываясь за чужую глупость, как-то неловко доложил начальник моей охраны. – Задержанный допрашивается и, как только мы выясним, как он проник во дворец, были у него сообщники или нет, работа будет возобновлена в штатном режиме. Я явлюсь к вам с докладом тотчас же! – уже по-военному четко закончил Рихтер.

– Что ж, Оттон Борисович, работайте. Только распорядитесь пропустить ко мне курского губернатора Дена. Он, должно быть, не успел дойти ко мне, когда вы запретили движение.

– Как-как вы сказали? – От удивления Рихтер даже пропустил титул.

– Распорядитесь пропустить ко мне курского губернатора Дена, – думая, что барон не расслышал, громче повторил я.

– Но ведь именно он и задержан по подозрению в покушении! – воскликнул Оттон. – Так вот как он проник во дворец!

– Я хотел бы узнать о попытке покушения более подробно и желательно в первых лицах. Приведите его сюда немедленно! – приказал я, обретя дар речи. – Выполняйте! – завидев колебание Рихтера, повторил приказ я. А день так хорошо начинался!

Спустя каких-то пять минут Ден стоял передо мной с заведенными за спину руками, а под заплывшим глазом сиял уже лиловый фонарь. Караульные крепко держали губернатора с двух сторон, еще по двое встали у меня и у него за спиной, не оставляя Дену даже малейшего шанса добраться до меня.

– Рассказывайте, Владимир Иванович, что приключилось! – понимая, что произошло какое-то недоразумение, распорядился я.

– Простите старого дуралея, Ваше Императорское Величество, – повиснув, насколько позволили державшие его охранники, подавленно начал каяться в своих грехах Ден. – Приключилась вся беда от глупости моей да горячей заботы о вас. Ведь как меня весть о покушении и мятеже встревожила! Места себе в губернии не находил. Все порывался в столицу с курскими полками мчаться, а сам за упокой души сына вашего и во здравие императрицы молебен за молебном стоял. А письмо ваше получил – совсем расчувствовался, – сбивчиво объяснял как в воду опущенный губернатор.

– После приезда в столицу, часа не проходило, чтоб не думал о том, как мятежники к государю прорвались. Все на охрану дрянную грешил! Вот тут-то меня и угораздило попробовать их испытать. Ну точно черт меня дернул! Отправился я на аудиенцию, а сам ножик за голенище сунул, так, чтоб не видно было, – подняв на меня виноватые глаза, продолжал каяться Ден. – Во дворец меня пропустили легко. Назвался караульному, тот отыскал меня в списке, потребовал сдать все оружие и только. Ножик я, разумеется, сдавать не стал, – уточнил рассказчик.

– Да вот незадача! Ножик неудобно положил. Из кареты вышел, прошелся – колет лезвием! Дошел я почти до самой приемной – никто не остановил. Немного пройти оставалось, да мочи терпеть больше не было. Остановился я ножик поправить за шторкой, да тут меня по голове и огрели, по самое не балуйся, – повинился Ден. – А дальше вы у них спрашивайте, – кивнул на Рихтера губернатор.

– Отпустите его, – сказал я, а Рихтер взмахом подтвердил мой приказ охране. – Владимир Иванович, ты хоть умный, но иногда такой дурак! Зная тебя и твои выходки, я мог бы догадаться и раньше, – со вздохом сказал я задержанному. – Еще раз что-нибудь подобное у меня отчебучишь, я тебе второй фингал, для симметрии, собственноручно поставлю! – Для наглядности я погрозил ему кулаком.

– Почту за честь, Ваше Величество, – Ден поклонился, потирая затекшие руки.

– Можете быть свободны, – отпустил я охрану. Но не тут-то было!

– Нет! – решительно возразил мне Рихтер. – Хватит уже! Пусть двое стоят в кабинете. Останься вы в кабинете один на один с злоумышленником, протащившим нож за голенищем, и я за вашу жизнь не поручусь! – Рихтер пристально оглядел Салтыкова и Дена, те аж поежились.

– Ну полно вам, Оттон Борисович, – попытался успокоить я, разгоревшееся в Рихтере служебное рвение.

– Нет! Пока за вашу охрану отвечаю я, тут всегда будет присутствовать охрана! – не поддался он.

– Быть может, господа, согласившиеся на обыск, смогут остаться со мной с глазу на глаз? – попытался найти компромисс я. Обсуждать важные дела в окружении лишних ушей, пусть и преданных охранников, не хотелось.

– Пусть так, – согласился Рихтер. – Но в приемной будет двойной пост охраны, – выставил дополнительное условие он. – Вы позволите? – Подскочившие охранники прохлопали Салтыкову все тело, начиная от сапогов и заканчивая рукавами.

Как и ожидалось, ничего крамольного не обнаружилось, и наконец нас оставили наедине. Я подошел к журнальному столику и взгромоздился на стоящий рядом диван.

– Прошу вас, господа, берите стулья и присоединяйтесь, – пригласил я к накрытому столу Дена и Салтыкова. – К сожалению, по вине одного актера еда давно остыла, но, уверен, все еще весьма недурна.

Когда все насытились, а посуду унесли, аудиенцию в конечном счете можно было считать начатой. Нам подали чай, и мы расположились за моим столом и приставленным к нему небольшим столиком.

– Михаил Евграфович, Владимир Иванович, – обратился я к гостям. – Вы, верно, догадываетесь, зачем я вызвал вас к себе? Готов подтвердить или опровергнуть ваши догадки прямо сейчас. – Я откинулся на спинку кресла, как любил, когда перед основным разговором нужно было сделать прелюдию. – Но сперва хочу заметить, что мне весьма понравились ваши «Губернские рассказы», Михаил Евграфович, я получил огромное литературное удовольствие от их прочтения, но вместе с тем я крайне расстроен столь скотским бесправием народа и своеволием чиновничества. Скажите, – я посмотрел Салтыкову-Щедрину прямо в глаза, – ваши персонажи имеют реальных прототипов, которых вам приходилось встречать на службе? Не так ли?

– По большей части это так, – спокойно ответил он. – Выдумать такое одному человеку просто не под силу.

– Значит, вывод, сделанный мной по вашим рассказам, имеет под собой твердую почву. Вы, Михаил Евграфович, превосходно изучили чиновничью породу и знаете многое из того, что неведомо обычным людям. Вам знакомы трюки чиновничьей братии, но самое главное, вы можете посмотреть на мир глазами чиновника.

– Я не стал бы столь высоко превозносить мои знания, – скромно ответил писатель.

– Но не стоит их и преуменьшать. Дело в том, что курский губернатор, – я указал на склонившего голову генерала, с интересом прислушивающегося к разговору и время от времени украдкой трогающего заплывший глаз, – предложил мне весьма занимательный проект по борьбе с мздоимством. Я изучил его и внес свои изменения. Прошу вас ознакомиться. – Я достал из верхнего ящика стола внушительную рукопись и положил перед гостями. – К сожалению, копии я делать не стал, так что читайте вместе.

Разумеется, первым чтение закончил Ден. Несмотря на многочисленные поправки и дополнения, многие его предложения остались в совершенно неизменном виде, так что он просто пробежался глазами по большей части материала, но, заметив немой вопрос во взгляде Владимира Ивановича, я жестом попросил повременить, давая Салтыкову время.

– Весьма интересный прожект, – откладывая последний лист в сторону, поднял на меня взгляд Михаил.

– Однако есть у меня еще один проект, не менее интересный, – я встал и принялся мерить кабинет шагами. – Я решил создать институт императорских аудиторов с необычайно широкими правами и полным императорским доверием для каждого из них. Для себя я определил необходимость аудитора отвечать лишь двум требованиям. Во-первых, он должен быть как пес верен своему императору и России. Во-вторых, быть совершенно неподкупным. Таким образом, аудитор должен быть либо кристально честным, либо чертовски богатым человеком, либо и то и другое вместе.

Права таких доверенных людей будут огромны. Слово аудитора – это слово, отменить которое может только император. – Я обвел взглядом своих слушателей. – Однако такие права – огромная ответственность. Если аудитор будет пойман на взятке или недобросовестном исполнении возложенных на него обязанностей, наказание будет самым жестоким, вплоть до казни.

– Михаил Евграфович, – обратился я к Салтыкову, тот встал. Он волновался и кусал губы. – Я знаю вас как необычайно честного человека, обладающего к тому же незаурядными способностями. Вы воспринимаете беды России, ее народа как свои собственные. Я хотел бы видеть вас в числе своих сподвижников и назначить своим аудитором.

– Это великая честь, – севшим голосом ответил Салтыков.

– Вам нужно будет воплотить проект нашего с Деном творчества в Курской губернии. Думаю, Владимир Иванович окажет вам всестороннюю поддержку. Также я назначаю вам на личное содержание 60 тысяч рублей в год, не считая премий при успешном воплощении проекта, и полмиллиона в год на приведение губернии в должный вид. Разумеется, вам понадобится подобрать помощников, которым вы будете доверять. Отдаю это полностью на ваше усмотрение. Но помните, что за результат спрошу лично с вас. И спрошу со всей строгостью, – придавая словам больший вес, глядя прямо в глаза выпрямившемуся Салтыкову, впечатывал каждое слово я. – Здесь вкратце очерчены ваши полномочия, – я протянул бумагу Салтыкову. – По сути, я ограничиваю вас только вашей совестью и тем, что, в конце концов, мне предстоит принимать у вас работу. Сроку вам даю два года.

– Когда мне следует приступить? – спросил Михаил, взглянув на скупые строки накладываемых на него ограничений.

– Начинайте прямо сейчас. Лучше всего с ваших вопросов ко мне. Вижу, они есть у вас обоих.

– Тогда я хотел бы внести замечания по программе, – Салтыков уверенно взял со стола рукопись и развернул на второй странице. – Первый и второй, а также третий и четвертый пункты, по моему глубокому убеждению, следует поменять местами. Вы предлагаете сначала описать все имущество чиновников Курской губернии и их родни, после чего заняться повышением их жалованья. Я же предлагаю сначала провести исследование вопроса жалования. Вы справедливо заметили, что у многих нижних чинов жалованье таково, что не всегда хватает на хлеб с водой для семьи. В этом положении взяточничество просто необходимая для выживания мера. К тому же, повысив жалованья, мы сократим количество чиновников, вышедших в отставку.

– Вы правы, – согласился я. – Ден, что вы хотели добавить?

– Составить опись имущества весьма остроумный ход, вот только побегут господа мздоимцы со службы, как тараканы. Мы ведь им всю сладость работы попортим. Где уж теперь им над простым людом куражиться! Имущество свое бы сберечь.

– Все не уйдут, – возразил Салтыков. – К тому же следует сразу начать вводить премирование для работающих без нареканий.

Разговор плавно перешел на детали и закончился уже глубокой ночью, когда мы прояснили все моменты. В итоге Салтыков обещал в ближайшие дни набрать среди своих знакомых чиновников людей, которым сможет доверять, после чего замотивирует их высоким жалованьем, получением внеочередного чина в случае успеха дела и огромным доверием и вниманием к проекту самого государя. Когда костяк аудиторской команды будет сформирован, он приступит к делу и начнет с того, что повысит жалованье курского чиновничества до условно безбедственного существования, которое хотя бы позволит не протянуть ноги семейным при честном образе жизни. Затем командой аудитора будет описано все имущество чиновничьей братии и их родни. Во-первых, если тот будет воровать, то ему надо будет куда-то тратить средства, а если будет тратить не по жалованью, то выявить это будет хоть и трудно, но хотя бы возможно. Во-вторых, теперь за воровство и мздоимство отвечать будут своим имуществом. Но оставалась еще одна проблема – чиновник не может брать взятки, но может встать в позу (и непременно сделает, по нашему с Салтыковым убеждению) и откровенно саботировать свою работу. Для этого и был придуман третий, поощрительно-взыскательный пункт. И слава богу, что воплощать все это в жизнь буду не я! Моему аудитору предстоял каторжный труд сроком в два года.

* * *

Собравшиеся в караулке охранники гомонили. Наиболее обсуждаемой темой было задержание курского губернатора. Пуская вверх клубы дыма, служивые собрались вокруг заросшего по самые глаза бородой богатырского сложения детины. Тот, польщенный всеобщим вниманием, неторопливо и важно рассказывал.

– Стою я, значится, на посту нумер осемь, в карауле. – Казак не спеша затянулся и выдал: – Служба. Часу не прошло, как заступил – проходит генерал. Хромает, потом обливается. Ну, думаю, гвоздь в сапоге вылез некстати. Тут, глядь, – бородатый сделал паузу, – в другой зал зашел да за шторку прячется. А мне-то в щелку видно. Ну, думаю, дело ясное, но проверить согласно предписанию положено. – Охранники дружно закивали. – Подхожу я, значится, поближе… – крепыш затянулся и выдержал паузу, явно наслаждаясь вниманием притихших сотоварищей.

– Давай, Матвей, не томи! – воскликнул самый нетерпеливый.

– Ну же! – стали подгонять его остальные.

– Подхожу я, значится, поближе, – довольно продолжил рассказчик. – Глядь – а у генерала ентого булатный кинжал в сапогу! Ну, думаю, раз оружие не сдал, да еще и носит тайно, надо вязать. Хоть бы и цельный генерал. Набросился я на него, а тот давай бороться! Здоров, как тот медведь! Смотрю, не заломить мне его, а силушкой меня боженька не обделил. – Он гулко хлопнул себя по богатырской груди. – Я отскочил на шажок да как вдарил его в глаз, того аж повело. А тут и Савелий на шумок подоспел. Вдвоем-то мы его мигом скрутили. Сдали мы, значится, генерала ентого начальнику караула. Как положено. Верно я говорю, Савва?

– Верно говоришь! Было дело, – подтвердил худощавый и жилистый казак, похожий на большую кошку.

– Стоим на посту дальше, – рассказчик снова затянулся ядреным табачком и не спеша выдохнул, подогревая интерес. – Стоим мы, значится, дальше. Глядь, генерал идет, тот самый. Прямо ко мне идет. Ну, думаю, будешь меня задирать, я тебе второй глаз подобью да лейтенанту опять сдам. При исполнении я. Права такие имеются, – прокомментировал свои рассуждения казак под одобрительный гул. – Я уж было приготовился, как бы половчей медведя этого с ног свалить. Савве уже и знак подал, чтоб не лез. А генерал ентот возьми да и достань ассигнацию аж в сто рублей со свово кармана. У меня аж дух перехватило. Деньжищи-то какие! Бери, говорит, молодец, за службу верную, да деньги мне сует. – Матвей изобразил, как именно ему совали деньги. – Не положено, говорю. Тот все равно сует. Бери, говорит. Заслужил. А я ему и говорю: коль деньги свои от меня не уберет, мигом начальнику караула сдам. Положено так у нас. А сам от расстройства чуть не плачу! Деньжищи-то какие! Он похвалил да денюшку убрал. Ну, на этом, думаю, и кончились мои приключенья с генералом. Ан нет. Вызывает меня к себе сам командир. Понравился ты, братец, генералу, говорит, и дает мне, значится, сто рублев от генерала да сто Рублев от императора. Потешил я его, говорит. И от себя за службу верную сверху еще сто рублев положил, – торжественно закончил рассказ охранник.

– Так ты теперь, Матвей, богач!

– А то! – с блаженной улыбкой гладя карман, протянут он. – А все потому, что службу свою знаю. – Он с умным видом поднял вверх палец, сослуживцы согласно закивали.

Глава 13

СОРОК ДНЕЙ СПУСТЯ

Когда на 40 дней мы с Лизой впервые вышли из дворца и отправились на службу в Петропавловский собор, меня накрыло еще раз. Первыми в глаза бросились цветы, ветки ели и сосны, украшенные яркими лентами, лежащие у ограды дворца. И свечи, сотни, тысячи свечей, горящих на холодном мартовском ветру.

В момент, когда мы подъезжали к воротам, к ограде неподалеку от ворот подошли мужчина и женщина средних лет, явно семейная пара. Он – с непокрытой головой, в потертом тулупе поверх форменной рабочей одежды Обуховского завода. Она – в сером домотканом платье и платке. В руках у мужчины была свечка, а у его спутницы – маленькая, темная от старости иконка. Подойдя к ограде, мужчина взял иконку у спутницы и осторожно положил ее на землю, запалил свечку и воткнул в снег рядом. Пара начала креститься на икону, в воздух полилась молитва за упокой. Глядя на них, Лиза тихонько заплакала и тоже начала осенять себя крестом. Постучав по перегородке, я сделал знак кучеру остановиться.

Карета притормозила. Выйдя из нее, я сделал знак следовавшей позади охране оставаться на местах и подошел молящимся. Пара, как раз закончив молитву, обернулась в нашу сторону. Заметив меня, они поспешно, глубоко, до самой земли, поклонились.

– Здравствуйте, – поздоровался я. – Простите, я… я хотел… Спасибо! Спасибо вам!.. Кто вы? Могу я узнать ваши имена?

– Т-тимоховы мы, государь, – все еще не поднимая глаза, запинаясь, пересохшим голосом ответил мужчина. – Я Кузьма, Ф-фролов сын, то ж-жена моя, Светлана, – заплетающимся языком представил он себя и супругу, которая с самого начала разговора спряталась за широкую спину мужа и сейчас испуганно оттуда выглядывала.

– Спасибо вам, за свечи, за все… – я замялся, не зная, что еще сказать. – Икону не жалко тут в снегу оставлять? – ляпнул от смущения и тут же чуть не прикусил себе язык с досады за дурацкий вопрос.

– Вам сейчас нужнее, – просто ответил Кузьма, и от него повеяло такой искренностью, что другие слова как-то сразу стали не нужны.

– Спасибо, – поблагодарил я его, чувствуя, как в груди защемило сердце.

– Мы тоже маленьких потеряли, – тихонько добавила его жена, – из пятерых наших только двое выжили.

– Спасибо, – еще раз сказал я.

В голове мелькнула мысль что-то дать в ответ. Деньги предлагать в данной ситуации мне показалось даже кощунственным. Немного подумав, я снял с головы шапку и протянул ее Кузьме:

– Возьмите, сейчас холодно, замерзнете.

Поколебавшись, тот взял ее и еще раз поклонился, видимо собираясь уйти, как вдруг дверь нашей кареты отворилась и из нее вылетела Лиза. Не говоря ни слова, она сняла с плеч оренбургский пуховой платок и накинула его на Светлану. После чего, подойдя, прижалась к моему боку.

Ошеломленные, Кузьма с женой несколько секунд стояли, не зная, что делать. Затем они снова поклонились и, держась за руки, тихонько пошли в сторону канала. Глядя на них, я протянул руку и взял маленькую горячую ладошку Лизы в свою. Жена в ответ сжала пальцы. Так мы стояли, смотря им вслед, пока их фигуры не скрылись из виду.

– Можно мне ее?.. – тихонько попросила Лиза, кивая на иконку.

– Сейчас, – пообещал я и зашагал к ограде. Подойдя к иконке, я бережно выудил ее из наста. С древнего, почерневшего от старости дерева на меня взирал лик святой Анны. Осторожно отряхнув икону от налипшего снежка, я передал ее жене. Поцеловав иконку, Лиза прижала ее к груди и с ней забралась обратно в карету. Я еще немного постоял на морозе, подождав, пока перестанут бушевать эмоции и щипать глаза, а затем сел к жене и крикнул кучеру править к Петропавловской крепости. В голове заново прокручивались события последних недель, вызывая острое чувство вины перед семьей, которую я не смог уберечь.

– Николай, посмотри! – оторвал меня от нелегких мыслей возглас жены. С перепуганными глазами Лиза протягивала мне иконку. Сначала я не понял, что ее так взволновала, но, приглядевшись, сам не смог удержаться от изумленного вздоха. Еще недавно темный, едва различимый лик с каждой секундой светлел, наливаясь давно позабытыми красками. В уголке глаза святой налилась янтарная капля и медленно потекла вниз, оставляя за собой влажный след. Запахло миррой и можжевельником.

«Чудо, чудо!» – билось в голове. Рука сама сложилась щепотью, поднялась вверх и… замерла. Взгляд, обращенный к старой, еще допетровской иконе, уткнулся в двоеперстие, изображенное древним мастером. Что-то внутри ощутимо щелкнуло и… рука вновь пошла вверх, осеняя себя крестом, сложенным уже «о двух перстах».

– Что это? Николай, как это возможно? – затеребила мое плечо Лиза, не отрывая потрясенного взгляда от замироточившей иконы. Путаясь в словах, как мог, я рассказал ей все, что знал об иконах, их просветлении и вообще о религии, к которой я относился лишь как к старому и плохому инструменту в строительстве государства. Пока я знакомил жену со своим весьма скромным багажом церковных знаний, мы не заметили, как карета подъехала к Заячьему острову. Выйдя из кареты, мы с женой поздоровались с встречавшими и направились в собор.

Служба прошла тихо, можно даже сказать, по-домашнему: маленький собор Петропавловской крепости смог вместить только родных и близких. Наверное, так и задумывал построивший его Петр. Горе – это очень личное чувство, его нельзя выставлять на обозрение. Единственное, что смущало меня, – недоуменные взгляды, бросаемые на меня служками и митрополитом: всю церемонию я, а вслед за мной и Лиза крестились двоеперстием. Для стоящего за нашими спинами люда сие действо осталось незамеченным, но вот те, кто стоял рядом, явно обратили на это внимание. И судя по округлившимся глазам свидетелей, слухи о «переменах» вскорости пойдут по столице. Но мне было все равно. Чувство внутренней правильности, посетившее меня при взгляде на икону святой, не оставляло ни на секунду.

Признаться, тогда не понимал, что делаю. Что я, выросший и воспитанный в традициях еще советского церковного нигилизма, знал о взаимоотношениях внутри русского православия? Практически ничего. На слуху были слова «церковь», «староверы», из школьного курса помнилось несколько заученных фраз про никоновкую реформу. Вот, собственно, и все. Слова «единоверие», «поповцы и беспоповцы», «Белокриницкое согласие» ничего мне не говорили. Лишь по прошествии многих лет ко мне пришло понимание, какую лавину я спустил тогда своим маленьким поступком.

Отстояв службу, я подхватил жену под руку, и мы вместе вышли на крыльцо собора. Выйдя наружу, я поразился – площадь переполняло настоящее людское море. Питаемое все прибывающим сквозь ворота крепости людом, оно разрослось так, что казалось бесконечным. Сермяжные армяки и овчины простонародья соседствовали с тяжелыми шубами купцов и аристократов, скромные шинели мещан – с плащами и мундирами дворянства. Гул голосов, витавший над всем этим скоплением народа, стоило нам показаться в дверях церкви, умолк.

Помогая Лизе спуститься по лесенке, я огляделся. Во взглядах, направленных на нас, было столько искреннего сочувствия и разделенного горя, что в глазах снова встали слезы.

– Спаси вас Бог, добрые люди, – прошептали замерзшие губы. – Спаси Бог.

Я в пояс поклонился людям, стоящим на площади. Чуть помедлив, Лиза повторила поклон за мной. Выпрямившись, я отвернулся лицом от собора и, поддерживая за локоть жену, зашагал к карете. В груди рождалось какое-то новое, теплое чувство. Чувство, что ты не один. Что все эти люди, что принесли цветы и свечи к дворцу, кто пришел вместе с нами проститься с нашим малышом и поддержать в трудную минуту – все они тоже моя Семья. ^[20]

* * *

Через неделю после поездки в собор у меня состоялся разговор с матерью. Очень многое после той трагедии, что обрушилась на нас, стало видеться по-другому, и это стало поводом для серьезных решений. Мне хотелось отблагодарить тех, кто помог мне в это трудное время. Первыми кандидатами на это, конечно, были близкие. Следующие несколько дней я потратил на написание новой редакции Павловского акта, официально разрешив всем потомкам Романовых вступать в брак вне зависимости от происхождения избранницы или избранника. Попутно были серьезно урезаны права на титулы Великих князей. Если в документе 1797 года титулы Великого князя, Великой княжны и Императорских Высочеств назначались всем императора сыновьям, дочерям, внукам, правнукам и праправнукам, то в новой редакции их могли получить только ближайшие родственники императора: дети, а также братья и сестры. Из внуков же титул получали только старшие сыновья, последующие поколения считались князьями императорской крови.

Таким образом, я хотел не допустить разрастания императорского семейства до неприличных пределов, как это случилось в нашей истории.

При этом правнукам присваивался титул «Высочество», а их потомству – «светлость». Изменялся и размер получаемого денежного содержания. Его пришлось заметно увеличить, дабы не вызвать серьезного негодования родственников. Кроме того, пришлось сделать оговорку, что обратной силы новая редакция не имеет и все титулы, полученные по старому учреждению, остаются неизменны вплоть до смерти лица, ими обладающего.

Мать пришлось уговаривать недолго: она, как любая женщина, желала своим сыновьям только счастья и потому полностью одобрила мое решение. Тот же, кого этот момент касался больше всего, до последнего ни о чем не подозревал.

Как-то вечером, после ужина, мы сидели в гостиной за обеденным столом и беседовали. Закончив дежурные темы о погоде, о родственниках и последних событиях светской жизни, разговор наконец-то добрался до главного.

– Я дам тебе свое благословение, – сказал я.

– Благословение? – переспросил брат, замерев с куском пирога в руке.

– На брак с Марией Мещерской, – пояснил я, помешивая серебряной ложечкой чай, – если ты ее действительно любишь.

Александр на несколько секунд застыл, переваривая услышанное. Я, не торопясь, отхлебнул из чашки душистого чая с бергамотом, терпеливо ожидая реакции.

– Но откуда?.. – наконец выдавил он.

– Ну, я же не дурак и не слепой, – усмехнулся я. – Или ты думаешь, что никто не заметил взглядов, которые вы друг на друга бросаете?

– Глупости, – Сашка покраснел и, отложив пирог, начал вертеть в руках серебряную вилку, – ничего такого не было.

– Ой ли? – приподнял бровь я, делая очередной глоток терпкого дымящегося напитка. – Может, еще скажешь, что наши бравые гвардейцы обознались и это не ты вылезал из ее окна по простыне в позапрошлую среду?

Брат залился пунцовой краской, явно не зная, что сказать. Вилка в его могучих ручищах сама собой свернулась в колечко. Я тоже молчал, глядя на него.

– А мать? А Учреждение? – наконец спросил брат.

– Напишем новое. Ты считаешь, что твое счастье для меня стоит меньше, чем какой-то клочок бумаги столетней давности? – глядя ему в глаза, спросил я.

В ответном взгляде было столько радости и облегчения, что я невольно улыбнулся. Сашка улыбнулся в ответ, а затем внезапно вскочил со стула и бухнулся передо мной на колени.

– Брат мой, прошу у тебя разрешения на свадьбу с Марией, – уткнув голову вниз, пробасил он.

– Даю тебе свое благословение, – сказал я, встав и возложив руку ему на затылок.

Почувствовав мою руку на голове, Александр замер, а потом вскочил и с ревом заключил меня в свои объятия. Мои кости ощутимо хрустнули, в глазах на миг потемнело.

– Отпусти, медведь, раздавишь, – отстраняясь и снова заполняя легкие воздухом, буркнул я.

– Спасибо, Никса, спасибо, – счастливо забасил Сашка, на щеках которого заблестели слезы радости, – я так боялся тебя и маменьку об этом просить.

– Не надо меня благодарить, Саша. – Моя улыбка получилась чуть-чуть грустной. – Каждый заслуживает права на счастье. Я люблю тебя, брат.

– Я тоже люблю тебя, Никса, – смущенно пророкотал Александр, и мы снова обнялись.

– А теперь беги, – через пару секунд шлепнул я его по плечу, – порадуй нареченную.

Дважды просить не пришлось. Сашка, опьяневший от счастья, как дикий кабан, не видя дороги, понесся в направлении западного крыла, где располагались комнаты фрейлин.

Судя по шуму, который будоражил дворец вплоть до глубокой ночи, радостные новости всерьез раззадорили молодых.

* * *

Этим апрельским утром я как никогда придирчиво осматривал свой мундир. Не столько потому, что те, ради кого я это делал, обратят на мою одежду внимание, сколько из уважения к ним. Сегодня я награждал оставшихся в живых немногочисленных героев Иканского дела.

В почетном окружении выстроившихся на Дворцовой площади полков тонкой шеренгой в два ряда в одном строю стояли вперемежку четыре десятка русских Рэмбо, Чак Норрисов и роботов из жидкого металла последней модели. Перед ними с шашкой наголо стоял, застыв подобно бронзовому изваянию, их отчаянно храбрый командир.

Мы с Лизой вышли из дворца. Собравшаяся за солдатскими спинами толпа приветственно взревела. Под приветственные крики многотысячной толпы мы подошли к жидкому строю уральских казаков, сопровождаемые сонмом придворных.

– Здорово, казаки! – поприветствовал я их.

– Здра-ви-я же-ла-ем, Ва-ше Им-пе-ра-тор-ско-е Ве-ли-чест-во! – оглушительно рявкнула, несмотря на малочисленность, сильно поредевшая сотня. ^[21]

– Пять месяцев назад, – громко вкратце решил рассказать о подвиге я, – сотня моих уральских орлов отправилась на осмотр местности и истребление небольшой шайки кокандцев. Однако близ селения Икан вместо небольшой банды она наткнулась на главные войско всего ханства. Два дня, в полном окружении, укрываясь за телами павших в голой степи, сотня стояла насмерть против десятитысячной орды! – Толпа притихла, с интересом слушая героическую историю. – На третий день боя, когда закончились вода и порох, есаул Серов отдал приказ о прорыве из окружения. Подобрав раненых, казаки выстроились в каре и как раскаленный нож сквозь масло прошибли все порядки яростно дерущихся кокандцев. Отбивая все атаки неприятеля, теряя по пути товарищей, сотня прошла с боем пятнадцать верст и воссоединилась с русскими частями, которые шли на выручку. Немногие оставшиеся в живых оправившиеся казаки сейчас вместе со своим командиром стоят передо мной. – Я указал на тонкую цепочку. – Благодарю за службу, орлы! – И, не давая казакам мне ответить, громко прокричал: – Ура героям!