Текст книги "Воронцов. Перезагрузка. Книга 5 (СИ)"
Автор книги: Ник Тарасов
Соавторы: Ян Громов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)
Глава 3
Через пару дней после того, как выкопали картошку и закончили со сбором зерновых, бабы стали складывать пшеницу в стога, чтобы потом обмолотить. Работа кипела по всей деревне – кто-то таскал снопы, кто-то вязал их, кто-то складывал в телеги и увозил на гумно. Погода стояла ясная, сухая, самая подходящая для завершения полевых работ.
Я же, освободившись от неотложных крестьянских дел, решил наконец заняться тем, что давно планировал – попробовать всё-таки сделать фарфор. Эта мысль не давала мне покоя с тех пор, как мы наладили производство стекла. Бутылки, конечно, хорошо, но фарфор… Фарфор – это совсем другое дело. Белый, тонкий, звенящий, он мог бы стать чуть ли не основным источником дохода.
Утро выдалось туманное, прохладное, но к полудню туман рассеялся, и солнце пригрело по-летнему. Я неторопливо шагал по тропинке, ведущей к лесопилке, размышляя о предстоящем деле. В голове крутились пропорции, температурные режимы – всё то, что мне удалось вспомнить из своих знаний о производстве фарфора.
Лесопилка встретила меня привычным гулом работающих механизмов и запахом свежераспиленной древесины. У ангара встретил Прохора.
– Доброго дня, Егор Андреевич! – поприветствовал он меня, увидев издалека. – Как ваши дела?
– И тебе доброго, Прохор, – ответил я, подходя ближе. – Дело у меня к тебе есть особое.
Прохор тут же отложил то, чем занимался и весь обратился в слух.
– Слушаю внимательно, – сказал он, и в глазах его загорелся интерес.
– Помнишь, я тебе рассказывал о фарфоре? Посуде белой, как снег, тонкой, как лист, и прочной, как камень?
Прохор кивнул, в глазах его вспыхнула искра узнавания:
– Помню, конечно. Вы ещё говорили, что такую посуду царям да боярам подают, а в заморских странах она на вес золота ценится.
– Именно, – подтвердил я. – Так вот, решил я попробовать сделать такую посуду здесь, у нас. В общем то почти всё у нас для этого есть. Осталась лишь малость.
Глаза Прохора расширились от удивления:
– Да неужто возможно такое? – выдохнул он.
– Возможно, – кивнул я. – Но для этого нужен особый материал – полевой шпат. И вот я пришел к тебе, чтобы ты организовал ребятню для того, чтобы пособирать на речке этот самый полевой шпат.
Прохор почесал затылок:
– А как он выглядит-то, этот шпат? Чтоб знать, что искать.
– Покажу, – ответил я. – Собирай ребят, и пойдем к реке. Там на месте всё объясню.
Прохор не стал медлить. Быстро кликнул ребятню, подзывая их к себе. Те обычно помогали на лесопилке с мелкими поручениями. К моему удивлению, желающих оказалось даже больше, чем нужно – ребятня всегда была падка на новые приключения.
Когда Прохор собрал порядка десяти подростков – мальчишек и девчонок от девяти до двенадцати лет, все румяные, веснушчатые, с любопытными глазами, – мы все отправились гурьбой вдоль берега. День был в самом разгаре, солнце припекало, но возле реки было прохладно и свежо. Вода журчала по камням, изредка всплескивала рыба, в прибрежных кустах щебетали птицы.
Я шёл впереди, внимательно осматривая берег. Ребятня следовала за мной, переговариваясь и пересмеиваясь. Прохор замыкал шествие, поддерживая порядок.
– Смотрите внимательно, – объяснял я на ходу. – Нам нужны места, где берег усыпан больше гранитными камнями, а также проступает песок. В таких местах найти полевой шпат гораздо вероятнее.
– А зачем нам этот шпат? – спросил рыжий веснушчатый мальчишка, Ванька, кажется.
– Для фарфора, – ответил я. – Это особая глина, из которой делают самую лучшую посуду.
– А почему он на реке? – не унимался любопытный Ванька.
– Потому что река его вымывает из скал и приносит сюда, – терпеливо объяснил я. – Вода – она всё точит и несёт с собой.
Ребятня слушала с открытыми ртами, впитывая каждое слово. Для них это было не просто заданием – это было настоящим приключением, походом за сокровищами.
Буквально на первом же подходящем месте, где река делала плавный изгиб, а берег был усыпан мелкими гранитными обломками, я остановился. Присел на корточки, зачерпнул горсть песка с мелкими камешками и начал внимательно перебирать между пальцев.
Ребятня обступила меня плотным кольцом, заглядывая через плечо. Даже Прохор, обычно ворчливый, не смог скрыть любопытства.
– Вот! – воскликнул я, выудив из песка несколько округлых, слегка прозрачных зёрен. – Нашёл!
Я протянул ладонь, показывая всем свою находку. На загорелой коже лежали несколько зёрнышек размером чуть больше рисового зерна, белые с легким розоватым оттенком.
– Вот это и есть полевой шпат, – сказал я, показывая эти зёрнышки Прохору и ребятне. – И такого нужно много. Очень много.
Прохор взял одно зёрнышко, повертел в пальцах, разглядывая на свет:
– А где же мы его много такого найдём? – спросил он с некоторым сомнением. – Крохи ведь совсем.
Я тут же при нём чиркнул рукой ещё раз по песку с гранитной крошкой, перебирая между пальцами. На ладони оказалось штук пять точно таких же зёрнышек.
– Вот, – ответил я, показывая новую находку. – Ищите такие же места, где вдоль берега будет не речная галька, а именно вот такой вот гранитный камень. Ну и желательно, чтобы песок тоже проступал. Это верный признак того, что здесь может быть полевой шпат.
Ребятня загорелась. Тут же рассыпались вдоль берега, каждый выбрал себе участок и принялся за поиски. Кто-то копошился в песке, кто-то промывал его в воде, кто-то просто перебирал камешки.
– А как узнать, что это точно он? – спросил худенький мальчик, имени которого я не знал.
– Смотри, – я взял одно зёрнышко полевого шпата и потёр его о рукав. – Видишь, как блестит? И на ощупь гладкий, словно стеклянный. И ещё – если посмотришь на свет, то увидишь, что он чуть прозрачный.
Мальчик кивнул, явно запоминая всё, что я говорил.
– А ещё, – добавил я, – если его потереть о другой камень, он не крошится, а царапает его. Это потому, что он очень твёрдый.
Мы двигались вдоль берега, останавливаясь в местах, которые казались перспективными. Я объяснял, показывал, помогал отличать полевой шпат от обычных камешков. Ребята быстро учились, и вскоре уже сами находили нужные зёрна без моей помощи.
К полудню жара усилилась, и мы сделали привал в тени прибрежных ив. Расстелили на траве холстину, высыпали на неё всё, что успели собрать. Получилась внушительная горка белых и розоватых зёрен – на мой взгляд, граммов триста, не меньше.
– Неплохо для начала, – одобрил я. – Но нам нужно больше. Гораздо больше.
– А сколько всего надо? – спросил Прохор, прикидывая объём работы.
– С полпуда хотя бы для начала, – ответил я, мысленно рассчитывая необходимые пропорции для фарфоровой массы. – Тогда мы сможем сделать первую партию посуды.
Прохор присвистнул:
– Немало… Но справимся, раз надо. Верно, ребятки?
Ребятня дружно закивала, явно воодушевлённая первыми успехами.
После короткого отдыха мы продолжили поиски. Теперь, когда все знали, что именно искать и где, дело пошло веселее. К тому же, мы двигались вверх по течению, где берег становился всё более каменистым, и полевого шпата попадалось больше.
Я заметил, что у каждого из ребят выработался свой метод поиска. Кто-то предпочитал промывать песок в воде, наподобие старателей, вымывающих золото. Кто-то методично перебирал прибрежный песок, просеивая его через пальцы. Кто-то выбирал места, где волны намывали тёмные полосы на песке – там шпата попадалось больше.
Прохор тоже не стоял в стороне – он помогал ребятам, подбадривал их, организовывал работу. Под его руководством они разделились на пары, каждая из которых отвечала за свой участок берега.
К середине дня у нас набралось уже больше килограмма полевого шпата. Мы остановились на обед – хлеб, сало, лук, запивая всё водой из реки. Еда на свежем воздухе, после физической работы, казалась особенно вкусной.
– А правда, что из этого камешка можно сделать посуду? – спросила маленькая девочка, Дуняша.
– Не только из него, – ответил я. – Нужна ещё глина особая, и кварц, и несколько других составляющих. Но полевой шпат – очень важный компонент.
– А как вы его в посуду превратите? – не унималась любопытная Дуняша.
Я задумался, как объяснить сложный процесс производства фарфора на языке, понятном ребёнку девятнадцатого века.
– Это похоже на волшебство, – начал я. – Сначала мы измельчим все камни и глину в тончайший порошок, смешаем их в правильных пропорциях, добавим воды и вымесим, как тесто. Потом из этого теста слепим посуду – чашки, тарелки, кувшины. Дадим им высохнуть, а потом положим в печь, очень-очень горячую. И в этой печи наша глина превратится в фарфор – белый, прочный, звенящий, как стекло.
Глаза Дуняши расширились от восхищения:
– Это и вправду волшебство!
Я улыбнулся:
– Нет, это наука. Знание того, как устроен мир, и умение использовать эти знания.
– А откуда вы всё это знаете, Егор Андреевич? – спросил Прохор, и в его голосе звучало искреннее уважение.
Этот вопрос всегда был для меня сложным. Как объяснить им, что я из будущего, из мира, где всё это – азбучные истины?
– Много книг читал, – ответил я уклончиво. – И много ездил, многое видел. И вы дети, если к дяде Фоме будете ходить на уроки – тоже много полезного узнаете.
Прохор кивнул, принимая этот ответ. Для него, как и для большинства людей этого времени, книжное знание было чем-то почти сверхъестественным, доступным лишь избранным.
После обеда ребята продолжили поиски с новыми силами. Они, уже наловчились в этом деле и работали всё быстрее и эффективнее.
Вскоре они собрали добрых килограмм пять этих зёрнышек – гораздо больше, чем я ожидал за первый день.
– Молодцы! – похвалил я, оглядывая уставшие, но довольные лица. – Отличная работа!
Тем временем, пока ребятня собирала полевой шпат, мы подготовили всё остальное.
Мужикам сказал тем временем дробить собранный материал, просеивать. С Семёном мы смешали смесь в нужных пропорциях, а именно: взяли белой глины чуть больше половины, уже без металла, после обработки светильным газом; полевого шпата – чуть меньше трети; кварца чуть меньше четверти – использовали наш песок после обработки светильным газом.
Процесс обработки был не из лёгких, но мужики справлялись на удивление хорошо. Глину мы предварительно вымочили в больших деревянных чанах, чтобы избавиться от примесей. Затем слили воду и дали ей немного подсохнуть до состояния густой массы. После этого через холщовые мешки отфильтровали оставшиеся примеси.
А на следующий день, когда просушили и слегка обожгли полевой шпат, добавили чуть меньше трети к общему объёму. Утро началось рано – с первыми петухами мы уже были на ногах.
Полевой шпат после обжига приобрёл лёгкий розоватый оттенок и стал более хрупким – растолочь его в порошок не составило большого труда. Мужики работали с энтузиазмом – всем было интересно, что же получится в итоге. Женщины, которые шли в лес за грибами да ягодами, с любопытством заглядывали в мастерскую, а потом шушукались между собой, гадая, что за чудо мастерит барин.
Пока Семён делал стекло и разливал его по формам, мы стали делать формовку. Из мягкой полученной массы лепили изделия вручную. Масса была приятной на ощупь – пластичной, гладкой, без комочков. Она легко принимала форму, которую мы ей придавали.
– Прохор, смотри, как надо, – показывал я. – Берёшь вот такой кусок, разминаешь в руках, чтобы не было пузырьков воздуха, и начинаешь формировать дно чашки. Стенки делаешь тонкими, но не слишком – иначе треснет при обжиге.
Прохор аж, высунув от усердия кончик языка, старательно повторял мои движения. Получалось у него неплохо.
Я сказал, что на будущее лучше всё это делать на гончарном круге, а потом, чтоб получались одинаковые комплекты, будем использовать формы, как для бутылок, только попроще – можно из дерева сделать опресовку и уже потом ставить на обжиг.
С обеда до позднего вечера, пока Семён не разлил стекло, наши изделия сушили с краю печи – чтоб избежать сильного жара, но и чтоб подсохли быстрее. Воздух в мастерской был наполнен запахами глины, дыма и свежего дерева. За окнами день клонился к вечеру, в небе появились первые звёзды, но никто не спешил домой – всем хотелось увидеть результат нашей работы.
Мы поставили получившиеся слегка корявые блюдца и чашечки в печь для первого обжига. Обжигали при температуре около девятисот градусов. Определить такую температуру в условиях девятнадцатого века было непросто, но я нашёл способ. Заранее приготовил несколько металлических пластинок из разных сплавов с известными мне температурами плавления. Когда начинала плавиться одна пластинка, но ещё держалась другая, я знал, что температура находится в нужном диапазоне.
– Видите, – показывал я мужикам, – эта полоска из свинца уже растаяла, а вот эта, из меди с оловом, ещё держится. Значит, жар примерно такой, как нам нужно.
Мужики с уважением кивали, хотя вряд ли до конца понимали всю суть процесса. Но это и не требовалось – главное, чтобы они запомнили последовательность действий и могли повторить их самостоятельно.
Печь гудела, пожирая дрова, которые подбрасывали непрерывно. Жар был такой, что приходилось отходить на несколько шагов, чтобы перевести дух.
Объяснил, что после такого обжига фарфор станет пористым и матовым – «бисквитом». Ночь прошла в ожидании. Мужики по очереди дежурили у печи, поддерживая огонь. К утру жар стал спадать, и мы позволили печи остыть естественным образом, чтобы изделия не потрескались от резкой смены температуры.
На следующий день занялись глазурированием. Бисквит покрывали глазурью, которую мы приготовили из смеси полевого шпата, кварца и известняка. Смешали с остальными компонентами – полевой шпат чуть меньше половины, кварц – треть и известняк – четверть. Добавили немного воды, чтобы получилась жидкая кашица, в которую можно было окунать наши изделия.
– Глядите, как надо, – показывал я. – Берёшь чашку и окунаешь в глазурь целиком, потом вынимаешь и даёшь лишнему стечь.
Мужики внимательно следили за каждым моим движением, а потом приступили к делу сами. Конечно, не всё получалось с первого раза – кто-то слишком густо наносил глазурь, кто-то, наоборот, слишком жидко. Но постепенно дело наладилось, и к полудню все наши изделия были покрыты ровным слоем глазури, который при высыхании становился белёсым и глянцевым.
Обжигали повторно при 1300–1400 градусов – тогда частицы спекались, и фарфор становился твердым, прозрачным и звонким. Для достижения такой высокой температуры пришлось запускать вентилятор и жечь уголь.
Температуру на этот раз определяли по цвету пламени – я знал, что при достижении этой температуры пламя приобретает ярко-белый цвет с голубоватым оттенком. Такая же температура нужна для плавки стекла.
– Ну-ка, Семён, перекинь скорость вентилятору, – командовал я, внимательно следя за печью. – Видишь, как пламя меняет цвет? Вот когда станет совсем белым, как молоко, тогда будет самый жар.
Семён, весь в поту, но с горящими от азарта глазами, перекинул ремни на вентиляторе на меньший, чтоб усилить обдув. Жар был такой, что даже в нескольких шагах от печи становилось трудно дышать.
Я сказал, чтоб мужики поддерживали огонь до самого утра, а потом дали печи медленно остыть. Это был самый критический момент – если охладить изделия слишком быстро, они могли потрескаться от термического шока.
Получившиеся изделия, когда на следующий день достали из печи, вызвали всеобщий восторг. Блюдца и чашки, хоть и не идеально ровные, но приобрели тот самый характерный фарфоровый блеск. Белоснежные, с лёгким голубоватым оттенком, они звенели, если по ним постукивали пальцем.
– Гляди-ка, Прохор, как у тебя чашка-то вышла! – восхищался Семён. – Краше, чем у боярина на столе!
Прохор смущённо улыбался, но было видно, что он горд своей работой. Да и как не гордиться – сделать своими руками то, что раньше казалось недоступной роскошью!
А когда я сказал, что перед глазурированием ещё можно и расписать, и тогда рисунок останется под блестящим покрытием – мужики аж ахнули, мол, да такое в городе с руками заберут на ярмарке.
– А чем рисовать-то, Егор Андреевич? – спросил любопытный Фёдор. – Краски ж обычные не подойдут, сгорят при таком жаре.
– Верно мыслишь, Фёдор, – одобрил я. – Нужны особые краски, которые выдержат жар печи. Их делают из металлов – кобальт даёт синий цвет, медь – зелёный, железо – красный. Смешиваешь порошок металла с глазурью, рисуешь кисточкой по бисквиту, а потом уже покрываешь сверху прозрачной глазурью и обжигаешь.
Мужики бережно разбирали чашки и блюдца, рассматривая их на свет, постукивая по ним, чтобы услышать характерный звон. На лицах читалось неподдельное восхищение и гордость за проделанную работу.
– А ведь и впрямь выходит, что мы теперь не хуже китайцев фарфор делаем, – задумчиво произнёс Фома, который тоже пришел посмотреть на результат. – Вот боярин у нас какой, а⁈
Ну что, братцы, – сказал я, оглядывая довольные лица мужиков, когда мы пришли в деревню, – по такому случаю можно и отметить. – Анфиса, собери-ка на стол, да позови всех, кто работал с нами. Будем наш первый фарфор обмывать!
И уже через час мы сидели за большим столом во дворе и пили чай из новых фарфоровых чашек.
Глава 4
На следующий день выдалась ясная погода. Солнце, приятно грело, обещая теплый день. Я стоял на крыльце, попивая травяной отвар и наблюдая, как просыпается деревня.
Крикнув Петьку с Ильёй, которые возились с телегой неподалеку, я жестом пригласил их подойти. Они приблизились, с любопытством глядя на меня – видно было, что ждут какого-то нового поручения или идеи.
– Есть у меня одна задумка, – начал я, отставляя кружку. Нужны будут ваши умелые руки.
Мужики переглянулись, явно заинтригованные.
– Всё, что скажете, Егор Андреевич, – отозвался Петька, поправляя рубаху. – Какая работа требуется?
– Хочу вам показать, как делать одинаковые чашки, – объяснил я. – Чтоб все как одна были, ровные, красивые.
Это их заинтересовало. Петька даже подался вперед:
– А как это, Егор Андреевич? С формой какой, что ли?
– Именно, – кивнул я. – С формой. Пойдемте в сарай, там и покажу. – Для начала, – начал я, доставая заготовленные материалы, – нам понадобится липа. Самый мягкий материал для резьбы.
Мы взяли липовый брусок, и я показал, что нужно делать. Петька быстро подхватил идею. Вооружившись ножами и стамесками, мы принялись вырезать из липы деревянную чашечку, стараясь сделать её идеально ровной, с тонкими стенками.
Работали быстро и дружно. Петька грубо обтесал форму, Илья аккуратно выбрал внутреннюю часть, я же следил за тем, чтобы стенки получались ровными и одинаковой толщины по всей окружности. Стружка летела во все стороны, запах свежего дерева наполнил сарай.
– Вот так, осторожнее, – направлял я движения Ильи, когда тот слишком усердно взялся за внутреннюю часть. – Не спеши, дерево никуда не убежит.
Где-то за пару часов кропотливой работы у нас получилась вполне себе хорошая деревянная чашечка. Не слишком большая, но достаточная для чая или сбитня. Петька с гордостью вертел её в руках, разглядывая результат нашего труда.
– Добро, – сказал я, – теперь переходим к следующему этапу.
Далее взяли глину, предварительно размоченную и хорошенько вымешанную, чтобы не было комков. Я показал, как нужно облепить этой глиной нашу деревянную чашечку, сделав некий комок, в котором была та самая чашечка.
Я сделал форму более квадратной для удобства последующего разделения на части. Мужики с интересом наблюдали за моими действиями, явно не понимая, к чему всё идёт.
Когда глина чуть подсохла, но ещё была слегка вязкой, я достал подготовленную заранее проволоку. Ещё накануне с помощью зубила сделал на ней засечки, чтоб получилась своего рода проволочная пила. Петька с Ильёй с любопытством разглядывали этот инструмент, никогда прежде не видя ничего подобного.
– Смотрите внимательно, – сказал я, беря глиняную форму. – Сейчас я аккуратно распилю её на две половинки.
Мужики затаили дыхание, когда я начал осторожно разрезать форму проволокой. Она легко входила в подсохшую, но ещё мягкую глину, разделяя комок ровно посередине. Через несколько минут у меня в руках было две половинки глиняной формы с отпечатком чашки внутри каждой.
– Вот и наша форма, – объявил я с некоторой гордостью. – Теперь нужно её хорошенько просушить и обжечь.
Мы пошли на лесопилку и поставили обе половинки получившейся формы в печь, чтоб те высохли и затвердели. Жар печи быстро превратил мягкую глину в твёрдую форму для будущих чашек.
Через пару часов форма была готова – крепкая, с чётким отпечатком чашки внутри. Петька с Ильёй рассматривали её с нескрываемым восхищением, начиная понимать мой замысел.
– Теперь можно делать чашки, – объяснил я. – Много одинаковых чашек.
В это время мужики, следуя моим указаниям, уже мешали новую порцию глины. Я показал им, как добавить немного песка, чтобы после обжига чашки получились более прочными, не трескались от перепадов температуры.
– Вот так, – демонстрировал я, вымешивая глину до однородной консистенции. – Чтобы ни комочка не осталось.
Когда бисквит был готов, я взял немного, скатал его в шар и положил на одну половинку формы. Сверху накрыл второй половинкой и сильно прижал. Излишки выдавились по краям.
– Вот так и делаем, – пояснил я, снимая верхнюю половинку формы. – Внутри остаётся идеальный отпечаток чашки.
Осторожно извлёк получившуюся сырую чашку из формы. Она была точной копией нашей деревянной модели, только из глины. Края были неровными, но их легко можно было обрезать ножом.
– Теперь ваша очередь, – сказал я, передавая форму Илье.
Он быстро освоил процесс. Набив руку, мы обнаружили, что используя форму, нам буквально за пару часов удалось сделать порядка двадцати абсолютно одинаковых чашечек. Да, без ручек, но зато идеально повторяющих друг друга.
– Вот это да! – восхищённо выдохнул Петька, разглядывая ровные ряды заготовок. – И правда, все как одна!
– А для ручек можно отдельную форму сделать, – заметил я. – Или вылепить вручную и прикрепить, пока глина сырая. Но это уже в другой раз.
Мы поставили чашки обжигаться, а сами занялись приготовлением глазури.
Когда чашки подсохли, мы покрыли их слоем глазури и поставили на обжиг на ночь. Печь гудела, пожирая дрова, температура внутри поднималась всё выше. Я показал Семёну, как регулировать тягу, чтобы поддерживать нужный жар.
– Не передержи, – предупредил я. – Иначе глазурь потечёт и всё испортит.
На следующий день, к обеду, Семён сам лично принёс получившиеся чашечки. Они были великолепны, с учётом того, что делались по сути на коленке: ровные, с гладкими стенками, покрытые блестящей глазурью, которая местами приобрела красивый голубоватый оттенок из-за примесей в золе.
– Батюшки-светы! – выдохнул Петька, вертя в руках одну из чашек. – Вот это красота! И правда, все одинаковые, будто одна к одной!
Илья молчал, но по его лицу было видно, что он впечатлён не меньше. Взяв чашку, он удивленно рассматривал её на просвет.
– Тонкая какая, – заметил он с уважением. – И крепкая притом. А глазурь-то как ровно легла!
Я с удовлетворением наблюдал за их реакцией. Ещё одно знание из будущего успешно перенесено в прошлое. Пусть это всего лишь способ делать одинаковую посуду, но такие мелочи постепенно меняли жизнь в деревне, делали её чуточку легче, удобнее.
– А ведь так можно и другую посуду делать, – задумчиво произнёс Петька. – И миски, и кувшины… Только форму другую вырезать.
– Именно, – кивнул я. – И не только посуду. Кирпичи можно так делать, изразцы для печей, игрушки детские…
Мысль о детских игрушках напомнила мне о Машке и нашем будущем ребёнке. Нужно будет сделать погремушки, свистульки, фигурки животных. Что-нибудь яркое, красочное, безопасное для малыша.
Мы расставили чашки на столе, любуясь результатом нашего труда. В лучах солнца, проникавших через окно, глазурь играла и переливалась, создавая впечатление, что чашки сделаны из какого-то драгоценного материала, а не из простой глины.
– Ну что ж, – сказал я, беря одну из чашек и наполняя её квасом, – давайте испробуем наше творение.
Мы чокнулись чашками – зазвенела настоящая керамическая посуда – тонкая, звонкая, радующая глаз.
– За успех нашего дела! – провозгласил я.
– За успех! – эхом отозвались мужики.
Дома, расхаживая у печи туда-сюда, я решил, что нужно поехать в город попробовать продать фарфор.
Машка сидела за столом, перебирала гречу, изредка поглядывая на меня.
– Егорушка, что ты всё мечешься? – спросила она с улыбкой. – Места себе не находишь.
– Да вот думаю, как лучше в город съездить, – ответил я, присаживаясь рядом. – И кого с собой взять.
Машка отложила миску с крупой, вытерла руки о передник.
– А чего думать-то? Отца моего бери, он в торговых делах смыслит. Да охрану какую-никакую – с такой-то ценностью одному ехать не следует.
Я кивнул – мысли были верные.
– Обязательно взять с собой Фому, ну и в охрану Захара да Григория, – рассуждал я вслух. – Остальных оставим в деревне на охране.
Машка довольно кивнула, соглашаясь с моим решением.
– Да и Иван уже на поправку пошел, уже ходил по деревне, поддерживал морально, так сказать, – размышлял я. – Ивана и Никифора оставлю за старших по охране, за деревней присматривать – Степана с Ильей, ну а Петьку с Семёном – за лесопилкой.
– А когда выезжать думаешь? – спросила Машка, возвращаясь к перебиранию крупы.
– Завтра на рассвете, – ответил я. – Надо бы до темноты до города добраться.
Я осторожно достал завёрнутые в ткань фарфоровые чашки. Настоящее сокровище для этого времени.
Но основной же целью поездки в город было – узнать о выездных лекарях или хороших, зарекомендованных повитухах. Чтоб понимать на будущее, как поступить с родами Машки. Этот вопрос не давал мне покоя с тех пор, как узнал о её беременности. Всё-таки риски в это время были огромными – без антибиотиков, без правильной медицинской помощи родовая горячка уносила жизни многих женщин. А я не мог и не хотел рисковать здоровьем и жизнью Машки.
– Хочу ещё про лекарей разузнать, – сказал я, аккуратно заворачивая чашки обратно в ткань. – Мне Захар говорил, что в городе есть один знающий, учился где-то в заграницах.
Машка подняла на меня глаза, полные надежды и доверия:
– Правда? А он сможет… ну, когда время придёт…
– Об этом и хочу разузнать, – ответил я, стараясь говорить уверенно. – Не беспокойся, всё будет хорошо.
Утром, едва первые лучи солнца коснулись верхушек деревьев, мы уже были готовы к отъезду. Собрались быстро, переложили чашки соломой так, чтоб не дай бог не побились, и ускакали верхом. Телегу брать не стали, чтоб быстрее обернуться туда-сюда. А если что в городе нужно будет прикупить, то с Игорем Савельевичем доставим – он как раз скоро должен был ехать в нашу сторону за досками и стеклом.
Дорога до города была неблизкой, но мы выбрали хороший день для путешествия. Погода стояла ясная, сухая – самое то для верховой езды. Лошади шли бодро, словно чувствуя важность нашей миссии. Фома всю дорогу был молчалив и сосредоточен – видно было, что он обдумывает предстоящую сделку, прикидывает, какую цену просить за фарфор.
– О чём задумался, Фома? – спросил я, когда мы остановились у ручья напоить лошадей.
– Да вот думаю, Егор Андреевич, как бы нам получше чашки эти продать, – ответил он, почёсывая затылок. – Товар-то невиданный в наших краях. Как бы не продешевить, да и не запросить такую цену, что никто не купит.
Я улыбнулся, ценя его деловую хватку:
– Не беспокойся, придумаем что-нибудь. У меня есть идея, как привлечь внимание к нашему товару.
В итоге до города доехали к вечеру. На городской площади народу было уже немного – шла неспешная вечерняя торговля, зазывали покупателей торговцы, прохаживались между рядами горожане и приезжие крестьяне.
Переночевав в таверне, на утро я попросил Захара помочь в поисках лекаря либо хорошей повитухи. Тот сказал, что сделает всё возможное. Захар был не только отличным охранником, но и имел множество связей в городе – он знал, к кому обратиться, где спросить.
– Сделаю, Егор Андреевич, – кивнул он серьёзно. – К обеду уже буду знать, кто чего стоит из здешних лекарей.
Мы же с Фомой пошли на ярмарку, которая разворачивалась на главной площади. Торговые ряды пестрели товарами – тут тебе и ткани всех цветов и фактур, и изделия из кожи, и всевозможная утварь, и продукты. Воздух был наполнен запахами пряностей, свежего хлеба, копчёностей.
И буквально на входе мы столкнулись с Игорем Савельевичем. Тот обрадовался нам, увидев издалека, помахал рукой:
– Егор Андреевич! Фома! – воскликнул он, протискиваясь сквозь толпу. – Каким судьбами в наших краях?
Мы обменялись рукопожатиями.
– Что привело вас на ярмарку? Неужто что-то продавать будете? – спросил Игорь Савельевич.
Я же сказал, что будем аукцион устраивать. Глаза купца загорелись интересом:
– Аукцион, говорите? А что продавать-то будете? – он наклонился ближе, понизив голос, словно мы обсуждали государственную тайну.
– Фарфор китайский, – ответил я так же тихо. – Чашки невиданной красоты и качества.
Игорь Савельевич присвистнул:
– Вот это да! Откуда ж у вас такое сокровище?
– Долгая история, – отмахнулся я. – Лучше помоги нам с организацией. Нужно, чтоб зазывал пару десятков насобирал, и я потом расскажу, что им кричать в разных местах ярмарки.
Купец задумался ненадолго, потом кивнул:
– Сделаем, Егор Андреевич. Дайте мне час времени, соберу тебе самых горластых парней. А где встретимся?
– У корчмы Степана Никитича, – ответил я. – Там и аукцион проведём, если он согласится.
Игорь Савельевич расплылся в улыбке:
– Об этом не беспокойтесь, я с ним всё улажу. Он мне должен кое-что.
Через час, как и договаривались, у корчмы собралась целая толпа желающих подзаработать – от безусых юнцов до крепких мужиков. Все они с любопытством поглядывали на нас, пытаясь угадать, что за работу им предстоит выполнить.
Я показал собравшимся мужикам да подросткам одну чашечку. Глаза у всех округлились при виде фарфора – многие такого и не видывали никогда.
– Вот что будете кричать, – начал я, поднимая чашку так, чтобы всем было видно. – «Фарфоровая посуда с царского стола! Редкость невиданная! Кто владеет такой чашкой – тот знатнее боярина!»
Зазывалы внимательно слушали, некоторые даже повторяли за мной, чтобы лучше запомнить.
– Или вот так, – продолжил я: – «Лучшие чашки от китайских мастеров! Прозрачные как воздух, прочные как камень! Такие и у князя не у каждого есть!»
Парни переглядывались, явно впечатлённые товаром и возможным заработком.
– А ещё можно так, – добавил я: – «Кто хочет стать первым в городе? Кто хочет, чтобы гости ахнули от зависти? Приходи на аукцион фарфоровых чудес! Только сегодня! Только для избранных!»
