Текст книги "Слишком большие крылья (Скандальная история любви Джона и Йоко)"

Автор книги: Ника Черникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Вечерний звонок

Тело Звонок сына совершенно случайно застал ее дома: обычно это время дня она проводила в своей студии на Пятой авеню – работая, как и прежде, много и увлеченно в разных видах искусства, она писала картины и музыку, фантазировала и думала, время от времени готовила очередную выставку. Но почему-то именно сегодня, в этот жаркий июльский день ее внутренний голос, который она уже успела позабыть, вдруг зашептал едва слышно: «Останься!». И она неожиданно повиновалась, как много лет назад, когда еще не разучилась слышать голоса, когда голоса были частью ее жизни, когда расслышать их ей помогал он.

– Мама, выручай! – голос сына звучал тепло. – Мы с Бижу приглашены на ужин, а детей нужно отвезти к дантисту. Хоть один вечер побудешь обыкновенной бабушкой?

Она рассмеялась. Бабушка! Столько лет, а все никак не привыкнуть. Взглянула мельком на себя в зеркало: коротко стриженные черные волосы почти не тронуты сединой, подтянутая миниатюрная фигурка с возрастом нисколько не раздалась, разве что стала суше, жилистее. Ей даже нравится ее новое положение, с удовольствием подумала она. Какая свобода для фантазии! Черный брючный костюмчик и семидесятидвухлетняя пожилая дама легко сойдет за мальчишку. Бросив быстрый взгляд на фото внуков, она вдруг хитро прищурилась.

Внуки

– Бабуля! – улыбающиеся мордашки внуков появились в окне второго этажа, когда она остановила машину у сыновнего дома на Гринвич-Виллидж. Она приглашающе помахала рукой, и спустя несколько минут дети с шумом хлопали дверцами авто и наперебой обнимали бабушку. Она с любовью и непонятной болью посмотрела на них. Лили была вылитая бабушка: жена Шона, Бижу Филипс, не сумела передать дочери европейские черты лица и девчонка родилась настоящей азиаткой, ни за что не скажешь, что она японка лишь на четверть – желтоватая кожа, волевые скулы и черные раскосые глаза, смотрящие, казалось, в самую глубину человеческого существа. Но младший внук не был похож ни на отца, ни на мать, ни на одного из многочисленных родственников семьи. Эдди, восьмилетний Эдди с его вечными непослушными вихрами и круглыми очками с толстыми стеклами так напоминал… Она подернула плечами, словно стряхивая непрошеные воспоминания.

– Ну, хулиганы, едем скорее спасать ваши зубки! – сказала она, нажав педаль газа.

Идея получше

Она едва сдержалась, чтобы не расхохотаться, когда увидела моментально скисшие физиономии детей: ее собственную нелюбовь к зубным врачам, видимо, унаследовал не только сын. И решила подразнить их:

– Да бросьте вы, это же так весело! Бормашина, плевательница, доктор в маске!..

Отражающиеся в зеркале заднего вида побледневшие лица медленно вытягивались, а глаза увеличивались. Лили нервно грызла ноготь, а судя по виду малыша Эдди, он готов был разразиться оглушительным ревом. Она лукаво улыбнулась и заговорщически подмигнула зеркалу.

– У меня есть идея получше.

И, с гибкостью кошки нагнувшись к бардачку, открыла его и достала три билета.

– Гарри Поттер и Кубок огня. Нью-Йорк Синема. Через пятнадцать минут.

Основы киднеппинга

Мысль «украсть» внуков пришла внезапно – как, впрочем, все гениальные мысли, когда бы то ни было приходившие ей в голову, – одного взгляда на погрустневшие детские лица хватило, чтобы кардинально изменить планы. Она всегда делала так: слушала свое сердце, которое часто заглушало голос рационального сознания, вот и сейчас настойчиво стучало в поддержку безумной идеи. Конечно, ей влетит от сына за «безответственность» и «мама, я не ожидал от тебя», но… Внуки светились от счастья: перспектива провести вечер в кресле кинозала, а не дантиста, вселяла оптимизм. И ей было этого достаточно, чтобы признать свое спонтанное решение единственно верным.

Последний сеанс

Душный летний вечер рвался в открытые окна автомобиля, гудел сотней тысяч голосов и машин и убеждал в неоспоримой сиюминутности бытия. Лавируя по запруженным улицам, она с удовольствием вела машину навстречу бьющему в лобовое стекло ветру. Очень давно она решила, что каждый следующий день, каждая следующая минута существования – это новая жизнь, которую ни в коем случае нельзя упустить. И много лет следовала этой философии. Так было правильнее и так было легче.

На заднем сидении дети визжали от восторга в предвкушении развлечения. Ей и самой было любопытно посмотреть, что на этот получилось у создателей саги о мальчике, который свел с ума весь мир. Молодой актер в главной роли был чудо как хорош, и более точного попадания в образ невозможно было себе представить. Но ее не покидало неотвязное дежа вю, преследовавшее ее еще долгое время после просмотра каждого следующего фильма. Но откуда оно брало свои истоки, она объяснить не могла.

Радостные детские лица заставили улыбнуться. Все-таки она любит их больше всего на свете, этих маленьких непосед. Больше всех на свете. Теперь.

Полутемный зал был переполнен: премьера состоялась пару дней назад, но поток жаждущих увидеть продолжение фильма зрителей еще не схлынул. С трудом протиснувшись на свои места, они приготовились наслаждаться.

Вспомни

На мерцающем в темноте экране целовались двое красивых подростков – черноволосый мальчик в круглых очках и девочка-азиатка. Вокруг них, казалось, не было ничего, существовали только они двое в прекрасном проявлении первой любви, и они целовались упоенно, впервые в жизни, две невинности, два девственника в изящно придуманном волшебном мире, таком далеком от настоящей жизни. От настоящей, сегодняшней – да, но о совсем иной, будто безвозвратно утерянной реальности говорили эти два молодых лица, постепенно теряющие свои очертания и приобретающие какие-то другие, до боли знакомые черты.

Сидя между внуками в кромешной тьме зрительного зала, она изо всех сил старалась держаться, но чувствовала, что еще чуть-чуть, и не сможет сопротивляться нахлынувшим внезапно эмоциям. Растущее беспокойство становилось все более ощутимым: оно поднималось откуда-то снизу, из груди, где заволновавшееся вдруг сердце настойчиво выстукивало: «Вспомни, вспомни, вспомни, что было в начале». Она закрыла глаза.

В начале

В потяжелевшей внезапно голове вихрем проносились бесчисленные картинки ее прошлого: удивительно яркие, цветные, почти реальные, но – прошедшие, безвозвратные, недосягаемые. Вот их с родителями большой дом в пригороде Токио. Она думала, ничто не заставит ее уехать оттуда, даже те страшные бомбардировки, прячась от которых в бункере, она дрожала от страха и теснее прижималась к материнской груди. Но жизнь переменчива, как весенний ветер в ветвях сакуры, и вот она, семнадцатилетняя студентка Гарварда, старательно изучает музыку, тайно лелея мечту о карьере оперной певицы.

– Поразительное отсутствие вокальных данных, – старый профессор качает головой. – Абсолютное.

– Вы еще услышите меня! – с вызовом кричит она и хлопает дверью, еще не зная, насколько она права. Старый профессор смотрит ей вслед.

Ее уже тогда настойчивая, напористая натура изо всех молодых сил рвалась наружу. Ей всегда казалось, что главное в достижении любых целей – это упорство и вера в победу, несмотря на ошибки, несмотря ни на что. Вот ее первый муж, не сумевший понять ее увлечения концептуальным искусством, как раз когда она начала делать первые успехи. Вот второй, чудный Тони Кокс, подаривший ей дочь, Киоко. Воспоминания роились, словно рассерженные пчелы в тесном улье, мелькали лица, всплывали события, даты, дни…

«Help!»

Тот день словно поделил всю ее жизнь на две половины: до и после, он стал точкой отсчета, ее главным рубежом. Лишь много позже, годы спустя, она поняла, что все ее поступки и решения, верные и неверные, все головокружительные взлеты и ошеломительные падения, каждый шаг, каждое слово, все, абсолютно все в ее жизни происходило для того, чтобы она узнала о нем в тот ясный летний день.

Как получилось, что в 1965 году, живя в Англии, она ничего не слышала ни о нем, ни о его ансамбле, она не знала. Откровение настигло ее в какой-то лондонской кофейне, где она вдруг замерла. Старый трескучий радиоприемник в углу негромко передавал, похоже, ей одной не знакомую песню: официантка качала головой в такт, посетители кафе двигали губами, неслышно подпевая мужскому голосу, доносящемуся из динамика, который пел:

 
Когда я был моложе, намного моложе, чем сейчас,
Мне не нужна была помощь.
Но эти дни ушли… Помоги мне!
 

Она не знала, что за человек за несколько минут сумел выразить все, что она сама боялась произнести вслух так долго, не знала, как его имя, сколько ему лет. Она знала только одно – что теперь ни за что не позволит ему уйти из своей жизни. Ни за что.

– Кто это? – Спросила она сидящую за соседним столиком группку старшеклассниц.

– Вы что? – Девицы закатили глаза. – Это же «Битлз»!

Совпавший паззл

Это было как вспышка, секундное ослепление, парализующее нервную систему, останавливающее сердце, словно по мановению волшебной палочки невидимого чародея. А потом тишина и абсолютная ясность мысли.

Она все решила сразу, за себя и за него, как-то мгновенно начав воспринимать их еще несуществующую пару как единое целое, разделенное кем-то в незапамятные времена на две половины, обреченные на вечный поиск, и вот, наконец, чудесным образом воссоединенное. Это было с ней впервые – после всех ее влюбленностей и любовей, после браков и расставаний тем увереннее она признавалась себе в этом – это случилось с ней впервые, когда она в одно мгновение поняла и увидела свое будущее, лишь только поймав отражение собственного лица в стеклах его очков… Пока еще в воображении. Но она была уверена, что именно так все и будет.

И в условиях такого невыразимого счастья от этой долгожданной и одновременно неожиданной находки было совершенно неважно, что она замужем, а он женат, что она старше его на шесть лет, что он – блистательный музыкант и миллионер, а она – всего лишь никем не признанная авангардистка. Было важно то необыкновенное совпадение кусочков мозаики, судьбоносного паззла, мгновенно собравшегося в ее голове и определившего всю ее дальнейшую жизнь.

Первое «да»

Выставка в «Индике», модной лондонской галерее, должна была стать важным событием в ее карьере художника-авангардиста, поэтому она там дневала и ночевала, доводя своими бесконечными изменениями экспозицию до совершенства, а организаторов – до белого каления. Вечер накануне открытия был, естественно, самым напряженным: все было готово и ничего готово не было, она нервничала и нервировала, беспокоясь о завтрашнем дне, но было и еще кое-что, заставляющее ее судорожно сжимать кулаки и закусывать нижнюю губу. Она металась по галерее взад и вперед, не находя себе места, как вдруг услышала голоса.

– Черт побери, отличная идея: лезть на высоченную стремянку, рискуя разбить себе башку, чтобы увидеть на прикрепленном к потолку холсте микроскопическое «да». – Голос прервался мелодичным смехом. – Честное слово, если бы там было написано «нет», я бы тотчас ушел и никогда не вернулся, но этом столько позитива!

Она встала как вкопанная, с трудом справляясь с волнением. «Неужели получилось? Неужели получилось?» – застучало в висках. От внезапного осознания того, что ее мечта, которую она так долго вынашивала, ради которой она столько сделала, так близка к осуществлению, стало трудно дышать. Не нужно было заглядывать за угол, всем существом она и так знала, кто находится за ним.

Знакомство

В главном зале, возле одного из экспонатов – высокой белой стремянки, спиной к ней, едва ощущающей собственное тело, стояли двое – один из организаторов выставки, ее старый знакомый Джон Дэнбар и высокий длинноволосый брюнет в кожаной куртке, которому принадлежал одобрительно звучащий голос. Дэнбар оглянулся на звук шагов.

– А! Вот и автор собственной персоной!

Брюнет обернулся, обнаружив торчащие на носу, словно нарисованные, круглые очки с синеватыми стеклами. Приблизившись, она вдруг увидела в них свое отражение и почувствовала, как пол уходит из под ног: это было то самое ощущение абсолютной вселенской гармонии и всепонимания, которое она испытала впервые полтора года назад в лондонской кофейне, услышав его по радио.

– Познакомьтесь, друзья мои, – торжественно начал Дэнбар, но незнакомец его опередил. Взвешивая каждое слово, будто следя за тем, какое впечатление они производят, он произнес:

– Джон Леннон.

– Йоко Оно. – Просто ответила она.

Всплеск

Она была смешная, эта маленькая сухая японка, напряженная, как натянутая жилка. Смешная и странная. И было в ней что-то кошачье, необузданное, первобытное, дикое. Какой-то необъяснимой свободой откликалось каждое ее движение, любой жест, поворот головы. Иссиня-черная взлохмаченная шевелюра и пружинистая походка. Бархатная тень на розовеющих широких скулах. Чертовщинка в узких и блестящих, но словно подернутых туманной дымкой, глазах. Ни тени привычного смущения почти всех его новых знакомых, к которому он привык и относился хоть и с презрением, но хорошо скрываемым, не заметил Джон в этих глазах, когда сказал, кто он, ни намека на заискивающую и раболепную улыбку, так часто виденную им, не появилось на сурово сжатых тонких губах. Лишь непонятное ожидание и едва уловимое смятение, короткий всплеск на дне потемневшего взгляда…

Наедине

С трудом оторвавшись от затягивающих глаз Йоко, Джон обнаружил, что они одни в зале. Дэнбар незаметно исчез, невнятно пробормотав что то про внезапные и неотложные дела, оставив новых знакомых наедине в гулкой тишине полутемного помещения. Приглушенный свет и свободное пространство производили магическое воздействие: длинные тени плясали на стенах и потолке при каждом движении, и любой звук, даже шепот, разносился далеко по холлам выставочного зала.

Их уединение вызывало у Джона противоречивые чувства. С одной стороны, Йоко не отличалась привычной для него миловидностью, присущей большинству женщин, в компании которых он бывал, он бы скорее назвал ее страшненькой, чем привлекательной. Но, с другой стороны, – она была так экзотична и очаровательна в своей напускной – он не сомневался – холодности. Или это было что-то другое? Он пока не мoг разгадать. Она была крепким орешком, сказочным сундучком без ключа, он сразу это понял. Но тем сильнее была интрига! Безотчетно, каким-то внутренним чутьем Джон ощущал, что эта эксцентричная японка, и ее безумные работы, и ее гипнотические глаза сыграют в его жизни важную роль. Не знал он только, насколько важную и роковую.

Молоток и гвозди

Покажите мне что-нибудь еще.

Быстрый, ему показалось, чуть удивленный, взгляд, – на него, влево, в пол, снова на него – и она приглашающе («Повелительно» – подумал Джон) чуть повела подбородком. Они неспешно и молчаливо пошли по выставочному залу, осматривая инсталляции. Вдруг Джон остановился и восторженно присвистнул. Напротив него стояла подставка с укрепленной на ней массивной доской, на которой лежал молоток и кучка гвоздей. Он взял один из них в левую руку, а молоток в правую и уже занес ее для удара, как вдруг услышал тихое, но решительное:

– Нет. – Японка скрестила руки на груди и еще больше прищурилась. – Выставка еще не открылась.

«Ведьма» – с удовольствием подумал Джон, глядя сверху вниз на неподвижное лицо японки, и по привычке заспорил:

– Да бросьте!.. – Но, перехватив каменный взгляд Йоко, опустил руку.

– Пять шиллингов за право первого гвоздя. – Не меняясь в лице, произнесла она.

– А что, если я заплачу пять воображаемых шиллингов за воображаемый гвоздь?

И она первый и последний раз за вечер улыбнулась.

Женщина, которая никогда не смеялась

– Мне нравится Ваша выставка. – Чуть принужденно сказал Джон, ощущая некоторую скованность не оттого, что лгал, напротив, он был искренен – таких вопиюще несуразных, но, в то же время, таких, как будто исполненных чувства собственного достоинства и значимости инсталляций он никогда не видел. Но смутно он ощущал странную неуместность комплимента, как бывает, когда говоришь об общеизвестном факте с видом первооткрывателя.

– Конечно. – Твердо, но не надменно ответила она.

Странно, с ней было сложно просто поддерживать беседу. Она не улыбалась. Тем более не смеялась. Ее невыносимый восточный прищур высверливал в нем причудливые, почти физически ощутимые узоры. Он попробовал каламбурить, получилось нелепо, необычно для него, известного своим острым чувством юмора:

– Вы увлекаетесь йогой, Йоко?

– Как и Вы, я не верю в йогу.

– Откуда Вы знаете?

– Я знаю не откуда. Я просто знаю. – Не улыбнувшись даже глазами, ответила Йоко.

Самоуверенность и – это больше всего пугало – хладнокровие этой маленькой женщины разозлила Джона. Он начал сомневаться в ее деланности и от неожиданности вспыхнул, как спичка:

– Вот как?.. Может быть, Вы знаете даже, почему я сегодня здесь, на еще не открывшейся выставке малоизвестной художницы?

– Потому что я тебя позвала.

Письма

Зов был непреодолимым, Джон почувствовал это, когда среди утренней почты снова обнаружил этот конверт. Точнее, не тот же самый – очередной. Все конверты были одинаковыми: большими и пухлыми, самодельными, из плотной желтоватой мятой бумаги, похожей на рисовую, с синим штампом Седьмого лондонского почтового отделения. Адресат был всегда один и тот же – он, Джон Леннон, живущий по адресу Лондон, Вишневая улица, 27. Отправители же были разные. Девочка На Льве сменялась Розовым Лепестком Заката, он в свою очередь уступал Патологии Бытия, а она не могла устоять против Логова Смысла и так далее. Правда, все они имели совершенно идентичный – мелкий, быстрый и неразборчивый – почерк, будто летящий куда-то мимо бумажного листа, куда-то туда, где имена неважны, куда зовут странные знаки… За полгода, что приходили конверты, Джон уже досконально изучил этот почерк. И смутно знакомое чувство шевельнулось в груди: острая, почти детская, обида, что, получив столько конвертов от неизвестного отправителя, он так ни разу и не читал его писем.

Пустота

– Как? Еще один? – позевывая, Синтия зашла на кухню. – Дай-ка угадаю, что на этот раз. Ничего?..

Джон не отвечал, глядя на нераскрытый конверт, но был уверен, что жена снова права. Из девяти полученных им конвертов за последние полгода, считая этот, восемь были пусты. То есть, не в буквальном смысле – он всегда находил в них лист бумаги, сложенный в семь раз, но ни строчки, ни слова не было на нем. Только пустота, нетронутая белизна чистого листа. Сначала он удивлялся, потом недоумевал. Когда порожняком пришел четвертый конверт, Джон взбесился, когда пришел шестой – ему стало не по себе. Теперь, в задумчивости заламывая уголки девятого, он неожиданно для себя решил не открывать его.

Таинственный отправитель так заинтриговал его, что жаль было расставаться с приключившимся волшебством. Но Джон понимал – скоро это может перерасти в навязчивую идею, он все чаще ловил себя на мысли, что ждет этих бессмысленных писем, которые и письмами-то сложно было назвать – так, полглотка воздуха, полглотка свежего ветра, законсервированного в бумажной тюрьме, полглотка свободы. Свобода. Может быть, именно эта ассоциация не дает ему сейчас решительно выбросить конверт в мусорное ведро? Свобода, которой так не хватает теперь.

Свобода

А всего пару лет назад свободы было хоть отбавляй! Постоянные концерты, толпы обезумевших фанаток, грандиозная популярность, о которой никто из них, простых ливерпульских парней и мечтать не мог. Их американское турне и участие в «Шоу Эда Салливана» сделало «Битлз» группой мирового уровня, а каждого из них – Пола, Джорджа, Ринго и, конечно же, его, Джона – живыми рок-н-ролльными иконами. Непрекращающаяся череда городов, гостиницы, вечеринки, девушки, алкоголь и наркотики – он уже не помнит деталей, названий, имен. И ему страшно признаться, но он немного скучает по тому времени.

Джон вздохнул. Нет, нельзя снова поддаваться этим безумным порывам, от которых он недавно освободился, и он рад этому, да-да-да, очень рад! Только сейчас все стало налаживаться, он теперь другой, новый, лучший, наконец-то все так, как должно быть!.. Но почему так пусто внутри? Почему кажется, что нечем дышать?..

Хватит мечтать

– Милый?.. – Синтия обеспокоенно отставила чашку с кофе. – Ты в порядке?

– А? Что? Да-да. – Словно очнувшись, Джон вздрогнул, и выронил конверт. Спланировав, он упал под ноги Синтии.

– Слушай, хочешь, я его выброшу? – Взгляд жены лучился заботой. – Я его выброшу, и мы больше никогда не будем их открывать, хочешь?

– Да, пожалуй. – Джон отвернулся к окну. – Пожалуй, хочу.

За окном шел дождь. Лондонская осень в том году была самой английской – сырой, промозглой, пасмурной и серой. Грязная тряпка вместо неба нависла над городом и без устали лила воду на головы хмурым прохожим. Такой осенью не о чем мечтать. Да и к чему ему мечтать? В неполных двадцать семь у него сын и любящая жена, его карьера на высоте и он добился всего, о чем не мог и помыслить еще десять лет назад. Зачем ему вообще это пустое занятие? Может быть, хватит?..

– Милый… – Голос жены снова вывел из раздумий. – Здесь… письмо.