Текст книги "Легенда о заклятье"

Автор книги: Ника Ракитина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– Окно открой, – жалобно попросила Кармела.

– Нельзя, – приторно сладким голоском отвечала Агнесс. – Госпожа должна спать. Три часа… А потом до утра.

– До утра?! – вскрикнула Кармела.

– Госпожа слабенькая… А я почитаю, чтобы не было скучно. Одежду все равно Тереса заперла, и ключ унесла, – совсем другим, ехидным тоном докончила ржавокосая вредина.

"Сбегу, – решила Кармела мрачно. – Сыта по горло. А Рауль?.."

– Позови Тересу!

Агнесс вскочила. Вскоре на лестнице послышались шаги старой служанки.

– Мне жарко, – простонала Кармела.

– Надо потерпеть.

– Я не хочу терпеть! – она попыталась топнуть ногой. Агнесс прыснула. Снизу добежал легкий топот башмаков:

– Дон Хименес к госпоже!

– Ты его впустишь, или я сбегу! – крикнула Кармела, не давая домоправительнице возразить.

– Только через два часа, госпожа, и вы будете лежать, – сказала Тереса неумолимо.

– Он не станет столько ждать!

– А я не могу подвергать вас опасности.

И с каменным спокойствием вышла.

Два часа тянулись немилосердно. Кармела начинала и бросала считать минуты; сглатывая подступающие слезы, грызла край одеяла; пыталась сорвать с себя все, но была укутана так надежно, что не могла пошевелиться. Наконец на лестнице послышался звук шагов. В полуяви Кармела чувствовала, как ее освобождают от груза одеял, обтирают мягким пылающее тело, переодевают в сухое, укрывают, но уже легко, всего одним одеялом, взбивают подушки, расчесывают и красиво укладывают волосы и уходят, тихо притворяя двери. Потом прозвучали еще шаги… Рауль!

… – Месса кончилась, госпожа.

Люди плыли вокруг нее к выходу, служки гасили свечи. А у чаши со святой водой, где толпились дворяне, чтобы протянуть воды своей избраннице или просто незнакомой хорошенькой девушке, стоял среди других Рауль. Не одна из молодых красавиц, позабыв о матери или компаньонке, спешила вперед в надежде, что он услужит именно ей, но граф смотрел мимо. Красавица разочарованно вздыхала и прибегала к помощи других кавалеров. Собор пустел. И тогда Кармела в отчаянном порыве шагнула вперед. Но вдруг поняла, что он ее не узнает. Сердце страшно затрепетало, горячий румянец растекся от щек к шее, она что есть силы рванула с лица вуаль. Те, кто был еще в соборе, удивленно замерли. А Рауль зачерпнул ладонью воды и смотрел на Кармелу чуть исподлобья синим усталым взглядом. И она, точно не доверяя себе, коснулась кончиками пальцев его ладони.

Шкатулка с жемчужиной.

(продолжение)

Вечером домоправительница исполнила свою давнюю угрозу. Кармела, уже полураздетая и готовая ко сну, сидела в кресле перед туалетным столиком в своей спальне, дожидаясь, пока Тереса, как обычно, расчешет ее на ночь. Этот столик был истинным произведением искусства – из потемневшего от старости драгоценного дерева, с резными головками тонколицых кудрявых женщин, с полками, полочками и секретками, с трехстворчатым зеркалом в тяжелой, покрытой золотым венком резных листьев и виноградных гроздьев раме. На его гладкой широкой столешнице прихотливо расположились флаконы с духами, яшмовые баночки с сурьмой, пурпуром, пудрами и притираниями, резные вызолоченные шкатулки с брошками, булавками и бусами; валялись вперемешку ожерелья, браслеты, гребни, заколки и прочие мелочи, столь милые сердцу любой женщины и коими Кармела так упорно пренебрегала. Венчал же это великолепие сервиз для умывания – из бетийского фарфора, тонкий, опаловый, с нежным пасторальным рисунком на каждом приборе. Упершись локтями в столешницу, Кармела сонно разглядывала сервиз и зевала. Обычно проворная, Тереса в этот вечер не торопилась. Медленно извлекала из густых волос Кармелы жемчужные заколки, терпеливо разбирала и расчесывала щеткой каждую прядь, время от времени бросая нетерпеливые взгляды в зеркало, в котором отражались часть комнаты и дверь.

Наконец дверь распахнулась. На пороге появилась хмурая сонная Беатриса с кувшином в руках. Эта дебелая с плоским лицом и оттопыренной губой бабища была старшей служанкой в доме Торрес, а еще, как шептались на кухне, ведьмой. Беатриса одинаково хорошо умела превратить дурнушку в красавицу или выгнать нежеланный плод, и еще многое и многое, что только подразумевалось. Пожалуй, слуги больше боялись только Тересу. Просиявшая Тереса дала знак поторопиться, Беатриса лишь фыркнула. Она как раз не боялась никого и ничего.

Не поклонившись, служанка прошла тяжелой походкой по спальне, поставила кувшин на столик и убралась к комоду. Комод из красного дерева был хранилищем меских полотен, драгоценных старых кружев из Заморы, шелковых носовых платков и постельного белья. Беатриса долго гремела ящиками и наконец вернулась к столику с охапкой узких резных полотенец. Кармела смотрела, вскинув брови, как она с нарочитой медлительностью наливает в купальницу белую жидкость, дует на пальцы, размешивает жидкость длинной серебряной ложкой.

– Ну, и что это? – спросила Кармела, глядя то на Беатрису, то на рассерженную ее медлительностью Тересу.

– Ну-ка, подставьте личико, госпожа, – ворчливо сказала Тереса, заставляя ее откинуться на бархатную спинку кресла и обвязывая полотенцем волосы, чтобы не лезли на лоб.

– Да оставьте вы меня! – возмутилась Кармела, пытаясь уклониться от ее рук. Тереса ловко завязала полотенце узлом на ее затылке, придержала голову. Беатриса между тем зачерпнула в ладонь жидкость из чаши и одним шлепком раз мазала по лицу Кармелы.

– Оу-я!.. – взвизгнула та: жидкость была горячая.

Тереса быстро подставила еще одно полотенце, чтобы жидкость не пролилась на платье.

– Опустите руки в чашу, госпожа, – велела Беатриса. – Поскорее, пока не остыло.

И видя, что хозяйка, не торопится, крепко взяла ее за кисти и едва ли не силой всадила их в горячую белую смесь.

– Ну потерпите, не горячо совсем. Фу, какая же вы упрямая!..

Почувствовав, что сопротивление Кармелы ослабло, она выпустила хозяйку и жесткой горячей рукой стала втирать зелье в ее щеки и лоб.

– Отстань! – шипела Кармела сквозь зубы.

– Нет, вы поглядите! – восклицала Беатриса яростно. – Поглядите на себя!

Кармела невольно взглянула в зеркало и прыснула: лицо и шея заляпаны белым, на волосах полотенце, только глаза сверкают, как угли.

– И она еще смеется, господи! Ладно, подкраситься не хотите, но загар… Да ни одна мужичка на поле так не почернеет!

Кармеле в общем-то казалось, что ее загар ухищрениями Тересы и так уже сильно поблек, а та снова вон что-то затеяла…

– Не двигайтесь, – опять велела Беатриса, стирая остатки невпитавшейся жидкости. – Поспите так, а утром смою. Руку давайте…

Завернув пышный, в оборках рукав, она до локтя смочила руку Кармелы приостывшим зельем и стала, не жалея сил, втирать его в кожу.

Кармела морщилась.

– А руки… – приговаривала Беатриса, отвешивая толстые губы. – Боже мой! У всех дам кожа тоненькая, беленькая. Ну ровно фарфор, а…

– А что? – невинно спросила Кармела.

– Что?! Полюбуйтесь! – она резко повернула руку хозяйки ладонью вверх – распаренную, маленькую, с еще не сошедшими мозолями. И они вдвоем с Тересой сокрушенно над ней склонились.

– Да как вы терпите, госпожа! – кипела Беатриса. – Хуже кухарки!..

Кармела не выдержала.

– Заткнись! – взвизгнула она, воспламеняясь, точно порох. – Хороша б ты была на корабле без горничной! Мой дядя…

– Слышать про него не желаю, – простонала Тереса, поцелуями покрывая руки Кармелы. – Мучить мою голубушку… Изверг!

Кармела подбородком уткнулась в грудь.

– Купец! – гремела Тереса. – Ужо погоди, встретимся. Род он спас, благоде-етель… Сердечко мое… Прости старую Тересу…

Кармела молчала.

Пока Беатриса обтирала ее руки и помогала раздеться, Тереса подняла на ноги молодых служанок, заставив еще раз взбить перины, согреть простыни и поудобнее переложить подушки. Потом, выгнав их, дождалась, пока Кармела прочтет вечернюю молитву и ляжет в постель, и оставила ее одну.

Среди ночи что-то словно толчком подняло Кармелу с кровати. Как была, в сорочке и босая, побежала она в молельню – маленькую комнату подле спальни – и припала на колени перед альковом. В алькове стояла раскрашенная статуэтка богоматери, а за ней раскинул на стене серебряные руки распятый Христос. За статуэтку заткнута была засохшая веточка майорана, а под ней горела, освещая альков, свеча. У ног богоматери, рядом со свечой, лежала подушечка, и к ней прикреплена была лента с сапфировым крестом. Камни светились завораживающе, прозрачные, словно вода. Остальная часть комнаты погружена была во мрак.

По ликам Христа и Мадонны скользили отблески, и они казались живыми. Почему-то вспомнилась Кармеле простенькая заповедь Тересы: "Молись за тех, кого ты любишь." Молись за тех… Кармела молилась неумело, но искренне, как никогда в жизни, но потом мысли не удержались на божественном. Девушка вдруг перестала сознавать, где находится, почудился снова тот день, когда она лежала в затененной спальне, а за дверью звучали родные шаги.

Рауль вошел и низко поклонился. Кармела затрепетала, когда вновь прозвучал его знакомый неизъяснимый голос:

– Вы больны, дона Торрес? Простите, я не знал. Я пойду.

– Нет. Нет! – она вскочила с постели. – Я не больна. Это все Тереса…

Подбежала к нему, потащила за руку:

– Идемте, садитесь вот сюда!

Подтащила к кровати кресло, распахнула шторы. В комнату широко хлынуло солнце. И тут Кармела вспомнила, что стоит в одной сорочке и, страшно смутившись, нырнула под одеяло.

Рауль мягко улыбнулся:

– Простите, что пришлось вас потревожить. Мне посоветовали… И… Скажите, у вас нет брата?

– Нет, – сказала она огорченно.

– А может, какой-нибудь родственник-мальчик?

Кармела покрутила головой.

Лицо Рауля застыло.

– Жаль, – сказал он с горечью. – Я так надеялся. Вы так на него похожи. Месяца три назад… Когда я был готов убить себя… Когда едва не погиб в трактирной драке, – он пришел мне на помощь. А потом все так счастливо переменилось…

Рауль говорил торопливо, глаза его сияли.

– Кто-то заплатил за меня все долги. Я спрашивал у Христа и святой Катарины – покровительницы моряков. Они молчат. Но сердце… сердце говорит мне, что это он. Я ничего о нем не знаю. Только имя и название корабля. И еще… – он прикрыл глаза, точно припоминая, – у него была царапина от шпаги, вот тут, на щеке…

Кармела медленно, словно во сне, тронула пальцами щеку.

– Корабль, что привез спасение, зовется «Марисоль». Ведь он ваш?

– Дядин, – прошептала Кармела.

– Я должен найти моего спасителя. Должен вернуть ему долг!

– Мне кажется, – Кармела смущенно потупилась, – он не возьмет у вас денег. Это был подарок.

Рауль подался вперед, порывисто стискивая ее руку:

– Вы что-то знаете? Не молчите!

Она застонала. Он опомнился и бережно поднес ее руку к губам:

– Простите.

Поцелуй обжег. Едва сдержав слезы, она спрятала лицо в подушки, сказала невнятно, стыдясь лжи:

– Мне казалось. Я не знаю…

Рауль опустил голову на руки.

– Простите меня, – повторил еще раз. – Я утомил вас. Я пойду.

– Нет! – она резко села, прикрываясь одеялом. – Нет, не смейте, не уходите!

И добавила совсем тихо:

– Конечно, вы уже отдали долг вежливости… – Рауль взглянул удивленно и остался на месте. – Я ни разу не слышала вашей игры на гитаре, – по-детски смущаясь, шепнула она.

– Хорошо, – кивнул он. – Дайте гитару.

Она покраснела.

– Тереса… Тереса отобрала все платья и унесла ключ.

– Я найду сам, – улыбнулся Рауль.

– Там, в соседней комнате.

Он принес инструмент, сел, коснулся струн. Темная прядь скользнула на лоб, лицо стало мечтательным и добрым, как у сказочного принца. Кармела вдруг вспомнила, как он своей тонкой сильной рукой смывал кровь с ее щеки. Ей захотелось поцеловать эту руку…

Наваждение покинуло Кармелу, она вновь увидела крест, раскрашенную статуэтку мадонны и серебряного Христа. Поднялась с застывших колен. Отыскала гитару, села, прижавшись к деке щекой, погладила струны. И сидела так, пока не уснула.

Ночь тревоги.

Ночь смотрела на Иту августовскими звездами. Ветер шелестел в листве сада, сладко пахли маттиолы. Ночные бабочки слетались на свет фонарей. Сад был полон шорохов, смеха, чьего-то легкого дыхания. И на террасе, в полутьме, все любовались ночью.

– Вот час, когда ангелы спускаются на землю…

– И сочиняются стихи…

– И «Грозный» берет на абордаж очередное судно, – с мрачным юмором докончил губернатор. Он только что поужинал и благодушно прикрыл черепашьими веками зеленоватого колера глаза, на безупречном сюртуке, обтягивающем дородную фигуру, сверкал синей звездой недавно полученный орден святого Мицара – высшая награда Республики. В руке у сластены-губернатора дымилась тонкая фарфоровая чашечка.

– Ах, муженек! – с сердцем воскликнула дона Бьянка. Непонятно было, относится это к пиратам или к безуспешным попыткам красавицы-толстушки заставить мужа похудеть.

– Все так и есть, – сообщил губернатор, с чмоканьем прихлебывая шоколад. – Кстати, о стихах… Помнится, наш юный друг…

– Я не пишу стихов, – резко сказал Рауль.

– Ну тогда спойте! – воскликнули дамы. Кто-то бросился за гитарой.

– Говорят, – перебирая кружева широкой и откровенно прозрачной юбки, шепнула на ухо подруге молоденькая дона Эстрелла, – он владеет гитарой не хуже, чем клинком.

– И сердце ни одной девушки в Ите не может устоять перед ним, – ехидно добавила та, желтолицая из-за больной печени и от того же язвительная. – Поглядим?

Раулю подали инструмент. Он положил пальцы на струны и произнес хриплым, точно чужим, голосом:

– Белинас. Погиб на дуэли пятьдесят лет назад.

Пусть сто вод протекут в реке…

Сто ветров пронижут город насквозь…

Но вечной молитвой на языке:

Избавь меня от любви, господь…

Его глаза потемнели, голос звучал, точно шепот ветра.

Услышь меня, всеблагой, внемли!

В венце из терний и горьких звезд

явись и милость свою яви,

избавь меня от любви, Христос!

Она приходит, как ураган,

сжигает душу, сжигает плоть.

Ее б я залил кровью из ран…

но ты не простишь, всеблагой господь.

Без сожаленья удар приму,

подставлю грудь и паду крестом.

Оставь же чистой душу мою.

Избавь меня от любви, Христос…

Рокот струн оборвался. Они глядели в молчании. Дона Эстрелла плакала. Рауль, задыхаясь, отвел волосы со лба и увидел: вцепившись в резной столбик террасы, глядела на него Анхела Торрес.

Глядела глазами черными, как ночное небо. Потом ее запекшиеся губы шевельнулись:

– Я люблю вас, Хименес…

Он почти бежал, не в силах выдерживать взгляды. А они заговорили о другом.

– Что это вы там о "Грозном?" – вопрошал губернатора дон Паломас.

– Женушка сетовала на мою задержку в департаменте. Так вот, "Грозный…"

Последний месяц пираты были главной темой разговоров для Иты и ее окрестностей, впрочем, как и для всех приморских городов. Этот бич Республики, уничтоженный, согласно флотским реляциям, возникал вновь и вновь. Неуловимые, недосягаемые, пираты захватывали суда, грабили и сжигали береговые поселки, под носом у таможни перехватывали ценные грузы. Особенно славен был корабль Кейворда. Сегодня его видели в Саморе, завтра в Йокасле, а через неделю он уже помогал меским контрабандистам в их опасных, но прибыльных делах. Твердили, правда, что сам Кейворд давно уже почил на дне моря с ядром в ногах, но «Грозный» не унимался.

В Ите его однако еще не видели. Объясняли это тем, что будто бы именно Ита избрана была для перепродажи грузов; что доверенные люди Кейворда владели тут лавками и складами и даже имели собственные корабли. Но поиски ничего не дали. Все фрахты были тщательно выправлены, снабжены личной подписью губернатора и печатью, и отцам города пришлось отступиться. А зря. В слухах насчет «Грозного» была большая доля истины.

– Надеюсь, «Грозный» не причалил у Трокского маяка? – засмеялся дон Паломас, взбивая букли так, что с них посыпалась пудра. Паломас, второй секретарь морского департамента, был аристократом и модником. Он носил такие узкие панталоны, что в них опасно было садиться, а шпажонка его, говаривали завистники, была короче, чем язык. На беднягу замахали руками.

– Нет, – успокоил губернатор. – Мне пока не докладывали. Впрочем, нам недолго осталось волноваться. Тут нет шпионов? Так вот, в Ломейе наконец-то решили взяться за него всерьез. Готовится ловушка. Галеон, до палубы набитый солдатами. Разумеется, пиратов убедят, что там серебро. Они погонятся, и…

– Их схватят! – не выдержал Валисьенте, длиннокудрый и хорошенький, точно девушка.

Губернатор поморщился – этот мальчишка испортил ему весь эффект.

– А дальше? Дальше? – защебетали дамы.

– Их схватят, – пожал плечами губернатор. – А чтобы дело не сорвалось, за Львиной Горой будет спрятана эскадра.

– А когда назначена охота? – спросила дона Бьянка.

– Я думаю, недели через две, если Господь будет милостив, – отвечал супруг.

"Через две недели?.." Завороженная песней Рауля и растерянная его уходом, Кармела уловила только это да еще "Львиная Гора".

"Уничто-жен?!.." Она шагнула вперед. Все застыли, перепуганные ее видом.

– Дона Анхела, что с вами, голубушка?

– П-простите, ваше сиятельство, – сказала она, заикаясь. – Мне нехорошо. Позвольте…

Она пошатнулась. Дон Паломас подхватил ее.

– Ах, боже мой! – супруга губернатора вскочила. – Деточка! Усадите ее сюда. Вот так. Да осторожнее!

Она и еще две дамы захлопотали над Кармелой.

– Испугалась пиратов, – шепнула подруге дона Эстрелла.

– Да нет, милочка, – снисходительно отозвалась желтолицая язва, – это все наш Хименес.

– О-о?..

Кармела слабой рукой отстранила дону Бьянку, попыталась соединить у ворота расстегнутое платье.

– Мне уже лучше… Благодарю вас… Помогите мне дойти до кареты, дон Паломас.

– Мы вас никуда не отпустим! – воскликнула пухленькая дона Бьянка. Остальные ее поддержали. Но Кармела уже встала. Тогда губернатор тоже поднялся, предложил ей руку и сам повел к карете. Общество двинулось следом. Лакей открыл дверцу, губернатор усадил Кармелу и велел:

– Проводите ее до дома, дон Паломас.

– Нет-нет, не стоит, – поспешно отозвалась она.

Дверца захлопнулась.

Когда освещенные окна губернаторского дворца и гнутая ограда парка остались позади, девушка крикнула из окна кучеру:

– В порт! Гони!

Карета простучала по булыжнику, потом по щитовой дороге среди длинных, изредка освещенных огоньками портовых складов и вылетела на просмоленные бревна причала. Микеле и длиннорукий Венсан, соскочив с запяток, отвязали чей-то ялик, Серпено помог выйти Кармеле и усадил ее туда. Мужчины прыгнули следом, взялись за весла. Ялик легко заскользил по вспененной, покрытой плавающим мусором воде, ориентируясь по знакомым приметам: мерцающему свету Трока, решетчатому абрису вытянутого в бухту мола и сигнальным огням стоящих на рейде кораблей.

Наконец ялик ткнулся в высокий борт. На судне было тихо и темно, если не считать желтых и зеленых фонарей на топах мачт и красного на корме, осветившего выпуклую надпись: «Сан-Микеле».

– Эй! – заорал Венсан. – Парадный трап для капитана!

Минуты две было тихо, потом на палубе послышалось шлепанье и через фальшборт свесилась недовольная физиономия, присвечивая фонарем.

– Чего тебе? – пробурчала она. – Капитан давно спит…

– Это ваш спит!

– Трап и вахтенного начальника, – Кармела встала во весь рост.

Физиономия выронила фонарь. Через минуту палуба загрохотала. Зажглись фонари, спущен был трап, и подтянутые вахтенные встречали Кармелу, выстроившись у его верхнего края. Вахтенный офицер помог ей ступить на палубу и начал рапорт, когда с юта прибежал полуодетый капитан.

– Офицеров в кают-компанию, команду поднять, судно готовить к отходу.

Не прибавив ни слова больше, Кармела пошла на шканцы. На судне прозвучал сигнал тревоги. Отдав сбежавшимся на палубу матросам необходимые распоряжения, капитан с офицерами спустился в кают-компанию. Кармела дожидалась их, сидя на диване, прижав ко лбу тонкие пальцы. Она коротко объяснила встревоженным офицерам суть дела и встала.

– Через склянку ровно отправишь ко мне Хилареса с письмом, – капитан кивнул. – Дядя заболел и требует моего приезда. Документы подписаны? Хорошо.

Твердым шагом она вернулась к трапу, спустилась в ялик. И через четверть часа уже была дома. Встречавшая ее Тереса и слуги пришли в испуг от вида своей госпожи: лицо бледно, волосы встрепаны, одежда в беспорядке.

– Да что с вами, господи?..

– Ничего… Мне стало дурно… Я лягу.

Пошатываясь, Кармела пересекла прихожую, оперлась на перила лестницы. Тереса поддержала ее.

– Эй, Микеле! Венсан! Отнесите госпожу наверх! Агнесс, воды!

Дом вспыхнул огнями, загудел, как улей. Служанки разбирали постель, бежала наверх с кувшином ледяной воды Агнесс, испуганно перешептывались кухарки и лакеи. Послано было за лекарем.

– Ничего не надо, Тесса, – отказывалась Кармела слабым голосом, пока управительница с помощью горничных раздевала ее и расшнуровывала корсет. – Просто затянули слишком туго. Я посплю, и все пройдет.

– Письмо госпоже! – ворвавшись в спальню, громогласно доложил рыжий Венсан.

– Поди прочь! Разбойник! – страшным шепотом отвечала Тереса, делая поспешные знаки, чтобы он убирался. Но тут, отодвинув Венсана, вошел в спальню бледный высокий юноша в темном плаще.

– Хиларес! – воскликнула Кармела, пытаясь привстать. – Что дядя?

Юноша молча протянул ей письмо. Тереса послала ему испепеляющий взгляд. Кармела меж тем сломала печати, пробежала глазами текст; еще больше бледнея, скомкала письмо в пальцах.

– Готовьте дорожное платье, Тесса, – сказала она бесцветным голосом. – Мой дядя тяжело болен. Он требует меня в Йокасл.

– И не подумаю, – отвечала Тереса сердито. – Если так уж нужно, отправитесь утром.

– Судно ждет, – вмешался Хиларес.

Тереса гневно взмахнула руками:

– Ослеп что ли, ирод?! Никуда я вас не отпущу, госпожа, – уперлась она. – Вам лежать надо…

– Тогда я сама, – Кармела встала, оттолкнула Тересу, пошла в гардеробную.

– Ох, деточка! – вскричала служанка, заламывая руки. – Вы себя погубите! Ну хорошо, ладно, пусть по-вашему. Но я еду с вами.

– Нет, – сказала Кармела непреклонно. И уже мягче добавила: – Вы останетесь здесь, Тереса. Присмотрите за домом. Деньги и доверенность в нижнем ящике бюро, ключ в шкатулке.

Тереса больше не сопротивлялась. Руководила слугами, пакующими вещи, помогала Кармеле одеваться, дала Микеле, едущему с хозяйкой, целую кучу наставлений и лекарств. От горничной Кармела отказалась наотрез, Хиларес успокоил Тересу, что вместе с посланием мессир Пацци прислал и почтенную женщину – специально для того, чтобы та сопровождала дону Торрес.

– Женщину! Разве она так присмотрит за вами моя госпожа, как старая Тереса! – фыркнула управительница и больше не отозвалась ни словом. Наконец поспешные сборы закончились, и прибывший как раз в эту минуту лекарь мог только поприсутствовать при отъезде владетельной госпожи из дому. А то как знать, не узнал ли бы он в ней девочку, которую ему так неудачно довелось лечить однажды на незнакомом корабле.

Очищение.

Их венчали в соборе святой Катарины. Дону Мадлон, сестру толстяка-губернатора Иты, и Рауля. С любовью смотрели на невесту его синие глаза. А сзади, в свадебной толпе, стояла Кармела. Год назад она покинула Иту – спасать «Грозный». Вчера – вернулась. И поняла, что опоздала.

"Вы, конечно, не откажете мне, дона Торрес. Ведь, мне кажется, это вы принесли мне счастье." Она пришла разделить с Раулем час его торжества и теперь стояла за невестой с венчальной свечой в руках. Белый праздничный воск сквозь шелк перчаток обжигал пальцы, но несчастной было мало этого. Когда боль и зависть к невесте сделались нестерпимы, Кармела стала проталкиваться сквозь запрудивших храм людей, наступая на чьи-то ноги, не слыша удивленных восклицаний. Ее пропускали, отшатываясь, как от прокаженной. В боковом приделе было пусто. Вокруг раки какого-то святого, укрытой парчой, стояли цветы и в высоких медных поставцах горели свечи. Они показались похожими на бутоны огненных лилий, связанных в снопы рукой опытной садовницы. За спиной Кармелы продолжалось таинство. Когда же священник возгласил последнее: "Амен!", она сунула руки в огонь.

Потом она шла, почти бежала по палубе «Грозного», задыхаясь, прижимая к груди ладони, обмотанные шарфом – чтобы не заметили ожогов. Смотрела прямо перед собой сухими до рези глазами. Скулы свело от напряжения, но и этой боли она не замечала. Как не видела того, что белое платье покрылось грязными разводами, болтаются оторванные оборки из кисейных роз и волочится по настилу разодранный подол. Со всех сторон сбегались матросы, но Кармела ничего не отвечала на их возбужденные восклицания. Лишь столкновение с Висенте принудило ее остановиться. Она со всхлипом втянула воздух.

– Что такое? – спросил он с тревогой.

– Командуй к отплытию, – велела Кармела отрывисто и отшатнулась, когда старший помощник попытался взять ее за руки, размотать шарф. – Ничего страшного, обожгла, – бросила неохотно. Висенте глянул пристальней.

– Если можно, побыстрее, – крикнула девушка раздраженно.

– Если и в самом деле ничего страшного, – сказал он неторопливо, – пойдем потолкуем в твоей каюте.

Обнимая Кармелу за плечи, Висенте силой увлек ее за собой, бросив на ходу матросам: "К делу!" В каюте она вырвалась из-под его руки, прижалась к переборке, но помощник не отступился, силой усадил ее на диван.

– Отпусти меня! – крикнула Кармела. Он, не слушая, сорвал шарф с ее рук. Кармела закричала. Висенте, стальной рукой сжимая ее запястья, велел прибежавшему за ними Серпено:

– Ром! Бинты! Быстро!.. Лей в кружку! Еще!

У юного Серпено тряслись руки, часть рома пролилась на ковер.

– Напои ее, ну!

Видя, что марсовый не решается, Висенте сам схватил кружку, оттянул назад голову Кармелы и влил содержимое в ее полуоткрытый рот. Кармела задохнулась, закашлялась, слезы брызнули из глаз. Не давая опомниться, старший помощник стал поливать ромом ее обожженные руки, смывая клочья перчаток вместе с кожей. Кармела кричала от боли, но вырваться не могла – ее крепко держал наконец пришедший в себя Серпено.

– Ну, все, – сказал Висенте с грубоватой лаской, достал из угла сундука бутыль с желтой мазью, и, плеснув на ладонь, стал втирать в ожоги. Боль и вправду утихла. Потом на раны легли сухие прохладные бинты.

– Плато-ок… – сказала Кармела.

Серпено достал платок, сам неумело, но старательно вытер ей лицо.

– Поди разбери постель, – буркнул Висенте, затягивая бархатную ленту на растрепавшихся волосах. – Ляжешь спать, капитан. Потом поговорим.

Кармела беспомощно оглядела себя, поняла, что без посторонней помощи не разденется. Висенте перехватил ее взгляд, усмехнулся, взялся за застежки. Потом решил, что все равно не совладает с узкими рукавами, и достал нож. Ткань поддавалась со скрипом, точно не хотела выпускать. И все же распалась, будто старая змеиная кожа, оставляя Кармелу нагой и легкой, очищая от прошлого, от горечи, от бед, от всего. Она бы могла взлететь. Если бы не руки, болью придавившие к земле.

Небо рая.

"… и никогда мы не умрем, пока

качается светило над снастями."

А. Городницкий

Ноковый с «Челиты».

«В двенадцать лет я сбежала из монастыря и отправилась путешествовать. Переодевшись мальчишкой, без гроша в кармане. Перебивалась, как могла. Ну и воровала, конечно. Когда хочется есть, совесть молчит…»

"Не надо! Не рассказывайте больше! Вам же больно!.." И словно вопреки этому синему умоляющему взгляду, она продолжала, зло усмехаясь: "Я голодала! А они ловили и били. О, как я ненавидела их, здоровых, сытых! А после привыкла. Прошла всю страну – от Бетии и Ла-Риохи до Йокасла. В Йокасле стояла на набережной и любовалась на корабли. Настроение замечательное. Оно всегда замечательное, если тепло и солнышко, а не льет за шиворот дождь со снегом. К тому же я тогда съела целую лепешку и запила водой из фонтана. Стою на молу и пялюсь, камень теплый под ногами. Подошли пять матросов – веселые, встрепанные, красные после попойки.

– Куда глядишь, приятель?

– А туда, – отвечаю лениво.

Они были не прочь поразвлечься, даже самый старый, седой уже, с платком на лоб. Лицо у него, точно из дерева резаное.

– А что видишь, малыш? – спрашивает.

– Корабли вижу…

Они переглянулись.

– Ну и, какой лучше?

Я люблю корабли и разбираюсь в них. Только идиот мог мне задать такой вопрос. Я фыркнула, но сытость и солнце так разморили, что все же ответила:

– Вон тот, с белой полосой по борту, фрегат, что слева от «Мизерии». Корпус у него ходкий и мачты что надо, и на якорях верно держится. Только того гляди отойдет.

– Ух ты! – воскликнули они разом, а старший спросил:

– Чем тебе другие-то плохи?

– Уж не знаю, чем, а только лучшего в Йокасле не сыскать.

– Ну, парень! – меня так хлопнули по плечу, что едва устояла. – Верный у тебя глаз.

А старший, ну, седой и темнолицый, повыспросил о житье и взял с собой, пообещал уговорить капитана.

Она взглянула на свежие бинты на ладонях, вздохнула. Голова слегка кружилась. Бенито пристально смотрел на нее. Вот забавно, еще час назад она и не подозревала о его существовании. Хотя Энрике говорил…

Они были в капитанской каюте вдвоем – Кармела и незнакомец, изящный, неуловимо насмешливый, со смоляными кудрями и огромными глазами, приводящими, верно, в трепет, все подряд женские сердца. И этому вовсе не мешало, что одежда разорвана и прожжена, а щека в саже.

Говорит, плыл из Саморы, и, говорит, лекарь. Слабо верится. Кармела дернула щекой. Надоел, ступай прочь, хотелось крикнуть ей. Обожженные руки болели немилосердно. Кровавые пятна проступили на бинтах. Бинты грязные, со следами пороха.

Она сидела, закинув ногу за ногу и положа ладони на стол. Мокрая от пота рубашка прилипла к спине. Тоже грязная. Надо бы переодеться. А, бессмысленно…

– Что вы так смотрите на меня? – спросил чернокудрый с усмешкой. – Прикидываете, чем взять выкуп?

Зубы блеснули под полоской усов. Нет, и вправду хорош.

– Как вас зовут? – она медленно подняла голову.

Улыбка вдруг исчезла с его лица, глаза глянули серьезно и сочувствующе:

– Энрике Парсильо. Действительно лекарь и действительной не могу заплатить выкупа. Не имею ни богатых родственников, ни денег.

– И оттого решили предложить услуги пиратскому флоту.

Он кивнул. Опять поднял на нее взгляд. Боже, какие глаза!

– Не понимаю, к чему этот разговор, – сказал тихо. – Вам же больно.

Кармела прикусила губу, едва сдерживая бешенство:

– Какое вам дело?!

– Велите принести горячую воду. Что-либо, годящееся на бинты, я сыщу сам.

– Подите наверх и займитесь ранеными, – раздраженно сказала она и встала.

– Мне кажется, мои услуги нужнее здесь.

– Приказы капитана не обсуждают.

– Об этом просил мой друг, – Энрике тоже встал, на голову возвышаясь над ней.

– Мне это нравится. Он кто – Господь Бог?

Кармела хохотнула, подняла руку к волосам. И зашипела сквозь зубы. Глаза Энрике сузились, улыбка пропала. Он подошел, властно взял Кармелу за плечо, развернул к себе. – Покажите!