Текст книги "Попал (СИ)"

Автор книги: Никита Дейнеко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

Чиновники не любили Артемия Николаевича за то, что с его появлением в уездной управе, им приходилось больше работать. Теперь не удавалось ни замотать дело, ни затерять документ, за который приходилось расписываться и при случае лично отчитываться перед помощником исправника. На не расположение уездных чиновников Гурьеву было наплевать. Аполинарий Модестович был ему дядюшкой по матери и нрав имел крутой. За племянника, который помог ему организовать строгий контроль за работой ведомства, любого из них мог поставить в соответствующую позу.

Дело у Артемия Николаевича двигалось споро, оставалось рассортировать всего три послания. Прочитав очередную бумагу, он хотел уже положить ее в папку, но что-то царапнуло память, и он отложил донесение в сторону, решив сначала разделаться с остальными бумагами. Рассовав по папкам оставшиеся письма, Гурьев вновь просмотрел донесение некого Иннокентия Харина, младшего агента полиции, который сопровождал двух ученых итальянцев в поездке по Сибири.

Харин докладывал, что целью поездки были не этнографические изыскания, как это было записано в их подорожных, а посещение жительницы алтайского села Сосновка мещанки Феодоры Новых, являющейся знахаркой. Иностранцы за дорого купили у нее какое-то целебное снадобье и повернули обратно.

Артемий Николаевич вспомнил, что имя и фамилию знахарки он уже встречал, когда разбирал уездный архив. Решив, что бумаги подождут, он прошел в комнату, отведенную под архив, и разыскал донесение старшего городового Евтюхова Степана от двадцатого июня одна тысяча восемьсот семьдесят шестого года.

Старший городовой докладывал, что в пять часов тридцать минут утра он был разбужен городовым Савелием Подымахиным, который сообщил ему о нападении на дом мещанки Зелениной Христины. В шесть часов вместе с Подымахиным начали осмотр места происшествия. На улице в трех саженях от ворот находилось тело хорошо одетого мужчины. Рядом с трупом лежал револьвер «Лефоше» в барабане, которого были два пустых патрона. При опросе свидетеля, мещанина Небогатько Ефима, выяснилось, что часа в четыре ночи его разбудила внучка Зелениной, Феодора Новых с просьбой о помощи. Когда он с сыновьями вышел на улицу, то услышал два громких хлопка. Новых, оставив свою малолетнюю дочь с его женой, бросилась к своему дому. Приказав одному сыну будить соседей, второго послал за городовым Подымахиным. Сам поспешил следом за женщиной. Подойдя, он увидел у ворот на земле бьющегося в судорогах мужчину, который хрипел и рвал ногтями себе горло. В пяти саженях от него, привалившись спиной к забору, сидела хозяйка дома, прижав к левому боку ладонь, из под которой на белой рубахе проступала кровь. Феодора Новых попросила набежавших соседей отнести раненую женщину, к ее отцу Новых Савватею, дом которого находился в двухстах саженях от места происшествия.

Во дворе в одной сажени от ворот был обнаружен труп отставного солдата Игната Первушина, работавшего у Зелениной истопником и дворником и проживавшего в пристройке к дому. Рядом с телом лежал сломанный костыль.

Еще один труп нашелся у крыльца и был опознан как Прохор Горлов по кличке «Корявый» находящийся в розыске за разбой. На голове у него была большая свежая ссадина. В сенях был обнаружен еще одно мертвое тело, опознанное Подымахиным, как Захар Гунявин по кличке «Шило». Последний труп неопознанного мужчины лежал в комнате Зелениной. Причину смерти всех найденных покойников осмотром установить не удалось.

Опрос Зелениной произвести не было возможности. Доктор И. Ф. Штайнер, вызванный Савватеем Новых и осмотревший пострадавшую, сказал, что ранение тяжелое и требуется операция по извлечению пули. Разговаривать, по его словам, больная сможет не скоро.

Феодора Новых рассказала, что они были разбужены шумом за окнами. Потом послышался крик и треск ломающегося дерева. Зеленина приказала ей с дочерью вылезти в окно, ведущее в огород и бежать к соседям, звать их на помощь. Кто и почему на них напал, она не знает.

Артемий Николаевич прочитав донесение, к своему удивлению не нашел на нем ни какой пометки или автографа начальственного лица. Было такое впечатление, что данная бумага попала в сюда минуя любые чиновничьи столы. Разбирая год назад уездный архив, он не обратил на данный факт никакого внимания. И неудивительно. Год назад нынешней системы делопроизводства еще не существовало. Собственно и это донесение покоилось в архиве с десятком таких же разрозненных документов по которым нельзя было понять, какие действия были произведены по той или иной бумаге. Но с появлением донесения Харина и упомянутой в нем знахарки Феодоры Новых, позволяли объединить эти два документа.

Молодому человеку, успевшему уже немного подустать от однообразия его деятельности, страстно захотелось узнать, чем закончилось расследование этого страшного преступления, которое по каким-то причинам, не оставило внятных следов в уездном полицейском архиве.

Дело в том, что Артемий Николаевич прочитал неделю назад пару книг господина Габорио и был впечатлен талантами сыщика Лекока. Сейчас же он захотел попробовать методы француза применительно к местной действительности. Он не был уроженцем Тюмени, приехал сюда по окончанию Казанского университета чуть более года назад и ничего не знал об этой истории, которая наверняка наделала много шума в свое время. Вечером попытался расспросить свою квартирную хозяйку об этом происшествии. Но пятидесяти четырехлетняя вдова мало что помнила о событиях одиннадцатилетней давности и ничего нового поведать Артемию Николаевичу не смогла. Немного поразмышляв, он решил обратиться к первоисточнику, а именно к бывшему старшему городовому, а ныне уряднику Евтюхову, с которым встречался несколько раз по долгу службы.

Евтюхова он подкараулил, когда тот после обхода вверенной территории, направлялся домой на обед. Артемий Николаевич, следуя методе книжного сыщика, вежливо подкатил к уряднику с предложением отобедать в ближайшем трактире и под рюмочку чая поговорить. Евтюхов, без всякого пиетета оглядев Гурьева, усмехнулся в роскошные усы и согласился.

В трактире, похлебав вкуснейшей стерляжьей ухи и выпив по рюмке чистейшей водочки, Артемий Николаевич спросил, урядника которого и уха и особенно водка настроила на благодушный лад:

– Степан Ильич я вчера в архиве обнаружил вашу докладную записку одиннадцатилетней давности о нападении на дом мещанки Зелениной Христины. Самое странное, что кроме вашего донесения об осмотре места происшествия никаких других документов об этом преступлении в архиве не нашлось. Мне стало любопытно и я решил с вами поговорить.

Евтюхов после этих слов несколько посмурнел, задумчиво покрутил усы, налил из графинчика полную рюмку водки, выпил и, закусив холодцом с хреном, посмотрел на ждущего ответа, Гурьева.

– Вы, Артемий Николаевич, никак сочинения господина Крестовского начитались? – Насмешливо спросил он.

Не ожидавший такого вопроса от полицейского урядника, Артемий Николаевич несколько растерялся, но, взяв себя в руки, ответил:

– Вовсе нет, Степан Ильич. Господин Крестовский пишет, конечно, занятно, но мне как-то не пошло.

– Ну тогда – Габорио. Да вы так не смущайтесь Артемий Николаевич. Я и сам, грешным делом, с удовольствием почитываю его книжки. Но должен Вам заметить, что совершаемые у нас преступления совсем не похожи на парижские. У нас все это происходит гораздо проще, я бы сказал сермяжнее.

– Но как же тогда это дело?

– Да вам то что до этого давнишнего дела. Нет там никакой особой тайны. Все разъяснилось, как только удалось опросить саму Христину Павловну Зеленину. Оказалось, что два иностранца, не то французы, не то итальянцы пытались выкупить у нее какую то ценную старинную шкатулку, и когда она им отказала, то сговорились с «Корявым» и «Шилом» ограбить несговорчивую женщину. Видимо варнаков поманили большим кушем, раз те согласились на грабеж, но думаю, их потом просто пристрелили бы, чтобы было на кого повесить преступление. Игнат Первушин им помешал.

– Но кто же их всех перебил? Вы же не смогли определить причины смерти каждого из них.

– Доктор смог. Штайнер Иван Францевич и определил.

– И от чего же они все умерли?

– А кто отчего. Игната Первушина Гунявин спицей заколол, потому и видимых следов не было. Гунявина за эту спицу «Шилом» и прозвали. «Корявого», похоже, Первушин достал батогом, он хоть и стар был, но хватки солдатской не потерял. «Шило» умер от сердечного приступа. Сердце у него вишь не выдержало. Одного иностранца удар хватил, этот как его, апоплексический. Трезвый и не выговоришь. Второй от удушья умер, спазм горла у него случился.

– Но так не бывает.

– Не бывает. Но так и было. Христина Павловна их упокоила. Она сама об этом сказала.

– И что ей поверили?

– А как ей не поверить? Очень серьезная женщина была Христина Павловна. Называла себя ведуньей. Много кого от смерти спасла, детей особенно. Доктор Иван Францевич Штайнер сильно ее уважал. Кого сам не мог излечить, к ней посылал, но она не всякого исцелить бралась.

– Что так? Денег у болящих было мало?

– Да не просила она никаких денег, сами давали, но не в руки, специальный столик стоял в прихожей туда и клали, кто сколько. Она, похоже, эти деньги на сиротские приюты отдавала. Детей исцеляла бесплатно, наоборот даже сама беднякам деньги давала на лекарство.

– И что же, не арестовали ее за убийство иностранцев?

– А не кого стало арестовывать. Умерла она через две недели после того. Старая уже была. А все бумаги по этому делу в Тобольск отправили, в Губернскую управу. Донесение мое видимо среди других бумаг затерялось, вот и осталось у нас в архиве.

– Скорее всего, так и было. Я его, когда архив в порядок приводил, из дела о воровстве коровы вынул. Да и не вспомнил бы о нем. Только вчера вот донесение принесли от Харина Иннокентия. Я для Вас Степан Ильич копию снял. Прочтите.

Евтюхов взял бумагу прищурился, вглядываясь, и насмешливо сказал:

– Ну и почерк у Вас Артемий Николаевич. С таким почерком Вы у нас карьеры не сделаете.

– Да нет, когда в гимназии учился, отлично имел по чистописанию. Это в университете нужно было за профессорами успевать записывать, вот и съехал на скоропись, а так при нужде могу и писарем служить.

Прочитав копию донесения, Евтюхов на минуту задумался, потом сказал:

– Вот значит, куда внучка Христины Павловны подевалась, а отец ее сказывал, что в Барнаул уехала. И снова – иностранцы. Даже в такой глуши разыскали. Интересно, что это за целебное снадобье за которым аж из Европы люди приперлись. Надо с Хариным покалякать. Пожалуй, приглашу его завтра в трактире посидеть, ну а вы как бы случайно туда зайдете. Харин выпить на дурняка не откажется; вот и расспросим его.

– Обязательно подойду, Степан Ильич.

На следующий день, Гурьев, придя чуть пораньше оговоренного часа, ходил вблизи трактира, высматривая Евтюхова и жертву. Наконец в начале улицы показалась внушительная фигура урядника, рядом с которым шел щупловатый малый с вытянутым лицом, странно напоминающим крысиную мордочку. Дав им возможность зайти в трактир, Артемий Николаевич выждал некоторое время и вошел следом. Оглядев залу и увидев интересующую его парочку, подошел к ним:

– Здравствуйте Степан Ильич. Разрешите к вам присоединится.

– Милости просим, Артемий Николаевич. Позвольте представить вам Иннокентия Силыча Харина. Иннокентий – это Гурьев Артемий Николаевич.

Харин и Гурьев чинно по приветствовали друг друга.

– Вы уже сделали заказ господа? – Спросил Гурьев. Евтюхов утвердительно кивнул:

– Любезный! – Подозвал Артемий Николаевич полового. – Мне то же, что этим господам и бутылочку коньяку. Коньяк у вас, надеюсь имеется?

– Найдем-с ваше степенство. – Склонил голову половой.

– Ну вот и чудесно. Надеюсь господа вы не против коньячка?

– Да мы уже водочки заказали.

– Ничего страшного. Коньяк лишним не будет. Любезный, несите коньяк и три рюмки, ну и закусить, что там у вас есть.

– Балычок семги имеется.

– И балычок несите.

Половой с исполнением заказа не медлил. Через минуту на столе стояли бутылка коньяка, бутылка водки и истекающая жиром семга. Артемий Николаевич разлил по рюмкам коньяк:

– За знакомство господа!

Господа чинится не стали, дружно выпили и закусили семгой. Пока закусывали, принесли исходящий паром и щедро заправленный сметаной борщ, с мозговой косточкой, выглядывающей из середины изрядной тарелки. Когда насытившись, откинулись на спинки стульев, Гурьев стал наливать по второй. Евтюхов тем временем обратился к Харину:

– Иннокентий, что-то тебя давненько видно не было. Болел или ездил куда?

– Иностранцев сопровождал по приказу господина исправника, следил, чтоб никто их не обидел.

– Ну и как? Удалось их уберечь?

Ответить Харин не успел, так как Артемий Николаевич подвинул ему полную рюмку:

– Давайте по второй господа.

Выпили по второй. Гурьев спросил:

– А что это за иностранцы, Иннокентий Силыч? И Что они у нас в Сибири забыли?

– В подорожной записано было, что они ученые из Итальянского Географического Общества, а на рожу так чистые бандиты, только одеты прилично. А сколько оружия они закупили у Свешникова! Одних револьверов три штуки, да еще ружье американское, патронов накупили, полсотни варнаков пострелять теми патронами можно. Коньяку десять бутылок с собой взяли, вина хрен знает сколько. Пока до Барнаула доехали все вылакали.

– На каком же языке, Иннокентий, ты с ними разговаривал. – Спросил урядник.

– Старшой ихний по русски говорил, хоть плоховато, но понять можно. А второй, мордатый, так тот только по своему гутарил. Серджио его звали фамилия у него какая-то неприличная не то Пизиконе, не-то еще того хуже, а старшого Луиджи звали. Так тот Луиджи всю дорогу меня расспрашивал, что и как тут у нас. Ну я ему и рассказал! После моих рассказов этот Пизиконе с ружьем не расставался.

– Попугал, значит иностранцев. – Засмеялся Евтюхов и обратясь к Гурьеву сказал: – Артемий Николаевич плесните еще по одной.

Тот охотно разлил остаток коньяка по двум рюмкам и подвинул их уряднику с Хариным. Дернув еще одну рюмку, Иннокентий заметно опьянел и разговорился.

– Вот скажи, Степан, видел ли ты живого мертвяка? Не видал! А я вот сподобился.

– И где ж такое показывают? Ишь ты, «живой мертвец»! Поди, натерпелся ты, Кеша, страху.

– Не веришь? Щас расскажу. Приехали мы значит в эту Сосновку, спросил я у местной ребятни как проехать к дому Новых Федоры, а они и не знают такую. Потом один постарше сообразил: Бабу Ходору мол ищете – знахарку, ну и проводил. Зашли в дом, а там кроме этой Ходоры, еще два мальца лет по четырнадцати да девка чуть помладше. Мальцы одетые несуразно, сидят за столом. Один дрянь какую-то в ступке толчет, а другой с девкой перышками по бумаге шкрябают – пишут что-то.

Тот, который Луиджи, сразу к бабке, и давай по своему ей говорить, вроде как просил чего-то, а та ему отвечает и также по ихнему. Тараторили, тараторили, но видать не договорились. Тогда Луиджи на девку пальцем показал и что-то сказал, а этот Пизиконе кивнул и к девке двинулся. Я растерялся, не знаю толи девку спасать, толи иностранцем помогать. Пока думал; девка под стол спряталась, а парнишка, который коренья толок, из ступки толченку зачерпнул и бугаю этому, Пизиконе, в морду кинул. И тут же пестик в Луиджи запустил, да ловко так, прямо в башку попал. А после на стол вскочил и второго ступкой приголубил. Я слово вымолвить не успел, иностранцы уже на полу валяются, а эта Федора, ведьма такая, ко мне подскочила, голову мою руками ухватила и бормочет что-то. Меня как одеялом накрыло, вроде и не сплю, но шевельнутся не могу, слышу говорят, а что говорят не пойму.

– Выходит Иннокентий, не уберег ты иностранцев. – Сказал урядник, подвигая Харину стопку с водкой и закуску. – Вот водочки выпей, успокойся и дальше рассказывай.

Иннокентий медленно, словно не хотя, взял рюмку, выпил не морщась, покопался вилкой в закуске и продолжил:

– Когда очнулся вижу: иностранцы хоть помятые, но живые с парнишкой этим толкуют, то по нашему говорят, то ведьма толмачит. И старик еще один в хате появился, здоровый как медведь. Малец его тятей называл, а сам распоряжался там. Старик с ведьмой его слушали да поддакивали. Оружие все выгребли. И у меня пистоль вынули, и у тех все их револьверы и ружье забрали. Парнишка все моим револьвером махал и зубы скалил, а потом вдруг в мертвеца обернулся и захохотал жутко. Падалью от него пахнуло, хоть нос зажимай. Мы и кинулись вон из хаты.

Потом правда Луиджи сказал, что это ведьма морок на нас навела, но я поговорил на заезжем дворе с одним местным мужиком. Так тот рассказал, что мальца этого Немтырем зовут, потому как с семи лет заикался так, что и слова вымолвить не мог. В прошлом году по весне его на каком-то «Ведьмином омуте» молонья насмерть убила, так ведьма его оживила и кого-то ему подселила, не то душу умершего не то беса какого. Малой заговорил, читать научился, у попа, мол, все книги прочел, чудить начал. Деревенских мальцов в какой-то футбол играть научил. С дружком самострелы многозарядные понаделали, рябчиков и зайцев из них бьют. Драться учатся, ножики ловко кидают. А еще говорят, что он придумал какую-то лесопилку, а дед его с сыновьями, они кузнецы местные, ту лесопилку изладили. Ее местный богатей у них выкупил, досок мол напилил за зиму, целую кучу.

– Занятный малый. А ты Иннокентий часом не сочиняешь? Вон в донесении про мальца словом не упомянул. – Поддел подвыпившего Харина Степан Ильич.

– А мне этот «живой мертвец» запретил болтать, сказал если что и на том свете меня сыщет.

– Когда это он успел тебе так погрозить? Ты же говорил, что сбежали вы от него.

– Иностранцы на следующий день рано утром назад в Барнаул двинулись. Только из села выехали, нас эти мальцы нагнали. Один с самострелом, а другой с ружьем американским. Едут верхами позади нас в шагах тридцати, веселятся. Версты две сопровождали нас таким макаром. Потом остановили среди леса. Тут испугался я, думал, что все: постреляют они нас, но обошлось. Этот, который «живой мертвец» сказал, что ведьма заклятие на всех нас наложила, мол если еще в их селе появимся, то помрем или с ума съедем. Потом ножики иностранцам кинул. Прямо в доску за их спинами те ножики воткнулись. Ко мне подъехал, пистоль мой мне в сани бросил, патроны в узелке и прошипел, помалкивай мол. Отъезжая, иностранцам крикнул, чтоб в Палерму какую-то съездили привет от него Дону Корлену передали.

– А иностранцы что же? – Поинтересовался Артемий Николаевич.

– Иностранцы? – Пьяно махнул рукой Харин: – Они впереди ехали, ничего не слышно было. Это потом Тихон мне сказал, что лаялись они друг с другом по своему.

– Тихон? Какой такой Тихон? – Спросил урядник.

– Сундуков Тихон – ямщик. Это он иностранцев вез всю дорогу туда и обратно. Да хрен с ним с Сундуковым. Налей-ка господин урядник еще по стопочке.

Урядник потянулся к бутылке, а Артемий Николаевич видя, что толку от опьяневшего Харина больше не будет и, поднимаясь, сказал:

– Господа, вынужден вас покинуть, дела-с. Степан Ильич можно вас попросить…

– Не беспокойтесь Артемий Николаевич, я понял вас. Разыщу этого ямщика, расспрошу его обо всем.

– Буду премного благодарен, если потом мне все расскажете. До свидания господа. Любезный! – Позвал он полового. Расчитавшись за всех, кивнул еще раз и вышел из трактира.

Через два дня Евтюхов разыскал в управе Артемия Николаевича:

– Поговорил я с Сундуковым. Он подтвердил многое из того, что нам рассказал Харин и про знахарку и про парнишку. Добавил, что парнишка тот им с Хариным по сто рублей дал, чтобы они в целости и сохранности доставили иностранцев в Барнаул, опасался, что они до ледохода не успеют переехать Обь. Сундуков посетовал, что пришлось в Барнауле за дешево продавать лошадей и сани и добираться до дома на пароходе. Иностранцы, однако, его не обидели и разницу ему компенсировали. Про парня заметил, что тот разговаривал не как крестьянин, а по-господски.

– Это как по-господски? – Полюбопытствовал Гурьев.

– Вот и я спросил его о том же, но он ничего вразумительного по этому поводу сказать не смог, добавил лишь, что так «скубенты» разговаривают.

– Да где это он у нас в Тюмени студентов встретил?

– Не скажите Артемий Николаевич. Сейчас многие купцы детей своих учиться посылают, кого в Санкт-Петербург кого в Москву, а Солодовников Нил Силыч, так тот своего Андрюшу в Берлин послал науки постигать. Так что возил Тихон «скубентов», наслушался их речей.

– Бог с ними со «скубентами»! Вы то Степан Ильич, что обо всем этом думаете?

– Знаете Артемий Николаевич, я не хуже того Тихона, затрудняюсь однозначно разъяснить всю эту историю. С одной стороны мы вроде довольно много всего знаем, а с другой стороны не знаем самого главного, а именно, что может быть такого ценного у Зелениной и ее внучки. Зачем этим иностранцам столько лет разыскивать внучку ведуньи, которая явно именно от них и спряталась в этой Сосновке. Ну не верю я в ценность тех колдовских снадобий, которые, по словам Харина, эти проходимцы купили у знахарки.

А насчет мальца этого странного, могу только предположить, что в его тело подселилась чужая душа. Я понимаю, что это очень странное заявление, но другого у меня нет. Знавал я одного забайкальского бурята, который, не смотря на узкие глаза, был человеком умным и ученым. Так вот для него переселение или как он его называл перерождение душ, явление совершенно обыденное. Он утверждал, что все мы, в каком то смысле живем не единожды. Беда в том, что не помним свои прежние жизни, но иногда по каким либо причинам эти воспоминания пробуждаются. По словам Харина мальца того молния шваркнула, вот и разбудила память прежней души.

– Удивили Степан Ильич! Вы и с буддизмом знакомы?

– С людьми разными я знаком Артемий Николаевич. И буддисты не самые странные из них. Тут свои православные такое творят, что печатных слов нет. Одни «хлысты» да «скопцы» чего стоят. Буддисты против них, что котята против пса шелудивого.

– Ну и сравнения у вас Степан Ильич. – Засмеялся Гурьев. Просмеявшись продолжил: – Пожалуй, я соглашусь с вашей оценкой этой странной истории с иностранцами. Одно мне очень не нравится, что уж очень вольготно они у нас себя ведут.

– Как позволяем, так и ведут. Если бы в столице не потворствовали им, то и здесь бы на них управу нашли. Ну да ладно! Вы то, что делать собираетесь?

– Не знаю пока. Доложу Аполинарию Модестовичу. Он человек опытный может, что и посоветует.

– И правильно! Пусть у начальства голова болит. Пожалуй пойду я. Мою работу никто за меня делать не будет. До свидания Артемий Николаевич! Рад был с вами познакомиться.

– Взаимно Степан Ильич, взаимно. Буду держать вас в курсе. – Пожимая уряднику руку, сказал Гурьев. – Степан Ильич вы пока никому не говорите об этом деле.

– Разумеется, Артемий Николаевич.

Аполинарий Модестович выслушал Гурьева, не перебивая, внимательно прочел обе докладные записки, повертел в руках красный карандаш, стимулируя мыслительный процесс. Наконец, придя к каким то выводам, отложил карандаш и обратил строгий взор на племянника.

– Вот что Артемий! Выясни все, что возможно об этих иностранцах старых и новых. Про знахарок разузнай – про бабку и внучку. В помощники Евтюхова возьми, по всему видать человек дельный. Бумаги забери. Составишь на их основе и того, что с урядником накопаете подробную записку. Жаль Константин Петрович в отъезде, распоряжение по иностранцам он давал. Боюсь не вернется уже сюда, в отставку выйдет по болезни и возрасту. Ничего, письмо ему напишу, чай ответит. И вот еще: по мальцу тому странному отдельно бумагу составь и мне отдай. Есть у меня в Санкт-Петербурге один знакомый, посоветуюсь с ним. О поручении не болтать, людей опрашивать осторожно, чтоб не вызвать ажиотацию.

– Скажу, что книгу хочу написать вроде, «Петербургских трущоб» господина Крестовского.

– «Тюменские трущобы» значит. Ославить наш город хочешь? Трущоб у нас достаточно, но говорить о них не надо. Придумай, чтонибудь другое. Ладно. Иди, работай – «писатель».

Когда Гурьев вышел Аполинарий Модестович, посмотрев ему в след, усмехнулся. «Дельный сын у Сонечки вырос. Делопроизводство в управе наладил, теперь вот иностранцев этих раскопал. Не жалует Государь нынче иноземцев. Слухи ходят, что происшествие с царским поездом, что прошлой осенью случилось, не без их участия произошло. Значит доклад, об особо ушлых и наглых иноземцах, за моей подписью всяко не лишним будет».