Текст книги "Итальянская свадьба"

Автор книги: Ники Пеллегрино

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Ее совет не стал для меня неожиданностью.

– Кэтрин, ты должна немедленно обо всем рассказать Беппи. Как ты вообще могла до сих пор молчать?

– Но он так рассердится, и... – Я до сих пор не знала, как облечь свои страхи в слова. – Может, он мне даже не поверит. В последнее время, с тех пор как родился ребенок, мы с ним не очень-то ладим.

– Разумеется, он тебе поверит. Ведь это же Беппи!

Всякий раз, когда она приходила, я делала вид, будто у меня все в порядке. Она и понятия не имела о том, как трудна с недавних пор стала моя жизнь.

– Нет, я не могу ему сказать, – упорствовала я. – Он так счастлив теперь, когда у него появился свой ресторан, а это известие выбьет его из колеи. Я только все испорчу.

Маргарет покачала головой:

– Мне до сих пор не верится, что этот мерзавец объявился здесь. И по-прежнему молчит, как воды в рот набрал, и не сводит с тебя глаз? Господи, какой ужас!

Я пообещала, что к ее следующему визиту обязательно поговорю с Беппи. Однако вскоре Джанфранко отчебучил такое, что мое обещание стало бессмысленным. Он заявил о своем пребывании в Лондоне так, что ни Беппи, ни кто-либо другой не смогли бы это проигнорировать.

18

Каждый день Пьеты теперь подчинялся определенному распорядку: утром она ездила в больницу – папа, который шел на поправку, становился все более нетерпеливым и беспокойным; в дневные часы работала над платьем в швейной мастерской и слушала продолжение маминой истории. Она чувствовала, что дело идет к концу: платье было почти готово и рассказ тоже близился к развязке. Скоро Беппи вернется домой, и комнаты снова наполнятся шумом и запахом еды. Пьета с нетерпением ждала этого и в то же время сознавала, как ей будет не хватать уединения в этой маленькой комнате, шитья и маминого голоса, рассказывающего о прошлом.

– Так каким же образом заявил о себе Джанфранко, что застал вас всех врасплох? – спросила она в следующий раз, когда они устроились в мастерской.

Мать нахмурилась.

– Думаю, ты догадываешься, что он сделал, – сказала она. – Ты достаточно часто там бывала.

Когда до нас дошли первые слухи о том, что за углом вот-вот откроется новая лавка, салумерия, весь персонал кухни «Маленькой Италии» загудел как растревоженный улей.

– Салумерия, – позже объяснил мне Беппи, – это такой типично итальянский магазин, где продаются итальянские салями и сыр, а также хорошая паста и оливковое масло. Может, мне удастся заключить с хозяевами сделку и закупать у них оптом все, что нам необходимо?

– А кто открывает эту салумерию? – спросила я.

– Похоже, об этом никто не знает. – Беппи ликовал. – Все окна заклеены газетами, но внутри трудятся рабочие, так что не сегодня завтра магазин откроется.

Через три дня над входной дверью появилась вывеска, на которой огромными ярко-красными буквами было выведено: «Де Маттео, итальянский бакалейщик».

– Этого не может быть, – уверенно заявил Беппи.

– Еще как может, – возразила я и все ему объяснила.

Теперь настала его очередь сторониться людей. Всю следующую неделю он едва вспоминал, что у него есть жена и дочь. Я позволила ему самому сражаться с мрачными мыслями, но, когда однажды он взял выходной и утром не пожелал подниматься с постели, оставив Альдо одного управляться на кухне, я забеспокоилась.

– Что тебе не нравится? Ты же полжизни проводишь в кровати, – заметил Беппи. – Я работаю как каторжный, так почему бы мне не полежать один денек, если мне этого хочется?

Я присела на край постели, но не решилась прикоснуться к мужу.

– Потому что это совсем на тебя не похоже, – сказала я. – Это не в твоих привычках.

– Mannagia… – вполголоса выбранился он и с головой зарылся в одеяло.

– Но, Беппи, как нам теперь быть?

– Как нам быть с кем? – раздраженно осведомился он из-под одеяла.

– С Джанфранко, с кем же еще.

– Просто игнорировать. Не разговаривать с ним. Если случайно с ним встретишься, немедленно отворачиваться.

– Но я не хочу жить здесь, зная, что он за углом.

Беппи рывком отбросил одеяло.

– Мы первые сюда приехали, – сердито заявил он. – Если он задумал спугнуть меня, открыв бакалейную лавку, или уничтожить «Маленькую Италию», у него ничего не выйдет. Мы никуда не уедем, Катерина.

– Ладно. Значит, просто игнорировать… отворачиваться, – пробормотала я, боясь еще больше разозлить Беппи. – Кто знает, может, у него ничего не получится и он уедет отсюда.

Он выпростал из-под одеяла руку и дотронулся до моей руки.

– Всякий раз, когда я вижу его, я вспоминаю, как он поступил с моей сестрой и что пытался сделать с тобой. Это меня убивает. – Казалось, каждое слово причиняло ему боль.

Я придвинулась поближе, и он обнял меня. Так мы и лежали рядом в полумраке комнаты и слушали дыхание друг друга. Сама не знаю почему, но, несмотря на то что произошло такое неприятное событие, мне стало легче.

Вскоре Джанфранко Де Маттео с помпой открыл свою салумерию. Он нанял музыкантов, вывесил праздничные украшения цветов итальянского флага и бесплатно угостил всех желающих ветчиной и сыром. Мы с Беппи держались в стороне, но узнали подробности от тех, кто заходил в «Маленькую Италию». Я сидела на солнышке, сворачивая салфетки, и прислушивалась к разговорам.

– Замечательные сыры: пармиджано, пекорино, дольчелатте, – рассказывал мне Эрнесто. – На железных крюках висят колбасы, прямо как дома. Полки уставлены коробками с пастой, банками с анчоусами, бутылками с оливковым маслом… Там даже пахнет как в Италии.

И меня и Беппи интересовал один и тот же вопрос: где Джанфранко раздобыл деньги на такую авантюру?

– Я думаю, одолжил, – предположил Эрнесто. – Пошел на риск, как и вы, когда открывали это заведение. Кто не рискует, тот не пьет шампанского, верно, Беппи?

Время от времени я проходила мимо бакалейной лавки Де Маттео. У меня появилась привычка заглядывать внутрь, чтобы проверить, много ли у него покупателей. И всякий раз там обязательно кто-нибудь ожидал, пока ему завернут кусок сыра в глянцевитую белую бумагу, или пополнял запасы бальзамического уксуса и оливкового масла. Стоило Джанфранко поднять голову и заметить меня, я тотчас отворачивалась и уходила. Мне так было спокойнее: раз он занят, обслуживая покупателей, значит, не сможет подкараулить меня где-нибудь на дороге.

Вскоре я снова начала помогать Беппи в «Маленькой Италии», беря с собой и малышку. Я старалась не маячить перед посетителями, зато накрывала столы, чистила овощи, писала на доске меню. Это означало, что теперь я могла чаще видеться с мужем, даже если мы оба были заняты.

С каждым днем отношения наши все больше налаживались, и я поняла, что вместо того, чтобы вбить между нами клин, Джанфранко, сам того не желая, укрепил наши чувства. Мы с Беппи долго ломали голову, пытаясь понять, как он нас нашел. Оказалось, все очень просто. Беппи по-прежнему регулярно писал матери. Однажды он попросил меня сфотографировать его на фоне «Маленькой Италии» в обнимку с огромным свиным окороком и отослал ей снимок. Он хотел, чтобы все знали, как хорошо у него идут дела.

Поэтому неудивительно, что его мать рассказывала о нем всем своим соседям и знакомым, гордо демонстрируя фотографию единственного сына, добившегося в Англии таких успехов. Равенно совсем маленький городишко, и вскоре о Беппи узнали все, даже родители Джанфранко.

– Но почему он потащился следом за мной в Лондон? – недоумевал Беппи. – Это какой-то абсурд.

– Почему? По той же причине, по какой проделывал все остальное. Он хочет иметь все то, что имеешь ты.

– Может, он по-прежнему в тебя влюблен, – ревниво добавил Беппи.

– Теперь у него есть жена. Я все время ее вижу. И у них маленький мальчик.

– Надеюсь, ты с ней не разговариваешь?

– Нет… Хотя, на мой взгляд, она милая… И наверняка очень одинокая.

– Но она жена Джанфранко.

– Значит, мне не стоит с ней разговаривать, – согласилась я.

Хотя временами, когда мы случайно сталкивались с ней на улице с колясками, я робко улыбалась ей, и она отвечала мне робкой улыбкой.

Только-только наши дела понемногу пошли на лад, как я опять заметила характерные признаки. Моя талия расплылась, живот округлился, и от запаха жареного чеснока на кухне «Маленькой Италии» меня снова стало тошнить. Нашей дочке еще и годика не исполнилось, а я опять забеременела. Я просто не могла в это поверить.

На этот раз Беппи был более сдержан в выражении восторга. Разумеется, он мечтал еще об одном ребенке, но в то же время ему не хотелось, чтобы его жена превратилась в унылую полусонную амебу.

– На этот раз все будет совсем по-другому, – пообещала я. Так оно и вышло.

Думаю, второго ребенка я любила слишком сильно. С той самой минуты, когда я в первый раз взяла дочку на руки, я поняла, что в моей душе не хватит места, чтобы вместить все мои страхи. Я ходила по квартире, засунув себе под блузку ее одежки, чтобы теплом своего тела досушить влажную ткань. Я просыпалась раз по десять за ночь и, встав над кроваткой, прислушивалась к ее дыханию. Я была как одержимая: переживала, хорошо ли она ест, достаточно ли спит, как часто надо менять ей пеленки. Не помогло даже то, что старшая девочка, вероятно почувствовав, что ее игнорируют, сделалась очень беспокойной и капризной. Иногда она кричала так громко, что ее плач был слышен в обеденном зале.

Мы с Беппи измучились и были несчастны. Однажды утром я услышала, как он, давая бутылочку младшей, что-то бормочет, и поняла, что он называет ее Адолоратой[32]32
  Богоматерь Скорбящая (ит.).


[Закрыть]. Поначалу мы не собирались так называть ее, но каким-то образом это имя само к ней приклеилось. Когда нашу дочь крестили в церкви Святого Петра, даже священник удивлялся, что нашу первую малышку мы назвали Жалостью, а вторую – Печалью.

Не представляю, как мы справились бы без Маргарет. Скорее всего, Беппи рассказал ей, как неважно у нас обстоят дела, потому что она начала регулярно бывать у нас, как только у нее появлялось свободное время, чтобы посидеть хотя бы с одной из моих дочек и разгрузить меня. Сначала я упиралась, поскольку всей душой верила в то, что никто не сумеет позаботиться о моих детях так же хорошо, как я сама.

– Ради бога, Кэтрин, я все-таки профессиональная няня – или ты забыла? Сама графиня доверяла мне своих ребятишек.

Постепенно я начала ценить ее помощь, особенно когда она уходила с обеими малышками на долгие прогулки. Помню, я замирала, прислушиваясь, как стихает их плач, когда Маргарет увозила их в коляске. Потом рев раздавался вновь: они возвращались домой. Иногда, если в это время поблизости оказывался Эрнесто, он составлял ей компанию. Теперь при упоминании его имени Маргарет всякий раз начинала кокетливо хлопать ресницами.

– А я-то думала, тебя не интересуют итальянцы, – сказала я, когда до меня наконец дошло, что происходит. – Ты ведь не раз говорила мне, что никогда не влюбилась бы в итальянца.

Она застенчиво рассмеялась, а потом залилась краской:

– Ну, во-первых, Эрнесто совсем другой. Он мягкий, и характер у него совсем не такой ужасный.

– И все-таки это просто уму непостижимо. Ты и Эрнесто!

Мы с Маргарет так и покатились со смеху, словно мы снова оказались в нашей крохотной комнатушке в пансионе синьоры Люси.

Немного позже, когда мы, лежа рядышком, отдыхали у меня на кровати, на ее лице появилось глубокомысленное выражение; это неизменно означало, что она хочет дать мне совет.

– Что? – спросила я.

– Это все пройдет, знаешь ли… Со временем.

– Ты это о чем?

– Многие женщины после рождения ребенка впадают в депрессию. Или становятся слишком мнительными. – Маргарет уже давно не сидела с детьми, но до сих пор мнила себя экспертом. – Со временем все наладится, не переживай.

– А я и не переживаю, – сказала я, хотя, похоже, только это и делала.

Должно быть, она поговорила с моей мамой, и они втайне от меня разработали план. Три или четыре раза в неделю одна из них приходила, чтобы посидеть с девочками. Я в это время должна была куда-нибудь пойти. Не совсем уверена, куда я, по их мнению, должна была отправиться, – по магазинам или в музей. Ни один из вариантов меня не привлекал. Вместо этого я спускалась вниз и помогала в «Маленькой Италии», где, по крайней мере, я могла лишний раз побыть рядом с Беппи.

– Пора нам подыскать какое-нибудь более просторное жилье, – сказала я как-то раз, помогая ему накрывать столы к обеду. – С садом, чтобы девочкам было где играть, когда они подрастут.

– Нам нужен нормальный дом, – согласился Беппи. – Только не слишком далеко отсюда. Я не хочу опять каждый день часами трястись в автобусе, как это бывало, когда я работал в греческом ресторане, помнишь?

У нас с Маргарет вошло в привычку гулять вокруг Клеркенвелла, высматривая дом на продажу. Я точно знала, чего мне хочется. Мне нужен небольшой домик где-нибудь на тихой улочке, и обязательно с небольшим садиком.

Когда мы нашли дом за церковным садом, я сразу поняла: это то, о чем я всю жизнь мечтала. Может, он понравился мне, потому что мало чем отличался от дома на Боллс-Понд-Роуд, где прошло мое детство. Он был высокий и узкий, с невысокой черной оградой со стороны фасада. Но соседствовал он не с оживленной улицей, а с лужайкой, обсаженной тенистыми деревьями. И вокруг было множество маленьких итальянских ресторанчиков, напоминавших мне бар Анастасио.

– Но ты уверена, что он вам по карману? – скептически осведомилась Маргарет.

– Не знаю. Мы с Беппи никогда не говорим о деньгах. Он сам занимается всеми финансовыми вопросами.

Беппи ушел на пару часов с работы, чтобы посмотреть дом. Когда он вернулся, то просто сиял от радости:

– Он просто чудо, Катерина. Я уже его полюбил.

– Но тебе не кажется, что он нам не по карману?

Он нахмурился:

– Нам опять придется взять ссуду. Это риск. Но как говорит Эрнесто, кто не рискует, тот не пьет шампанского.

– Это значит, чтобы ее вернуть, нам придется работать как никогда много? Потому что, если это так, я лучше останусь здесь.

– Не волнуйся, Катерина. – Он улыбнулся. – У нас все получится. Все будет хорошо.

Листы для лазаньи по рецепту Беппи

Начнем с того, что теперь даже итальянские домохозяйки покупают свежие листы для лазаньи в супермаркетах и вполне довольны качеством. Но если у вас есть часок-другой лишнего времени и вы не боитесь немножко потрудиться, я расскажу вам, как приготовить их в домашних условиях.

750 граммов муки из твердых сортов пшеницы

4 крупных яйца

2 унции воды

Высыпьте муку горкой на кухонный стол, сделайте в центре углубление. Вылейте туда яйца с небольшим количеством воды, понемногу вмешивая их в муку. (Начинайте мешать изнутри углубления, если не хотите потерять жидкость).

Вымешивайте тесто минимум минут двадцать. Если оно получилось слишком жидкое, подсыпьте муки, а если, наоборот, слишком крутое, добавьте немного воды. Конечный результат не должен прилипать к рукам и содержать внутри пузырьки. Это легко проверить, разрезав тесто ножом; пузырьки, если они есть, вы сразу увидите. Продолжайте вымешивать до полного их исчезновения!

Разрежьте готовое тесто на три-четыре куска и заверните их в пленку. Это делается для того, чтобы тесто не подсохло, пока вы будете раскатывать листы. У вас нет одной из этих современных электрических машинок для раскатывания теста? Не страшно! Моя матушка всю жизнь пользовалась скалкой. Сам я в таких случаях вооружаюсь старой винной бутылкой. Честное слово, это совсем несложно. Все, что вам понадобится, – это сильные руки.

Ладно уж, если вы используете машинку, разрежьте одну из порций на несколько кусочков, скажем на шесть, и слегка припорошите мукой. Раскатайте все кусочки до первой длины, затем – до средней, и, наконец, выставьте вашу машинку на предпоследнюю позицию, – например, если у вашей машинки пять позиций, закончите четвертой, иначе тесто получится слишком тонким. (Я нарочно так подробно объясняю, видите?) Нарежьте тесто на одинаковые полосы и разложите листы сушиться – до тех пор, пока не соберетесь их варить.

Примечание Катерины: Беппи, не каждый захочет, чтобы у него по всему дому валялись сохнущие листы для лазаньи. Тебе это никогда не приходило в голову?

19

Свадебное платье Адолораты висело на манекене в углу комнаты. Оно получилось именно таким, каким его задумала Пьета: красивым, элегантным, мерцающим. Теперь она точно знала, что ее сестра будет выглядеть как настоящая принцесса.

Однако радость, связанная с завершением платья, умерялась другими, куда более сложными чувствами. После маминого рассказа Пьета пребывала в еще большей растерянности, чем прежде. Суетясь вокруг платья, накрывая его чехлом от пыли и подбирая с пола обрезки ткани и рассыпанные бисеринки, Пьета пыталась совместить Беппи и Катерину из маминой истории – и тех пожилых людей, в которых они теперь превратились.

Закрывая дверь мастерской, Пьета решила позвонить Адолорате. Она понимала, что должна поделиться с ней хотя бы частью прошлого их отца, но почему-то никак не могла заставить себя снять трубку. В конце концов, не ей, а сестре доставалась вся мамина любовь. А значит, она, Пьета, имеет право сохранить эту историю в тайне.

Она то и дело уходила мыслями в прошлое, пытаясь припомнить хоть какое-нибудь проявление неравенства. Но все, что ей вспоминалось, – это бесконечная череда дней, когда мама, закрыв за собой дверь спальни, уединялась на долгие часы, сославшись на головную боль, а еще – как часто она казалась печальной без видимых причин. И ни единого намека на то, что старшую дочь она любила меньше младшей.

Время близилось к обеду, и Пьета почувствовала, что не может усидеть на месте. В последние дни ее жизнь протекала между больничной палатой отца и швейной мастерской матери. Настало время выйти на улицу, вдохнуть полной грудью выхлопные газы лондонского центра, прогуляться вдоль переполненных ресторанов и кафе. Да, правда, настало время вернуться к прежней жизни.

Ноги сами понесли ее к Хаттон-Гарден, туда, где стояла мама, когда она впервые поняла, что Джанфранко последовал за ней в Лондон. Была ли это и в самом деле ревность, безумная страсть – или что-то еще? Размышляя о том, как друг детства ее отца превратился в его заклятого врага, она завернула за угол и вдруг обнаружила, что направляется прямиком к бакалейной лавке Де Маттео.

Некоторое время она нерешительно топталась у дверей, глядя через окно на ряды полок с сушеной итальянской пастой, салями с белыми крапинками жира, свисающие с железных крюков, ящики, ломящиеся от разнообразных сыров. Папа так радовался открытию этого магазина, – до тех пор, разумеется, пока не узнал, кто его хозяин.

Микеле стоял за прилавком. Он поднял голову, увидел Пьету и улыбнулся, приветствуя ее.

Рассчитавшись с покупателем, он вышел на улицу, чтобы немного пообщаться.

– У тебя все нормально? – спросил он.

– У папы был сердечный приступ, – сообщила Пьета.

– Знаю, слышал. Но с ним все будет в порядке, верно?

– Да, надеюсь. Доктора настроены оптимистично, да и операция на сосудах прошла без осложнений.

– А как мама? Как она справляется? А твоя сестра?

– С мамой все нормально, если учесть, что она пережила. Но теперь она сможет наконец нормально отоспаться. Адолората, похоже, совсем ополоумела. Все эти дни я ее почти не видела. По-моему, она во всем винит себя.

Микеле с участливым видом взял ее за руку:

– Давай зайдем на минутку. Я приготовлю тебе кофе.

– Нет… Я не должна. – Странно, но чем любезней с ней становился Микеле, тем сильнее почему-то ей хотелось плакать. – Ты же знаешь, как обстоят дела. Если он узнает, что я сюда заходила, то придет в ярость. А его сейчас нельзя расстраивать. И вообще, мне не следовало здесь появляться.

Микеле заскочил в магазин и вывесил табличку с надписью «Закрыто» на застекленной двери, захлопнул ее и запер на ключ.

– Идем, – решительно сказал он. – Тебе срочно надо выпить.

– А твой папа не будет ругаться, что ты запер лавку среди бела дня?

– Может, и будет, – ответил Микеле, снова беря ее за руку и таща за собой.

Они дошли до паба на Фаррингтон-Роуд, где Пьета никогда не бывала, а Микеле, как вскоре выяснилось, был завсегдатаем. Управляющий поздоровался с ним по имени и налил ему стакан пива, не дожидаясь, пока тот сделает заказ.

– А вот моей знакомой нужно что-нибудь укрепляющее, – сообщил ему Микеле, и Пьете немедленно поднесли пикантный коктейль с зеленым имбирным вином.

Они сели за столик в углу, подальше от остальных посетителей, и немного поговорили о ее отце и о том, какой неожиданностью стала для всех его внезапная болезнь.

– Он всегда казался таким бодрым, таким энергичным, – сказала Пьета, быстро глотая согревающий напиток – намного быстрее, чем следовало. – Он и минуты не мог усидеть на месте.

Микеле улыбнулся.

– Это, должно быть, итальянская кровь. Мой папа точно такой же.

– Знаешь, а ведь в детстве они были друзьями, – сказала Пьета. Интересно, известно ли ему хоть что-нибудь о прошлом наших отцов, подумала она. – Они выросли в какой-то непролазной глуши в горах на юге Италии.

– Знаю, знаю. Я там бывал.

– Правда?

Он залпом осушил стакан пива.

– Когда я был маленький, мы каждое лето туда ездили. На месяц. Пока были живы бабушка и дедушка. Помнишь, мой папа всегда закрывал магазин на весь август?

– Нет, если честно, не помню.

Он скорчил гримасу и жестом велел бармену повторить.

– Я ненавидел Равенно. Там было абсолютно нечего делать, вокруг куча гостящих родственников – и всё. А я изволь сидеть смирно и хорошо себя вести. Папа несколько раз возил нас на пляж, и такие дни я вспоминал как самые приятные, хотя туда мы добирались несколько часов по извилистой горной дороге. Но ты ведь там никогда не бывала, верно?

Пьета покачала головой:

– Нет, мой папа, как оттуда уехал, сам почти там не бывал. Он все время был занят в ресторане. По-моему, он съездил туда только раз, когда умерла бабушка, и потом еще раз в Рим, но мы оба раза оставались дома.

– Может, именно сейчас ему захочется навестить родные места. Может, оправившись от болезни, он снова захочет увидеть Италию.

– Сомневаюсь. У него там никого не осталось, только несколько двоюродных братьев, с которыми он едва общается.

– А как же его сестра?

– Изабелла? Она тоже умерла.

Микеле вытаращил глаза:

– Да? Когда?

– О, много лет назад.

– Этого не может быть. – Похоже, эта новость застигла его врасплох.

– Почему ты так говоришь?

Он немного помолчал, будто взвешивая, как лучше выразить свою мысль.

– Потому что они с моим отцом писали друг другу, – выдавил он наконец. – Я помню, какой был скандал, когда эти письма обнаружила мама.

У Пьеты закружилась голова. Она уже осушила половину второй порции коктейля и теперь сделала еще один большой глоток.

– Так значит… Ты хочешь сказать, что она жива?

– Да, насколько я знаю. С чего ты вообще взяла, что она умерла? – спросил Микеле. – Тебе отец сказал?

– Да. По-моему… Не помню. – Пьета вдруг осознала, что сама толком не знает, говорил ли кто-нибудь на самом деле в точности эти слова, или они с Адолоратой сами пришли к этому выводу, потому что отец почти не упоминал о сестре.

– И ее письма всегда приходили из Рима, а не из Равенно, – добавил Микеле.

– Но я не понимаю, зачем твой отец вообще ей писал?

Микеле слегка смутился.

– Может, у них был роман, – предположил он, и Пьета снова стала подозревать, что он знает больше, чем говорит. – Мне известно только, что мама пыталась запретить ему переписываться с Изабеллой. Удалось ей это или нет, это уже другой вопрос. Папе никогда не нравилось, когда ему диктуют, что делать.

Пьета была настолько ошеломлена, что согласилась на третью порцию коктейля и покончила с ней так же быстро, как и с первыми двумя. Лицо у нее пылало. Она знала, что пора возвращаться домой, но оторваться от Микеле и от их тихого уголка в баре было не так-то просто. И она просидела там еще с полчаса, разговаривая с ним об Италии и об их отцах, пока Микеле не сказал ей, что у нее измученный вид, и не предложил проводить ее домой.

Когда они прощались у дверей ее дома, ей на мгновение показалось, что вот сейчас он наклонится и поцелует ее. Но вместо этого он легонько дотронулся до ее плеча и сказал, чтобы она берегла себя и что он надеется скоро ее увидеть.

«Адолората ошибается, – подумала она, затворяя за собой входную дверь. – Он нисколько в меня не влюблен».