Текст книги "Ветеран(СИ)"

Автор книги: Ник Демин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

   – Здесь ведь не воля, столько места нету. Если приходит какой-то хрен с бугра и начинает из себя строить, то его моментально в прядок приведут.

   По зрелому размышлению, мне показалось, что большая скученность и многолетнее постоянное напряжение плюс общение с одними и теми же людьми, поневоле заставляет вас вести себя вежливо. Иначе вероятность бунта и убийства очень велика. Да и правила, которые заставляют соблюдать, заточены именно под выживание в таких местах. Они не дают окончательно скатиться к животному образу жизни, но опять только для сильных. Слабый же человек сломается. Причем я не говорю за себя, что я сильный. Мне просто повезло, чем то я приглянулся Шустрому, который от какого-то преступления тоже уходил в армию и сразу попал в землячество.

   В этой же камере я видел здоровенного молодого паренька, который пришел по первоходу, подрался, да еще нанес побои стражнику, который пытался их разнять. Он сидел здесь и ждал пока родные соберут на него выкуп или он не отработает на благоустройстве города в течении года. Сейчас же, порядка трех месяцев, он должен был просидеть в тюрьме, но потом бы его перевели н вольное поселение, повесив ошейник временного раба. Парень был молодой, большой, сильный и постоянно хотел есть. За миску похлебки он готов был унижаться, мыть в камере пол, выкинуть парашу, кое-кто намекал ему, чтобы взять его на постоянное содержание, если он станет для него девочкой, но тот пока держался. На него ставили ставки, уйдет ли он в "свободную любовь" или не уйдет, до тех пор пока его не переведут на поселение. Пока же он спал на полу под шконкой, ближе к параше. Не смел говорить в присутствии уголков, общаться с ним, нам, порядочным арестантам, как сказал Шустрый, западло. Тем не менее здесь была жизнь и я старался в ней разобраться.

   Пробыли мы в камерах не долго – дней пять, но и этого мне хватило, чтобы возненавидеть общественные тюрьмы человеческой империи. Кстати еще интересный момент – такие тюрьмы были только у человеческой расы и у гоблинов, все остальные не заморачиваются подобным. /здесь рассказчик немного ошибается. Тюрем у свободных гоблинов нет, свободные гоблины органически не способны совершить преступления, если же свободный гоблин совершает что-либо такое против своего племени, то совершает ритуальное самоубийство, и его не съедают. Преступления совершают только так называемые "освобожденные гоблины", то есть те, кого "освободили" войска империи, попутно уничтожив всю верхушку племени./

   Эльфов, и светлых и темных, достаточно мало, чтобы они так раскидывались кадрами. За не очень страшное преступление или мелкую провинность они обычно изгоняют нарушившего до тех пор, пока он не осознает и не раскается. Со стороны это похоже на то, что ему просто предлагают проветриться и подумать. Как они узнают, что он осознал и раскаялся – не знает никто. Единственное преступлении против которого работает сметная казнь – убийство детей, само собой, что не всех, а эльфийских. Вообще список разрешенного эльфами для эльфов гораздо шире людского, а список наказания наоборот. По большому счету единственное правило работает так – я совершил преступление, или кто-то посчитал это преступлением, что одно и то же. Эльф, против которого я совершил преступление, вызывает меня на суд. На суд являются представители обоих домов и представитель правящего дома, в их пристутсвии устраивается дуэль. Кто победил, тот и прав. Все с этим соглашаются – официально, не официально же проигравшая сторона начинает гадить другой. А так как живут они долго и зло помнят очень хорошо /эльф может перечислить все обиды, нанесенные другими домами, что было взято в качестве контрибуции, как отомстили и так далее /, то все эльфы находятся друг с другом в состоянии перманентной войны. Это, впрочем, не мешает им моментально объединяться против не эльфов.

   С гномами все просто – самое страшное для них это изгнание. Им обрезают бороду и выгоняют на поверхность, проводиться специальный обряд, его не поминают жрецы: не в молитвах хвалящих живых, ни в молитвах прославляющих мертвых. Гном вне анклава, обычно погибает, выжившие очень редки, так что о них не стоит и говорить. Гномы согласны сдохнуть прикованными в пещере, лишь бы их не выгоняли из клана и захоронили у себя. То есть легкое наказание для них – это просидеть на цепи в пещере без белого света лет пятьдесят, а тяжелое – когда тебя отпускают на волю, из темных и сырых подземелий, под солнышко.

   ***

   Кстати, я узнал правду о своей будущей армейской службе. Оказывается, я попал под раздачу. Существует прошение о королевском помиловании, так называемое "бегство от закона", то есть преступникам дают возможность кровью искупить свою вину. Сюда идут те, кому светит высшая мера наказания; те, кто решил серьезно завязать со своим прошлым; те, кого повязали на горячем. Отправляются такие призывы, как преступники, так же и охраняются. Содержатся в специальных лагерях, которые охраняются круче чем каторжанские, проходят там минимальный курс обучения и отправляются в ближайшую горячую точку. Используют их всех на полную катушку, если обычные войска могут оберечь, то ВВС никто беречь не собирается. Их кидают в прорыв, используют в заведомо проигрышных ситуациях. Все они контролируются военными магами. Обычный процент потерь в атакующем строю, для таких войск, 97 %. В живых остаются трое из сотни и это считается удачным раскладом. Поэтому все эти сроки на семь лет службы в ВВС, не более чем фикция. Непонятно только почему они не разбегаются. Я для себя решил, что сбегу при малейшей же возможности, только бы она представилась – эта возможность. Пока же такой возможности не было.

5

   Вот и прошло пять дней. Нас выгнали рано утром из пересыльной тюрьмы, месте где огромная скученность, очень много народу, где в камерах тяжело дышать, потому что на площади в двадцать квадратных метров помещается около пятидесяти человек, где камера похожа на узкий длинный пенал, с маленьким окошечком в самом конце, где постоянно идет движение по камере и строго следят, чтобы у окна человек находился не более двадцати минут.

   Теперь нас ожидал этап. Этап это очень тяжело. Если тюрьма это бесправие, то этап это бесправие возведенное в абсолют. На этапе ставятся в старшие ночные братья, переводятся в чушкари и опущенные. Любой этап – это всегдашний шмон, причем минимум два, при отправке и при прибытии, шмоны страшные, на которых практически невозможно ничего пронести. Прощупывается вся одежда, в случае малейшего подозрения рвется каждый рубчик, а иногда и просто так, для того чтобы показать свою силу и указать прибывшим, что они пыль на ногах самого ничтожнейшего из стражи. Здесь при шмоне переламывается и протирается в труху самый маленький кусочек серого, арестантского хлеба. Это тяжелые дневные переходы, выполненные на пределе. Здесь как нельзя более остро ощущаешь свою беспомощность и никчемность, под грубые окрики стражи, издевки ночных братьев, как называют сами себя воры и убийцы. Очень легко получить тупым древком по почкам, или плетью по спине, быть отданным леопарду или здоровенным пастушьим псам, с помощью которых и охраняют этапы. Это в первую очередь то, что замечает новичок, первый раз попавший на этап.

   Люди, попавшие хотя бы второй раз начинают понимать, что этап это не только горести. Этап, это как весточка с воли: можно повидаться со старыми друзьями, узнать последние новости, увидеть краешек вольного мира. Как и везде, как и всегда – для одних новые люди это страх и проблемы, для других – новые знакомства и впечатления. Очень осторожно глаза сидельца начинают находить среди стражи тех, у кого можно выменять на какие-нибудь безделушки немного вольной жизни. О нет, конечно, они не отпустят тебя, но могут дать тебе пожевать листья бетель или сладкий дым, да и простую выпивку с небольшим куском козьего сыра. Рассказывают, что один бедолага, этапируемый из алмазных копей, умудрился спрятать небольшой алмаз, за который купил себе ночь с женщиной. Врут наверное, но это из тех сказок. Которые пересказываются вечерами. А глаза слушающих завистливо блестят.

   Мы шли пешком в один из центров расположенных на юге Объединенных Королевств, где нас собирались поднатаскать физически, а потом уже отправить в части, где нам предстояло служить.

   Шустрый долго распинался о превратностях судьбы, жаловался на жизнь, вспоминал старушку маму, младших братишек и сестренок, число которых постоянно варьировалось от трех, в обычные дни, до семи, когда надо было бить на жалость. Я же в ответ рассказал ему свою историю и только потом понял, что при всей своей молчаливости и его словесном поносе, я ему рассказал все, а он умудрился умолчать обо все. Так что о нем я как ничего не знал, так и не знаю.

   Кстати, парень, про которого говорили, что я его убил – оказался шпионом. За ним через два дня прискакала Эльфийская Стража, чтобы схватить, но поздно. Труп уже сожгли в городском крематории. Меня еще раз допросили, причем я честно отвечал. Что ничего не помню, но на свободу не выпустили. Все-таки это несправедливость: если Король кого-нибудь замочит, то это казнь; дворянин – дуэль; а я – убийство. Иээх! За все простому человеку страдать приходится...

   Мы шли пешком, королевскими дорогами, где постоянно сквозили патрули в обе стороны и через каждые сорок километров стояла небольшая башенка, где находились несколько отставных солдат, чаще всего инвалидов, которые занимались тем, что передавали новости с помощью гелиографа. По этой дороге текли людские толпы, благо, что не окраина империи. Купцы с возами, которые тащили флегматичные волы, курьеры в запыленных камзолах, проносившиеся мимо вместе с цокотом копыт, дворянские кареты, с плотно зашторенными окнами, огромные дилижансы омнибусы, влекомые двенадцатью лошадьми. И мы... сто с лишним человек, собранные в колонну по два, сцепленные между собой колодками. Нашей целью, было пройти за день сорок километров, от башенки до башенки. Часто, около башенок, стояли трактиры, в этом случае мы имели шанс получить еды чуть больше чем это полагается арестанту. Хозяин договаривался с конвоирами, те присылали наиболее безобидных заключенных, наколоть дрова, убрать за лошадьми, наносить воды, ну и другую мелкую работу. Конвойных на халяву кормили и поили, ну и нам доставалось немного еды. На этапе полагалось кусок хлеба с соленой рыбиной утром и миска каши – вечером. Если ты съедал завтрак, то весь день мучился от жажды, если не съедал – от голода. Поэтому такая подработка была очень полезной для нас. Шустрый говорил, что сейчас стало легче, их хоть чем-то кормят, раньше еда полагалась один раз в три дня, все остальное время считалось, что нас накормят сердобольные обыватели

   – А ты, сколько идем, встречал хоть одного дурака, который подал тебе корку хлеба? – спрашивал возмущенно Шустрый и сам же отвечал. – Нет! Ты можешь сдохнуть здесь на дороге, это даже выгоднее крестьянам /разумеется он сказал не крестьянам, он сказал – этим сукам. Просто я вымарываю из текста такие выражения, стараясь заменить их общепринятыми/. Они получают от губернаторов и князей денежку, за каждого похороненного с дороги. Погоди час вспомню как называется, – он притворно закатывает глаза, а потом выдает, – "За поддержание муниципальных и общегосударственных объектов в чистоте и дополнительные затраты по утилизации мусора"! Нет, ты видал! Нас же еще и мусорами обзывают, сволочи.

   Не все выдерживали тяготы и лишения, то ли армейской, то ли каторжанской жизни. С нами шли три брата, в городе они занимались тем, что с кистенем подкарауливали жертву. Ну и видимо один из братьев не рассчитал, ударил сильнее чем нужно и проломил голову, ну и вторая неудача это то, что мимо проходил патруль стражи, да не городской, а внутренней замковой стражи. Так и попали братики на мокром деле. Считая же себя умнее всех, ушли от каторги в армию, рассчитывая как и многие сбежать по дороге, но если я никак не мог решиться, то они подобрали момент, очень удобный для них, сорвались в лесных районах. Так лесом можно уйти до отрогов Проклятого хребта, по слухам там были поселения, где тебя никто не искал, а королевские прокуроры даже не рисковали соваться туда /Королевские прокуроры – специальные подразделения стражи, занимающиеся поиском сбежавших преступников и их доставкой, а в случае невозможности, казнью. Говорят было время, когда их презирали, сейчас же их подняли на одну ступеньку с Гвардейскими полками./. Братья посчитали что могут справиться, я знаю, потому что они подкатывали ко мне, с предложением уходить вместе, мол я из тех мест и все знаю. Из тех то я мест, может и и з тех, но удар по голове не прошел бесследно, и я теперь точно знаю только то, что мне сказали, а себя помню вообще только с момента пробуждения в предвариловке. Так что отказался, к тому же Шустрый горячо поддержал меня:

   – Неча, фигней страдать, они тебя в качестве проводника возьму, а когда перестанешь быть нужным, то консервой сделают. /старый добрый обычай – при побеге выбирается человек, достаточно толстый. В случае необходимости его просто напросто съедают/. Случилось это когда нас передавали из под юрисдикции тюремщиков армейцам.

   ***

   Дорога становилась все пустыннее и пустыннее. Как глухо шептались между собой заключенные, мол, последний переход будет, а потом за нас армейские возьмутся. Все с нетерпением ждали этого момента. Общее мнение было таким:

   – Вояки попроще, они не конвойники, при них полегче будет, они над людьми измываться не будут.

   Ждали мы этих вояк как манны небесной, перед последним переходом даже вечером песни жалобливые арестантские попели. Ну эти, вы знаете, где все жалуются на нелегкую долю, вспоминают маму, любимую, проклинают стражу и так далее и тому подобное. Конвойники тоже расслабились, на нас не орали, не угрожали, просто дали спокойно пожить.

   – А что им? Завтра сдадут конвой и в обратную сторону. Им развлекалово, да и денежки приличные за нас заплатят.

   Это меня все Шустрый просвещал, повышал мое образование. А то как-то странно по его мнению получалось, взрослый парень, а в тюрьме не бывал.

   – Это ж закон жизни, старее ельфов, – Шустрый быстро мне подмигнул, – живи сам и давай жить другому.

   От некоторых его сентенций у меня уши в трубочку сворачивались.

   Переклички как таковой не проводилось, ты должен был подойти, взять свой кусок хлеба с соленой рыбой и идти заковываться в колодки. Полное построение проводилось только вечером. Конечно дебилизм, сам бы я так никогда не сделал, но конвойникам было лень вставать очень рано. Иногда нам и еду раздавали просто выкидывая в толпу и не давая подобрать волокли дальше. В этот раз выдали нормально, мы даже успели поесть. На нас одели колодки, сцепили между собой и построили перед воротами. Начинался очередной день.

   Тяжелые ворота загона, в котором ночевали этапники, открылись и длинная вереница соединенных по двое людей проходила сквозь двор станции и строилась около внешней стены. Сержанты сноровисто цепляли соединенные пары к длинным жердям или, скорее, тоненьким бревнышкам, в так называемые "министерские" связки /Стандартная процедура. При движении по большим дорогам пары арестантов соединялись по разные стороны бревна. Обычная связка по пять пар с каждой стороны или по двадцать человек на бревно. Это помогало избежать массовых побегов. Невозможно не спрятаться в лесу, не переправиться через реку, ни в узких проулках. Хотя в городе арестантов сцепляли в колонну по десять друг за другом, чтобы избежать заторов на узеньких улицах. Так же этот обычай имел ритуальное значение, точно не помню, но при утверждении нового кабинета министров, они должны были пройти круг в такой связке, что символизировало тяжесть государственной ноши, обязательство служить государству и полный отказ от своих личных интересов в пользу государства. Именно поэтому связку и назвали "министерской"./. После чего мы отправились бы в путь. В этот раз получилось все по другому. Какая то закавыка случилась с последней связкой, там недосчитались двух пар заключенных. Мы были во второй связке.

   Мимо наметом проскакал небольшой отряд конников.

   – Бесполезно, – сказал бритый наголо седоусый арестант, и цвиркнул сквозь зубы, – ушли ребята, собак нет, следопытов нет.

   Он довольно посмотрел вслед и повторил:

   – Бесполезно.

   – Стаааяяять! – пронеслось по всей колонне.

   Довольный гул неся по сторонам, напоминая большой улей. Стражники в боковом охранении вытягивали головы, пытаясь разобраться, что происходит. Надо сказать, что они были неодиноки в своем любопытстве. Шустрый весь извертелся, прислушиваясь к разговорам, всматриваясь вдаль, пытаясь расспросить стражников:

   – Эй, служивый!

   – Заткнись, – спокойно ответил тот.

   – Чё происходит не подскажешь, служивый?

   – Да заткнись ты, сам не знаю, – стражник беззлобно тюкнул тупым концом по голове любопытного.

   Но так как шустрый успел пригнуться, то угадайте кому прилетело счастье по башке?

   Я сдавлено зашипел и спросил его:

   – Слушай, Шустрый, у тебя в родне эльфов не было случайно?

   Шустрый отнесся к вопросу серьезно, по карйней мере о суматохе в хвосте колонны. Он наморщил лоб, что то вспоминая и высчитывая на пальцах, потом поднял на меня честные глаза и сказал:

   – Честно – не знаю. Со стоны мамки эльфов не было, а со стороны папки, может и были, может и сам ельфом был... или королем каким... или вапще тееемным, – уже дурачась протянул он. – А зачем ты спрашиваешь?

   У меня ощущение, что эьфы от тебя произошли, а не ты от них. Все время болтаешь, задираешься, а виноватым кто-нибудь другой оказывается. И этот другой постоянно я – потирая моментально вспухшую шишку, сквозь зубы процедил я.

   Шустрый разулыбался, будто я сделал ему комплимент. В это время старший конвоя с упавшим видом шагал за сопляком в кавалерийской форме, который ему выговаривал гнусным голосом. Конвойник около нас, принял бравый вид и начал глазами не то что есть, а натурально жрать, начальство.

   – ...хорошо, что эти сволочи вышли прямо на нас... – и голос потух, потерялся среди шумных команд, ругани конвойных и возмущенного ворчания арестантов.

   Шустрый стоял, явно прислушиваясь. Напряженное лицо, широко открытые глаза, вылитый орк на дозоре. Наконец он очнулся от своего ступора, тяжело опустился на корточки и медленно сказал:

   Может ты и прав, насчет эльфов, слышу я неплохо. В общем их все-таки поймали...

   У Шустрого уникальный слух, он услышит горение восковой свечи в лесу на расстоянии километра. Вот и сейчас он порадовал нас новостями, а поскольку соседние связки были недалеко, то новости пошли гулять по всей длине колонны. Мне даже страшно представить, какими они добрались до противоположного конца, поскольку, как водится, каждый пересказывающий обладал живым воображением и с помощью него залатывал прорехи в повествовании. Или проще: что не услышал – то придумал.

   Братья Нчаки сломились после вечерней кормежки. Скорей всего они бывали здесь раньше, или высмотрели по дороге, но судьба предоставила им шанс и они его постарались не упустить. Они вызвались помочь хозяину натаскать воды. Следил за этим один из конвоиров, а непосредственно работами руководил один из слуг. Знаете, такой типаж, с огромным самомнением и полной неспособностью к труду. То есть ничего более серьезного, чем это, ему поручить было нельзя, да и здесь умудриться, вернее уже умудрился, напортачить. То ли они напугали его, то ли подкупили чем, но он доложившись хозяину, что все сделал, предложил конвойнику довести жо ворот и сдать арестантов самому. Конвойник согласился, поскольку все остальные давно уже отдыхали, что было слышно по пьяным воплям и реву, долженствующему изображать песню. Надо отметить, что конвойники несли службу неплохо, назначенные в караул ен позволяли себе явных послаблений, другое дело, что этот конвойник не был сегодня занятым, он просто оказывал услугу. Постояв и посмотрев, как арестанты в сопровождении слуги завернули за угол, он счел свою работу выполненной и ушел. Эти четверо, спокойно экипировались, зайдя в дом со стороны кухни и прирезав троих постояльцев, забрали вещи, деньги, дорожные мешки, лошадей, ну и покинули двор. Они бы даже и ушли, если бы прирезали этого трактирного слугу. Налетев в ночи на группу конников, они спокойно остановились отдали подорожные, представившись слугам купца (который пировал в это время в нижнем зале, оправив приказчиков спать), а трактирного – провожатым, которого любезный хозяин выделил спешащим гостям. Капитан был в раздумье: конечно по окраинам ночью любителей ездить не было, однако придурков хватало везде и во все времена, и как ты хочешь подохнуть личное дело каждого, просто может интуиция или немного нервное поведение слуги, да и не совсем похожие на приказчиков задержанные. Вот он и предложил доехать до постоялого двора, чтобы проверить версию, предложил нерешительно и просто так, чтобы посмотреть на реакцию. Уловив это старший из братьев, начал вполголоса говорить с капитаном, почти того уболтав. Все бы обошлось, но трактирный, попытался скрыться, видя такое дело братья тоже попытались прорваться. Однако вояки – это не коновойники, повязали их всех моментально и привезли сюда.

   Нас выстроили во дворе, под двойной охраной, сцепленными между собой, чтобы если и удумали чего, то сделать все равно было бы затруднительно. Виселицы выстроили на скорую руку, никаких помостов, никаких палачей. Каждого поставили на круп лошади, одели на шею петлю и вывели лошадей. Братья вели себя достойно, явно они уже давно свыклись с таким будущим, трактирного же пришлось тащить. Он вопил, ревел, бился в руках как свежепойманная рыба. Его просто оглушили, привязали за ноги к виселице, а голову засунули в петлю и к лошади, после чего со всей силы хлестнули её и та поскакала к выходу. Шея не выдержала и голова оторвалась, немного поволочившись вслед, а потом выкатившись из петли, да еще фонтан крови из валяющегося туловища. Разумеется, что перед этим трактирного привели в чувсвтво.

   Может быть именно благодаря этому – братья и встретили свой конец настолько смиренно. После экзекуции, несмотря на то, что было уже далеко за полдень, ас начали готовить к выходу.

   ***

   – Не по понятиям поступаешь, начальник.

   Идущий мимо нашей связки молодой кавалерист аж споткнулся и резко остановился.

   – Не по закону было народ под березовые ветки подставлять /подставить под березовые ветки – повесить/. Ну то известно, ты пацан ишшо молодой, жизни не знаешь, пороху не нюхал, откель тебе законов наших знать.

   Парень медленно обернулся. Высокий, жилистый, бритый наголо, но с шикарными седыми усами арестант, причем не из последних, судя по наколкам, которые выползали из отворотов рукавов на руки и цеплялись за шею и лицо, смотрел с недобрым прищуром сквозь него, растягивая слова и поминутно сплевывая на его тень.

   – Мы же все люди, все человеки. К людям надо помягше, а смотреть ширше, тогда всем польза...

   Командир, не торопясь, окончательно повернулся лицом к говорившему и тот осекся. Поперек лица летел шрам, видно было, что когда то его так хорошо рубанули, что понадобились ощутимые усилия лекарей, чтобы заживить его. Глаз они спасти так и не смогли и он щеголял глазницей, заросшей диким, багрово-красным мясом. Впечатление было отталкивающее и пугающее. Такие раны не получишь на дуэли, где все движения выверены и такой удар просто невозможно нанести так как его обязательно парируют. Такие раны получают в рубке конной лавы, когда просто не успеваешь парировать падающую сверху саблю.

   Все это я вполголоса рассказывал Шустрому, который зло бросил:

   – На дуэли небось шрам заработал...

   Командир не обратил на наш негромкий разговор никакого внимания, уделив все без остатка жилистому:

   – Дерьмо,– сплюнул ему под ноги этот молодой паренек в капитанской форме и с нашивками ветерана, а эти нашивки, скажу, просто так никому не достаются.

   – Да ты знаешь, кто я такой? – по блатному растягивая слова, спросил седоусый недобро прищурив глаза.

   Удар, бросил седоусого на камни, тот пытался встать, на подгибающихся ногах.

   – Ты знаешь, козел, – неторопливо начал ночной хозяин, – я свяжусь с корешами с воли и тогда... нет, не тебе... будет плохо твоим родным и знакомым...

   – Какой процент мы должны довезти? – спросил он не поворачиваясь.

   – Не меньше шестидесяти процентов, – услужливо подбежал худенький писарь.

   – Мы укладываемся, – прищурил он глаз.

   – Пока не вышли за пределы девяноста процентов, – радостно отрапортовал дохлый.

   Капитан щелкнул пальцами, от группы прибывших с ним кавалеристов отделилось трое человек. Следивший за всем этим обеспокоенный командир охраны сказал:

   – Вы бы поосторожнее, эти твари действительно способны на все.

   Тот резко обернулся, вперив немигающий взгляд совиных глаз в старшего конвоя так, что тот отшатнулся, прикрыв лицо рукой:

   – Вы передали мне товар, – неожиданно жестко проговорил капитан, – я принял всех по списку, теперь это стадо мое.

   И он снова развернулся смотря на выпрямившегося урку. Тот принял горделивый вид, полностью уверенный в своей правоте. Да и что может сделать этот шамозник против опытного сидельца – демагога, который вставшую на бунт хату уговорил затихариться до следующего раза? Ни-че-го! Так что пусть привыкает к тому, что власть есть не толко у них над арестантами, но и сами арестанты кой чего могут

   Подбежавшие трое, с взведенными арбалетами, нацелились на нашу связку, а один подал капитану боевой бич. Тот ухмыльнувшись начал потихоньку сматывать его в руках, что-то невнятно ворча себе под нос. Мочалу стало слегка не по себе, как то все неправильно происходило., этот непонятный капитан, вдобавок.

   – Если хлестнет, то бунт буду подымать. – отстраненно подумал он.

   Капитан хлестнул. Дикий визг вспорхнул в воздух раненой птицей. Седоусый с ужасом смотрел на свою руку. Строганина. Я поспешно отвернулся не желая смотреть, чем все кончится. Говорят, что боевой бич элитных частей легкой кавалерии плетется из шкур горных троллей. До этого момента я считал. что это сказки, ну скажите, каким образом они завалят тролля, да еще живьем снимут с него шкуру, поскольку мертвый тролль очень быстро каменеет, а из кирпича шкуры не нарежешь. Так же и рассказы о специальных тренировках. На которых необходимо было бичом нарезать окорок на ломти не толще серебряного дирхема. Рассказывали, что их заставляли тренироваться на свиных тушах, разумеется не всех. Во всяком деле есть ремесленники, а есть мастера. Как оказалось, я ошибался и выступление такого мастера мы сейчас и наблюдали.

   Повторюсь и скажу, что я не стал смотреть, мне не очень нравится вид крови, но шустрый мне все пересказал. Правда как водиться рассказы его с каждым разом становились все кровожаднее, обрастали излишними тяжеловесными подробностями, а все смотревшие это становились зверьми жаждущими крови, по крайней мере он с наслаждением смотрел на экзекуцию. Хотя я помню, как следующей ночью он не мог спать, а весь ужин выблевал.

   Были только вопли, прерываемые свистом бича. Капитан настрогал его, как пресловутый окорок, аккуратно сняв все более менее выступающее мясо с костей, последними ударами он вышиб глаза, не задев кожу лица и вырвал язык из вопящего рта. После этого медленно подошел к упавшему на колени хрипящему освежеванному скелету, пронзительно оглядел всех кто находился в пределах видимости, выворачивая душу каждому наизнанку.

   – Этот человек, – он презрительно толкнул носком начищенного сапога, – посмел угрожать мне. Капитану легкой кавалерии Его Величества. Надеюсь, что больше ни у кого не будут возникать подобные мысли.

   Оглядев всех в наступившей тишине он удовлетворено улыбнулся и добавил:

   – Однако я милосерден, как и Его Величество, поэтому я не буду предавать его казни, я даже освобожу его...

   С этими словами он забрал из рук ошеломленного старшего конвойников список "добровольцев" и вычеркнул кого-то.

   – Вот так, – почти весело сказал он ему, – я думаю не стоит обращать внимания на угрозу всякой швали. Хотя Вы и правы, даже с ней можно найти полное взаимопонимание.

   С этими словами он ушел. Тюремные конвойники быстро передавали дела, то есть нас, воякам. Те не торопились, внимательно осматривая нас, сверяясь с записями, вербовочными контрактами и решениями военно-полевого суда. Наконец все сошлось, только после этого капитан подписал все бумаги и счастливые конвойники покинули.

   Капитан, заставил нас всех построиться, придав какое то подобие строя, и выступил с коротким спичем. Смысл его сводился к тому, что если мы будем послушными и не будем раздражать его солдат, а не дай бог его самого, то вполне вероятно, что большая часть "добровольцев" достигнет учебного лагеря. После чего скомандовал построение и все пошли далше, даже не пытаясь возникать или хотя бы намекнуть, что уже темнеет и пора бы останавливаться на ночлег.

   – Да кажись все наши мечты о послаблении остануться просто мечтами, – сокрушенно вздохнул Шустрый.

   Колонна быстро уходила в сторону мраморных гор, оставив за своей спиной все еще никак не могущего умереть человеческого обрубка, валяющегося среди озера крови и кусков мяса.

   ***

   На следующий день колонна шла быстро, место около нас вместо убитого занял сосед одного из повешенных братьев. И снова потянулись нескончаемые километры дороги, пыльной и не очень широкой. Капитан нам еще в первый день сказал, что он не садист и никого в "министерскую" связку ставить больше не будет. И действительно, нашу связку разделили пополам и прицепили к телеге с длинным дышлом, явно сколоченной только что, ну и мы вместо лошадей.

   – Жалко Мочала, – пустил я пробный шар.

   – Дааа. Что говорить, авторитетный был человек, – охотно откликнулся на разговор Шустрый. – Дело свое знал, да нервный больно. Быстрый чересчур. Со старшим дело замутил, потом этот салабон нарисовался. Хотел ему по быстрому обратку сделать, а получилось, что обратку нам всем сделали. Сейчас порядочные арестанты притихли, будут ждать чем дело кончиться, так что в принципе капитан то все правильно сделал. Малой кровью обошелся.

   – А если б Мочало поддался? – задал я, как мне казалось провокационный вопрос.

   – А он и должен был уступить, – щербато улыбнулся Шустрый. – Только не сразу. Да и не сам он на это дело подписался. Чую я благословление старшего получил. Кто ж знал, что тут у полный беспредел.